Читать книгу Инспектор Лосев - Аркадий Адамов - Страница 12

Итак, все предстоит начинать сначала. Весь поиск, все распутывание сложнейшего клубка. Степень опасности того неведомого человека намного возрастает. Жить по подложному, чужому паспорту – для этого надо иметь серьезные причины, не так ли? А пока что надо выяснить у Николова, на этот раз подлинного Николова, как же все-таки его паспорт попал к тому человеку, может быть, он какую-нибудь ниточку нам даст?

Между тем Николов заметно успокаивается: он чувствует, что мы ему верим, и опасность оказаться замешанным в каком-то неведомом ему преступлении, кажется, миновала. Ну, а грешок, в котором он признался, нас, очевидно, не интересует.

– Скажите, Иван Харитонович, – обращаюсь я к нему после минутного молчания, – как же украли у вас паспорт? Вы ведь даже помните, где именно это произошло?

– В том-то и дело, что помню. Прекрасно помню, – охотно подтверждает Николов. – На вокзале, в ресторане. Но вот как это случилось, ума не приложу. Я уже все перебрал, буквально все. Хотя… – он нерешительно умолкает. – Пожалуй… после того, что вы мне сообщили…

– Что же после этого?

– Видите ли, в поезде, на пути в Москву, я познакомился с одним человеком. Весьма, кстати, приличным, я бы даже сказал, интеллигентным и солидным.

– Он ехал тоже из Пензы?

– Нет. Из Куйбышева. Тут произошла забавная история. Подхожу я к вагону, а около него с каким-то неизвестным стоит мой приятель, он вернулся из Куйбышева. Ну, обнялись, и он говорит: «Ваня, передаю тебе моего попутчика. Знакомьтесь. Скучать не будете». Вот так и получилось.

– А кто этот ваш приятель?

– Сева Страхович, мой сослуживец.

Я смотрю на Рогозина, и тот незаметно мне кивает. Взял, значит, на заметку этого Севу. А еще через минуту Рогозин выходит из кабинета.

– Ну, когда поезд отошел, мы разговорились, – продолжает между тем Николов. – Он всякие забавные истории рассказывал. Перекинулись в картишки, коньячок у него с собой оказался. Словом, все было весьма приятно. А поезд в Москву пришел среди дня. Ну и решили мы на прощание вместе пообедать, тут же на вокзале, в ресторане. Посидели мы там часа два, хотя ресторан, конечно, не ахти какой. И вот, понимаете, паспорт… Боже упаси, я ни на минуту не думаю на Михаила Александровича…

– Он так себя назвал?

– Да, да. Именно так. Я, повторяю, не могу даже помыслить, что он… Да и как, сами посудите? Не мог же он в карман ко мне залезть? Выпили мы, кстати, самую малость.

– А почему вы думаете, что паспорт украли? – спрашиваю я. – И именно в ресторане? Может быть, вы его в поезде потеряли? Или там его и украли?

– Нет, нет, – убежденно возражает Николов. – Перед самой Москвой мне проводница вернула билет, и я его положил в бумажник. Паспорт был на месте. Это и я хорошо помню.

– Скажите, – вдруг вмешивается Игорь, – а вы с этим Михаилом Александровичем не условились продолжить знакомство? Не обменялись адресами, телефонами?

– Ну как же! Обменялись, конечно.

– Он москвич?

– Нет, он тоже приезжий. Дал телефон, где остановится. Представьте, – Николов разрешает себе усмехнуться, – тоже у приятельницы. Сам же он из Одессы. Одесский адрес мне и дал.

– У вас при себе его адрес? – интересуюсь я. – И тот телефон?

– Да, да. Одну минуточку.

Николов торопливо достает старенькую потертую записную книжечку с алфавитом и начинает перелистывать густо исписанные странички.

– Забыл, знаете, его фамилию… Сейчас… сейчас… На какую же букву я его записал?.. – бормочет он. – Тут нет… Тут тоже… А, вот! Зурих Михаил Александрович, он самый…

Николов диктует мне одесский адрес своего случайного знакомого и номер его телефона в Москве.

– А свой московский телефон вы ему дали?

– Дал, – конфузится Николов. – И даже предупредил, что хотя всем говорю, что останавливаюсь в гостинице, – он называет ту самую, где жил по его паспорту Зурих, – но на самом деле это частная квартира. На что он почему-то сказал: «Очень удачно». Что тут, собственно говоря, удачного, я, признаться, не понял.

Но мы понимаем.

– Разрешите взглянуть вашу запись?

– Пожалуйста. Вот она.

Николов передает мне раскрытую записную книжку и пальцем указывает на последнюю строчку. Так я и думал. Запись эта сильно отличается от других. Почерк размашистее, крупнее, небрежнее. Они за обедом, видимо, хорошо выпили. И новый знакомый сумел каким-то образом вытащить у Николова паспорт. Но паспорт был в бумажнике, бумажник во внутреннем кармане пиджака, а пиджак… Они сидели в ресторане два часа, обильный обед, много выпито…

– Скажите, – снова спрашиваю я, – вы за обедом снимали пиджак, не помните?

– Да. Очень жарко было и душно невыносимо. Мы оба сняли.

– И отлучались куда-нибудь?

– Ну, куда же? – улыбается Николов. – А впрочем… помнится, действительно отлучались. По очереди. Извините, в туалет.

Вот все и стало на свои места.

– Еще один вопрос, – говорит Игорь. – Вы звонили Зуриху по тому телефону, что он дал?

– Кажется, нет… Нет, нет, не звонил, я теперь точно вспомнил. Это он звонил. Приглашал посидеть в ресторане. Но мы… в общем, не смогли.

– Больше он не звонил?

– Нет. Обещал написать.

Дальнейший разговор с Николовым ничего не прибавляет к нашим сведениям о неведомом гражданине Зурихе Михаиле Александровиче. Впрочем, подлинность и этой фамилии вызывает у нас серьезные сомнения, как и одесского адреса этого типа, не говоря уже о телефоне в Москве.

Мы прощаемся с Николовым.

– Смотрите, – напоследок говорю я, – в наших взаимных интересах, чтобы вы не очень болтали о состоявшемся разговоре.

Николов молитвенно прижимает руки к груди, и по глазам его я вижу: он надеется, что так же немы будем и мы.

– В этом вы можете быть абсолютно уверены, – горячо заверяет он.

– И если придет письмо от Зуриха, – добавляет Игорь, – не откажите в любезности, прежде чем ответить, показать его нам.

– Даже не сомневайтесь!

И Николов уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Отправляется получать новый паспорт.

А через некоторое время появляется Рогозин. Он уже успел побеседовать со Страховичем. Тот повторил рассказ Николова, сообщил, что с Зурихом он вместе сел в поезд в Куйбышеве, и того провожал на вокзале какой-то молодой худощавый мужчина, которого Страхович может в случае необходимости опознать, он его хорошо запомнил. В пути Зурих ничего интересного для нас Страховичу не сообщил.

Итак, командировка наша закончена. Дневным рейсом мы вылетаем в Москву. Мы везем пренеприятнейшие новости. Ни о чем другом мы сейчас просто не в состоянии думать.

– Спорить могу, – говорю я, – Зурих – это тоже обман. Никакой он не Зурих. И ты подумай, каков наглец! Украл у человека паспорт, живет по нему и еще осмеливается приглашать свою жертву в ресторан. Это же надо!

– Неспроста, – Игорь качает головой. – Припасает его для будущего. Подходящий человечек. К тому же архитектор, к строительству близок. Будет он просто так его приглашать, как же.

– Где и кого теперь искать, вот вопрос.

– Придется искать, между прочим, и Зуриха Михаила Александровича. Наверное, этот тип и у него документы украл.

– Не обязательно. Мог эту фамилию и придумать.

– Все равно, – упрямо повторяет Игорь. – Надо проверить.

– Сколько еще впереди проверок, – со вздохом говорю я и, щурясь, смотрю в иллюминатор. Самолет идет на посадку.

В кабинете у Кузьмича мы застаем Валю Денисова.

Главное они уже знают, главное мы сообщили по спецсвязи еще из Пензы. Теперь мы выкладываем все подробности и детали. Когда я называю одесский адрес, оставленный Зурихом, Валя спокойно замечает:

– Это тот самый адрес.

Я как ужаленный поворачиваюсь к нему.

– Какой «тот самый»?

– Разве ты забыл? – удивляется Валя. – Это же адрес Галины Кочерги, продавщицы комиссионного магазина.

Мы сразу вспоминаем Валину таблицу – конечно, он знает ее лучше всех нас! – и среди четырех человек, нет, пяти – неизвестный из маленького городка Пунежа там ведь тоже обозначен, – всплывает эта самая Галина Кочерга. Почему же именно ее адрес дал Зурих? Просто подвернулся в памяти ему этот адрес? Ну нет. Вряд ли это случайность. А раз так, то, может быть, не выдуман и номер телефона в Москве? Но из этого следует, что Зурих решил установить двустороннюю связь с Николовым. Значит, он ему нужен. Зачем только?

– Надо проверить этот телефон, – говорит Кузьмич и поворачивается ко мне. – Завтра же утром проверь сам, – и уже другим тоном продолжает: – Ну-с, что еще дает нам этот эпизод?

Кузьмич, набычившись, вопросительно оглядывает нас поверх очков.

– Он приехал в Москву из Куйбышева, – задумчиво говорит Игорь. – А в Куйбышеве живет… кто-то там живет из таблицы.

– Олег Иванович Клячко, – без запинки произносит Валя. – Врач городской поликлиники.

– Так, так, – кивает головой Кузьмич. – Это мы тоже не забудем. Что еще?

Ну, еще этот эпизод пополняет наши сведения о внешности Зуриха, о его повадках, тактике. Впрочем, у нас этого материала и так хватает. Мы знаем его манеру общения с женщинами – например, с Варварой, со случайными знакомыми – например, с Виктором Сбоким, а теперь и со Страховичем, с людьми, ему нужными, вроде Пирожкова, Николова или администратора гостиницы Веры Михайловны. Теперь надо узнать, как общается он со своими друзьями и сообщниками, какие отношения у него с ними. Надо узнать все, что можно, и о них самих, ведь они могут привести нас и к самому Зуриху, должны привести. Таких ниточек у нас пока нет в Москве. А среди этих людей пока что самая интересная фигура – это, пожалуй, Галина Кочерга из Одессы.

Вот примерно так рассуждаем мы, и, когда доходим до этой последней мысли, Кузьмич впервые вмешивается и обращается к Вале:

– Ну-ка достань свою таблицу знаменитую.

Валя развязывает папку, и на столе Кузьмича появляется всем нам знакомая таблица. Он ее бегло проглядывает и недовольно замечает:

– Где же данные об этих четырех?

– Вы мне дали на это два дня, – невозмутимо отвечает Валя. – А прошел один. Завтра будут данные. А пока что установлено, что трое из четырех уже прибыли к месту назначения. При этом все они опоздали туда на три дня, считая с момента отъезда из дому и, конечно, с учетом дороги, даже если ехать поездом. Вот такая пока картина, Федор Кузьмич.

– Гм… Интересная картина, – задумчиво произносит Кузьмич и смотрит поверх очков на нас с Игорем. – Что скажете, милые мои?

Меня почему-то начинает разбирать смех.

– Значит, конференция продолжалась три дня, Федор Кузьмич, – говорю. – Ну, если день приезда и день отъезда за один считать, как положено, то два дня на заседания ушли. Повестка дня большая и докладчиков много…

– Ты не очень-то веселись, – с неожиданной серьезностью обрывает меня Кузьмич и спрашивает у Вали. – Кто еще не приехал на место назначения?

– Галина Кочерга, – вставляю я. – Ручаюсь.

– Не угадал, – качает головой Валя. – Не приехал еще из Куйбышева в Астрахань врач городской поликлиники Олег Иванович Клячко.

– Отец-то его в самом деле там умер? – с интересом спрашивает Игорь.

Кажется, наш стремительный бросок в Пензу и обратно неплохо на него подействовал. Игорь заметно встряхнулся и начал проявлять интерес к окружающему миру и, в частности, к нашим делам.

– А ты как думал? – усмехаюсь я. – По-твоему, притворился старик, что ли?

– Есть ли он там вообще, – сварливо возражает Игорь. – Вот с чего бы я начал.

– Завтра доложу, – обещает Валя и делает аккуратную пометочку в своей таблице.

– Тогда надо проверить и остальных, – говорю я и, придвинув к себе таблицу, перечисляю. – И Сокольского Ореста Антоновича из Ленинграда, заместителя директора промторга, который выехал… куда же он выехал?.. Ага! Вот. В Харьков, в командировку. Дальше. Палатова Леонида Васильевича из Ростова, заместителя начальника отдела капитального строительства завода. Он тоже якобы в командировку отправился, в Свердловск. Интересно, каким числом им прибытие туда отметят? Ну и вот Галина Кочерга поехала к больной матери в Краснодар. Тогда надо и это выяснить. Больна ли матушка, к примеру.

– Ну и что? – упрямо говорит Игорь. – Раз надо, так надо. Трудно это?

Валя не спорит, он лишь делает пометки в своей таблице, вернее, он прибавляет в ней еще одну графу. Предыдущая у него гласит: «Куда выехал 28 октября?», а новую Валя обозначает: «Проверка причины выезда». Между прочим, это уже одиннадцатая по счету графа. Валина таблица становится уникальной и бесценной. Без нее мы бы давно запутались, честное слово. Из вертикальных граф пока целиком пусты две: «Данные местного отд. мил.» на всех пятерых лиц, указанных в таблице, и новая графа «Проверка причины выезда». А вот из горизонтальных строчек лишь одна заполнена меньше чем наполовину, та, где в графе «Место жительства» стоит «Пунеж». Здесь зияют пустотой и важнейшие графы «Ф.И.О.», и «должность», а также «Куда выехал 28 окт.». Да, Пунежем еще предстоит заняться особо.

И, словно прочтя мои мысли, Кузьмич с ударением произносит:

– Еще про Пунеж не забудьте. С кем там этот Зурих говорил полторы минуты, интересно знать.

– Срочный разговор, – добавляет Валя. – С вызовом на переговоры. И среди дня. А все остальные разговоры состоялись вечером, по личным телефонам.

– Можно туда скатать, в этот Пунеж, – предлагаю я.

– Ты пока проверь тот телефончик, – говорит Кузьмич. – Завтра же с утра проверь. А ты, – поворачивается он к Игорю, – продумай вопрос с этим Пунежем. Вот так. Ну и хватит на сегодня.

Светка встречает меня неожиданно холодно, даже, я бы сказал, сердито. Она почему-то вовсе не кидается мне на шею. И никакой радости в ее глазах, как мне кажется, нет. Сдержанно подставив мне щеку для поцелуя, она говорит, пока я снимаю пальто:

– Как быстро ты вернулся. Ну, проходи.

– Светка, – говорю я с беспокойством, – ты почему такая странная? И совсем мне не рада. Что случилось?

Я же знаю, долго дуться и отмалчиваться Светка не может, ей непременно нужна ясность во всем, все точки над «и» должны быть немедленно расставлены.

– Ты нехорошо поступаешь, – говорит Светка. – Некрасиво.

Она кутается в яркий синий мохеровый шарф, который ей ужасно идет, и забирается с ногами на тахту, подальше от меня.

Ее слова для меня полнейшая неожиданность.

– Некрасиво поступаю? – удивленно переспрашиваю я, опускаясь на краешек тахты.

– Да, некрасиво. Когда ты вчера уехал, Алла мне все рассказала. Ну как ты мог?

– Что же она тебе такое рассказала?

Я невольно улыбаюсь. Мне уж ясно, что это какая-то чепуха, что Алла что-то просто выдумала, ее распаленное воображение вечно рисует самые несуразные картины.

Но Светка даже розовеет от возмущения, и глаза ее становятся совсем уже сердитыми.

– Не смейся, пожалуйста, – резко говорит она. – Это вовсе не смешно. Оказывается, у Игоря кто-то есть, какая-то женщина? Которую зовут Лена? И это ты их познакомил? Как тебе не стыдно.

– Ну, это уж неправда, – смущенно возражаю я.

Смущение мое объясняется тем, что ту девушку действительно зовут Лена, и я ее знаю. Все остальное, конечно, Алка выдумала. Непонятно только, откуда она узнала про Лену, ведь Игорь ей ничего не говорил.

– Что именно неправда? – сердито уточняет Светка.

– Что я их познакомил.

– А остальное?

– Остальное правда, Светка.

– Почему же ты мне ничего не рассказывал?

– Потому что сам Игорь рассказал мне об этом только вчера, когда мы летели в самолете.

– Неправда! Ты знал это давно.

– Раньше я только догадывался.

– Почему же ты не рассказал мне о своих догадках?

– Потому что это несерьезно.

– Нет, Витик, это очень серьезно, – Светка хмурится и качает головой. – Разрушить семью легко, а вот сохранить… Тут и должен помочь настоящий друг. И потом я думаю, что та женщина поступает нечестно. Она ведь знает, что у Игоря семья, ребенок. Как же можно?

– Я не знаю, как это можно, – тоже хмуро отвечаю я. – Я знаю только, что нельзя в такие дела вмешиваться, пока тебя не попросят.

– Вот Алла меня и попросила.

– Что она попросила?

– Поговорить с тобой. Чтобы ты повлиял. Ты же самый близкий его друг.

– Светка, это же смешно.

– Смешно? – и на глазах у Светки неожиданно наворачиваются слезы. – А Димку оставлять без отца тоже смешно? – и еле слышно добавляет. – Я знаю, как без отца…

Тут я не выдерживаю, придвигаюсь к Светке и молча обнимаю ее. Она на секунду замирает, потом отталкивает меня.

– Димка не спит по ночам, – говорит она, и губы ее дрожат. – Просыпается, вскрикивает, зовет отца. Это ты знаешь?

– Да. Игорь мне об этом сказал. Ночью. В гостинице. Он тоже не спал.

– Вот видишь.

– Но тут виновата Алла. Она все время внушает Димке: «Твой папа плохой, он нас бросает, попроси папу остаться». Ну не дура, скажи?

Я не могу скрыть свое раздражение.

– У нее пропала гордость, – огорченно отвечает Светка. – Она слишком любит Игоря. Разве можно ее за это обвинять? Она его любит, пойми!

Мне начинает казаться, что Светка сейчас воюет не только за Аллу, и страшно ей тоже не только за нее. И мне становится не по себе, становится почему-то холодно и тоже страшно.

– Нет, – убежденно говорит Светка, – во всем виновата та женщина. Недавно я прочла рассказ, где женщина отвергла женатого человека, который ее давно любил, и которого она любила, и сохранила ту семью. Хотя жена у него была отвратительная.

– Ну и что хорошего? – и я вспоминаю этот рассказ. – Заставила его всю жизнь мучиться, жить без любви. И себя лишила ее. Слава богу, это очень мало похоже на правду.

– Да, мало похоже, – грустно соглашается Светка.

Некоторое время мы молчим. Я закуриваю и снова начинаю чувствовать, как устал за сегодняшний день.

– Что же будет? – спрашивает Светка, глядя куда-то в пространство. – Неужели ничего нельзя сделать?

Я снова не выдерживаю, обнимаю, прижимаю ее к себе, словно пытаясь защитить от чего-то. Светка на этот раз не вырывается.

– Мне страшно, – шепчет она и зябко поводит плечами.

И мы снова молчим. Долго молчим. Мы думаем об одном и том же. Может быть, впервые мы думаем об этом так серьезно. И одновременно я думаю об Игоре, о том, как же ему поступить, на что решиться. Я же его люблю, этого молчаливого и упрямого типа. Поэтому я невольно думаю сразу и о нем, и о нас со Светкой.

Кто-то из папиных друзей однажды сказал: «Порой я вдруг начинаю мыслить двухслойно. И тогда не могу сосредоточиться. Для ученого весьма нежелательное состояние». После этого сколько раз я себя ловил на том же. Вот и сейчас так, но думать мне это не мешает, серьезно думать.

Неужели и мы со Светкой, и вообще никто и никогда не гарантирован от того, что случилось у Игоря? Неужели Светка когда-нибудь вдруг так полюбит другого, что сегодняшняя ее любовь покажется ей пустяком или даже еще хуже – мукой? Или я, например? Невероятно! И так ужасно, что я не могу себе представить что-либо подобное. Но, в общем-то, большинство, или по крайней мере многие, находят же друг друга на всю жизнь. И счастливы. Вот хотя бы мои родители. Но разве я знаю, как они прожили все эти годы? И может быть, их друзья им тоже когда-то помогли? Но как я могу помочь Игорю? Уговорить остаться? Это будет правильно, если все случившееся с ним – минутное затмение. А если нет? И я, допустим, его уговорю. Скажет он мне потом спасибо? Разве можно всю жизнь прожить с женщиной без ощущения радости от этого, только с мыслью, что так надо, что ничего не поделаешь? Всю жизнь!.. Нет, невозможно. И недопустимо! Даже дети, по-моему, почувствуют всю фальшь такой семьи. Нет, жить надо по любви, и только пока она есть. А это может продолжаться всю жизнь, я уверен в этом. Надо только сделать очень верный выбор.

Я чуть-чуть отстраняюсь и смотрю на Светкин тонкий профиль, ловлю непривычно задумчивый взгляд и переполняюсь нежностью до дрожи в пальцах. Я в силой прижимаю Светку к себе и шепчу ей на ухо:

– Не могу без тебя жить, слышишь?

Светка молчит, но я чувствую, что она улыбается, и еще я чувствую, что она думает сейчас то же самое.

Звонит телефон. Светка неохотно отрывается от меня и сползает с тахты.

– Наверное, Зоя, – говорит она.

Но оказывается, просто ошиблись номером. Это теперь случается почему-то очень часто. И Светка терпеливо объясняет кому-то, что это не больница, а частная квартира. И наконец вешает трубку.

– Да, ты знаешь, – говорит она, возвращаясь на тахту, – Зоя достала точно такую кофточку, что ты мне однажды показывал, помнишь?

Я невольно настораживаюсь.

– Где достала?

– Ну, где достают? – лукаво улыбается Светка, двумя руками поправляя волосы. – У спекулянтки, конечно.

– Сколько же она заплатила?

– Кажется, тридцать пять рублей.

Ого! Это почти на десять рублей больше государственной цены.

– А ты знаешь эту спекулянтку?

Светка смеется.

– Тоже хочешь купить? Или хочешь арестовать ее?

– Просто интересно, – я равнодушно пожимаю плечами.

– Витик, ты со мной никогда не хитри. Я тебя для этого слишком хорошо знаю, – Светка, улыбаясь, грозит мне пальцем. – Тебя очень заинтересовало то, что я сказала.

– Ну, допустим.

– Так вот. Я ее не знаю. Я только один раз видела ее у Зои.

Снова звонит телефон. Светка тянется к трубке.

Вскоре приходит запыхавшаяся, усталая и, конечно, с тяжелой продуктовой сумкой в руке Анна Михайловна. Сумку она пытается спрятать, чтобы не видела Светка. Я снимаю с Анны Михайловны пальто и перехватываю злополучную сумку.

Она заходит в комнату и грузно опускается на тахту. Широкое оплывшее лицо ее бледно, на лбу выступили капельки пота.

– Эти собрания меня доконают, – жалуется она.

Светка кончает болтать по телефону и накрывает на кухне стол.

После ужина я ухожу. Светка, обнимая меня в передней, шепчет на ухо:

– Витик, поговори с той Леной. Тебе удобно? Ты ведь сразу все почувствуешь. Я же знаю.

Я киваю головой, хотя решительно не представляю, как может состояться такой разговор.

Утром я прежде всего связываюсь с телефонным узлом, которому принадлежит номер, сообщенный нам Николовым. Через некоторое время мне дают справку: номер этот принадлежит некоему Бурлакову Светозару Еремеевичу. В картотеке телефонного узла значится и адрес абонента.

Пока что это имя мне ничего не говорит. Надо копать дальше. Хотя возможно, что время я потрачу попусту, и Зурих просто выдумал этот номер для Николова. Впрочем, вряд ли. Мне кажется, Николов его чем-то заинтересовал. Иначе зачем бы он дал ему одесский адрес, зачем звонил, предлагал встретиться и, наконец, обещал писать?

Все эти мысли приходят мне по дороге, пока я еду в местное отделение милиции. Там я встречаюсь с участковым инспектором, еще кое с кем из сотрудников, смотрю некоторые материалы. Затем я иду в домоуправление кооперативного дома, где живет Бурлаков, и знакомлюсь с двумя весьма симпатичными и болтливыми особами, бухгалтером и делопроизводителем, которые довольно быстро проникаются ко мне симпатией, и я в конце концов получаю довольно интересные сведения о гражданине Бурлакове.

Вообще я вам должен сказать, что собирать о ком-то сведения и рыться в его «грязном белье» – занятие не из приятных. Но тут есть нравственные принципы, через которые нельзя перешагивать, и твердое убеждение в справедливости борьбы, которую мы ведем. В чем заключаются эти принципы? Во-первых, ты должен интересоваться в личной жизни человека только тем, что непосредственно относится к делу, которым ты занят; во-вторых, твой интерес никто не должен обнаружить, между прочим, еще и потому, что это может бросить незаслуженно тень на того человека и чем-то ему повредить; и, наконец, в-третьих, ты не смеешь злоупотреблять полученными данными или даже просто выболтать их посторонним лицам. Все полученные тобой сведения о каком-либо человеке, который отнюдь не всегда в конечном счете оказывается преступником, автоматически становятся служебной тайной, которая охраняется нами так же строго, как, допустим, тайна медицинская.

У нас как-то был разговор на эту тему с отцом. Они с мамой ведь оба медики и тоже вынуждены хранить немало интимнейших секретов своих пациентов. «Тут есть одна существеннейшая разница, – заметил отец. – Человек сам доверяет мне свои секреты, а вы узнаете о них без его ведома». – «Что из этого, по-твоему, следует?» – спросил я. «Надо иметь особый такт, – подумав, ответил отец. – Особую, что ли, щепетильность. Не знаю, учат ли вас этому». Конечно, лучше бы вообще не заниматься этим. Так, по-моему, в глубине души думает и отец. Да, лучше, если бы… если бы не справедливость борьбы, которую мы ведем.

Я сейчас не говорю об искоренении причин преступности и ее самой как социального явления. Это дело всего общества. Но вот наша борьба, моя и моих товарищей, включает в себя лишь две, но, однако, весьма важные и вполне конкретные задачи. Первая – это предотвращение готовящегося преступления, вторая – непременное раскрытие уже совершенного и задержание преступников. Борьба эта справедливая и в высшей степени нравственная, не так ли? Вы скажете, что такую борьбу нельзя вести безнравственными методами, а копаться без ведома человека в его жизни – это безнравственно. Вообще? Всегда? При любых обстоятельствах, спрошу я вас? Но, как известно, абстрактных истин нет, истина всегда конкретна. Что есть добро? Что есть зло? Не оборачивается ли одно другим при определенных, конкретных обстоятельствах? Рана от ножа бандита – это зло, но рана от ножа хирурга – это уже добро. Свободная воля – это добро, но как часто она оборачивается злом! Безнравственное любопытство при определенных условиях оборачивается нравственно необходимым знанием. Все конкретно, все оценивается исходя из условий жизни и борьбы. И если на наше узнавание человеческих жизней наложить те принципы и те задачи, о которых я говорил, то это добро, а не зло, это нравственно. И никто мне не докажет обратное.

Я не случайно сегодня вспоминаю тот вечер и свою беседу, почти спор, с отцом, именно сегодня, когда знакомлюсь с жизнью и характером гражданина Бурлакова.

О, внешне тут все выглядит вполне благопристойно. Вот уже год, как ушел Бурлаков на заслуженный отдых. Жена его еще работает. Живут супруги тихо и дружно в своей большой кооперативной квартире в ЖСК «Строитель». Светозар Еремеевич страсть как любит детишек, для них всегда припасены у него в кармане дешевые леденцы. Любит он и поиграть в шахматы с такими же стариками-пенсионерами из своего подъезда и ходит в чемпионах, чем весьма гордится. Все жильцы помнят, как помогал Светозар Еремеевич строительству их дома. Если бы не он, когда бы еще этот дом построили. Ведь что ни день возникали перебои: то техника подводила, то материала не хватало. И Светозар Еремеевич выручал: был он какой-то начальник в строительных делах. И на собраниях пайщиков вечно благодарил его председатель правления, отмечая его заслуги. А Светозар Еремеевич сидел в первом ряду, возвышаясь над всеми, огромный, седой, всегда красиво, по моде одетый, и снисходительно, добродушно улыбался в ответ на аплодисменты. Да и теперь то и дело наведывается к нему новый председатель правления, просит посодействовать то с ремонтом, то в каких-то делах с райисполкомом. И Светозар Еремеевич никогда не отказывает, связи у него всюду остались. Потому неизменно и единогласно выбирается он всякий раз в правление и пользуется всеобщим уважением и почетом. Трое взрослых детей у Светозара Еремеевича и его супруги, два сына, оба женаты, инженеры, кажется, и дочь тоже замужем. Ну, сыновья, правда, навещают стариков редко, а вот дочь с мужем то и дело приезжают к ним: их серенький «Жигуленок» частенько стоит у подъезда. Словом, все как у людей, приятно даже посмотреть.

Вот как живет и что собой представляет Светозар Еремеевич Бурлаков, телефон которого по странной случайности попал к жителю Пензы архитектору Николову.

После всего, что узнаешь о гражданине Бурлакове, хочется, усовестившись, снять перед ним шляпу и горячо, вполне искренне извиниться за неуместное вторжение в его личную жизнь. И всего лишь какие-то маленькие шероховатости и еле заметные неувязочки мешают мне сделать это.

Начнем с того, что пай за квартиру оказался у Бурлакова на сорок процентов ниже, чем у других членов кооператива, а его квартира, размещенная на последнем этаже, была вопреки первоначальному проекту, так сказать, продолжена на чердачное помещение, и там образована еще одна, весьма просторная и почти совсем уже даровая комната, в которую ведет красивая внутренняя лестница. Однако все это было разрешено официально гражданину Бурлакову общим собранием пайщиков за его заслуги перед кооперативом, хотя сейчас уже многими и забыто.

Можно было бы также пропустить мимо ушей и недобрый слушок о том, что с сыновьями Светозар Еремеевич находится в весьма натянутых отношениях по причине, правда, никому не известной, и даже на день рождения они к отцу уже который год не являются. Говорят даже, что он хотел одному из них подарить якобы машину, да тот почему-то отказался. Но это и вовсе сомнительно и даже невероятно.

И уж никто не обратит внимания, что еще год назад, когда Светозар Еремеевич занимал свой высокий строительный пост, у него под началом служил, оказывается, некий Пирожков.

Однако меня все эти мелкие обстоятельства все же останавливают в желании снять шляпу перед Светозаром Еремеевичем, и какое-то смутное беспокойство заставляет продолжить знакомство с ним, все больше расширяя круг исследуемых фактов. Ох, кажется, большой промах совершил неведомый гражданин Зурих, дав телефон Светозара Еремеевича пензяку Николову. Ну да разве мыслимо все предусмотреть в столь беспокойной и опасной жизни, какую, по-видимому, ведет этот гражданин Зурих.

Первое серьезное открытие ждет меня, когда я в домовой книге обнаруживаю супругу Светозара Еремеевича. Оказывается, ее зовут… Вера Михайловна, и работает она администратором в гостинице. Вот так, не более и не менее. И теперь я с особой ясностью понимаю, какого я свалял дурака в разговоре с ней два дня назад. И уж теперь она найдет способ, как предупредить Зуриха, что им в Москве интересуется уголовный розыск. Да, веселенькое объяснение ждет меня сегодня вечером у Кузьмича. И все же обнаружение этой связи – факт большой важности, с какой стороны к нему ни подойти.

Новые открытия я предвкушаю, когда в середине дня еду в трест, где работал Светозар Еремеевич, и где до сих пор трудится Григорий Сергеевич Пирожков.

Задача мне предстоит там не из легких. Я ни в коем случае не могу впрямую расспрашивать о Бурлакове, никто не должен даже предположить, что он меня интересует, и в то же время мне необходимо многое узнать о нем. Маскировка тут нужна, чтобы не насторожить людей, не вызвать лишних разговоров, догадок, слухов, чтобы рассказывали мне о Светозаре Еремеевиче непредубежденно и не специально, а как бы мимоходом, между прочим, не придавая тому значения. Тем более, что при всей неприязни, которая растет во мне по отношению к Бурлакову, я, тем не менее, ни в чем пока обвинить его конкретно не могу и потому не имею не только служебного, но и морального права навлечь на Бурлакова хоть малейшее подозрение со стороны его бывших сослуживцев.

Особые надежды я тут, конечно, возлагаю на Пирожкова, все-таки у нас установились вполне доверительные, почти союзнические отношения.

На троллейбусе мне приходится ехать довольно долго.

Трест расположен в помещении старинных торговых рядов в самом центре города.

Возле третьего или четвертого подъезда я наконец обнаруживаю нужную мне вывеску, захожу в гулкое полутемное нутро и, поднявшись по широкой деревянной лестнице на второй этаж, приступаю к поискам и расспросам.

– Идемте, идемте, – говорит мне поджарый седоватый человек в меховой кепке и коричневой дубленке с белыми овчинными отворотами, в руке он держит пухлый портфель. – Я тоже туда.

Разговор у нас завязывается естественно и свободно, тем более, что путь, как выясняется, нам предстоит неблизкий. Для начала надо будет по другой лестнице снова спуститься на первый этаж и пройти его из конца в конец, а потом снова подняться на второй.

Мой попутчик оказывается представителем заказчика, который уже не первый год по различным объектам связан с этим трестом. Поэтому исторический аспект в разговоре о делах треста подхватывается им весьма охотно и компетентно. Вехами тут, естественно, служат имена прежних руководящих товарищей, и фамилия Бурлакова всплывает как бы сама собой.

– Удельный князь Светозар, – усмехается мой попутчик. – Как же, как же. Имели счастье. Большие дела проворачивал. Во все стороны.

– То есть?

– И направо, и налево. Ха, ха! И связи всюду. Крепко сидел. И на пенсию вовремя ушел. Проводить успели с почетом. А потом… Вот теперь греют нового. Молодой, энергичный, дело знает. Он мне вчера говорит: «Десять лет трест разваливали, а теперь хотят, чтобы я за один год все наладил». Роман! А вы сами от кого?

– Кооператив «Строитель», – без запинки отвечаю я.

– А-а. Светозар любил кооперативы.

– За что их особенно любить?

– Сами знаете, – мой спутник насмешливо щурится. – Если захотеть, вас ой как прижать можно. А кооператив выкручивайся, ищи ходы и выходы. То проект, сказывается, кое в чем подправить требуется, то дефицитный материал достать и вовремя завезти, то техникой обеспечить, которой и так не хватает. Знаем ваши дела. Вот тут Светозар и брал вас за жабры. Я с ним был завязан не по одному кооперативному объекту, когда в субподрядном тресте работал. Насмотрелся.

Словом, постепенно начинают выясняться любопытнейшие факты. На одной лестнице я даже предлагаю отдышаться и перекурить.

– Хе-хе. Был еще, помню, и такой случай, – со вкусом закуривая, продолжает мой спутник, явно довольный наличием столь внимательного и совсем, очевидно, желторотого слушателя. – Светозар трубы погнал аж в другой город, представляете? И трех сварщиков с ними. Приятель там какой-то помочь попросил, план у него горел. Во фокусник был! А уж по городу, к примеру, с вашими кооперативами чего он делал!

– И ни разу не попался? – с наивным интересом спрашиваю я.

– Раза три на моей памяти его ОБХСС тягал. Выкручивался. Говорят, рука была. Других сажали, а он в свидетелях. Ну, раз, кажется, суд в его адрес все-таки частное определение вынес. По вопросу о создании условий. Но этим он только утерся. А уж как всерьез запахло, Светозар наш – р-р-раз! – и на пенсию.

Беседуя таким образом, мы наконец добираемся до комнат, в которых разместился трест. Тут мы сердечно прощаемся. Я приступаю к поискам моего приятеля Пирожкова. И накрепко запоминаю словоохотливого и эрудированного Виктора Борисовича Степаненко, сейчас инженера отдела капитального строительства одного из институтов.

Виктор Борисович ныряет в какую-то дверь.

А я вскоре выясняю, что Пирожков болен и на работу третий день не выходит. И сообщают мне это, представьте, с каким-то неожиданным для меня уважением к Пирожкову, с какой-то, я бы сказал, внимательностью к нему, теплотой даже. И я чувствую, что дело не только и даже не столько в том, что Пирожков заведует сейчас одним из отделов треста (хотя и совсем недавно, лишь при новом начальстве), сколько в каких-то личных его качествах, которые всем тут, видимо, импонируют, а я, наверное, просто не сумел разглядеть.

Но тогда тем более досадно, что Пирожков заболел. Я ведь именно через него и собирался начать знакомство с многообразной, как я убедился, и кипучей деятельностью «удельного князя» Светозара Еремеевича. Так что Пирожков мне нужен непременно, в первую очередь именно он.

Я разыскиваю в длиннейшем коридоре телефон-автомат и звоню Пирожкову. Сначала трубку снимает, видимо, дочь, голосок юный и весьма бойкий. Потом подходит и сам Пирожков. Мне он несказанно рад. Я даже не ожидал такой реакции.

– Что, есть новости, Григорий Сергеевич? – спрашиваю я.

– В том-то и дело! И вот… – голос его срывается на страдальческой ноте, – даже, видите, прихватило.

– Тогда я приеду к вам.

И Пирожков торопливо диктует мне свой адрес.

После этого я звоню Кузьмичу и коротко, а также весьма иносказательно докладываю ему о своих делах, ибо рядом уже топчутся двое нетерпеливых граждан, жаждущих поговорить по телефону. Кузьмич одобряет мою встречу с Пирожковым.

Снова троллейбусы, сначала один, потом другой, кружат меня по Москве. А мысли мои кружатся вокруг Пирожкова. Как, однако, все закономерно в жизни, как все логично цепляется одно за другое, и один поступок неизбежно влечет за собой следующий, его даже можно предсказать, стоит только найти какое-нибудь звено в цепочке событий и верно определить житейские и психологические связи. К примеру, Пирожков…

Я прямо-таки сгораю от нетерпения повидать его.

Вот, наконец, и дом, который мне нужен, огромный, светлый и совсем новый, он растянулся на целый квартал.

Дверь мне открывает девушка в пушистой коричневой кофточке и совсем коротенькой бежевой юбке. Прямые светлые волосы падают на плечи. Девушка весьма привлекательна и, видимо, прекрасно это осознает. Она чуть насмешливо улыбается и, оглядев меня, говорит:

– Здравствуйте. Таким я себе вас и представляла. Заходите.

– С чьих же слов? – спрашиваю я, снимая пальто в маленькой и тесной передней.

– С папиных, конечно. Он в вас, между прочим, влюблен.

– Ну, это не опасно, – шучу я.

– Не волнуйтесь, я в вас не влюблюсь. Вы не в моем вкусе. Слишком высокий.

Девочка, однако, бойкая. Папаша, помнится, обрисовал мне ее совсем по-другому. Впрочем, это обычная история.

– Меня зовут Надя, – говорит она. – А вас? Товарищ Лосев?

– Виталий.

– Вы собираетесь меня защищать? – иронически осведомляется Надя.

– А вам требуется защита?

Она небрежно пожимает плечами.

– Папа почему-то так считает.

– А вы как считаете?

– Я? – Надя кокетливо улыбается. – Что ж, такого защитника иметь всегда приятно.

– Благодарю. А нужен ли он вам все-таки?

Надя смеется.

– Папа вам сейчас наговорит. Он, по-моему, на этом пунктике немного того… – она вертит наманикюренным пальчиком около виска. – Как всегда, тысячи страхов.

– Значит, у вас свое мнение на этот счет?

– У меня всегда свое мнение. А если слушать папу…

В этот момент в передней появляется Пирожков. Он в пижаме и домашних шлепанцах, редкие седые волосы взъерошены, очки перекосились на тонком носике, в пухлой руке зажата газета.

– Наденька, почему ты держишь гостя в передней? – сердито говорит он и оборачивается ко мне. – Извините, пожалуйста. Прошу.

Он распахивает дверь в комнату. Надя небрежно пожимает плечами и удаляется.

Мы с Пирожковым проходим в комнату, довольно уютно обставленную чешским гарнитуром, с новомодной хрустальной люстрой под потолком, и усаживаемся в низкие кресла возле круглого журнального столика.

– Так что случилось, Григорий Сергеевич? – спрашиваю я.

– Случилось то, что я и предполагал, – нервно отвечает Пирожков, и маленький носик под очками начинает белеть от волнения. – Этот человек опять позвонил.

Он снимает очки и, близоруко щурясь, торопливо протирает их огромным синим платком с красной каймой, потом снова водружает на место.

– И вы?..

– И я ему сказал, как мы условились. Что я согласен все сделать для этого самого гражданина.

– Прекрасно.

– Да?.. Вы полагаете, что это прекрасно?.. А если… Вы только представьте на минуту… – Пирожков нервно откашливается, и пухлые пальцы его начинают непроизвольно барабанить по подлокотнику кресла.

– Не надо ничего воображать, – мягко перебиваю я его. – Все будет так, как я вам обещал. Кстати, кто звонил?

– Все тот же хулиган.

– Он вам сказал, когда приедет этот деятель?

– Сказал, скоро. Вот и все. Жди тут, волнуйся… А знаете, – неуверенно произносит вдруг Пирожков, – я по тону его понял: этот негодяй доволен, что запугал меня и заставил капитулировать. Выполнил, значит, задание. И я позволил себе задать ему один вопрос.

– Какой вопрос? – настораживаюсь я.

– «Вы, – спрашиваю, – мне не будете больше звонить?» А он и говорит: «Я все, я уматываю, папаша, в город-маму. Фартовая командировочка отломилась. Адью, папаша. Теперь тебе сам позвонит, как приедет. А мы с тобой, папаша, увидимся, когда тебя подколоть надо будет. Или девку твою». Ну, вы себе представляете? Я просто слово в слово все запомнил. Это ужас какой-то! И кто может послать этого хулигана в командировку, скажите мне?

Пирожков растерянно и тревожно смотрит на меня.

– В свое время все узнаем, – спокойно говорю я.

Но про себя я тоже недоумеваю. В самом деле, кто может послать в командировку этого типа? Уж не Зурих ли? И куда? «Город-мама» – это скорей всего Одесса. Опять Одесса!

– Пока же будем ждать звонка… Ивана Харитоновича, – добавляю я, ибо Зурих представился ему как Николов. – Кстати, я хочу вас попросить вот о чем. Расскажите мне, Григорий Сергеевич, какие незаконные махинации совершал ваш бывший начальник Светозар Еремеевич Бурлаков. И вообще, что вы помните о его малопочтенных делах?

– Господи, ну зачем сейчас это ворошить? – жалобно говорит Пирожков. – Уверяю вас, все сроки давности уже миновали.

– Не в этом дело, – мягко возражаю я. – Видите ли, Григорий Сергеевич, вот вы мне тогда сказали, что встретились с этим так называемым Иваном Харитоновичем – другим он представляется иначе – впервые, да?

– Ну конечно, боже мой!

– И ничего о нем не знаете?

– Да, да. Я же вам говорил.

– Ну вот. А Бурлаков, как мне кажется, знаком с ним давно и много чего о нем знает.

– Что вы говорите?! Он знает этого бандита?..

– Так мне кажется. Но чтобы заставить Бурлакова все рассказать, нам надо кое-что узнать о нем самом.

– Да, да… Я понимаю… понимаю… – в полной растерянности бормочет Пирожков.

Постепенно, однако, он приходит в себя, успокаивается и начинает рассказывать. Я вижу, он вполне искренне стремится мне помочь напасть на след человека, который причинил ему столько волнений и страхов. А заодно Пирожков дает выход своим давним и гневным чувствам по отношению к Бурлакову.

Всегда, знаете, в любом большом коллективе есть такой незаметный человечек, эдакий маленький-премаленький «винтик», который, однако же, все видит, от которого не очень-то даже и скрывают всякие там нечистоплотные делишки и секреты, иной раз даже используют на побегушках и для мелких услуг, считая его абсолютно бессловесным, сверхпреданным и к тому же недалеким. А человек этот, между прочим, имеет порой и душу, и голову, и свой взгляд на все, и, кстати, совесть тоже. Такой до поры до времени лишь оскорбленно молчит и то ли от страха, то ли от врожденной исполнительности делает все, что ему приказывают. И копится в его душе обида и негодование. И чувствует он, что не для побегушек и всяких там услуг создан, а может кое-что и побольше, позначительней сделать, может не на снисходительность, а на уважение рассчитывать. Но скромность, даже робость не позволяют ему заявить об этом. Однако стоит только измениться окружающему его нравственному, так сказать, климату, и человечек этот вдруг осознает себя человеком, получает возможность самоутвердиться и показать, чего он на самом деле стоит.

Вот так приблизительно получилось с Пирожковым. И теперь он жгуче стыдится и негодует по поводу роли, которую он играл при Бурлакове. И когда гнев пересиливает стыд, Пирожков рассказывает мне все, что знает и помнит.

И я узнаю немало интересного о второй, неофициальной, так сказать, деятельности Светозара Еремеевича в годы его «удельного княжения».

Такие пустяки как бесплатные путевки, различные сверхожидаемые премиальные, а также театральные билеты на премьеры, заграничные ручки, сигареты, зажигалки, даже импортные дубленки и прочее барахло, доставляемые и устраиваемые ретивыми заказчиками в надежде на скорейшее завершение их объектов, Пирожков, конечно, не в состоянии сейчас припомнить и перечислить. Но были дела и покрупнее. К примеру, ловкие махинации со стройматериалами, механизмами, которых, конечно же, всегда и всюду не хватало, с процентовками, с дополнительными работами, не вошедшими в смету, наконец, манипуляции с самими сметами, которые как резиновые то раздувались, то сжимались в зависимости от поведения заказчика, причем каждый раз на вполне «законных» основаниях, благо всякого рода справочников, а также корректирующих и дополняющих их постановлений, инструкций и временных указаний всегда имеется в избытке.

Характерным тут было незаметное, казалось бы, вползание некоторых окружавших Бурлакова, поначалу вроде бы честных работников во все эти более чем сомнительные операции, с виду как бы диктуемые интересами самого дела, плана, престижа, даже соревнования с другими трестами. А потом уже возникала некая повседневная, привычная, весьма полезная и всеми как бы признанная «практика», без которой, казалось, уже ступить было нельзя. Да и подачки со стола «удельного князя», суета встревоженных заказчиков, как и многие то и дело подсовываемые ими соблазны довершали этот губительный процесс.

Но особенно настораживает меня сейчас другая обнаруженная в свое время Пирожковым черта в подпольной деятельности Светозара Еремеевича. Заключалась она в том, что махинации, проводимые вначале в пределах города и подведомственных тресту объектов, с какого-то момента начали приобретать иные географические рамки. И тут в рассказе Пирожкова начинают мелькать уже известные мне по Валиной таблице названия городов: Ростов, Ленинград, Одесса. Пирожков вспоминает, что трубы были направлены именно в Ростов, а двадцать тонн дефицитного керамзита – в Одессу. В другой раз было отгружено в Ленинград несколько тонн не менее дефицитного рубероида и импортного стенного пластика.

– Выходит, уже прямое хищение? – спрашиваю я.

– А! – безнадежно машет рукой Пирожков. – Там разве можно было разобраться? Я ведь в эти дела не ввязывался, я их как огня боялся. Не знал, какому богу молиться, когда Светозар наконец убрался от нас.

И я верю ему. Нет, Пирожков не ввязывался в эти махинации не только из трусости, ему мешала и совесть. Он не только боялся Бурлакова, он еще и презирал его. Трусость, ощущение своей унизительной зависимости и ничтожества мешали ему разоблачить все эти махинации, презрение и совесть мешали соучастию в них.

Между тем иногородние махинации Бурлакова наводят меня на мысль о возможных его связях по этой линии с мнимым Николовым-Зурихом. Я только не могу понять роль последнего в таких делах. Но об этом я еще посоветуюсь с компетентными ребятами из ОБХСС.

В этот момент в передней раздается звонок. Я слышу, как Надя пробегает по коридору, и через минуту ее хорошенькая головка просовывается в дверь комнаты, где мы сидим.

– Папа, к тебе Анна Игнатьевна.

– Ах, это мой районный врач, – спохватывается Пирожков и смущенно смотрит на меня.

– Идите, идите, – говорю я. – А мы пока вот с Надей поговорим. Если она, конечно, не возражает, – и я поворачиваюсь к ней.

– Конечно, не возражаю, – улыбается Надя и заходит в комнату. – Даже интересно.

Пирожков тем временем, кивнув, исчезает за дверью, и голос его доносится уже из передней. Надя с рассчитанным изяществом опускается в кресло, где только что он сидел. Мы оба закуриваем.

– О чем же будем говорить с вами? – довольно иронически осведомляется она.

– О грозящей вам опасности, – в тон ей отвечаю я. – Вы этим не обеспокоены?

– Я? – усмехается Надя. – Я, знаете, не дура.

– Но звонки-то были? И угрозы, кажется, тоже?

– Ну и что? Какой-то шизик выпендривается, а я должна психовать, по-вашему?

– А кто этот шизик, вы не знаете?

– Понятия не имею.

– Может, его просто подослали?

Что-то новое вдруг мелькает в ее взгляде, я только не успеваю разобрать, что именно. Надя, как-то странно улыбнувшись, задумчиво говорит:

– Может быть, кто-то и подослал. Откуда я знаю.

Но мне начинает казаться, что она что-то знает или, во всяком случае, о чем-то догадывается. Странно. Ведь звонили-то по поручению Зуриха?..

И тут вдруг у меня в мозгу как бы происходит некое замыкание, некая вспышка, словно соединили два оборванных конца провода, и возникла цепь, загорелась лампа, высветила кое-что в темноте.

– Надя, – говорю я, – зачем вы приходили в гостиницу к тому человеку?

Упрямо вздернув подбородок, она откидывается на спинку кресла и перебрасывает ногу на ногу, при этом юбочка ее уползает вверх, но Надя и не думает ее одергивать. Ноги у нее, надо сказать, весьма красивые. Надя глубоко затягивается и продолжает демонстративно молчать. Я таких упрямых девчонок знаю. С ними бывает труднее, чем с любым парнем.

– Так и будем молчать? – спрашиваю я.

– А что делать? – безмятежным тоном отвечает Надя и улыбается. – Если вам больше не о чем со мной говорить.

– Все в свое время, – говорю я. – А пока я жду ответа на мой вопрос.

– Вам придется очень долго ждать.

– Ничего. Я терпеливый. И вопрос достаточно серьезный. Если вы все-таки захотите на него ответить, позвоните мне. Вот мой телефон, – я достаю ручку, пишу свой номер телефона на листке блокнота и, вырвав его, кладу на столик.

– А я пойду. С Григорием Сергеевичем мы уже обо всем поговорили. До свидания, Надя.

Я встаю и направляюсь к двери.

Надя поднимается вслед за мной. И с демонстративной небрежностью берет со столика листок, мол, просто так, чтобы не валялась лишняя бумажка, потом ее можно и выбросить. Игра довольно наивная. Я понимаю, что телефон она не выбросит.

Итак, постепенно начинают выявляться связи Зуриха в Москве. Но, конечно, еще далеко не все. Вряд ли, например, Бурлакову была адресована та записка: «Приходи, посоветуемся…». Иначе он тоже уехал бы из Москвы на тот «слет». А он никуда не уезжал. И еще одна деталь. У Бурлакова нет дачи. А Зурих приглашал Варвару на дачу к приятелю, близкому, очевидно, приятелю. Его необходимо найти. Он-то уж наверняка приведет к Зуриху.

И еще одна ниточка требует внимания. С кем же все-таки встречался Зурих на фабрике, где работает Варвара? Ведь именно там она его и увидела, там он к ней и прицепился. А вот к кому он туда приехал, Варвара, по ее словам, не знает. Это вполне возможно. Но одно ясно: какие-то темные дела привели его туда, не иначе.

Такова вторая линия поиска Зуриха в Москве. А третья – это Надя. Зачем она приходила в гостиницу? Конечно же, именно ее видел там Виктор Сбокий, от нее пришел в восторг. Это, кстати, легко будет теперь уточнить. Помнится, Виктор сказал, что Зурих вовсе не ухаживал за девушкой. Значит, какие-то другие дела у них? А может быть, Виктор ошибается? Нет, вряд ли. У него на такие ситуации глаз наметанный. Тогда все это выглядит весьма подозрительно.

Да, дел с Зурихом и по одной Москве хватает. А тут еще пять других городов и пять человек там. Интересно, что узнал Валя Денисов об этих людях, какие данные сообщили ему наши товарищи оттуда?

Но как только я приезжаю к себе в отдел, на меня обрушивается ошеломляющая новость: убит Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева.

Значит, «окончательный расчет» все-таки состоялся.