Оглавление
Арам Асоян. Пушкин ad marginem
Катарсис, «лук и лира» и гибель Пушкина
Метатекст пушкинской статьи «Александр Радищев»
Прелюдия пушкинской эпиграммы
К атрибуции пушкинской эпиграммы «Двум Александрам Павловичам»
К истории отношений Пушкина и Ф. Толстого-Американца
Эпиграмматические стихи в «Онегине»
К проблеме «онегинских» мотивов в творчестве И. С. Тургенева
«Онегин» в переводе Луи Делятра[147]
Пушкинский след в прозе Набокова
Орфический сюжет в стихотворном романе А. Пушкина
«Пушкин и Шамфор»
II GRAN PADRE A. P. в зеркале реминисценций из «Божественной Комедии»
Маргиналии к пушкинским текстам
1. Кому принадлежит история?
А. Exegi monumentum
2. Почему поэзия должна быть глуповата?
3. Пушкин и античность
А. Мирская честь и честь священная
Б. Зачем сержант Курилкин приходил к гробовщику?
В. Пушкин и Горгий
Г. «сам покойник мал был…»
4. Пушкин и немецкие романтики
А. Блажен, кто праздник Жизни рано
Б. «Ты спрашиваешь, какая цель у „Цыганов“?
Postscriptum
Античная культура и Пушкин в телеологическом дискурсе
Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением (фрагменты из писем А. С. Пушкина)[464]
«Кабы я не был ленив… да не был бы очень добр, да умел бы читать и писать…»
«…зрелости нет у нас на севере» (об отрочестве нашей словесности и младенчествующем языке)
«С чувством живейшей благодарности…» (о друзьях и литературной братии)
Отрывок из книги
Пушкинская статья предназначалась для третьего тома «Современника», но министр народного просвещения С. С. Уваров нашел «неудобным и совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения»[47]. Трудно сказать, верил ли сам Уваров, что Радищев забыт. Еще двадцать лет назад он печатно молвил о «некоем из наших писателей (г… Р…), о котором» не без сожаления вспоминают Российские музы, и при этом цитировал «Путешествие из Петербурга в Москву»[48].
Мало того, радищевская книга распространялась в списках. По данным В. А. Западова, из 84 обследованных им списков 21 изготовлены на бумаге 1786–1799 гг., 27 – на бумаге 1801–1810 гг., 27 – в период 1811–1825 гг. На вторую половину 1820–1840 годов приходится еще 9 списков[50]. Видимо, Уваров, утверждая, что Радищев и его книга «совершенно забыты», немало заблуждался, или, что вероятнее всего, намеренно искажал ситуацию в интересах власти. Только в окружении Пушкина с «Путешествием» были знакомы С. и Ф. Глинки, Н. Тургенев, Н. Муравьев, П. Вяземский, М. Юзефович, К. Батюшков, собиравшийся писать о Радищеве статью[51] В конце двадцатых годов по просьбе Вяземского, приятель Батюшкова и Гнедича, старший сын писателя, Н. Радищев составил для него краткую биографию отца[52].
.....
Такого рода замечания привлекают внимание к весьма примечательной особенности некоторых пушкинских статей последних лет. Впервые на нее указал, кажется, Д. Мережковский. Обратившись к статье поэта о Баратынском, предназначавшейся, видимо, для «Литературной газеты» и при жизни Пушкина оставшейся в рукописи, Мережковский приводит текст одного характерного пассажа статьи. «Поэт, – цитирует он пушкинские слова о Баратынском, – отделяется от них (от читателей) и мало-помалу уединяется совершенно. Он творит для себя, и если изредка еще обнародывает свои произведения, то встречает холодность, невнимание, и находит отголосок своим звукам только в сердцах некоторых поклонников поэзии, как он, уединенных в свете». Эти «строки, прямо идущие от сердца, – комментирует Пушкина Мережковский, – пишет он о своем друге Баратынском, хотя невольно чувствуется, что Пушкин говорит здесь и о себе самом»[69].
Подобные наблюдения свойственны и другим читателям, исследователям Пушкина. Так, например, Я. Л. Левкович цитирует признание, которым Пушкин завершает свою статью о Байроне: «Говорят, что Байрон своею родословною дорожил более, чем своими творениями. Чувство весьма понятное! Блеск его предков и почести, которые наследовал он от них, возвышали поэта: напротив того, слава, им самим приобретенная, нанесла ему и мелочные оскорбления, часто унижавшие благородного барона, предавая имя его на произвол молве». За цитатой следует резюме. «Пушкин – замечает Левкович, – пишет как будто о самом себе (…) В сочувствии Байрону, – добавляет она, – творчество которого для Пушкина в это время (вероятно, 1835 год. – А. А.) было уже пройденным этапом, угадывается авторское волнение»[70].
.....
