Читать книгу Воскресная белочка - Арье Шатиль - Страница 2

Я родилась в Казани. Огромный российский город на берегу бескрайней Волги с портом и притоком реки Казанки снится мне до сих пор. Мама рассказывала мне о тёмных годах этой великолепной метрополии. Я наслышана о страшном бандитизме и бесконечных убийствах. Но я ничего этого не помню. В моих воспоминаниях и снах – длинная-длинная набережная, уходящая, кажется, за горизонт. По ней я радостно кручу педали моего зелёного детского велосипеда. И мне чудится, словно наяву: меня поддерживают тёплые и нежные руки мамы, пахнущие ромашкой. Моя волшебная мама…

Мои бабушка и дедушка – татары и, кажется, верующие, мусульмане. Но мама, насколько я помню, была довольно прохладна к религии. Не знаю, верила ли она в Бога, если да, то никогда этого не выказывала внешне.

Мама была красавица… С округлым миловидным лицом и восхитительной грудью, тонкой талией и широкими бёдрами, она слегка раскачивающейся, мягкой по-кошачьи, походкой покоряла всех мужчин, несомненно. Даже будучи совсем малолетним ребёнком, я понимала по мужским глазам, что они озадачены её очарованием. Я читала ясно в этих взглядах страстное намерение овладеть моей мамой. Мне становилось страшно, казалось, что мужчины вот-вот перестанут себя сдерживать и обидят её.

Мама имела хорошее образование. По-моему, она закончила университет и знала два иностранных языка. Насколько я помню, она вела себя как истинная феминистка. Послушная родителям, она ни за что не желала подчиняться мужскому началу. И очень смело в спорах противостояла моему жёсткому отцу.

Вообще, мама походила на изящную статуэтку, эталон восточной красавицы. Её хотелось поместить в красный угол гостиной и любоваться.

Может, ей надоела мрачная преступность казанских улиц, и потому она согласилась поехать с моим отцом к нему в Канаду. Я так и не узнала, что за причина толкнула её на это судьбоносное решение. Но после моего девятилетия мы покинули Россию.

Ещё одно обстоятельство, я думаю, послужило поводом для отъезда. Моего деда со стороны отца зарезали.

Они приехали в Казань вместе с моим родителем и наладили международный бизнес редких металлов. По тогдашнему утверждению отца и согласно официальному расследованию, мой дед по отцу был убит конкурирующими бандитами. Но, какая бы правда ни скрывалась за событиями, мы уехали.

Лес…

Первое, что поразило меня в Канаде, – леса. Бесконечный зелёный шумящий поток сумрачной и загадочной жизни. Юго-восток – это таинственная природная жемчужина, наполненная ароматной листвой, причудливой хвоей и уютным мхом. Грозные медведи, решительные лоси, грациозные олени, осторожные косули, хитрые волки, настойчивые койоты, незаметные рыси, отважные пумы, армия вездесущих птиц и, кажется, неисчерпаемая популяция рыб.

Именно здесь бьёт оглушительный потоп, переполняя реки и озера. Пурга, метель и шторм – несомненно, близкие родственники этих мест. Этот мир не для слабаков и неженок. Или ты замёрзнешь, или тебя съедят, или тебя убьёт твой недруг. Местный лозунг: сражайся и не будь дураком.

Я часами бродила по звериным тропам вместе с мужчинами, учась у них охоте. Уже в десять я ставила силки, небольшие ловушки и устраивала западни. В одиннадцать я била косуль. К двенадцати я научилась разделывать любую местную дичь и крупного зверя. Я была опасным лесным зверьком, себе на уме. Отец мной очень гордился.

Я поняла в детстве, что для меня нет большой разницы – завалить лося или мужчину. Я подстрелила бы обоих, не колеблясь. Только одну тушу я освежевала бы, а другую закопала, как мусор, поглубже в землю.

Временами во мне клокотали ненависть и злоба необъяснимой силы. Я уходила подальше в лесную тьму и орала. Я считала, это естественно – переживать жгучую ярость. Мне казалось, такое у всех (я не представляла в детстве и юности, что кто-то чувствует жизнь иначе). Дьявольский древесный мир пришёлся мне по душе.

Ты хочешь любви и счастья, ищешь нежности и верности – да, это правильно, это очень человечно. Но не заходи глубоко в лес: ты выйдешь иной, юная принцесса. Эти тысячелетние угрюмые нетронутые берлоги вечной жизни отравят твою девственность. Дремучие тяжёлые видения опьянят твой ум. Ты превратишься в ведьму, моя хрупкая девочка, и ехидная желтизна хитрости покроет твои внутренности. Ты станешь ядовитой, очень ядовитой колдуньей.

Мама…

Она испугалась леса и сдалась. Похоже, ей тяжело было признаться себе, что она сделала трагическую ошибку. Мрачный, тяжело и шумно дышащий лес подавил её. Мама впала в апатию. Часами она сидела у окна, а в хорошую погоду – во дворе нашего огромного бревенчатого дома. Куда она смотрела, что видела, понять было невозможно. Её взгляд скорее был направлен внутрь себя. Не знаю, что она искала в своей душе. Но в нашей лесной жизни я запомнила её робкой и послушной. Она перестала быть самой собой. И потому в моей памяти мама осталась в Казани. В лесу она заблудилась, и я её потеряла.

Отец…

Он был жестоким и сильным человеком. Очень властный и смелый, он возглавлял небольшую лесопилку. Но эта официальная активность являлась всего лишь прикрытием. Основной его деятельностью стали наркоторговля, оружие, укрывательство беглых преступников. Любое инакомыслие и несогласие отец подавлял жёстко. К виду расправ меня приучали с десяти лет.

Я привыкла с дерзостью глядеть на окружавших меня мужчин, покрикивала и командовала. Револьвер, вообще, огнестрельное оружие, как и охотничий нож, я носила с собой всегда. Однажды лет в тринадцать мне пришлось выстрелить в одного наглеца. Я его довольно серьёзно ранила – попала в нижнюю часть живота.

Банда отца состояла из интернационального сброда. И как-то молодой афганец, осторожно последовав за мной в лес, решил изнасиловать меня… Его, раненного, отнесли в лекарскую избу.

Затем со мною был устроен допрос. Выяснив причину, отец незамедлительно казнил неудачливого насильника прямо у местного врача. Но мне было всё равно.

К моим тринадцати годам я насмотрелась и пережила такое, что некоторым и в шестьдесят не снилось.

Ещё я узнала, что мой родитель не терял связь со своими подельниками из Канады и во времена казанской жизни. Что лесная банда была частью его криминального бизнеса в России, мне стало известно уже в нашем сатанинском лесу. Отец сам же мне этим и бахвалился. Тогда же он проговорился, что самолично убил своего родителя, моего деда. И при этом показал, какой рукой и как.

– Эту суку, – сказал он, – я резал так.

При этом он отвёл левый кулак далеко за спину и резким махом совершил несколько воображаемых ножевых ударов по предполагаемому деду. Отец изображал своё преступление, широко и самодовольно улыбаясь.

Моя бабушка по отцу была мексиканкой, а дед – потомок немецкой колонии семнадцатого века.

Но маму отца я не застала, как и его сестру.

Однажды я с удивлением прослушала рассказ моего родителя об изменницах – его сестре и матери. Так я узнала, что имею тётю и плюс к этому ещё одну бабушку. Рассказ о моих новых родственницах отец закончил буквально так:

– Эти бляди много зла содеяли. Никакая полиция их долго не сможет укрывать, мы их вычислим в любом случае.

Какое зло «эти твари» (по выражению моего родителя) сотворили ему, я узнала гораздо позже, в мои лет пятнадцать.

Моя персона…

Мой отец выглядел эффектно. Смесь европейца и южанина, уверенность жестов, решительность поступков и, казалось, абсолютное бесстрашие – всё это выделяло моего родителя, как исключительного самца. Он был высок, широкоплеч, поджарист и жилист. Соглашусь с мамой, мой отец и вправду был очень красив. Я хорошо понимаю её выбор. Я бы поступила так же лет в двадцать, но не теперь.

В мои двенадцать мой родитель сделал меня своей «женой». И ни от кого не скрывал этого, даже от мамы. Мне кажется, с ней случилось лёгкое помешательство, а затем инсульт. В тот день, когда отец лишил меня девственности, маму нашли в лесу едва живой и полупарализованной.

Дверь в мою комнату оставалась настежь отрытой, пока отец растлевал меня.

Он вошёл ко мне утром. Я уже была готова и собиралась спуститься вниз к завтраку. Отец появился на пороге неожиданно. Я даже не услышала его шагов, скрипа досок наших старых полов (наш дом был огромный и весь деревянный). Родитель мой стоял голый, облокотившись на косяк двери…

…Когда всё закончилось, я снова приняла душ, поменяла постель и спустилась к завтраку. Чувствуя некоторую внутреннюю дезориентированность и омертвелость эмоций, я обрадовалась, что мама не вышла к столу. Был только отец, и мы как ни в чём не бывало поели. Родитель будничным тоном расспросил меня о планах на этот день (я училась на дому). Закончив завтрак первым, отец пожелал мне удачи и ушёл на лесопилку.

Но всё-таки и за завтраком я увидела, что отныне всё по-другому.

Покидая дом, родитель не поцеловал меня, как обычно, в голову, а языком залез в мой рот, настаивая на глубоком поцелуе. Я как сумела, так и ответила.

Наша кухарка и работница, когда мы остались одни, прижав мою голову к своему животу, долго-долго гладила меня по волосам. Так мы, молча, и пребывали одни в столовой. А из-за окна доносился раздражённый голос отца, отчитывавший рабочих за какую-то оплошность.

Маму я не видела весь этот день и не решалась пойти к ней сама. К вечеру её принесли из леса полуживой. А к утру она умерла.

Наша домработница, иранка по происхождению, Иза, которая утешала меня на кухне, рассказала мне, что же произошло тогда.

Иза, накрывая на стол, заметила очень медленно спускающуюся маму. Домработница собралась поздороваться, но остановилась из-за странного вида приближающейся фигуры. Мама, широко улыбаясь, как сомнамбула, босиком и в пижаме, не обратив на Изу внимания, прошла мимо и вышла из дома. Стояла середина душного лета. Да и вообще никто бы здесь не посмел посмотреть косо на мою маму. Но такое поведение казалось чрезвычайным и невозможным для неё. Если только она не сошла с ума, конечно.

Иза, увидев состояние мамы, обеспокоенная, решила сообщить всё моему отцу. Домработница поспешила наверх. А там…

Иранка сказала, что отец заметил её, застывшую в проёме дверей моей комнаты. Он нагло улыбнулся и с большим азартом продолжил соитие. Мы предположили, что не только мама, несомненно, обнаружила наше преступление, но и сам отец увидал её. Я уверена, что только потому, что он желал, чтобы нас застали, он не закрыл дверь.

Я смогла оплакать смерть моего бесконечно любимого человека много-много позже. А тогда моё сердце затянулось омертвевшей сухой коркой. И на похоронах я ни слезы не проронила.