Читать книгу Путь на Амальтею. Стажеры (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие - Страница 4

1. Планетолет подходит к Юпитеру, а капитан ссорится со штурманом и принимает спорамин

Алексей Петрович Быков, капитан фотонного грузовика «Тахмасиб», вышел из каюты и аккуратно притворил за собой дверь. Волосы у него были мокрые. Капитан только что принял душ. Он принял даже два душа – водяной и ионный, но его еще покачивало после короткого сна. Спать все-таки хотелось так, что глаза никак не открывались. За последние трое суток он проспал в общей сложности не более пяти часов. Перелет выдался нелегкий.

В коридоре было пусто и светло. Быков направился в рубку, стараясь не шаркать ногами. В рубку нужно было идти через кают-компанию. Дверь в кают-компанию оказалась открытой, оттуда доносились голоса. Голоса принадлежали планетологам Дауге и Юрковскому и звучали, как показалось Быкову, необыкновенно раздраженно и как-то странно глухо.

«Опять они что-то затеяли, – подумал Быков. – И нет от них никакого спасения. И выругать их как следует невозможно, потому что они все-таки мои друзья и страшно рады, что в этом рейсе мы вместе. Не так часто бывает, чтобы мы собирались вместе».

Быков шагнул в кают-компанию и остановился, поставив ногу на комингс. Книжный шкаф был раскрыт, книги были вывалены на пол и лежали неаккуратной кучей. Скатерть со стола сползла. Из-под дивана торчали длинные, обтянутые узкими серыми брюками ноги Юрковского. Ноги азартно шевелились.

– Я тебе говорю, ее здесь нет, – сказал Дауге.

Самого Дауге видно не было.

– Ты ищи, – сказал задушенный голос Юрковского. – Взялся, так ищи.

– Что здесь происходит? – сердито осведомился Быков.

– Ага, вот он! – сказал Дауге и вылез из-под стола.

Лицо у него было веселое, куртка и воротник сорочки расстегнуты. Юрковский, пятясь, выбрался из-под дивана.

– В чем дело? – сказал Быков.

– Где моя Варечка? – спросил Юрковский, поднимаясь на ноги. Он был очень сердит.

– Изверг! – воскликнул Дауге.

– Без-здельники, – сказал Быков.

– Это он, – сказал Дауге трагическим голосом. – Посмотри на его лицо, Владимир! Палач!

– Я говорю совершенно серьезно, Алексей, – сказал Юрковский. – Где моя Варечка?

– Знаете что, планетологи, – сказал Быков. – Подите вы к черту!

Он выпятил челюсть и прошел в рубку. Дауге сказал вслед:

– Он спалил Варечку в реакторе.

Быков с гулом захлопнул за собой люк.

В рубке было тихо. На обычном месте за столом у вычислителя сидел штурман Михаил Антонович Крутиков, подперев пухлым кулачком двойной подбородок. Вычислитель негромко шелестел, моргая неоновыми огоньками контрольных ламп. Михаил Антонович посмотрел на капитана добрыми глазками и сказал:

– Хорошо поспал, Лешенька?

– Хорошо, – сказал Быков.

– Я принял пеленги с Амальтеи, – сказал Михаил Антонович. – Они там уж так ждут, так ждут… – Он покачал головой. – Представляешь, Лешенька, у них норма: двести граммов галет и пятьдесят граммов шоколада. И хлорелловая похлебка. Триста граммов хлорелловой похлебки. Это же так невкусно!

«Тебя бы туда, – подумал Быков. – То-то похудел бы, толстяк». Он сердито посмотрел на штурмана и не удержался – улыбнулся. Михаил Антонович, озабоченно выпятив толстые губы, рассматривал разграфленный лист голубой бумаги.

– Вот, Лешенька, – сказал он. – Я составил финиш-программу. Проверь, пожалуйста.

Обычно проверять курсовые программы, составленные Михаилом Антоновичем, не стоило. Михаил Антонович по-прежнему оставался самым толстым и самым опытным штурманом межпланетного флота.

– Потом проверю, – сказал Быков. Он сладко зевнул, прикрывая рот ладонью. – Вводи программу в киберштурман.

– Я, Лешенька, уже ввел, – виновато сказал Михаил Антонович.

– Ага, – сказал Быков. – Ну что ж, хорошо. Где мы сейчас?

– Через час выходим на финиш, – ответил Михаил Антонович. – Пройдем над северным полюсом Юпитера… – слово «Юпитер» он произнес с видимым удовольствием, – на расстоянии двух диаметров, двести девяносто мегаметров. А потом – последний виток. Можно считать, мы уже прибыли, Алешенька…

– Расстояние считаешь от центра Юпитера?

– Да, от центра.

– Когда выйдем на финиш, будешь каждые четверть часа давать расстояние до экзосферы.

– Слушаюсь, Лешенька, – сказал Михаил Антонович.

Быков еще раз зевнул, с досадой протер кулаками слипающиеся глаза и пошел вдоль пульта аварийной сигнализации. Здесь было все в порядке. Двигатель работал без перебоев, плазма поступала в рабочем ритме, настройка магнитных ловушек держалась безукоризненно. За магнитные ловушки отвечал бортинженер Жилин. «Молодчина Жилин, – подумал Быков. – Отлично отрегулировал, малек».

Быков остановился и попробовал, чуть меняя курс, сбить настройку ловушек. Настройка не сбивалась. Белый зайчик за прозрачной пластмассовой пластинкой даже не шевельнулся. «Молодчина малек», – снова подумал Быков. Он обогнул выпуклую стену – кожух фотореактора. У комбайна контроля отражателя стоял Жилин с карандашом в зубах. Он упирался обеими руками в края пульта и едва заметно отплясывал чечетку, шевеля могучими лопатками на согнутой спине.

– Здравствуй, Ваня, – сказал Быков.

– Здравствуйте, Алексей Петрович, – сказал Жилин, быстро обернувшись. Карандаш выпал у него из зубов, и он ловко поймал его на лету.

– Как отражатель? – спросил Быков.

– Отражатель в порядке, – сказал Жилин, но Быков все-таки нагнулся над пультом и потянул плотную синюю ленту записи контрольной системы.

Отражатель – самый главный и самый хрупкий элемент фотонного привода, гигантское параболическое зеркало, покрытое пятью слоями сверхстойкого мезовещества. В зарубежной литературе отражатель часто называют «сэйл» – парус. В фокусе параболоида ежесекундно взрываются, превращаясь в излучение, миллионы порций дейтериево-тритиевой плазмы. Поток бледного лиловатого пламени бьет в поверхность отражателя и создает силу тяги. При этом в слое мезовещества возникают исполинские перепады температур, и мезовещество постепенно – слой за слоем – выгорает. Кроме того, отражатель непрерывно разъедается метеоритной коррозией. И если при включенном двигателе отражатель разрушится у основания, там, где к нему примыкает толстая труба фотореактора, корабль превратится в мгновенную бесшумную вспышку. Поэтому отражатели фотонных кораблей меняют через каждые сто астрономических единиц полета. Поэтому контролирующая система непрерывно замеряет состояние рабочего слоя по всей поверхности отражателя.

– Так, – сказал Быков, вертя в пальцах ленту. – Первый слой выгорел.

Жилин промолчал.

– Михаил! – окликнул Быков. – Ты знаешь, что первый слой выгорел?

– Знаю, Лешенька, – отозвался штурман. – А что ты хочешь? Оверсан, Лешенька…

Оверсан, или «прыжок через Солнце», производится редко и только в исключительных случаях – как сейчас, когда на «Джей-станциях» голод. При оверсане между старт-планетой и финиш-планетой находится Солнце – расположение очень невыгодное с точки зрения «прямой космогации». При оверсане фотонный двигатель работает на предельных режимах, скорость корабля доходит до шести-семи тысяч километров в секунду и на приборах начинают сказываться эффекты неклассической механики, изученные пока еще очень мало. Экипаж почти не спит, расход горючего и отражателя громаден, и, в довершение всего, корабль, как правило, подходит к финиш-планете с полюса, что неудобно и осложняет посадку.

– Да, – сказал Быков. – Оверсан. Вот тебе и оверсан.

Он вернулся к штурману и поглядел на расходомер горючего.

– Дай-ка мне копию финиш-программы, Миша, – сказал он.

– Одну минутку, Лешенька, – сказал штурман.

Он был очень занят. По столу были разбросаны голубые листки бумаги, негромко гудела полуавтоматическая приставка к электронному вычислителю. Быков опустился в кресло и прикрыл веки. Он смутно видел, как Михаил Антонович, не отрывая глаз от записей, протянул руку к пульту и, быстро переставляя пальцы, пробежал по клавишам. Рука его стала похожа на большого белого паука. Вычислитель загудел громче и остановился, сверкнув стоп-лампочкой.

– Что тебе, Лешенька? – спросил штурман, глядя в свои записи.

– Финиш-программу, – сказал Алексей Петрович, еле разлепляя веки.

Из выводного устройства выползла табулограмма, и Михаил Антонович вцепился в нее обеими руками.

– Сейчас, – сказал он торопливо. – Сейчас.

У Быкова сладко зашумело в ушах, под веками поплыли желтые огоньки. Он уронил голову на грудь.

– Лешенька, – сказал штурман. Он потянулся через стол и похлопал Быкова по плечу. – Лешенька, вот программа…

Быков вздрогнул, дернул головой и посмотрел по сторонам. Он взял исписанные листки.

– Кхе-кхм… – откашлялся он и пошевелил кожей на лбу. – Так. Опять тэта-алгоритм… – Он сонно уставился в записи.

– Принял бы ты, Лешенька, спорамин, – посоветовал штурман.

– Подожди, – сказал Быков. – Подожди. Это что еще такое? Ты что, с ума сошел, штурман?

Михаил Антонович вскочил, обежал вокруг стола и нагнулся над плечом Быкова.

– Где, где? – спросил он.

– Ты куда летишь? – ядовито спросил Быков. – Может быть, ты думаешь, что летишь на Седьмой полигон?

– Да в чем дело, Леша?

– Или, может быть, ты воображаешь, что на Амальтее построили для тебя тритиевый генератор?

– Если ты про горючее, – сказал Михаил Антонович, – то горючего хватит на три таких программы…

Быков проснулся окончательно.

– Мне нужно сесть на Амальтею, – сказал он. – Потом я должен сходить с планетологами в экзосферу и снова сесть на Амальтею. И потом я должен буду вернуться на Землю. И это снова будет оверсан!

– Подожди, – сказал Михаил Антонович. – Минуточку…

– Ты мне рассчитываешь сумасшедшую программу, как будто нас ждут склады горючего!

Люк в рубку приоткрылся. Быков обернулся. В образовавшуюся щель втиснулась голова Дауге. Голова повела по рубке глазами, сказала просительно:

– Послушайте, ребята, здесь нет Варечки?

– Вон! – рявкнул Быков.

Голова мгновенно скрылась. Люк тихо закрылся.

– Л-лоботрясы, – сказал Быков. – И вот что, штурман! Если у меня не хватит горючего для обратного оверсана, плохо тебе будет.

– Не ори, пожалуйста, – возмущенно ответил Михаил Антонович. Он подумал и добавил, заливаясь краской: – Черт возьми…

Наступило молчание. Михаил Антонович вернулся на свое место, и они смотрели друг на друга надувшись. Михаил Антонович сказал:

– Бросок в экзосферу я рассчитал. Обратный оверсан я тоже почти рассчитал. – Он положил ладошку на кучу листков на столе. – А если ты трусишь, мы прекрасно можем дозаправиться на Антимарсе…

Антимарсом космогаторы называли искусственную планету, движущуюся почти по орбите Марса по другую сторону от Солнца. По сути дела, это был громадный склад горючего, полностью автоматизированная заправочная станция.

– И вовсе незачем так на меня… орать, – сказал Михаил Антонович. Слово «орать» он произнес шепотом. Михаил Антонович остывал.

Быков тоже остывал.

– Ну хорошо, – сказал он. – Извини, Миша.

Михаил Антонович сразу заулыбался.

– Я был не прав, – добавил Быков.

– Ах, Лешенька, – сказал Михаил Антонович торопливо. – Пустяки. Совершенные пустяки… А вот ты посмотри, какой получается удивительный виток. Из вертикали, – он стал показывать руками, – в плоскость Амальтеи и над самой экзосферой по инерционному эллипсу в точку встречи. И в точке встречи относительная скорость всего четыре метра в секунду. Максимальная перегрузка всего двадцать два процента, а время невесомости всего минут тридцать – сорок. И очень малы расчетные ошибки.

– Ошибки малы, потому что тэта-алгоритм, – сказал Быков. Он хотел сказать штурману приятное: тэта-алгоритм был разработан и впервые применен Михаилом Антоновичем.

Михаил Антонович издал неопределенный звук. Он был приятно смущен. Быков просмотрел программу до конца, несколько раз подряд кивнул и, положив листки, принялся тереть глаза огромными веснушчатыми кулаками.

– Откровенно говоря, – сказал он, – ни черта я не выспался.

– Прими спорамин, Леша, – убеждающе повторил Михаил Антонович. – Вот я принимаю по таблетке через каждые два часа и совсем не хочу спать. И Ваня тоже. Ну зачем так мучиться?

– Не люблю я этой химии, – сказал Быков. Он вскочил и прошелся по рубке. – Слушай, Миша, а что это происходит у меня на корабле?

– А в чем дело, Лешенька? – спросил штурман.

– Опять планетологи, – сказал Быков.

Жилин из-за кожуха фотореактора объяснил:

– Куда-то пропала Варечка.

– Ну? – сказал Быков. – Наконец-то. – Он опять прошелся по рубке. – Дети, престарелые дети.

– Ты уж на них не сердись, Лешенька, – сказал штурман.

– Знаете, товарищи, – Быков опустился в кресло, – самое скверное в рейсе – это пассажиры. А самые скверные пассажиры – это старые друзья. Дай-ка мне, пожалуй, спорамину, Миша.

Михаил Антонович торопливо вытащил из кармана коробочку. Быков следил за ним сонными глазами.

– Дай сразу две таблетки, – попросил он.

2. Планетологи ищут Варечку, а радиооптик узнает, что такое бегемот

– Он меня выгнал вон, – сказал Дауге, вернувшись в каюту Юрковского.

Юрковский стоял на стуле посередине каюты и ощупывал ладонями мягкий матовый потолок. По полу было рассыпано раздавленное сахарное печенье.

– Значит, она там, – сказал Юрковский.

Он спрыгнул со стула, отряхнул с колен белые крошки и позвал жалобно:

– Варечка, жизнь моя, где ты?

– А ты пробовал неожиданно садиться в кресла? – спросил Дауге.

Он подошел к дивану и столбом повалился на него, вытянув руки по швам.

– Ты убьешь ее! – закричал Юрковский.

– Ее здесь нет, – сообщил Дауге и устроился поудобнее, задрав ноги на спинку дивана. – Такую вот операцию следует произвести над всеми диванами и креслами. Варечка любит устраиваться на мягком.

Юрковский перетащил стул ближе к стене.

– Нет, – сказал он. – В рейсах она любит забираться на стены и потолки. Надо пройти по кораблю и прощупать потолки.

– Господи! – Дауге вздохнул. – И что только не приходит в голову планетологу, одуревшему от безделья! – Он сел, покосился на Юрковского и прошептал зловеще: – Я уверен, это Алексей. Он всегда ненавидел ее.

Юрковский пристально поглядел на Дауге.

– Да, – продолжал Дауге. – Всегда. Ты это знаешь. А за что? Она была такая тихая… такая милая…

– Дурак ты, Григорий, – сказал Юрковский. – Ты паясничаешь, а мне действительно будет очень жалко, если она пропадет.

Он уселся на стул, уперся локтями в колени и положил подбородок на сжатые кулаки. Высокий залысый лоб его собрался в морщины, черные брови трагически надломились.

– Ну-ну, – сказал Дауге. – Куда она пропадет с корабля? Она еще найдется.

– Найдется, – сказал Юрковский. – Ей сейчас есть пора. А сама она никогда не попросит, так и умрет с голоду.

– Так уж и умрет! – усомнился Дауге.

– Она уже двенадцать дней ничего не ела. С самого старта. А ей это страшно вредно.

– Лопать захочет – придет, – уверенно сказал Дауге. – Это свойственно всем формам жизни.

Юрковский покачал головой:

– Нет. Не придет она, Гриша.

Он залез на стул и снова стал сантиметр за сантиметром ощупывать потолок. В дверь постучали. Затем дверь мягко отъехала в сторону, и на пороге остановился маленький черноволосый Шарль Моллар, радиооптик.

– Войдите? – спросил Моллар.

– Вот именно, – сказал Дауге.

Моллар всплеснул руками.

– Mais non! – воскликнул он, радостно улыбаясь. Он всегда радостно улыбался. – Non «войдите». Я хотел познать: войтить?

– Конечно, – сказал Юрковский со стула. – Конечно, войтить, Шарль. Чего уж тут.

Моллар вошел, задвинул дверь и с любопытством задрал голову.

– Вольдемар, – сказал он, великолепно картавя. – Ви учится ходить по потолку?

– Уи, мадам, – сказал Дауге с ужасным акцентом. – В смысле месье, конечно. Собственно, иль шерш ля Варечка.

– Нет-нет! – вскричал Моллар. Он даже замахал руками. – Только не так. Только по-русску. Я же говорю только по-русску!

Юрковский слез со стула и спросил:

– Шарль, вы не видели мою Варечку?

Моллар погрозил ему пальцем.

– Ви мне все шути́те, – сказал он, делая произвольные ударения. – Ви мне двенадцать дней шути́те. – Он сел на диван рядом с Дауге. – Что есть Варечка? Я много раз слыша́лль «Варечка», сегодня ви ее ищете, но я ее не виде́лль ни один раз. А? – Он поглядел на Дауге. – Это птичька́? Или это кошька? Или… э…

– Бегемот? – сказал Дауге.

– Что есть бегемот? – осведомился Моллар.

– Сэ такая лирондэй, – ответил Дауге. – Ласточка.

– О, l’hirondelle! – воскликнул Моллар. – Бегемот?

– Йес, – сказал Дауге. – Натюрлихь.

– Non, non! Только по-русску! – Он повернулся к Юрковскому. – Грегуар говорит верно?

– Ерунду порет Грегуар, – сердито проговорил Юрковский. – Чепуху.

Моллар внимательно посмотрел на него.

– Ви расстроены, Володья, – сказал он. – Я могу помочь?

– Да нет, наверное, Шарль. Надо просто искать. Ощупывать все руками, как я…

– Зачем щупать? – удивился Моллар. – Ви скажите, вид у нее какой есть. Я стану искать.

– Ха, – сказал Юрковский, – хотел бы я знать, какой у нее сейчас вид.

Моллар откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза ладонью.

– Je ne comprendre pas, – жалобно сказал он. – Я не понимаю. У нее нет вид? Или я не понимаю по-русску?

– Нет, все правильно, Шарль, – сказал Юрковский. – Вид у нее, конечно, есть. Только разный, понимаете? Когда она на потолке, она как потолок. Когда на диване – как диван…

– А когда на Грегуар, она как Грегуар, – сказал Моллар. – Ви все шути́те.

– Он говорит правду, – вступился Дауге. – Варечка все время меняет окраску. Мимикрия. Она замечательно маскируется, понимаете? Мимикрия.

– Мимикрия у ласточка? – горько спросил Моллар.

В дверь опять постучали.

– Войтить! – радостно закричал Моллар.

– Войдите, – перевел Юрковский.

Вошел Жилин, громадный, румяный и немного застенчивый.

– Извините, Владимир Сергеевич, – сказал он, несколько наклоняясь вперед. – Меня…

– О! – вскричал Моллар, сверкая улыбкой. Он очень благоволил к бортинженеру. – Le petit ingе́nieur![1] Как жизьнь, хорошё-о?

– Хорошо, – сказал Жилин.

– Как деву́шки, хорошё-о?

– Хорошо, – сказал Жилин. Он уже привык. – Бон.

– Прекрасный прононс, – сказал Дауге с завистью. – Кстати, Шарль, почему вы всегда спрашиваете Ваню, как деву́шки?

– Я очень люблю деву́шки, – серьезно сказал Моллар. – И всегда интересуюсь как.

– Бон, – сказал Дауге. – Же ву компран.

Жилин повернулся к Юрковскому:

– Владимир Сергеевич, меня послал капитан. Через сорок минут мы пройдем через перииовий, почти в экзосфере.

Юрковский вскочил.

– Наконец-то!

– Если вы будете наблюдать, я в вашем распоряжении.

– Спасибо, Ваня, – сказал Юрковский. Он повернулся к Дауге. – Ну, Иоганыч, вперед!

– Держись, бурый Джуп, – сказал Дауге.

– Les hirondelles, les hirondelles, – запел Моллар. – А я пойду готовить обед. Сегодня я дежурный, и на обед будет суп. Ви люби́те суп, Ванья?

Жилин не успел ответить, потому что планетолет сильно качнуло и он вывалился в дверь, едва успев ухватиться за косяк. Юрковский споткнулся о вытянутые ноги Моллара, развалившегося на диване, и упал на Дауге. Дауге охнул.

– Ого, – сказал Юрковский. – Это метеорит.

– Встань с меня, – сказал Дауге.

3. Бортинженер восхищается героями, а штурман обнаруживает Варечку

Тесный обсерваторный отсек был до отказа забит аппаратурой планетологов. Дауге сидел на корточках перед большим блестящим аппаратом, похожим на телевизионную камеру. Аппарат назывался экзосферным спектрографом. Планетологи возлагали на него большие надежды. Он был совсем новый – прямо с завода – и работал синхронно с бомбосбрасывателем. Матово-черный казенник бомбосбрасывателя занимал половину отсека. Возле него, в легких металлических стеллажах, тускло светились воронеными боками плоские обоймы бомбозондов. Каждая обойма содержала двадцать бомбозондов и весила сорок килограммов. По идее обоймы должны были подаваться в бомбосбрасыватель автоматически. Но фотонный грузовик «Тахмасиб» был неважно приспособлен для развернутых научных исследований, и для автоподатчика не хватило места. Бомбосбрасыватель обслуживал Жилин. Юрковский скомандовал:

– Заряжай.

Жилин откатил крышку казенника, взялся за края первой обоймы, с натугой поднял ее и вставил в прямоугольную щель зарядной камеры. Обойма бесшумно скользнула на место. Жилин накатил крышку, щелкнул замком и сказал:

– Готов.

– Я тоже готов, – сказал Дауге.

– Михаил, – сказал Юрковский в микрофон. – Скоро?

– Еще полчасика, – послышался сиплый голосок штурмана.

Планетолет снова качнуло. Пол ушел из-под ног.

– Опять метеорит, – сказал Юрковский. – Это уже третий.

– Густо что-то, – сказал Дауге.

Юрковский спросил в микрофон:

– Михаил, микрометеоритов много?

– Много, Володенька, – ответил Михаил Антонович. Голос у него был озабоченный. – Уже на тридцать процентов выше средней плотности, и все растет и растет…

– Миша, голубчик, – попросил Юрковский. – Замеряй почаще, а?

– Замеры идут три раза в минуту, – отозвался штурман. Он сказал что-то в сторону от микрофона. В ответ послышался голос Быкова: «Можно». – Володенька, – позвал штурман. – Я переключаю на десять раз в минуту.

– Спасибо, Миша, – сказал Юрковский.

Корабль опять качнуло.

– Слушай, Володя, – позвал негромко Дауге. – А ведь это нетривиально.

Жилин тоже подумал, что это нетривиально. Нигде, ни в каких учебниках и лоциях, не говорилось о повышении метеоритной плотности в непосредственной близости к Юпитеру. Впрочем, мало кто бывал в непосредственной близости к Юпитеру.

Жилин присел на станину казенника и поглядел на часы. До перииовия оставалось минут двадцать, не больше. Через двадцать минут Дауге даст первую очередь. Он говорит, что это необычайное зрелище, когда взрывается очередь бомбозондов. В позапрошлом году он исследовал такими бомбозондами атмосферу Урана. Жилин оглянулся на Дауге. Дауге сидел на корточках перед спектрографом, держась за ручки поворота, – сухой, черный, остроносый, со шрамом на левой щеке. Он то и дело вытягивал длинную шею и заглядывал то левым, то правым глазом в окуляр видоискателя, и каждый раз по его лицу пробегал оранжевый зайчик. Жилин посмотрел на Юрковского. Юрковский стоял, прижавшись лицом к нарамнику перископа, и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. На шее у него болталось на темной ленте рубчатое яйцо микрофона. Известные планетологи Дауге и Юрковский…

Месяц назад заместитель начальника Высшей Школы Космогации Сантор Ян вызвал к себе выпускника Школы Ивана Жилина. Межпланетники звали Сантора Яна «Железный Ян». Ему было за пятьдесят, но он казался совсем молодым в синей куртке с отложным воротником. Он был бы очень красив, если бы не мертвые серо-розовые пятна на лбу и подбородке – следы давнего лучевого удара. Сантор Ян сказал, что Третий отдел ГКМПС срочно затребовал в свое распоряжение хорошего сменного бортинженера и что Совет Школы остановил свой выбор на выпускнике Жилине (выпускник Жилин похолодел от волнения: все пять лет он боялся, что его пошлют стажером на лунные трассы). Сантор Ян сказал, что это большая честь для выпускника Жилина, потому что первое свое назначение он получает на корабль, который идет оверсаном к Юпитеру (выпускник Жилин чуть не подпрыгнул от радости) с продовольствием для «Джей-станции» на Пятом спутнике Юпитера – Амальтее.

– Амальтее грозит голод, – сказал Сантор Ян. – Вашим командиром будет прославленный межпланетник, тоже выпускник нашей Школы, Алексей Петрович Быков. Вашим старшим штурманом будет весьма опытный космогатор Михаил Антонович Крутиков. В их руках вы пройдете первоклассную практическую школу, и я чрезвычайно рад за вас.

О том, что в рейсе принимают участие Григорий Иоганнович Дауге и Владимир Сергеевич Юрковский, Жилин узнал позже, уже на ракетодроме Мирза-Чарле. Какие имена! Юрковский и Дауге, Быков и Крутиков. Богдан Спицын и Анатолий Ермаков. Страшная и прекрасная, с детства знакомая полулегенда о людях, которые бросили к ногам человечества грозную планету. О людях, которые на допотопном «Хиусе» – фотонной черепахе с одним-единственным слоем мезовещества на отражателе – прорвались сквозь бешеную атмосферу Венеры. О людях, которые нашли в черных первобытных песках Урановую Голконду – след удара чудовищного метеорита из антивещества.

Конечно, Жилин знал и других замечательных людей. Например, межпланетника-испытателя Василия Ляхова. На третьем и четвертом курсах Ляхов читал в Школе теорию фотонного привода. Он организовал для выпускников трехмесячную практику на Спу-20. Межпланетники называли Спу-20 «Звездочкой». Там было очень интересно. Там испытывались первые прямоточные фотонные двигатели. Оттуда в зону абсолютно свободного полета запускали автоматические лоты-разведчики. Там строился первый межзвездный корабль «Хиус-Молния». Однажды Ляхов привел курсантов в ангар. В ангаре висел только что прибывший фотонный танкер-автомат, который полгода назад забросили в зону абсолютно свободного полета. Танкер, огромное неуклюжее сооружение, удалялся от Солнца на расстояние светового месяца. Всех поразил его цвет. Обшивка сделалась бирюзово-зеленой и отваливалась кусками, стоило прикоснуться к ней ладонью. Она просто крошилась, как хлеб. Но устройства управления оказались в порядке, иначе разведчик, конечно, не вернулся бы, как не вернулись три разведчика из девятнадцати, запущенных в зону АСП. Курсанты спросили Ляхова, что произошло, и Ляхов ответил, что не знает. «На больших расстояниях от Солнца есть что-то, чего мы пока не знаем», – сказал Ляхов. И Жилин подумал тогда о пилотах, которые через несколько лет поведут «Хиус-Молнию» туда, где есть что-то, чего мы пока не знаем.

«Забавно, – подумал Жилин, – мне уже есть о чем вспоминать. Как на четвертом курсе во время зачетного подъема на геодезической ракете отказал двигатель и я вместе с ракетой свалился в совхозное поле под Новоенисейском. Я несколько часов бродил среди автоматических высокочастотных плугов, пока к вечеру не наткнулся на человека. Это был оператор-телемеханик. Мы всю ночь пролежали в палатке, следя за огоньками плугов, двигающимися в темном поле, и один плуг прошел совсем близко, гудя и оставляя за собой запах озона. Оператор угощал меня местным вином, и мне, кажется, так и не удалось убедить этого веселого дядьку, что межпланетники не пьют ни капли. Утром за ракетой пришел транспортер. Железный Ян устроил мне страшный разнос за то, что я не катапультировался…

Или дипломный перелет Спу-16 Земля – Цифэй Луна, когда член экзаменационной комиссии старался сбить нас с толку и, давая вводные, кричал ужасным голосом: «Астероид третьей величины справа по курсу! Скорость сближения двадцать два!» Нас было шестеро дипломантов, и он надоел нам невыносимо – только Ив, староста, все старался нас убедить, что людям следует прощать их маленькие слабости. Мы в принципе не возражали, но слабости прощать не хотелось. Мы все считали, что перелет ерундовый, и никто не испугался, когда корабль вдруг лег в страшный вираж на четырехкратной перегрузке. Мы вскарабкались в рубку, где член комиссии делал вид, что убит перегрузкой, и вывели корабль из виража. Тогда член комиссии открыл один глаз и сказал: «Молодцы, межпланетники», и мы сразу простили ему его слабости, потому что до тех пор никто еще не называл нас серьезно межпланетниками, кроме мам и знакомых девушек. Но мамы и девушки всегда говорили: «Мой милый межпланетник», и вид у них был при этом такой, словно у них холодеет внутри…»

«Тахмасиб» вдруг тряхнуло так сильно, что Жилин опрокинулся на спину и стукнулся затылком о стеллаж.

– Черт! – сказал Юрковский. – Все это, конечно, нетривиально, но, если корабль будет так рыскать, мы не сможем работать.

– Да уж, – сказал Дауге. Он прижимал ладонь к правому глазу. – Какая уж тут работа…

По-видимому, по курсу корабля появлялось все больше крупных метеоритов, и суматошные команды противометеоритных локаторов на киберштурман все чаще бросали корабль из стороны в сторону.

– Неужели рой? – сказал Юрковский, цепляясь за нарамник перископа. – Бедная Варечка, она плохо переносит тряску.

– Ну и сидела бы дома, – злобно сказал Дауге. Правый глаз у него быстро заплывал, он ощупывал его пальцами и издавал невнятные восклицания по-латышски. Он уже не сидел на корточках, он полулежал на полу, раздвинув для устойчивости ноги.

Жилин держался, упираясь руками в казенник и стеллаж. Пол вдруг провалился под ногами, затем подпрыгнул и больно ударил по пяткам. Дауге охнул, у Жилина подломились ноги. Хриплый бас Быкова проревел в микрофон:

– Бортинженер Жилин, в рубку! Пассажирам укрыться в амортизаторах!

Жилин шатающейся рысцой побежал к двери. За его спиной Дауге сказал:

– Как так в амортизаторы?

– Черта с два! – отозвался Юрковский.

Что-то покатилось по полу с металлическим дребезгом. Жилин выскочил в коридор. Начиналось приключение.

Корабль непрерывно мотало, словно щепку на волнах. Жилин бежал по коридору и думал: этот мимо. И этот мимо. И вот этот тоже мимо, и все они мимо… За спиной вдруг раздалось пронзительное «поук-пш-ш-ш-ш…». Он бросился спиной к стене и обернулся. В пустом коридоре, шагах в десяти от него, стояло плотное облако белого пара: совершенно такое, как бывает, когда лопается баллон с жидким гелием. Шипение быстро смолкло. По коридору потянуло ледяным холодом.

– Попал, гад, – сказал Жилин и оторвался от стены. Белое облако ползло за ним, медленно оседая.

В рубке было очень холодно. Жилин увидел блестящую радугой изморозь на стенах и на полу. Михаил Антонович с багровым затылком сидел за вычислителем и тянул на себя ленту записи. Быкова видно не было. Он был за кожухом реактора.

– Опять попало? – тоненьким голосом крикнул штурман.

– Где наконец бортинженер? – прогудел Быков из-за кожуха.

– Я, – отозвался Жилин.

Он побежал через рубку, скользя по инею. Быков выскочил ему навстречу, рыжие волосы его стояли дыбом.

– На контроль отражателя, – сказал он.

– Есть, – сказал Жилин.

– Штурман, есть просвет?

– Нет, Лешенька. Кругом одинаковая плотность. Вот ведь угораздило нас…

– Отключай отражатель. Буду выбираться на аварийных.

Михаил Антонович на вращающемся кресле торопливо повернулся к пульту управления позади себя. Он положил руку на клавиши и сказал:

– Можно было бы…

Он остановился. Лицо его перекосилось ужасом. Панель с клавишами управления изогнулась, снова выпрямилась и бесшумно соскользнула на пол. Жилин услышал вопль Михаила Антоновича и в смятении выскочил из-за кожуха. На стене рубки, вцепившись в мягкую обивку, сидела полутораметровая марсианская ящерица Варечка, любимица Юрковского. Точный рисунок клавиш управления на ее боках уже начал бледнеть, но на страшной треугольной морде все еще медленно мигало красное изображение стоп-лампочки. Михаил Антонович глядел на разлинованную Варечку, всхлипывал и держался за сердце.

– Пшла! – заорал Жилин.

Варечка метнулась куда-то и пропала.

– Убью! – прорычал Быков. – Жилин, на место, черт!

Жилин повернулся, и в этот момент в «Тахмасиб» попало по-настоящему.

Амальтея, «Джей-станция»

Водовозы беседуют о голоде, а инженер-гастроном стыдится своей кухни

После ужина дядя Валнога пришел в зал отдыха и сказал, ни на кого не глядя:

– Мне нужна вода. Добровольцы есть?

– Есть, – сказал Козлов.

Потапов поднял голову от шахматной доски и тоже сказал:

– Есть.

– Конечно, есть, – сказал Костя Стеценко.

– А мне можно? – спросила Зойка Иванова тонким голосом.

– Можно, – сказал Валнога, уставясь в потолок. – Так вы приходите.

– Сколько нужно воды? – спросил Козлов.

– Немного, – ответил дядя Валнога. – Тонн десять.

– Ладно, – сказал Козлов. – Мы сейчас.

Дядя Валнога вышел.

– Я тоже с вами, – сказал Грегор.

– Ты лучше сиди и думай над своим ходом, – посоветовал Потапов. – Ход твой. Ты всегда думаешь по полчаса над каждым ходом.

– Ничего, – сказал Грегор. – Я еще успею подумать.

– Галя, пойдем с нами, – позвал Стеценко.

Галя лежала в кресле перед магнитовидеофоном. Она лениво отозвалась:

– Пожалуй.

Она встала и сладко потянулась. Ей было двадцать восемь лет, она была высокая, смуглая и очень красивая. Самая красивая женщина на станции. Половина ребят на станции были влюблены в нее. Она заведовала астрометрической обсерваторией.

– Пошли, – сказал Козлов. Он застегнул пряжки на магнитных башмаках и пошел к двери.

Они отправились на склад и взяли там меховые куртки, электропилы и самоходную платформу.

Айсгротте – так называлось место, где станция брала воду для технических, гигиенических и продовольственных нужд. Амальтея, сплюснутый шар диаметром в сто тридцать километров, состоит из сплошного льда. Это обыкновенный водяной лед, совершенно такой же, как на Земле. И только на поверхности лед немного присыпан метеоритной пылью и каменными и железными обломками. О происхождении ледяной планетки никто не мог сказать ничего определенного. Одни – мало осведомленные в космогонии – считали, что Юпитер в оные времена содрал водяную оболочку с какой-нибудь неосторожно приблизившейся планеты. Другие были склонны относить образование Пятого спутника за счет конденсации водяных кристаллов. Третьи уверяли, что Амальтея вообще не принадлежала к Солнечной системе, что она вышла из межзвездного пространства и была захвачена Юпитером. Но как бы то ни было, неограниченные запасы водяного льда под ногами – это большое удобство для «Джей-станции» на Амальтее.

Платформа проехала по коридору нижнего горизонта и остановилась перед широкими воротами айсгротте. Грегор соскочил с платформы, подошел к воротам и, близоруко вглядываясь, стал искать кнопку замка.

– Ниже, ниже, – сказал Потапов. – Филин слепой.

Грегор нашел кнопку, и ворота раздвинулись. Платформа въехала в айсгротте. Айсгротте был именно айсгротте – ледяной пещерой, тоннелем, вырубленным в сплошном льду. Три газосветные трубки освещали тоннель, но свет отражался от ледяных стен и потолка, дробился и искрился на неровностях, поэтому казалось, что айсгротте освещен многими люстрами…

Здесь не было магнитного пола, и ходить надо было осторожно. И здесь было необычайно холодно.

– Лед, – сказала Галя, оглядываясь. – Совсем как на Земле.

Зойка зябко поежилась, кутаясь в меховую куртку.

– Как в Антарктике, – пробормотала она.

– Я был в Антарктике, – объявил Грегор.

– И где только ты не был! – сказал Потапов. – Везде ты был!

– Взяли, ребята, – скомандовал Козлов.

Ребята взяли электропилы, подошли к дальней стене и стали выпиливать брусья льда. Пилы шли в лед, как горячие ножи в масло. В воздухе засверкали ледяные опилки. Зойка и Галя подошли ближе.

– Дай мне, – попросила Зойка, глядя в согнутую спину Козлова.

– Не дам, – сказал Козлов, не оборачиваясь. – Глаза повредишь.

– Совсем как снег на Земле, – заметила Галя, подставляя ладонь под струю льдинок.

– Ну, этого добра везде много, – сказал Потапов. – Например, на Ганимеде сколько хочешь снегу.

– Я был на Ганимеде, – объявил Грегор.

– С ума сойти можно, – сказал Потапов. Он выключил свою пилу и отвалил от стены огромный ледяной куб. – Вот так.

– Разрежь на части, – посоветовал Стеценко.

– Не режь, – сказал Козлов. Он тоже выключил пилу и отвалил от стены глыбу льда. – Наоборот… – Он с усилием пихнул глыбу, и она медленно поплыла к выходу из тоннеля. – Наоборот, Валноге удобнее, когда брусья крупные.

– Лед, – сказала Галя. – Совсем как на Земле. Я теперь буду всегда ходить сюда после работы.

– Вы очень скучаете по Земле? – робко спросила Зойка. Зойка была на десять лет моложе Гали, работала лаборанткой на астрометрической обсерватории и робела перед своей заведующей.

– Очень, – ответила Галя. – И вообще по Земле, Зоенька, и так хочется посидеть на траве, походить вечером по парку, потанцевать… Не наши воздушные танцы, а обыкновенный вальс. И пить из нормальных бокалов, а не из дурацких груш. И носить платье, а не брюки. Я ужасно соскучилась по обыкновенной юбке.

– Я тоже, – сказал Потапов.

– Юбка – это да, – сказал Козлов.

– Трепачи, – возразила Галя. – Мальчишки.

Она подобрала осколок льда и кинула в Потапова. Потапов подпрыгнул, ударился спиной в потолок и отлетел на Стеценко.

– Тише ты, – сердито сказал Стеценко. – Под пилу угодишь.

– Ну, довольно, наверное, – сказал Козлов. Он отвалил от стены третий брус. – Грузи, ребята.

Они погрузили лед на платформу, затем Потапов неожиданно схватил одной рукой Галю, другой рукой Зойку и забросил обеих на штабель ледяных брусьев. Зойка испуганно взвизгнула и ухватилась за Галю. Галя засмеялась.

– Поехали! – заорал Потапов. – Сейчас Валнога даст вам премию – по миске хлорелловой похлебки на нос.

– Я бы не отказался, – проворчал Козлов.

– Ты и раньше не отказывался, – заметил Стеценко. – А уж теперь, когда у нас голод…

Платформа выехала из айсгротте, и Грегор задвинул ворота.

– Разве это голод? – сказала Зойка с вершины ледяной кучи. – Вот я недавно читала книгу о войне с фашистами – вот там был действительно голод. В Ленинграде, во время блокады.

– Я был в Ленинграде, – объявил Грегор.

– Мы едим шоколад, – продолжала Зойка, – а там выдавали по полтораста граммов хлеба на день. И какого хлеба! Наполовину из опилок.

– Так уж и из опилок, – усомнился Стеценко.

– Представь себе, именно из опилок.

– Шоколад шоколадом, – сказал Козлов, – а нам туго будет, если не прибудет «Тахмасиб».

Он нес электропилу на плече, как ружье.

– Прибудет, – уверенно сказала Галя. Она спрыгнула с платформы, и Стеценко торопливо подхватил ее. – Спасибо, Костя. Обязательно прибудет, мальчики.

– Все-таки я думаю, надо предложить начальнику уменьшить суточные порции, – сказал Козлов. – Хотя бы только для мужчин.

– Чепуха какая, – сказала Зойка. – Я читала, что женщины гораздо лучше переносят голод, чем мужчины.

Они шли по коридору вслед за медленно движущейся платформой.

– Так то женщины, – сказал Потапов. – А то дети.

– Железное остроумие, – сказала Зойка. – Прямо чугунное.

– Нет, правда, ребята, – сказал Козлов. – Если Быков не прибудет завтра, надо собрать всех и спросить согласия на сокращение порций.

– Что ж, – согласился Стеценко. – Я полагаю, никто не будет возражать.

– Я не буду возражать, – объявил Грегор.

– Вот и хорошо, – сказал Потапов. – А я уж думал, как быть, если ты вдруг будешь возражать.

– Привет водовозам! – крикнул астрофизик Никольский, проходя мимо.

Галя сердито заметила:

– Не понимаю, как можно так откровенно заботиться только о своем брюхе, словно «Тахмасиб» – автомат и на нем нет ни одного живого человека.

Даже Потапов покраснел и не нашелся что сказать. Остаток пути до камбуза прошли молча. В камбузе дядя Валнога сидел понурившись возле огромной ионообменной установки для очистки воды. Платформа остановилась у входа в камбуз.

– Сгружайте, – сказал дядя Валнога, глядя в пол. В камбузе было непривычно тихо, прохладно и ничем не пахло. Дядя Валнога мучительно переживал это запустение.

В молчании ледяные брусья были отгружены с платформы и заложены в отверстую пасть водоочистителя.

– Спасибо, – сказал дядя Валнога, не поднимая головы.

– Пожалуйста, дядя Валнога, – сказал Козлов. – Пошли, ребята.

Они молча отправились на склад, затем молча вернулись в зал отдыха. Галя взяла книжку и улеглась в кресло перед магнитовидеофоном. Стеценко нерешительно потоптался возле нее, поглядел на Козлова и Зойку, которые снова уселись за стол для занятий (Зойка училась заочно в энергетическом институте, и Козлов помогал ей), вздохнул и побрел в свою комнату. Потапов сказал Грегору:

– Ходи. Твой ход.