Читать книгу На дне моего океана - Арина Юрьевна Крючкова, Арина Крючкова - Страница 5

Если бы Кит и хотел забыть о том, что сегодня понедельник, он бы не смог. Два дня его никто не трогал, но с утра воскресенья посыпались сообщения от Лены. Девушка взялась опекать его, а всё, что ему было нужно – это одиночество и возможность упиваться своим горем до тех пор, пока горе не выпьет его.

И всё же он заставил себя встать в восемь утра, заварить кипятком пакетик с безвкусным геркулесом (с десяток таких Лена притащила ему из магазина вместе с другой «быстрой» едой, в расчёте, видимо, на то, что готовить он себе ничего не будет – в совершенно верном расчёте), принять душ и одеться. После этого понадобилось полчаса перерыва, полчаса одной-за-одной сигарет, потому что притворяться нормальным человеком невыносимо сложно, когда в тебе от человека осталась только смертная тоска.

Кит мог бы уговаривать себя фразами в стиле: «мама хотела бы, чтобы я продолжал жить дальше» и «мама не простила бы, если бы я из-за неё от голода сдох» – но это была не очень-то правда. Конечно, мама его любила, любила больше всех на свете – ни для кого это не тайна. Но мама не собиралась умирать, вообще никогда о смерти не думала, мама – она живее всех живых, живее самого Кита, она – олицетворение «carpe diem»1. Так что она не могла строить предположения о том, что будет с ним, если вдруг её не станет.

Мама должна была быть всегда.

И в глубине души Кит до сих пор верил в то, что не «должна была», а «есть». Ему ведь не сказали, что её больше нет. И гроб хоронили пустым. А вот это вот их «человекоподобных останков нет»… мало ли, какую чудовищную ошибку они могли допустить. Они просто не нашли маму. Мама просто встала и ушла, совершенно живая, и однажды она придёт домой.

«Не придёт», – жестоко одёрнул себя Кит, до чёрных хлопьев вдавливая пальцами глаза внутрь черепной коробки. Только бы ничего не видеть.

Мама не верила в бога, но верила в ангелов-хранителей. И хотя сам Кит отрицал любую религиозную чушь, он подумал: что, если съездить в церковь, задобрить свечкой, или как там принято, её духа-хранителя, передать через него просьбу о прощении? Если мама в это верила, может, ради неё такое чудо и случилось бы.

«Бред, бред, бред», – металось в голове у человека, который совсем коньками ехал от горя и от спёртого воздуха, насквозь пропитанного никотином. Уходя, он открыл на кухне окно, чтобы потом проверить: пожелтел потолок? Что-нибудь вообще изменилось, был в этом какой-то смысл?

Кит сел в метро. К первой паре он совсем уже опаздывал, ко второй было ещё слишком рано, и он промотался несколько лишних кругов по кольцу, заткнув уши, надвинув низко-низко шапку. Присутствие людей, да ещё в таком количестве, приводило его в паническое состояние; уйти от людей тоже было страшно – своими сердитыми от спешки, противными рожами они напоминали о том, что в мире есть что-то кроме смерти мамы.

(Хотя какая разница, что есть в мире, когда её больше нет?)

Не глядя ни на кого, Кит чувствовал, как люди избегают его. Место рядом неизменно оставалось пустым, вокруг не было толпы, хотя на часах десять с небольшим: обычно в это время в метро всё ещё полно народу.

Даже почувствовал облегчение, когда кто-то занял соседнее сидение, с трудом, наверное, поместился, потому что всем телом прижался, и если бы только можно было втиснуться в поручни сильнее, Кит обязательно втиснулся бы. На какое-то время ненавистное и в то же время такое необходимое незнакомое, чужое человеческое существо отвлекло его обозлённые до предела мысли, и от этого паника накатила с новой силой. Он почувствовал, что начал задыхаться, и на следующей станции вскочил с места, чтобы выбежать наверх, на морозный воздух, к солнцу, которое в подземелье метро вдруг снова оказалось нужным.

Уже на эскалаторе кто-то, кто стоял на ступеньку ниже, одёрнул Кита за край пальто. Оглянулся, и какая-то девчонка с вдохновенным выражением лица протараторила, торопясь:

– Она тебя обязательно простит! – и отвернулась в смущении, делая вид, что ничего не говорила сейчас. Кит отвернулся тоже, прогоняя девчонку из своей головы и одновременно пытаясь успокоить дыхание. Соседство с ней было почему-то невыносимым, и, если бы у него на это хватило воздуха, он бы спешно поднялся по левой стороне эскалатора; но ему приходилось просто игнорировать её присутствие.

Уже на улице девчонка снова его догнала. Чокнутая какая-то, нашла, к кому привязаться:

– Ты с девушкой поссорился, да? Ничего, обязательно всё наладится. Выше…

– Отвяжись.

– Что?

– Пожалуйста, отвяжись!

– Да ладно тебе, ну у меня что, такого не было? Ты хороший, я вижу. Она тебя обязательно простит. Просто позвони ей вот прямо сейчас, ну или хоть напиши, – не унималась девчонка. Кит попытался ускорить шаг, но она резво бежала за ним следом, продолжая нести свою псевдожизнеутверждающую чепуху. Тогда он остановился, развернулся – она на него едва не налетела – и очень, очень сурово потребовал заткнуться.

– Я знаю, о чём говорю, – не слушая его и даже не обижаясь на грубый ответ отвечала девчонка.

– Ты не знаешь.

– Спорим?

– Нет у меня никакой девушки. У меня умерла мама.

Кит от себя не ожидал, что может вот так вот запросто это сказать, ещё и незнакомому человеку на улице, но теперь он снова шёл вперёд, и за ним больше никто не бежал. Он почувствовал какой-то извращённый триумф, злую радость от того, что своей бедой смог осадить человека. И что теперь он наконец-то один.

Впрочем, ненадолго: противно вибрируя, в кармане зазвонил телефон. Лена, конечно, кто же ещё?

– Алло?

– Никита, ты где?! Проспал? Или не пытался даже прийти?

– Я вышел из дома.

– И где ты?

– Какая тебе разница, а? Я вышел из дома, ты не этого разве хотела? – огрызнулся Кит, идя в наступление.

– Я хотела, чтобы ты явился в университет.

– Зачем? Никому нет дела до того, есть ли я в университете. Никто меня там не ждёт, да и было бы глупо ждать: расхотел получать образование – моё дело. Поэтому отвяжись и дай мне спокойно…

– Ох, да иди ты к чёрту, знаешь! – слова о том, что «никому до него нет дела», здорово задели Лену. Хотя бы потому, что ей дело было, и она уже какой день проявляла это всем своим видом. – Я тебе просто напомню, что твоя жизнь ещё не кончилась, и если ты решил пустить её под откос, то сними сначала с других ответственность, которую они за тебя несут… Если тебе плевать на себя, подумай о том, что я за тебя отвечаю перед учебной частью. Не надо создавать мне проблемы.

Кит бросил трубку и убрал телефон в карман; он совсем не был настроен слушать чужую истерику. Если у кого-то и были реальные проблемы, то этот кто-то – он, и просто свинство пытаться перевести стрелки. «Ты даже не представляешь, как мне плохо», – думал он, пиная ботинками снег.

Телефон прожужжал SMS-кой. Лена писала: «Завтра жду в универе. Либо с головой, либо с заявлением на отчисление. Задолбал».

Хотелось выкинуть чёртов гаджет в снег, но было всё-таки его жалко. Кит достал из кармана пачку, в которой оставалась последняя сигарета; больше у него с собой не было. Он зажёг эту сигарету и курил её долго-долго, растягивая до предела и дальше: скурил до фильтра, скурил фильтр, восхищаясь омерзительным вкусом, наконец, обжёг губы. Это немного привело его в чувства. Следовало вернуться домой, не шататься же здесь до ночи, но мысль о том, чтобы сесть опять в метро, была страшнее всего на свете. Такси тоже не годилось, потому что личный контакт с водителем – едва ли не хуже, чем косвенный контакт с кучей людей в метро. Да и деньгами разбрасываться он не хотел.

Пока стоял, зависнув, и размышлял об этом, возле него снова появилась эта девчонка, просто какой-то демон, объявивший на невыплаканные остатки китовой души охоту. Подняла руки ладонями вверх, словно хотела его, как котёнка, убедить в своих благих намерениях. Кит не стал отворачиваться и уходить, потому что от неё, похоже, не убежишь, но подумал: благие намерения куда опаснее злых.

– Прости меня, – начала девчонка. – Это было очень глупо. Я сейчас оправдаюсь, ладно? Мне кажется, что людям гораздо хуже, чем могло бы быть. Вот я и пытаюсь в свободное время как-то… чудеса для них творить, что ли. Я в самых читала о вот такой вот милоте, когда случайные прохожие говорят те самые простые, но спасительные фразы. Показалось, что тоже так могу. Прости. Я не подумала вообще о том, как всё может быть на самом деле. Ещё лицо твоё. Решила, что из-за девушки подрался.

Кит молчал. Злость не отступила, да и на намерения девчонки ему было совершенно наплевать: чего она тут распинается? Просто стоял и терпел, потому что не знал, как ещё унять сумасшедшую.

– Давай о твоей маме поговорим, хочешь? Тебе станет легче. А меня ты потом никогда не встретишь, так что можешь не стесняться. Говорят, с чужими гораздо проще, чем с самыми лучшими друзьями.

– Кажется, у меня нет лучших друзей. Я не из-за девушки подрался, а из-за мамы. Да не подрался даже, если честно… Просто пришёл мой лучший друг, избил меня и смылся, – Кита снова понесло в откровения.

– Прямо-таки «просто»? Но за что? – удивилась Яна.

– Ладно, совсем не «просто»… Димка был и маминым другом тоже. А я, получается, в смерти мамы виноват. Чёрт… Зачем я тебе это рассказываю?

– Затем, что мне несложно тебя выслушать. Почему виноват?

– Моя мама очень любила путешествовать. Всю жизнь. А я не полюбил, не смог. Ни разу с ней не ездил никуда дальше дачи в тверской области. Мне даже там было очень плохо, потому что от Москвы далеко. В общем, она меня никуда не брала, а я и рад.

И сейчас мама тоже уехала. Она почти никогда дома не бывала. Работала на удалёнке, сдавала бабушкину квартиру, возвращалась забрать у съёмщиков деньги и на совещание забежать. Дома гостила скорее, чем жила. Она была в Исландии… – на этом месте девчонка вздохнула с ужасом, и тут же прикрыла рот рукой, будто бы хотела запихнуть вздох обратно.

– Она в разбившемся самолёте летела, да?..

– А ты откуда знаешь?

– У меня сестра работает в этой авиакомпании. Это должен был быть её рейс, но она отравилась, никуда не поехала, её заменили. Мы потом каких только богов не благодарили… Я опять. Извини. Прости меня, пожалуйста, я тебе очень сочувствую. Но почему ты себя-то в этом винишь?

– Я мог отговорить её от Исландии. Мог попросить её остаться дома, сказать, что мне нужна какая-нибудь помощь. Я мог полететь с ней. У нас только начало семестра, страшного не случилось бы, но я ничего не сделал.

– Ты же не мог предположить, что так будет.

– Я должен был почувствовать, я же её сын, а не кто-нибудь чужой!

– Это не наделяет тебя экстрасенсорными способностями, как мне кажется, – парировала девчонка. И хотя Киту сильнее всего на свете хотелось доказать свою вину, убедить в ней хотя бы самого себя, он понимал, что эти слова – правда, маленькая и лаконичная правда, о которую разбиваются все его сложные надуманные доводы.

Девчонка не отставала, но и неприязни её навязчивость больше почему-то не вызывала.

– Ну так расскажи о маме. Какой она была? Наверное, она очень много знала, раз постоянно путешествовала?

– Очень много. Она говорила на пяти языках бегло, ещё три параллельно разучивала, а уж сколько переводов любой разговорной фразы она могла сказать – это не пересчитать. Может, на всех языках мира, включая даже вымышленные. Из книг и кино. Ей очень нравились фантастические миры, детские сказки вроде «Гарри Поттера» или «Властелина Колец», какие-то рыцарские истории. Её словно вырвали из контекста – лёгкую, выдуманную, идеальную во всём, но при этом такую живую и настоящую… Моя мама была восхитительной, самой лучшей. И можешь не говорить, что так думают все дети. Я достаточно чужих мам повидал, чтобы составить мнение, – попытался пошутить Кит. Он ещё долго рассказывал о маме, направляемый вопросами спутницы. На улице стемнело, пальцы ног он совсем не чувствовал, но готов был идти так ещё целую вечность, потому что такая вечность куда лучше той тягучей пустоты, в которой он провёл последние две недели.

Но сказок не бывает: девчонка взглянула на часы, ойкнула и сообщила, что ей срочно нужно искать ближайшее метро и возвращаться домой. Кит взмолился о том, чтобы метро не искалось как можно дольше, а вслух сказал:

– Знаешь, пожалуй, твой замысел удался. В смысле, некоторое чудо со мной всё-таки произошло, мне стало гораздо легче.

Девчонка счастливо улыбнулась, но быстро одёрнула себя и сделала обратно сочувственно-тоскливое выражение лица.

– Я даже подумал: вот ты мне говорила, что я должен срочно «ей позвонить или написать». Я ведь правда могу написать маме письмо. Всё там ей высказать.

– Это замечательная идея… Стой, как тебя зовут? Я до сих пор так и не спросила.

– Никита. Хотя нет. Давай просто «Кит», – представился Кит именем, которым прежде его называла только мама. С которым он вырос, как Димка вырос с «Митей». Но ни Кит, ни Димка никогда не называли друг друга «мамиными» именами. Это – запретная зона.

– Кит. Классно. Меня Яной зовут. Ну, всё, метро.

Они остановились, и следовало попрощаться, но вернуться в своё съедающее одиночество было очень, очень страшно.

– Пока? – вопросительным тоном сказала Яна.

– До свидания, – ответил Кит.

– Прощай, – подытожила Яна и ушла. Кит почему-то остался стоять, хотя и ему нужно было в метро. Когда девчонка уже затерялась среди спускавшихся на станцию людей, он запоздало подумал, что стоило хотя бы обменяться контактами, а теперь ниточка, конечно, оборвётся, а завтра ему придётся вставать и ехать в университет, и всё-таки делать вид, что он нормальный, потому что во второй раз так не повезёт. Потому что трагедия, только что отступившая на второй план, снова стала трагедией во всю ширь и мощь: во всё его сердце, во всю его душу и голову, в него – целиком.

А Киту так хотелось не притворяться, а быть: быть нормальным, быть человеком, пока он ещё помнил, как это. Ему позарез нужна была эта сумасшедшая девчонка, которая верит в чудо и в то, что можно сделать чудо из попавшихся под руку средств. Совсем как мама.

Нужно было её (кого – её?) вернуть.

Но это уже не от него зависело.