Читать книгу Сказка про лосося… - Арина Слесарева - Страница 1

В одном уютном и глубоком море жил-был Лосось, который в прошлой жизни был художником. Конечно же, он ничегошеньки не помнил о своей расчудесной прошлой жизни, полной богемных развлечений и таких волшебных красок, которые природа никогда не создаёт сама и вместо этого оставляет удовольствие их смешивать только самым своим любимым художникам. Вместо этого Лосось помнил только, как появился на свет икринкой, как другие лососи о нём заботились, и что где-то среди того косяка, с которым он обычно путешествовал, могут быть его настоящие папа и мама.

Но, разумеется, той части великого художника, которым он когда-то был, которой удалось поместиться в разум лосося, было недостаточно всех этих насущных радостей и проблем. Наш Лосось пытался видеть мир так же, как и другие лососи, ведь он осознавал, что без этого ему не выжить. Когда с подводного неба спускались страшные хищные сети, Лосось старался уплыть подальше от центра косяка, чтобы его не поймали. А когда на подводном горизонте показывались страшные хищные рыбы, он старался, наоборот, держаться поближе к центру косяка, чтобы не окончить свою нехитрую жизнь в сомкнутых челюстях. Но большую часть времени жизни Лосося всё же ничего не угрожало, и еды в его уютном и глубоком море всегда было вдоволь, если ты лосось.

Поэтому время от времени в Лососе всё же просыпалось что-то художественное. На какую бы воду он ни смотрел – на мутную воду у самого дна, посеревшую от песка, взбиваемого теми тварями, которые, когда плавали, почему-то всегда возили по дну брюхом; на светлую и прозрачную воду у самого верха, вблизи той тонкой грани, за которую лососи обычно поднимались, только если их утаскивали страшные хищные сети; на зеленоватую, слегка светящуюся воду, полную микроскопических сладковатых цветков – всегда ему казалось, что за пределами этого набора красок должно быть и что-то ещё, что-то более пёстрое и яркое. Он никогда не видел никаких других цветов, поэтому не мог объяснить себе того, что он чувствовал. И когда он пробовал заговорить об этом с другими лососями, в ответ он слышал только: «Водоросли зелёные, вода синяя, а лосось серебристый и блестящий. Самый необычный цвет на свете у нас, друг. С этим ни один лосось спорить не будет. Не существует никаких других цветов».

В конце концов вопросы Лосося надоели его косяку, и тогда он стал чаще бывать один. Томимый желанием увидеть те цвета, о существовании которых он знал, хотя никогда их и не видел, Лосось становился всё более рассеянным и склонным к дальним прогулкам. Порой он отделялся от своего косяка на несколько дней и плавал в места, в которых лососи никогда не бывали, в надежде найти там что-нибудь не зелёное, не синее и не серебристое. Косяк быстро привык к его отлучкам и со временем перестал гадать, пока его не было, погиб Лосось или не погиб.

Всё чаще и чаще стал Лосось подплывать к неизвестным рыбам – не к лососям и не к хищникам – пытаясь разглядеть, какого же цвета у них чешуя. Но самые интересные рыбки уплывали прочь, не позволяя рассмотреть себя. Должно быть, они видели в намерениях отбившегося от косяка лосося что-нибудь недоброе. А те рыбки, которых ему всё же удавалось догнать, обычно оказывались в той или иной степени зелёными, синими или же серебристыми. «Никакого разнообразия! – горевал ничего не помнивший художник, переродившийся в теле лосося. – Где же во всей этой синей мгле может всё-таки крыться буйство красок?» Это выражение – буйство красок – молодой Лосось откуда-то знал. Поэтому он и верил, что где-то должны быть ещё и другие цвета, помимо зелёного, синего и серебристого. Ведь то, что он видел вокруг себя каждый день, никаким буйством красок назвать было нельзя.

Однажды, в один из тех дней, когда страшные хищные сети урезали его косяк на очередную треть, и все лососи в печали наблюдали, как огромная хищная рыба, плывущая по самой поверхности воды, уносила их товарищей наверх – к своему жадному, грубо скроенному брюху, наш Лосось заметил маленькую тёмную точку, отделившуюся от сетей и стремительно погружающуюся в глубину. Лосось внимательно следил за ней, всё ещё парализованный страхом быть пойманным в сети, но потом всё же не смог превозмочь своё любопытство и устремился вслед за этой точкой, чтобы проверить, не окажется ли вдруг она не зелёной, не синей и не серебристой.

Точка наконец приземлилась на дно, подняв вокруг себя маленькие клубы бледной грязи. Лосось догнал её и начал старательно щуриться, силясь разглядеть её сквозь взбаламученную воду. Наконец подводный туман рассеялся, и прямо там, перед Лососем, оказался маленький, аккуратно вымытый клубень картофеля.

– Ты кто? – спросил ошарашенный Лосось.

Клубень тщательно откашлялся и ответил бурлящим голосом:

– Я – Корнеплод, приплывший сюда вон на том судне, – Корнеплод с важным видом кивнул в сторону вальяжно удаляющейся рыбы, уносящей родичей Лосося в своих страшных хищных сетях.

– А я – Лосось. Вон из того косяка, – Лосось неуверенно кивнул головой в сторону своих собратьев, задумавшись, а может ли он этим гордиться.

– Всё понятно. И в трюме, и на кухне я многое слышал о лососине. Вот, значит, откуда она берётся…

– Прости, а не мог бы ты мне ответить?

Корнеплод дружелюбно приподнял свои кожистые брови в ожидании вопроса.

– Какого ты цвета?

– Что-о-о?

– Какого ты цвета?

– Какое это имеет значение?

– О, поверь мне, просто огромное. Видишь ли, я очень рад, что нашёл тебя… Потому что ты уникален.

Корнеплод гордо выпрямился.

– Ну конечно же я уникален! Я первый со своего поля корнеплод, который теперь будет жить на дне морском! Я просто захотел, поверил в себя и сделал! Эх, видел бы сейчас меня мой дедушка Клубень… Знаешь, они ведь все не верили мне, что это возможно. Они говорили мне: «О-о-о, Корнеплод, и зачем ты только мечтаешь о таком… Мечтал бы ты лучше о земле почернее и о поливке почаще, как все нормальные картофелины… Какое неслыханное дело для картофеля – свободно перемещаться! И как ты только додумался до такого? Послушай нас, Корнеплод, не вылезай из тёплой землицы, за пределами поля ты пропадёшь… Кто будет поливать тебя там, где нету других картофелин? Разве станет кто-то возиться со шлангом ради тебя одного? Ну и возомнил же ты о себе, приятель». Да-да-да, вот именно так они все мне и говорили. Все примерно одинаково. И видишь, как здорово я всё придумал?

– Как?

– А вот так, очень просто. Я решил, что раз главная проблема жизни вне грядки – отсутствие регулярной поливки, то почему бы мне не жить в воде! Здорово, да?

– Вот это да… И как же ты смог добраться с этой своей… грядки… до большого и синего моря? Я совершенно точно знаю, что здесь в округе никаких грядок нет ни в одной, ни в трёх лососинных жизнях пути…

– О, ну, мне пришлось нелегко… Но знаешь, именно так обычно и бывает, когда идёшь за своей мечтой!

– Идёшь за своей мечтой?

– Да!

– А что это такое – мечта?

– Хм… Ну, это когда ты что-то себе представил такое, что не одобряют другие картофели. Но ты-то знаешь, как это было бы здорово! И ты всё думаешь и думаешь про это, и в конце концов уже даже не замечаешь, поливают тебя или нет, всё становится менее важно, чем твоя мечта. Это значит, что самое время идти за ней. Мне-то это понять было очень просто. Ведь моей мечтой, по сути, и было ходить! Ты знаешь, все картофелины обычно проводят жизнь в темноте и неподвижности. Мы просто сидим в земле и растём… И для кого мы тогда, спрашивается, растём? Уж точно не для себя. А я… Я всегда хотел приключений. Я хотел повидать мир! Мне надоело, что вокруг только сплошная земля-земля-земля, земля-земля-земля… Я чувствовал себя… знаешь… ну, прямо как погребённый заживо! Конечно, вылезти наружу я решился не сразу… Но в конце концов моя мечта меня всё-таки вытолкала. Знаешь, бывает такое, что вокруг и страшно, и опасно, и один только хрен (мой дальний родственник) знает, что случится, если вдруг начнёшь поступать по-своему… Но твоя мечта так сильно зовёт тебя, что сопротивляться её зову ты уже не можешь. И вот однажды я почувствовал такую штуку, которую фермеры называют ливень. Они всегда очень радуются ливням, потому что это значит, что им не обязательно корячиться и всех нас поливать. Представь себе, что-то там сверху поливает нас само! Причём совершенно бесплатно! И длится такое порой очень и очень подолгу. Тогда вся землица вокруг нас становится насквозь мокрой. Большинство картофелин в такое время засыпает от удовольствия и так и спит до тех пор, пока вновь не почувствует сухость в горле. Но вот я в тот момент, как бы меня ни клонило в сон, подумал, что это мой шанс. Я стал работать боками, я стремился к свету и наконец выскочил из земли со звуком пробки от шампанского! Ну, по крайней мере мне показалось, что звук был такой же победный… И знал бы ты, ЗНАЛ БЫ ТЫ, какая красота тут же окружила меня со всех сторон! Никакой тебе земли, закрывающей обзор. Сплошной простор! Бесконечный, как здесь у тебя, в этом море. И этот простор был заполнен всякой всячиной… Ничто не мешало мне дышать полной грудью – ведь ливень омывал меня, и никакая потребность в поливке больше не привязывала меня к одному месту. Конечно, я знал, что все ливни рано или поздно заканчиваются… Но в тот день я всё же решил рискнуть. Я решил катиться, катиться и катиться – дальше и дальше, пока не закачусь за тот бешеный неровный горизонт, который меня так манил… Он будто бы говорил мне: «Брателло, твоя настоящая жизнь за пределами этого поля! Ты не рождён ни для борща, ни для пюрешечки, что бы эти скучные фермеры ни говорили! Катись ко мне, и я покажу тебе края, в которых каждый картофель может быть свободным!» И я покатился к этому горизонту. Моим единственным страхом было не успеть докатиться до ближайшего водоёма к тому моменту, когда ливень закончится. Но именно этот страх толкал, толкал, толкал меня, чтобы я катился быстрее. В конце концов разгульная жизнь перекати-поля стала для меня привычной. Как только разражался ливень, я изо всех сил катился под его весёлый рок-н-ролл, а когда музыка начинала затихать, я находил безопасное место, в котором можно было бы переждать засуху. Я выжидал на дне пруда, на чужом поле или даже в сточной канаве – о да, я многое пережил – а стоило мне вновь заслышать, как небесный барабанщик начинал выманивать меня вступительным постукиванием у меня над головой, я вырывался наверх и катился дальше, рассказывая каждому, кого встречал на своём пути, что не все картофелины рождены для осёдлой жизни. И вот однажды… Однажды я был вознаграждён благословившим меня ливнем. Ибо он дал мне куда больше, чем я искал. Я закатился на гору – о, какой бесконечный азарт я ощутил, чувствуя себя Сизифом и камнем в одном лице, – и впервые увидел море. О, я искал воду, но я никогда бы не подумал, что где-то в мире существует столько воды! Это было чертовски много воды! О, если бы только мой папаша знал, что в мире существует гораздо больше воды, чем требуется для поливки всех картофелин на свете, тогда бы он наверняка не привёл всю нашу семью к жалкому прозябанию в земле в ожидании милости фермера… Я даже думаю, что увидел тогда перед собой больше воды, чем было у всех фермеров вместе взятых! В тот миг я прослезился. Я наконец видел перед собой доказательство того, что мой отец зря боролся за крохи, в то время как мог иметь для себя целое царство, которое всегда ждало его в том месте, куда он просто не решался дойти… И тогда я поклялся самому себе, что во что бы то ни стало поселюсь в самом сердце этой шикарной водной громадины.

– И как же… как же ты добрался до самого сердца?

– На корабле, амиго. В тот день, стоя на вершине холма, я огляделся и увидел огромные плавучие дома с рыбьими брюхами, которые уплывали туда, где было всё больше и больше воды… Я покатился вниз, к людям. Туда, где эти плавучие дома (я услыхал, что люди называют их «корабли») стояли и будто бы ждали меня – своего будущего тайного пассажира… Люди заходили на корабли по ступенькам или по мостикам. Я решил, что этим путём риск оказаться замеченным чересчур велик. Поэтому я пошёл путём своих собратьев. Но я слегка забегаю вперёд… При наступлении темноты я рискнул выкатиться на человеческую улицу. Я всю ночь катался по человеческим складам (о да, там, на холме, я оказался достаточно хитёр, чтобы заметить, откуда берутся ящики, которые люди заносят на корабль). Я вынюхивал и высматривал. И под утро я наконец нашёл их – таких же картофелей, как я. Твёрдых, как камень, с кипящим крахмалом внутри. Я видел их сквозь узенькую щёлку между дощечками, из которых была сбита их массовая кубическая тюрьма. О, если бы я попал туда к ним… Конечно, я осознавал, что риск превратиться в пюре был выше, чем когда-либо… Но кто не рискует быть истолоченным скалкой, тот не оказывается на дне морском! Да только я не мог… Я не мог попасть туда. При всей той резвости, которую я проявил в последние недели, я не научился ещё карабкаться по отвесной стене. Поэтому мне нужно было придумать чудо! Устроить саботаж… Притвориться обычной инертной картофелиной! Я стал кататься вокруг в поисках инструмента разрушения… Под конец я иссяк и заснул. И проснулся я от ощущения… что меня куда–то кидают, а затем поднимают и несут!! Только представь себе, тот самый ящик отказался с открытой крышкой. Позже я узнал, что люди открывали его, чтобы взять немного картофеля для себя… И тот, кто так неожиданно помог мне, – он просто увидел меня, картофелину, валяющимся без движения у открытого ящика. Он подумал, что я выпал из него, и закинул меня обратно, чтобы не оставлять улик своего мелкого воровства, своего хищения картофельных тел! Я узнал об этом потом, в пути. Мне рассказали другие картофелины из того же ящика, которые всё видели и слышали… Итак, меня спасло бесстыдство бессознательного существа… Но я ни о чём не жалел теперь, поверь! Я чувствовал себя как шейх в переносном шатре, путешествующий на плечах своих слуг! Я видел только огромное голубое небо надо мной и чувствовал, как меня подносят всё ближе и ближе к нему. Это интриговало. А потом… А потом мы все угодили в трюм! Я, в замкнутом пространстве, окружённый грудой таких же как у меня тел, целыми днями просиживал на одном месте, покачиваемый волнами… Я чувствовал, я сердцем чуял, что мы были уже почти у самого центра моря… Я слышал разговоры матросов, спускавшихся в трюм то за одним, то за другим, и они постепенно начинали говорить о середине пути. Пора было выбираться. И только я подумал об этом, только я начал просчитывать, каким образом убедить своих товарищей по темнице помочь мне перевернуть ящик, или каким образом сделать это самому тогда, когда мне будет готов помочь ближайший страшный шторм… Только, только я подумал об этом, как раздался резкий грохот крышки трюма, сопровождаемый пронзительным визгом несмазанных петель. Я слышал голоса матросов, и на этот раз они приближались к нам. Крышка места моего добровольного заточения открылась, и я защурился от света фонаря, который невежливый матрос направил прямо мне в глаза… И тогда его собрат начал хватать моих соседей голыми руками и швырять их в сетчатый мешок. О, как жаждал я тогда попасть в эти грубые мозолистые руки! Я изо всех сил тянулся наверх, я чувствовал прикосновение его шершавой кожи, когда он хватал тех, кто лежал слева и справа от меня… И наконец он поднял меня в воздух! Он поднял меня в воздух и швырнул! И хоть я и потерял тогда сознание, столкнувшись с другой картофелиной лбами, потому что был очень слаб, – ещё бы, я провёл несколько дней без воды! – я чувствовал себя победителем.

– Ого-о-о…

– Когда я очнулся, я обнаружил, что меня помыли. Это неприятная процедура, о которой я слышал только, что так делают люди, прежде чем съесть одного из нас. Я лежал на столе. В комнате было только двое людей – оба в ярко–ярко белых одеждах. Если бы я меньше знал о жизни, я, наверное, подумал бы, что умер и попал в рай, так чисты были их фартуки. Я понял, что пора выбираться. Я еле сдерживал свою радость (а радовался я тому, что наконец находился не в трюме, а где-то наверху – через окно было видно небо и солнце – а значит, я мог просто скатываться по всем поверхностям на своём пути и таким образом рано или поздно оказаться за бортом), но, как я уже и сказал, я сдерживал свою радость, чтобы не стать в этот момент чересчур беспечным и не проиграть тогда, когда я был уже у самого конца. Я огляделся; увидел дверь, ведущую к свободе, и покатился к тому концу стола, который был ближе всего к этой двери. Но когда я был уже почти у цели и готов был вот-вот зажмуриться и спрыгнуть на пол, вредный повар подхватил меня и вернул обратно на место – к другим картофелинам! Они злорадно посмеивались надо мной и делали ставки. И тут я решил показать этим простакам! Я покатился обратно изо всех сил, так, что повар точно заметил бы меня, но вряд ли успел бы меня догнать. И именно тогда дверь кухни распахнулась. Я поднажал, чтобы успеть до её повторного закрытия, и прыгнул, даже и не вспомнив о страхе. Что я могу сказать, я успел в самый последний момент… Я оказался на железной корме. Никто меня не преследовал. Но вот досада: от желанной морской пучины меня отделяли огромные железные стены по каждому краю корабля! Я решил не падать духом. Матросы грубо шутили, вокруг нашего морского дома кружили чайки, а я не видел никаких шансов выбраться… Но тут я заметил, почему они кружили вокруг нас, почему они приблизились к нам именно сейчас!! Огромный, уродливый железный крюк приподнимал в воздухе прямо за бортом огромную сеть, полную животрепещущих туш! О, это была картина, достойная средневековых натуралистов… При виде этого слёзы выступили у меня на глазах. Но я ничем не мог помочь беднягам. Кем был я, чтобы бороться с индустриальной беспощадностью рода человеческого? Я начал думать о том, каким образом горе этих чешуйчатых серебристых зверей с распахнутыми ртами может помочь хотя бы мне выжить. И тут я увидел самую наглую чайку. Она подлетала к сети, цеплялась за неё когтями и пыталась клювом выхватить для себя кусок человеческой наживы. Один из матросов погрозил ей кулаком с выражением не знающей выхода злости на лице. И в этом-то его жесте я и разглядел свой шанс! Я живо подкатился к злому матросу и изо всех сил ударился об его ботинок. Он опустил на меня взгляд, жадно сжал меня в ладони, замахнулся, просвистев кулаком через воздух, и запустил мною прямо в лоб неразумной птице! К счастью, меня она приняла за подвернувшийся под руку предмет и всю свою ярость направила на своего обидчика-матроса, а я, отскочив от её лба в противоположную от корабля сторону, наконец летел в объятия восхитительной синей глади… О, как сладостно наконец было окунуться в бесконечную толщу бесплатного пропитания, в которой я теперь мог жить… Я всё погружался и погружался, подобно буравчику описывая круги вокруг своей оси, чтобы двигаться ещё быстрее… Наконец я ударился об дно, подняв клубы песка и обрадовавшись тому, что моё появление из пелены подводного тумана, должно быть, похоже со стороны на начало представления иллюзиониста… Я пожалел, что никто не смотрит на меня… Но когда я протёр глаза и откашлялся, я увидел, что одна живая душа на меня всё же смотрела! Это был ты!

Корнеплод ринулся в сторону Лосося и подарил ему сердечное безрукое объятие.

– И ты… ты назвал меня уникальным.

– Да, назвал. Но я… я имел в виду не то, о чём ты рассказал… Конечно, меня поразила твоя история! Я так хотел бы сам испытать подобные приключения! Конечно, я понимал далеко не всё, о чём ты говорил… Но твой дух, твоё бесстрашие, твоя вера в то, что то, что ты ищешь, действительно существует, хотя раньше ты никогда этого не видел… Я понимаю это. Вернее… я хотел бы и сам быть таким. Но всё же… всё же под твоей уникальностью я имел в виду совсем не это. Я… я имел в виду… твой цвет, – на этих словах глаза Лосося просияли восторгом и благоговением, которые он не мог уже далее скрывать.

– Мой… цвет?..

– Да… Ты не зелёный, не синий и не серебристый. Я никогда не видел ничего подобного раньше. Твой цвет… он поражает воображение тем, что я никогда не мог себе такого представить… и это даёт мне надежду на другие, ещё более сказочные цвета.

– Да что ж ты привязался, цвет как цвет… У всей моей родни такой же. Вернее, не совсем… предков подозревали в связях с нашими дальними красноватыми сородичами. Поэтому братец мой был с розовым пятнышком. А я вот совсем-совсем бледно-коричневый, как самый банальный картофель. Вернее, характером-то я не банальный! Но вот внешность… Так уж оно есть. Если ты рождён картофелем, то много вариаций лица тебе попросту не дано. Так что… не понимаю, что тут необычного.

– Прости… Дело в том, что… Ты повидал много разных мест, а я родился и вырос здесь. Да, на вид кажется, что наша территория бесконечна… Но беда в том, что на протяжении всей своей бесконечности она одинакова. Поэтому чувствуем мы себя так, будто живём на одном маленьком-маленьком клочке земли. Наверное, так же ты чувствовал себя, когда рос на картофельном поле и ничего, кроме земли, не видел, – Лосось замолк. Корнеплод одарил его сочувственным взглядом. – Знаешь, вот ты всегда хотел двигаться, а не сидеть на месте, а я всегда хотел увидеть другие цвета… Когда я родился, вода вокруг была синей, водоросли – зелёными, а рыбы – серебристыми и блестящими. Возможно, я был другого цвета, когда был икринкой, но у меня тогда ещё не было глаз, чтобы на это посмотреть. И у кого бы я ни спрашивал, никто не мог сказать мне, где есть ещё другие цвета. Я пытался хотя бы представить себе их… Но лучшее, что у меня получалось – это серебристый с зеленоватым отливом и светло-светло синий, смешанный с радостью. Я назвал его «голубой». Я подолгу выискивал что-то новое, и когда я увидел тебя, я ринулся тебе навстречу, несмотря на опасность от корабля, который ещё не уплыл. Когда я плыл к тебе, я думал только об одном: «Пожалуйста, пусть эта маленькая новая точка окажется другого цвета». И когда подводный туман рассеялся… Ах, если бы ты только знал, насколько ты уникален! Ведь то, как ты выглядишь, не получить, даже если целую вечность смешивать в воображении в самых разных пропорциях зелёный, синий и серебристый цвета!

Корнеплод явно был польщён. Здесь, на дне морском, он сильнее чем когда-либо чувствовал себя личностью. Но не потому, что вокруг не было скучной картошки, а потому, что с ним теперь был этот восторженный малый, так безрассудно жаждущий красок.

– Послушай, Лосось… Ведь так, кажется, тебя зовут? – Лосось кивнул. – Я не знаю, почему тебе так сильно хочется добавить морю красок, но теперь, когда моя собственная мечта исполнена, я совсем не против помочь тебе осуществить твою. В конце концов, любое самое райское местечко может наскучить, если в жизни нет цели…

– Правда?.. Ты поможешь мне?.. – глаза Лосося наполнились слезами благодарности. Он смотрел на этот маленький влюблённый в жизнь клубень картофеля как на волшебника. – Но как? Я всю жизнь исследовал здешние места и ни разу до встречи с тобой не находил того, что искал…

– О, об этом можешь не беспокоиться. Я тоже не сразу нашёл своё место здесь, на дне. И никогда не нашёл бы, если бы не докатился дальше, чем какой-либо другой картофель на свете! – глаза Корнеплода светились гордостью. Должно быть, его наполняла эйфория от завершения долгого пути и начала пути нового. – Я так понимаю, что ты всё ещё там, где лососи обитают по привычке. Это ведь твой косяк мается от безделья там вдалеке? Что ж, раз ты так и не покинул насиженного местечка, не стоит и удивляться, что повидал ты немногим больше, чем любой другой типичный лосось. Видимо, ты просто ещё ни разу не заплывал достаточно далеко.

Лосось издал задумчивое «Хм…». Слова коричневого наставника заставили его задуматься, но всё ещё не развеяли всех его сомнений. Этот картофель дела хоть и смог пробудить в Лососе азарт, но всё же не был способен изменить его тонкую натуру художника, которая не терпела слишком длительных погружений в мысли о настоящем.

– Но разве… разве вдали от дома не всё такое же одинаковое?

– Ты что… конечно же нет! Да, возможно, синего и зелёного на свете и правда много. Но это же цвета жизни! Цвета свободы! Но вообще цвета… Знаешь, их бесконечное множество! Существует и красный, и жёлтый, и даже… даже серо-буро-малиновый! По крайней мере некоторые люди его так называют. Послушай, дружок, мы обязательно придадим твоей жизни красок…

На следующий день Лосось и Корнеплод отправились в путь. Корнеплод утверждал, что где-то в синем море есть какие-то коралловые рифы, и уж на них-то всё по-разноцветному. Но также он говорил, что такие места никогда не находятся глубоко под водой. Он говорил, что здесь, в глубине, не хватает красок, потому что не хватает солнца. А там, где есть солнце, там может быть на одном квадратном лососе дна больше цветов, чем Лосось когда-либо видел в жизни. Поэтому они собрали всю свою храбрость и отправились в одном-единственном направлении, никуда не сворачивая, в надежде, что так они рано или поздно наплывут на мелководье.

Путешествие с неумолкающим другом оказалось гораздо веселее, чем те долгие одинокие вылазки, которые Лосось раньше предпринимал сам по себе. Лосось выспрашивал у Корнеплода всё, что тот только мог знать о красках и художниках (оказалось, что именно так называются те божества, которые могут придавать предметам цвет по своему желанию).

– Если б я был художником, – вслух мечтал Лосось, – то я бы никогда не рисовал ничего монотонного, – это было ещё одно новое слово, которое он выучил, и ему казалось, что именно оно лучше всего описывало то, что он всю свою жизнь чувствовал, обитая на морском дне. – Я вмещал бы в каждую свою картину столько красок, сколько бы знал, чтобы каждый, кто на неё посмотрит, мог найти на ней свой любимый цвет. И, возможно, какой-нибудь цвет, который он никогда прежде не видел… А ещё мои краски обязательно переливались бы и отражались бы друг в друге. Прямо как свет в лососинных чешуйках!

– О да, мой друг, на такое в наше время обязательно нашлись бы ценители, которые нарекли бы тебя самобытным непризнанным гением… – Корнеплод по-доброму подтрунивал над этим уникумом, который порой выдавал более оригинальные идеи о живописи, чем любой представитель рода человеческого, которого наш картофель когда-либо знал.

Но и Корнеплод по пути открывал для себя много нового и удивительного. Такого, что уже наступала очередь Лосося смеяться над его преувеличенным восторгом по отношению к самым будничным вещам. Однажды они наткнулись на местечко, где лежали рядом друг с другом трое невзрачных моллюсков с захлопнутыми створками.

– О боже, что это? Это подводные дамские клатчи? Или подводные сейфы? Или… или это погнувшиеся виниловые пластинки? Они… они живые?

– Да, Корнеплод, они живые. Но примерно такие же живые, как те картофелины в надводном мире, которые всю жизнь проводят на одном месте. Эти ребята в основном сидят на дне, закрывшись, и ни с кем не разговаривают.

– Ого… А можно… можно мы посмотрим, что у них внутри?

– Валяй. Да только вряд ли тебе удастся так просто их открыть.

Упрямые створки и правда не поддавались никаким усилиям Корнеплода, который даже слегка поцарапал себе кожуру во время своих отчаянных попыток. Корнеплод приуныл и уселся на дно рядом с неприступными моллюсками.

– Эй, ты чего? Ну хочешь, мы останемся здесь и дождёмся, когда они откроются?

– П… правда?

– Ну да, конечно. Они же никуда не денутся. А открываться рано или поздно им придётся всё равно. Ну… Я так думаю.

Сразу же оживившийся Корнеплод уселся перед троицей моллюсков так, будто вот-вот должно было начаться его любимое телешоу. А вот Лосось, которого сие, честно говоря, не очень интриговало, тем временем устроился вздремнуть в ближайшей безопасной маленькой гуще водорослей.

Спустя несколько часов его пробудил воодушевлённый шёпот:

– Лосось! Эй, Лосось! Приятель! Просыпайся, тебе необходимо это увидеть! Знаешь, прямо-таки необходимо! Ло-сось… Лос… ось…

– Ну чего тебе? – Лосось наконец откликнулся, тоже шёпотом. – Я же спал…

– Дружище, тут такое… Внутри этих ребят оказались настоящие сокровища! И они… они такого цвета, который ты ещё не видел!

Лосось тут же встрепенулся, распугав из своей водорослиной чащи совсем маленьких рыбок, которые устроились на отдых вокруг него. Корнеплод довольно ухмыльнулся. Он любил пробуждать в других энтузиазм.

Лосось поплыл в сторону трёх моллюсков, которых он теперь видел со спины: было заметно, что они открыты, но не было видно, что у них внутри. Наконец он посмотрел на них спереди. Внутри у них были маленькие уютные подушечки, на которых, словно драгоценность, лежали гладкие-гладкие шарики – по одному у каждого моллюска. И эти шарики были не зелёные, не синие, не серебристые и даже не цвета Корнеплода – не светло-коричневые.

– Что это за цвет? – Лосось всё ещё шептал.

– О, это белый.

– Белый… – Лосось повторил, чтобы запомнить это. Как что-то очень важное и близкое сердцу, полученное в подарок.

– Да, белый. Но только здесь слишком темно, чтобы разглядеть, что значит белый во всей своей полноте.

– Правда? А может, мы можем… на время приподнять их поближе к свету, а потом аккуратно вернуть на место? Или взять у них эти гладенькие шарики…

– Валяйте! – неожиданно грубо и ворчливо прикрикнул на них самый крупный моллюск. Лосось вздрогнул; он никогда раньше не слышал, чтобы моллюски разговаривали. – Забирайте и проваливайте! Это всё равно продукт нашей жизнедеятельности, и мы понятия не имеем, из чего он состоит, так что чёрта с два он нам сдался… И Вы хотя бы хотите забрать только наши «шарики», – моллюск передразнил восторженный голос Лосося, и в его исполнении этот голос прозвучал немного слабоумно. – А вот люди… Им-то что, они не мелочатся. Забирают нас вместе с шариками целиком. Таким образом и приходит нам конец. Без шариков хотя бы будет шанс, что они не станут слишком уж засматриваться в нашу сторону… Пока у нас новые не отрастут.

– Ух ты! А давайте дружить, и мы будем забирать у Вас новые шарики!

– Не слишком-то обольщайся, ты, рыба. Свой нынешний шарик я отращивал последние пятнадцать лет. Только посмотри на его размер! С таким шариком я был бы уже почти труп, если бы нас с братками не занесло сюда, где поглубже. Здесь никакой человек не станет заморачиваться нас искать.

– Ого-о-о…

– Так что я повторяю последний раз: забирайте и проваливайте!

Лосось тут же начал неловко захватывать шарики ртом и располагать их на хранение у себя за щекой.

– На самом деле наши шарики называются жемчужинами, Вы, умники. И Господи, как же противно у тебя изо рта пахнет.

– Извините, – сказал Лосось настолько чётко, насколько это было возможно с тремя шариками во рту. Он немного смутился; обычно он не рассматривал себя как тело, а только как наделённое душой мечтательное создание, поэтому любые упоминания того, что с его телом было что-то не так, вгоняли его в краску.

– Мы уходим, до свиданья, – быстро пробормотал им Корнеплод с ослепительной улыбкой и утащил Лосося за собой. Когда бестактные ворчливые моллюски наконец остались позади, Корнеплод остановился, заглянул в глаза Лососю и неуверенно спросил: – Ну что, плывём на самый верх? Посмотреть, какой на самом деле этот белый?

Сердце Лосося забилось чаще. Он молча кивнул, и они оба не спеша устремились в вертикальном направлении.

Чем ближе они подбирались к поверхности, тем светлее и радостнее становилась вода. А ещё теплее. «Надеюсь из-за тебя не свариться», – попытался шуткой разрядить напряжение Корнеплод, но Лосось в ответ промолчал, и на этом все их разговоры на время закончились. Когда до поверхности осталось совсем немного, Лосось переместил самую большую жемчужину из-за щеки в объятия своих губ, напряг их и вытянул так, что теперь мог видеть, как она стремительно поднимается к свету прямо над ним. В эти мгновения Лосось пережил один из самых невероятных приливов экстаза за всё время существования своей души, включая все моменты из той жизни, когда он ещё был художником. Его тело, вытянувшись в струну, подобное ракете, неслось вверх под прямым углом к поверхности дна, прорывая толщу воды, управляемое только его сильным изворотливым хвостом, а прямо над собой, губами, он нёс шар, полный невероятного цвета. Чем ближе была поверхность, тем сильнее жемчужина наливалась Белым, тем ярче слепила глаза. Лосось взмывал вверх ценой невероятных усилий, чувствуя, будто его сердце вот-вот разорвётся, но душой он в то же время ощущал себя так, будто это шар на его губах несёт его, притягиваемый сверху чем-то над поверхностью воды, что так смело нарисовало прямо над ним столько слепящих штрихов и мазков. Должно быть, это само Солнце тянуло к себе жемчужину, признав в ней равную себе в воссиянии.

И вот он наконец прорвал собой поверхность и, подталкиваемый взрывной волной скорости, которую он успел набрать, взлетел высоко в иссушающую пустоту и на долгое мгновение задержался в воздухе. В это мгновение жемчужина в его губах расплескала по небу всё своё сияние, и он увидел в ней то ли отражение, то ли надежду на сотни самых немыслимых цветов, и затем, достигнув высшей точки своего экстатического полёта, без сил плюхнулся обратно в воду, перед потерей сознания успев заметить отражения багрового, серого и жёлтого на глади, под которой он никогда не встречал таких цветов.

– Ну что, продолжим путь? – спросил Корнеплод через некоторое время, когда заметил, что Лосось, заботливо уложенный им на морское дно, очнулся.

Лосось огляделся по сторонам. Он всё ещё ощущал очень сильную усталость и ломоту во всех мышцах. Но теперь он также чувствовал себя перерождённым и прозревшим. Зелёный, синий и серебряный больше не раздражали его. Кажется, во время своего полёта к солнцу он ощутил на собственном опыте невероятную концепцию – концепцию холста. Холст и должен был быть монотонным, чтобы ярче оттенять творения художника. Именно монотонный холст давал больше всего свободы и возможностей.

– Я хочу рисовать, Корнеплод, – отозвался Лосось слабым голосом. – Или хотя бы помогать рисовать тому, у кого есть кисти… Знаешь, когда я взлетел на небо, я увидел большую жёлтую звезду. Та большая жёлтая звезда – художник. А я дал ей краски. И она была мне благодарна. Пока я падал, она успела нарисовать мой портрет на поверхности воды…

Корнеплод потрогал лоб Лосося, чтобы проверить, не заболел ли он. Лоб был холодным. Значит, Лосось говорил правду.

– Это потрясающе, дружище. Я так сильно рад за тебя!

– Идём, я хочу наконец добраться до того места, где мелко. Чтобы мы вместе с Солнцем смогли рисовать там на дне. То дно, на котором мы сейчас, находится слишком глубоко для Солнца. Его кисти не достают досюда. А у меня без него потухнут любые краски. Поэтому нам обязательно надо добраться до мелководья. И собрать как можно больше жемчужин по пути, – он погладил плавником маленькие невзрачные шарики, которые лежали рядом с ним на дне. Сейчас, когда Солнца рядом не было, шарики не светились. Но он уже знал, какую ценность они представляют собой на самом деле.

С тех пор они передвигались не только днём, но и ночью. Лосось становился всё целеустремлённее и целеустремлённее с каждой лососинной жизнью пути. Корнеплод, разумеется, считал, что это было полностью заслугой его умелого коучинга и вдохновляющих речей.

В пути Лосось теперь всё чаще молчал, потому что рот у него был набит жемчужинами. Они теперь не церемонясь забирали шарик у каждого попадавшегося им моллюска, потому что знали, что таким образом делают этих боязливых ворчунов непривлекательными для людей. И только тогда, когда они останавливались на привал, Лосось аккуратно выплёвывал свои гладенькие драгоценности одну за другой, прятал их и выговаривался за все часы своего вынужденного молчания. Корнеплод в такие моменты поначалу безмолствовал (как-никак именно он имел возможность без остановки болтать все эти несколько часов) и терпеливо ждал, пока Лосось огласит весь список недосказанностей, состоящий обычно из «Когда мы проплывали мимо той большой рыбы, я подумал…», «А когда мы заблудились между теми пятью камнями, я хотел у тебя спросить…» и всего тому подобного.

Но однажды во время одной из таких остановок Лосось продолжил молчать даже после того, как освободил свой рот (который в набитом виде выглядел теперь весьма комично: жемчужин за щеками по пути стало настолько много, что Лосось теперь напоминал не до конца раздувшуюся рыбу-шар). Корнеплод посмотрел на него с некоторой опаской.

– Эй, что с тобой, приятель? Ты же обычно так любишь со мной поболтать…

– Всё в порядке, Корнеплод.

– Ну тогда давай, расскажи мне наконец, о чём ты сегодня думал! Должно быть, о том, как заткнуть меня канонадой из жемчужин, которую ты в любой момент мог бы выпустить из своего рта! – Корнеплод попытался подбодрить своего друга шуткой, но это вновь был один из тех редких моментов, когда Лосось не был готов отвлекаться от своих мыслей на что-то несерьёзное.

– Ладно, я расскажу тебе… Но только пообещай, что не будешь удерживать и отговаривать меня.

– Что ты, обижаешь… Ни-ко-гда! Чтобы я отговаривал кого-то от рискованных предприятий… Ты что, забыл, кто я? Я же наоборот всех вокруг к ним подговариваю… Ну давай, наконец признавайся, ты придумал что-то очень-очень рискованное? Каковы твои шансы очутиться в ухе? – Корнеплод в нетерпении подпрыгивал на месте.

– Ну ладно, слушай, – Лосось был как никогда серьёзен. – Когда мы плыли с тобой сегодня вместе, я как обычно смотрел по сторонам, выискивая моллюсков… Как ты помнишь, мы обчистили парочку. Но был и ещё один моллюск, о котором я тебе ничего не сказал. Ты не представляешь, насколько он был здоровенный… И его створки выглядели как-то по-другому. Он был явно очень откормленный. И он даже на мгновение приоткрыл эти свои необычные створки. Знаешь, так, что между ними была всего лишь маленькая щёлочка… Но этого было мне достаточно, чтобы всё увидеть. Представляешь, Корнеплод, у него внутри жемчужина размером с пол моей головы! Я понимаю, что размер не главное… Но в последнее время я всё чаще думаю о тех картинах, которые я хочу нарисовать на той отмели, которую мы непременно найдём… И совсем недавно я думал о Солнце. Я хочу, чтобы на картинах всегда было Солнце. Знаешь, как символ того озарения, которое оно мне подарило. Не обязательно в центре, как главный герой. Но всегда и везде, на каждой картине. Как огромный добрый шар, который светит из уголка и усиливает сияние всех остальных, маленьких шариков… Так вот, та самая жемчужина из этого огромного моллюска, именно она подошла бы для моих будущих картин на роль Солнца.

– Так чего же мы ждём?! Ты переживал, что тебе для неё места во рту не хватит? Так давай я посторожу для тебя жемчужины, которые ты спрятал здесь, а ты пока сгоняешь за ней!

Лосось благодарно улыбался.

– Знаешь, Корнеплод, ты практически сразу же мне понравился… Не только своим уникальным цветовым решением, но и тем, какой ты есть подо всем этим светло-коричневым великолепием…

– Ой, ну что ты, не смущай…

– Но дело в том, что путешествие за той жемчужиной вполне может стать последним для меня… Тот Моллюск… Он сидел внутри той огромной сети, мимо которой мы проплывали. Помнишь, ты сказал ещё, что это хороший знак – следы деятельности людей. Значит, мелководье близко… Но я помню, какие меленькие у неё были дырочки… Как раз такие, что Лосось с пустым ртом может заплыть, а с полным ртом выплыть уже не может. И я помню запутавшихся в ней мёртвых рыб… Я украдкой от тебя посмотрел им в глаза, и я увидел в них застывшую предсмертную агонию.

– Эй, не драматизируй! Всегда можно что-нибудь придумать. Или, в конце концов, мы можем поискать другую такую же жемчужину…

– Но именно та жемчужина нужна мне, – сказал Лосось медленно и очень вежливо.

– Хорошо-хорошо, моё дело предложить… Возможно, прежде чем заплывать в сеть, можно заранее подготовиться? Проделать где-нибудь в ней дыру побольше, в которую ты сможешь проскользнуть вместе с жемчужиной, когда будешь оттуда улепётывать. Или уговорить кого-нибудь кусачего подстраховать тебя на случай появления людей. Знаешь, они ведь до смерти боятся укусов, хотя сами братца моего картошечку и кусают, и жуют!

– Я понимаю. Но я не хочу подвергать ещё кого-нибудь опасности. А насчёт дыры… Спасибо за идею, я попробую заблаговременно её прогрызть. Только ты действительно оставайся здесь и сторожи остальные жемчужины. Я хочу отправиться туда один.

Корнеплод на этот раз ничего не сказал и просто с уважением кивнул. На его глазах за время путешествия молодой лосось становился настоящим мужчиной.

Как только они проснулись, Лосось простился со своим крахмальным другом и отправился в путь. На этот раз любые красоты на своём пути он игнорировал. Он мало о чём думал, пока плыл. На время он уподобился Корнеплоду и превратился из рыбы-мечтателя в рыбу дела. Ведь порой действительно надо что-то сделать безо всяких красивых мыслей, чтобы воплотить свои мечты.

В конце концов вдалеке показалась та самая сеть. За ночь в ней стало ещё больше застывших обездушенных рыбьих тел. Лосось преодолел содрогание и подплыл к ним поближе, чтобы рассмотреть их. Теперь в их глазах ему чудилось предостережение и сочувствие. Мёртвые будто бы говорили ему: «Не заплывай туда». Лосось отыскал самую большую из почивших рыб, запутавшихся в сетях. Рыба была ужасно ранена в нескольких местах поперёк брюха. На дёснах вокруг её громадных оголившихся челюстей были видны царапины. Сами дёсны уже побледнели. Должно быть, через царапины из них уже успела вытечь вся кровь. У этой рыбы в мёртвых глазах читались упрямство и злость. Должно быть, она боролось до последнего, а когда уже поняла, что неминуемо сгинет именно здесь, решила перед смертью по крайней мере попортить людишкам оружие. Поперёк её разинутой пасти, застывшей так, будто в последний момент умирающей рыбе свело все мышцы лица, зиял проход прямо в сеть. Перед смертью рыба прогрызла дыру зубами, достаточно большую, чтобы через неё могли проплыть два или даже три лосося, но всё равно не смогла выбраться, потому что чем больше она трепыхалась, тем глубже верёвки впивались в её плоть вдоль и поперёк по всему туловищу. Лосось зажмурился и нырнул прямо в пасть этой рыбы под левый бок её верхней челюсти, чтобы выплыть с противоположной стороны и оказаться внутри сетей. Пока он плыл сквозь разинутую пасть, его голое брюхо проволочилось по языку неподвижной рыбы. Это было так, будто бы его лизнул мертвец… Лосось наконец выплыл с другой стороны и оказался на месте.

Заветный моллюск лежал в самом центре коварных и хищных человеческих сетей. И он был приоткрыт – опять же – всего на щёлочку. Волшебный цвет, который Лосось разглядел за этими створками сквозь мутную мёртвую воду, полную духа разложения, придал ему новых сил. Лосось подплыл к моллюску вплотную и стал звать его. Но всё напрасно. Моллюск то ли был очень вреден (как и все его собратья), то ли уже мёртв, как та рыба, которую Лосось оставил за спиной. Тогда наш храбрый маленький ловец жемчуга просунул в эту маленькую щёлочку самый кончик своей упорной рыбьей морды. Он стал толкать вверх, надеясь отворить створки своими собственными силами. Он напрягал все свои натренированные ношением жемчужин ротовые мышцы, но верхняя створка поддавалась лишь с очень большим трудом. Наконец Лосось почувствовал, как на него легла какая-то огромная тень, потому что где-то над его спиной от воды, больше не прогреваемой солнцем, повеяло холодком. Всё вокруг вдруг слегка дёрнулось; Лосось оглянулся. Это огромная и страшная человеческая морда в водолазном костюме пришла поднимать свои сети. Человек выдирал из дна колышки, и пространства в сетях становилось всё меньше, потому что отдельные их части поднимались вверх, подталкиваемые водой. И вот человек убрал колышек с той стороны, через которую Лосось всё ещё надеялся удалиться. И челюсть огромной мёртвой рыбы, до сей поры старательно оберегавшая для него врата к свободе, с безнадёжным треском захлопнулась. Это прозвучало как злорадный хруст костяшек скелета.

Лосось с утроенной силой давил своим лбом на створку моллюска изнутри, поднимая её вверх. От напряжения он чувствовал себя так, будто повсюду в его теле что-то лопается. Он попытался заставить себя вспомнить, как, когда он нёс свою первую жемчужину наверх, к солнцу, его душа, несмотря на всё напряжение тела, ощущала, будто это солнце возносит её, притягивает её к себе.

Наконец створка поддалась. Лосось дожал её до переломной точки, когда она сама резко расхлопнулась вверх. Он торопливо схватил ртом жемчужину и начал в отчаянии носиться внутри сети, проклиная себя за то, что не исследовал заранее все возможные запасные пути бегства. Мёртвые и идеально круглые глаза рыб, застрявших в сетях, обступали его всё ближе и ближе, в то время как водолаз продолжал методично выдёргивать колышки.

Наконец они оказались друг к другу лицом к лицу. Лосось никогда ещё раньше не видел людей. На подводной шапочке человека сверкнул ярко-розовый и отчасти салатовый неоновый элемент… И Лосось оцепенел от восхищения и поражённо приоткрыл свой полный рот… В этот самый момент жадность человека заметила перед его глазами рыбу с огромной жемчужиной во рту, рыбу со ртом, буквально полным жемчуга, рыбу-решение всех его проблем… В своей бесконечной уверенности и наглости человек, разумеется, даже не подумал, что этот жемчуг был рыбе зачем-то нужен. Он начал хватать её руками через сеть, но потом, вероятно, испугался запутаться и сгинуть сам, поэтому побросал края сети и все свои колышки и таким образом дал Лососю пространство выплыть наружу. Лосось мигом вышел из состояния оцепенения и стрельнул под рукой человека в сторону, где всего в двух лососинных жизнях отсюда ожидал смельчака его верный друг Корнеплод.

Человек погнался за ним следом, и ещё долго Лосось чувствовал у себя на спине остужающую воду тень и уворачивался от цепких человеческих лап. Наконец солнце снова начало прогревать его спину, и он понял, что оторвался от преследования, что человеческого хвоста, который плыл за ним, здесь больше нет. Лосось в страхе развернулся и посмотрел и направо, и налево, и вперёд, и назад, и вниз, и вверх. Человека нигде не было. А вдалеке уже нарисовался неприметный изогнутый камень, под которым его поджидал Корнеплод, сторожа жемчужины.

Когда Лосось оказался на месте, он ещё долго не мог прийти в себя. Он осторожно выплюнул изо рта громадный светящийся шар, положил его к другим жемчужинам и присыпал песком. Затем улёгся на них сам и долго смотрел на маленький утёс у себя над головой, пытаясь прогнать из головы картины смерти.

Дальнейший путь друзья проделывали в два раза медленнее, чем прежде. При всём желании Лосось не мог теперь уместить все свои жемчужины внутри, а когда Корнеплод предложил, что он будет сам катить самую большую жемчужину рядышком по дну, Лосось предпочёл отказаться. Теперь, когда она была у него, он не хотел больше рисковать ею. Было бы глупо почти лишиться жизни ради неё, а потом потерять её, уронив с обрыва или случайно показав какой-нибудь жадной рыбе.

Теперь они перемещались перебежками от одного тайника до другого, Лосось – сперва со своей главной жемчужиной во рту. Затем он прятал её глубоко-глубоко в песке и оставлял Корнеплода сторожить её. А сам возвращался к предыдущему месту их привала, откапывал все остальные жемчужины и нёсся обратно, где прятал их на месте главной, большой, и всё повторялось заново.

Корнеплод уже чуть ли не на каждом шагу пророчил, что мелководье совсем близко. И правда: в самые светлые дни Солнце уже почти доставало до дна.

Одной ночью они наконец натолкнулись на крутой склон, ведущий вверх. А когда поднялись по нему, увидели тёмные очертания уютной подводной поляны: посередине было ровное, без кочек и без изысков дно, которое могло бы послужить Лососю отличным холстом; а по краям, словно авангардистская рама причудливой формы, возвышались скалы, камни и странные острые коряги с многочисленными отростками, которых Лосось никогда раньше не видел под водой.

– Здесь очень темно, но я чувствую по твоему дыханию, что мы пришли, – прошептал Корнеплод, довольный собой.

– Да, я уверен, что мне подойдёт это место. Ты заметил, как долго мы поднимались? Когда Солнце вернётся, оно обязательно достанет здесь до дна!

– Отлично…

– Знаешь что, ты пока спи, отдыхай. Ты наверняка утомился. А мне не терпится начать.

– Но ты же сейчас ничего не увидишь!

– Ничего страшного. Я буду пользоваться своим воображением и… художественным чутьём.

– Ну как хочешь… – Корнеплод зевнул и удалился под ближайший камень, где сразу же уснул сном младенца.

Сердце Лосося билось часто-часто. Впервые в жизни он остался совсем один в месте, где возможно было себя проявить. Полностью подготовленный, с целой кучей больших и маленьких сияющих шаров в арсенале. Очертания корней и коряг вокруг будто бы специально оставались такими неподвижными. Всё вокруг замолкло и вежливо прикрыло глаза, дав ему возможность остаться наедине со своей жаждой творчества.

Лосось тоже опустил веки и начал решительно наматывать круги над поверхностью поляны. Он с уверенностью впитывал в свой разум её форму, фактуру и наклон. Наконец, ведомый никак не человечьим, а именно рыбьим вдохновением, он начал рисовать хвостом и ртом, хвостом создавая на песчаной поверхности насыпи и узоры, а ртом раскладывая по дну большие и маленькие жемчужины. В этой темноте он вовсе не чувствовал себя лишённым цветов. Он уверенно повторял своим телом, словно кистью, самые разноцветные фантазии своего сердца. Оставив на холсте несколько мазков, он всплывал повыше и начинал вновь описывать круги вокруг поляны. Он помнил то, что уже нарисовал, и ясно ощущал невидимый свет искусства во тьме, в которой кипела его и чья-то ещё жизнь.

Закончив, Лосось приплыл к выбранному Корнеплодом месту ночлега и тоже заснул, вдыхая сладкий крахмальный запах друга и повернувшись к своей картине спиной. Он рассчитывал, что они впервые увидят её вместе, с рассветом, – он, Корнеплод и Солнце.

Когда наутро его выступающий из-под камня хвост нагрелся под первыми лучами, а Корнеплод, проснувшись, начал ворочаться, поднимая в воду маленькие тучки песка, Лосось открыл глаза и подумал о главном.

– Ну что, мне можно посмотреть? – вежливо поинтересовался всё ещё сонный Корнеплод.

Друзья развернулись и вдвоём выплыли из-под камня. Корнеплод ахнул первым:

– Ух ты, а я и не знал, что лососи так здорово рисуют в темноте…

Но дело было не только в Лососе, хотя он, конечно же, гордился своей главной ролью в этом звёздном соавторстве.

На дне поляны, озаряемой солнцем сквозь кристально чистую воду, тут и там были разбросаны жемчужины – словно икринки, отложенные воображением. Неподвластный уму земного критика символизм их взаимного расположения подчёркивался смелыми фигурами и линиями, вычерченными на песке много что повидавшим сильным рыбьим хвостом. Такова была картина, нарисованная Лососем. Но, будто бы притянутый магией его божественного вдохновения, весь окружающий пейзаж оставил на картине свои, дополнительные краски: странные острые коряги, которые молча наблюдали за Лососем, пока он работал в ночи, при свете солнца оказались разноцветными кораллами, а окружающие поляну скалы – подводным рифом, покрытым самыми удивительными и пёстрыми созданиями. Сияние солнца, наливавшее главную жемчужину светом волшебной силы, будто делая её своим наместником на земле, придавало ей превосходные отражающие свойства. И все цвета, которые были представлены в этом подводном художественном ковчеге, падали на песчаный холст восторженными кривыми линиями. И каждая маленькая жемчужинка, улавливая эти вибрации нового поколения красоты, сияла как могла, уже не только белым, но и самым перламутрово-разным.

Лосось мог только молча смотреть на плоды своего ночного труда. Ах, как же хорошо, что он решился сотворить всё это в темноте и теперь мог созерцать собственное произведение безо всяких сомнений в своём таланте, с воздушным пузырём, полным гордости, с горящими глазами неофита.

Корнеплод в восторге носился над картиной туда-сюда, возможно, делая попытки пританцовывать в воде.

– Йу-хуууу… Ты знаешь, я, конечно, понимаю, живопись – это круто и всё такое… Но твоя картина – это же ещё гораздо круче, чем живопись! Это самое настоящее подводное световое шоу!

Нет ничего, что Лосось в будущем хранил в своей памяти бережнее, чем эти слова, ведь это был самый первый хвалебный отзыв от самого первого восторженного поклонника.

Их жизнь на отшибе на коралловом рифе ещё долгие годы не прерывалась ни страшными хищными рыбами, ни жадной человеческой сетью. Ведь это был риф, о котором люди ещё совсем ничего не слышали.

Лосось рисовал на своём песчаном холсте снова и снова, находя всё новые материалы для творчества среди того, что всегда было у обитателей морского дна под плавником. Вскоре в его жизни появились и богемные развлечения, и выставки. Некоторые рыбы (возможно, бывшие в прошлой жизни знаменитыми критиками) даже научились делать выражение лица утончённого сноба, чтобы умнее выглядеть во время созерцания его картин.

Корнеплод обожал их новое окружение не менее Лосося, ведь риф, обжитой художником, привлекал самых разных ищущих натур, которых Корнеплод мог поучать и сопровождать в их приключениях в погоне за мечтой. И, конечно же, он ни на день не прекращал осознавать, какой же радостью было не сидеть целый день в земле на картофельном поле, а свободно двигаться. И каждую пятницу (Корнеплод из разговоров людей знал, что это самый подходящий для подобных мероприятий день) Лосось разрешал ему пользоваться своим холстом как танцплощадкой для подводных дискотек, на которые сплывались все самые модные местные рыбки. Лосось был настолько добр, что даже разрешал в такие дни называть свою главную, символизирующую Солнце жемчужину, странным словосочетанием «диско-шар».

В общем и целом, жили они ещё долго и счастливо.

Мораль сей сказки, на мой взгляд, такова (Вы, конечно же, можете поискать в ней другую мораль): если в Вас живёт настоящий творец, то Вы найдёте возможность творить, даже если внезапно окочуритесь и проснётесь в тысячах миль под водой с отшибленной памятью и в теле лосося. Так что возьмите уже наконец пример с тех немногих картофелин, которые по собственной воле покидают родные поля, и используйте каждое мгновение, когда на Вашу голову падает ливень из того, что позволяет Вам оставаться живым и сытым (что бы это ни было), и катитесь, катитесь, катитесь уже наконец отсюда… туда, где никогда не бывали те рыбёшки и овощи, которые пытаются Вас убедить, что предмета Ваших фантазий не существует нигде, кроме как внутри Вас.