Читать книгу Небесные селения - Аркадий Борисович Ровнер - Страница 5

Оглянувшись, я увидел, что стою на тропе в горном ущелье, а вокруг меня стелется молочный туман, делающий обстановку вполне фантастической. Контуры нависших надо мной гор то появлялись из густого тумана, то снова скрывались в нем.

Я пошел по тропинке и шел примерно час пока не вышел к обрыву. Внизу я увидел какой-то городок на берегу водоема. К этому времени туман рассеялся, из-за негустых облаков выглянуло солнце и радостно все осветило. Невероятно, но я находился недалеко от моря, а город с холма, на котором я стоял, выглядел веселым и даже каким-то легкомысленным. Или это освещение делало его таким? Я никогда не видел такого яркого, такого праздничного света: все вокруг меня играло, искрилось и переливалось перламутром! Впервые с тех пор, как я упал в Щель, ко мне пришло полное осознание того, что со мной происходит нечто необыкновенное, и все это не греза, не сон. Но тогда что это?

Тем временем тропинка, по которой я шел, спустилась с уступов и незаметно перешла в мощенную булыжником дорогу с редкими кустами на обочине. Потом я увидел высокую женщину с пронзительным взглядом черных близко посаженных глаз, одетую в неуклюжий оранжевый балахон. Два больших черных барана, которые паслись рядом с ней, оторвавшись от жевания, глянули на меня сонными глазами. Я поздоровался с ней сначала по-русски, а потом по-итальянски. В ответ она произнесла звуки, похожие на «кум-кум», и молча отвернулась. Подождав немного и не дождавшись от нее никакой реакции, я пошел по дороге дальше. Дорога, между тем, превратилась в улицу с домами из серого камня с плоскими крышами и зелеными палисадниками, едва ли напоминавшими мне что-то знакомое, разве что изображения сельских идиллий на картинах старых мастеров. Далеко внизу улица заканчивалась морем.

Каждый город имеет свой собственный запах, тот, откуда я в буквальном смысле слова свалился, пахнул сыростью и безнадежностью. Этот был пронизан йодистым запахом моря и терпкостью трав, а плоские крыши домов делали его похожим на прибрежный город где-нибудь в Ливане или Марокко. Если я все еще был на земле, то определенно находился в иной эпохе, когда мир был еще юным и радостным, полным надежд и обещаний.

По мере того, как я приближался к морю, навстречу стали попадаться причудливо одетые люди, которых я с любопытством разглядывал, в то время как они не обращали на меня никакого внимания. Они шли, как будто бы танцуя, а разговаривая друг с другом, выразительно жестикулировали. Их облик не напомнил мне ни одну известную мне древнюю или современную народность, а язык, на котором они переговаривались между собой, был мне также незнаком. Был в цвете их кожи какой-то оливковый отлив при матовых белках глаз и ухоженных длинных кудрях, как у мужчин, так и у женщин. Впрочем, это могло быть эффектом необычного освещения воздуха, когда кажется, что люди, дома и деревья светятся сами, а не отблескивают падающие на них лучи. Что поражало в них больше всего это даже не их колоритная одежда и красноречивые жесты, а написанная на их лицах невозмутимость, как будто, находясь там же, где я, они заняты чем-то, чего я не вижу и не понимаю. И хотя одеты они были очень ярко и красочно, но не было в их нарядах никакой известной мне этнической определенности, а была раскованность и простота, граничащая с небрежностью.

Разглядывая прохожих, я дошел до перекрестка и остановился в нерешительности. Заметив, что прохожие не обращали на меня никакого внимания, а дома выглядели приветливыми, и двери многих были полуоткрыты, я подумал, не постучаться ли мне в какой-нибудь дом?

Один дом показался мне приветливей других, и я решил в него постучаться. Однако стучать не пришлось, дверь автоматически раскрылась, и я вошел.

В светлой прихожей наголо остриженный человек в зеленом кафтане играл одновременно с десятью ножами, подбрасывая их и ловя на лету. Не прекращая своего занятия, он блеснул на меня острыми глазами и отвернулся.

Я прошел мимо него и вошел в залу, где за маленьким столиком сидели три голых старика и обедали. Один из них был с залысинами, второй с рыжей бородкой, а третий с повязкой на левом глазе, а их тела показались мне слишком тощими и бледными, как будто они давно не были на солнце. И хотя никто мне этого не говорил, я сразу же догадался, что первого звали Высокий, второго – Равновысокий, а третьего – Третий.

Пока Высокий и Равновысокий аппетитно расправлялись с какими-то сочными плодами, завернутыми в оранжевые листья, Третий снял с лица повязку и весело подмигнул мне абсолютно здоровым левым глазом.

– Ну, как впечатления? – спросил он меня на прекрасном русском.

Я опешил и не знал, что ему отвечать.

– Вы говорите по-русски? – наконец, вырвался у меня глупый вопрос.

– У нас здесь нет времени, поэтому воспользуйтесь случаем и спрашивайте. Спрашивайте о чем угодно. Ну, готовы начать?

– Да, – сказал я, но больше не мог ничего к этому добавить.

– Вас, наверное, интересует Щель, не так ли? – вежливо подсказал мне Третий. – В смысле устройства, принципа функционирования и так далее.

Я проглотил слюну и кивнул.

– Ну, так вот. Щель существует давно и открывается время от времени, чтобы впустить или выпустить путешественников. Через эту Щель они попадают в разные отсеки Большого Иллюзиона. Каждому свое, не так ли?

Тут Высокий и Равновысокий одновременно подняли головы и посмотрели на меня, как будто бы ожидая ответа. Но я уже успел собраться с духом и вместо ответа на вопрос с дурацким намеком спросил:

– Что это за город и как я в нем оказался?

– Это город радости, и раз уж ты здесь, тебе не мешало бы поучиться.

– Поучиться чему?

– Качественному состоянию.

– И долго мне нужно этому учиться?

– Я уже сказал: здесь нет времени, потому что все длится, но ничего не повторяется. Чистую длительность невозможно измерить. Радуйся!

Не успел Третий это произнести как все трое голышей разом пропали, а я оказался за столом перед тарелкой с овощным блюдом, похожим на спагетти.

Впервые с момента прилунения на этой необычной планете я внутренне улыбнулся. Тяжесть, к которой я привык, как каторжанин привыкает к кандалам, оставила меня, и я с аппетитом принялся за обед. Оказывается, я успел изрядно проголодаться.

Когда после неожиданного обеда я вышел на знакомую улицу, я чувствовал себя помолодевшим и поглупевшим, то есть отменно. Главное же, я совершенно выбросил из памяти город Дуракин с его снежными заносами и бездомными собаками. Когда это я там был в последний раз? Час назад? Но ведь времени больше нет!

Все это было слишком стремительно и невероятно, чтобы поверить в случившееся. Но вот я стою на улице, одним своим краем уходящей в горы, а другим – упирающейся в море. Светит солнце, пахнет какими-то южными цветами, мимо идут незнакомые люди со странным отливом кожи и с причудливыми прическами, одетые пышно и небрежно, как на оперной сцене, и разговаривают на незнакомых языках.

Внимательный слух лингвиста подсказал мне, что люди в этом городе говорят не на одном, а на двух разных языках. Некоторые из них, разговаривая, цокали и щелкали. Другие издавали плавные и пластичные звуки, мягкие и улетающие ввысь, как птицы или воздушные шары. Однако в отношении местных языков у меня не возникало ни одной ассоциации с чем-либо знакомым, как будто бы я и в самом деле оказался на чужой планете.

Мне вдруг остро захотелось с кем-то пообщаться, войти в какие-то местные дела, стать кому-нибудь интересным и нужным. Не зная языков аборигенов, сделать это можно было только при помощи жестов. Однако жесты так расплывчаты и ненадежны! Как, например, передать жестами симпатию или любопытство? Как выразить удивление и радость? Как рассказать о том, что со мной случилось?

Навстречу мне шли две девушки с цветочками – синим и розовым, – приклеенными к щекам, и между ними державший их за руки молодой человек в желтой накидке. У маленькой и изящной девушки с синим цветочком были русые волосы и грустные серые глаза, другая посмуглее – с розовым цветком – была брюнеткой. Я сделал шаг в их сторону и встал перед ними. Все трое остановились и вопросительно посмотрели на меня. Тогда я улыбнулся, ткнул себе в грудь правой рукой и сказал:

– Николай.

Я повторил мое имя три раза, а потом взял свободные руки девушек, и мы вчетвером образовали круг, а может быть квадрат, во всяком случае, замкнутую симметричную фигуру.

Мое поведение не вызвало в них никакого удивления. Мы постояли немного, держась за руки, и тогда сероглазая девушка довольно точно повторила мое имя:

– Николай.

После этого я начал двигаться по кругу, и тем самым сдвинул с места двух девушек и молодого человека, и мы закружились в хороводе, как дети вокруг новогодней елки. Я видел, что предложенная мною игра пришлась по душе двум девушкам и молодому человеку. Кружась со мной, они начали что-то незнакомое напевать, плавно подпрыгивать и размахивать руками. Мы кружились сначала медленно, потом быстрей-быстрей-быстрей. Все закружилось: дома, деревья, облака на небе, и оливковые лица моих новых друзей.

И вдруг самым неподходящим образом что-то на меня нахлынуло – не знаю, как и почему именно в эту минуту. Появился мой старый город, откуда я, можно сказать, только что выскочил: колючий снег сыпал мне прямо в лицо, отяжелели ноги в тяжелых ботинках, и я весь сутулился от холода, а может быть от моего немолодого уже возраста. Все это вдруг поднялось во мне и наполнило меня безнадежностью, тяжестью и тоской.

Молодые люди, танцевавшие вместе со мной, почувствовали что-то неладное и остановились. Танец закончился. Осторожно разжались руки, державшие мои.

Опять они стояли передо мной и смотрели на меня удивленно и, как мне показалось, с сочувствием. Постояв с полминуты, одновременно тронулись с места и прошли мимо меня, продолжая свой прерванный путь, на меня не оглядываясь. Взгляд девушки с грустными серыми глазами, который, уходя, она бросила на меня, отозвался во мне глубокой и тонкой болью. Я остался стоять там, где стоял, потерянный и опустошенный.

Эпизод с молодыми людьми меня отрезвил. Теперь я уже не искал новых знакомств, не полагался на ситуативную спонтанность. Человек, вывалившийся из Щели в незнакомый ему мир, должен осознавать шаткость своего положения и не рассчитывать на чудо.

Взгляд сероглазой девушки стоял во мне как бесконечно близкая музыка. Есть музыка, которая так близка к жизни души, что она кажется самой твоей душой. Именно такой музыкой был прощальный взгляд этой девушки, и таким был этот мир, в котором я делал свои первые шаги. Не было преследовавшего меня всю мою жизнь чувства ссылки в чужое, чуждое, враждебное место. Люди, природа, небо – все это было моим, сокровенно мне родственным, и на все, что я видел и что со мной происходило, моя душа откликалась радостным узнаванием.