Читать книгу Записки выжившего - Аркадий Коган - Страница 6

5 июля 1943 года мы прибыли на фронт. И, как потом я узнал, это был день начала наступления немцев на Курской дуге,14 куда я и прибыл.

Выгрузившись с эшелона под городом Елец (это, кажется, сорок пять километров от передовой), мы запрятались в старой заброшенной траншее вместе с командиром взвода, человеком лет сорока пяти – пятидесяти из резерва. И долго мы там сидели. Потом пришел заместитель комбата и спросил, что мы тут сидим. Надо догонять батальон. И, кажется, мы погрузились на грузовик и оказались на позиции нашей дальнобойной артиллерии – километров пятнадцать от передовой.

Был душный вечер. Мы заночевали у дороги. Под утро нам дали координаты, куда идти. Мы пришли, но оказалось, что перепутали хутор и деревню15 одного названия. Комвзвода решил направить меня и агронома из Свердловской области Михаила Плотникова искать штаб нашего корпуса или армии, чтобы узнать, куда нам идти. Это было на Брянском фронте, кажется, армия, которая шла из-под Сталинграда.

То ли мы неуверенно шли по деревне, где был штаб, то ли просто подозрительные – нас арестовали. Попали мы в контрразведку. Там забрали затворы от наших карабинов.16 Капитан при разговоре со мной, узнав, что я учился в Харькове в Украинском институте журналистики (УКИЖ), спросил, сумею ли я что-то перевести в разговоре с пленными поляками, которых взяли в тот день при разведке боем. И что-то я перевел. Мы переночевали. Утром нам дали пшеницы для каши. Мы пошли на пруд. Там я стал бриться опасной бритвой и порезался.

Выясняли в штабе армии (а мы попали в штаб корпуса)17 недолго. Нас направили в 40-ой стрелковый корпус. Как оказалось, в тот день на этот фронт прибыло 4 отдельных батальона связи, и нас по ошибке отправили не в 35-й корпус, а в 40-й. Там в отделе кадров старший лейтенант Каминский определил нас в отделение связи батарей командующего артиллерией корпуса полковника Медведева. И тоже должны были давать связь до штаба дивизии.

Мы оказались под городом Новосиль. И помню, что меня с кем-то послали на передовую в траншею давать связь. Это было вечером. И вдруг на нас летит как будто ракета, а как оказалось – подбитый наш «кукурузник»,18 который успел приземлиться на нашей территории. Мы подбежали и помогли гасить огонь: то ли песком, то ли пописали. Так началась моя фронтовая жизнь.

А через неделю я как телефонист передавал, видимо, команду от штаба армии «огонь». И началось наступление наших войск. Катушки связи нам было очень трудно тащить на себе. Но потом довольно быстро после освобождения деревень у нас оказалась телега и лошадь, и мы погрузили катушки.

Запомнился мне первый труп убитого немца: огромного, не блондина, лежавшего возле противотанкового рва. Кажется, в какой-то избе был портрет Гитлера.

Запомнился мне и лейтенант Сидорин, кажется, командир взвода или роты. Он всё говорил «братья слИвяне».

Эта справка, выданная отцу 11 августа 1943 года, подтверждает его участия в описанных событиях. Отец точно называл воинские подразделения, в которых он служил. И точные даты.

Бывало, дадим связь на КП (командный пункт) корпуса, а я слишком рискованно себя почему-то вёл. Когда слышали выстрелы с немецкой стороны, я и некоторые бойцы не всегда быстро прятались в блиндаж.19

Помню, в разгар наступления, ночью мне сильно хотелось пить – и я пил, как утром обнаружил, из лужи грязи.

Наши части 5-я и 169-я стрелковая дивизии наступали на Орел. И в день взятия Орла 5 августа я был на КП у деревни Большая или Малая Куликовка. А на следующий день мы прошли через реку – кажется, Оку – и через Орел прошли дальше. В честь взятия Орла и Белгорода был первый салют.

Наступление наше было очень стремительным – я видел вдали пылавшие танки, воздушные бои. Не раз падали подбитые в бою наши штурмовики. А в одной из сожжённых деревень Орловской области я наткнулся на брошюру «Конвейер ГПУ».20

Я стал её читать, ибо она была издана на русском языке. И как-то я сидел на пне за чтением этой брошюры, которому я не придал должного значения из-за того, что я ещё был в какой-то мере наивен в свои 23 года. Я не считал это криминалом, думая, что если советские журналисты не раз цитировали «Фёлькишер беобахтер»,21 то ничего страшного, если я, профессиональный журналист, тоже буду её читать. Эту брошюру у меня забрал командир батареи капитан Смирнов.

Вскоре я был арестован и оказался под следствием у прокурора корпуса майора Владимирова. В разгар наступательных боев я где-то месяц ездил и шёл с прокуратурой. И объяснял прокурору искренне и честно, что читал брошюру из простого любопытства, не считая это преступным для меня, журналиста.

А Владимиров даже выдвинул против меня дурацкое обвинение, что я – распространитель фашизма. Это было для меня, еврея, дико слушать, ибо я всегда ненавидел фашизм, который принес советскому народу и народам других стран много горя. В разгар наступления я порой вскакивал на подножку грузовика или цеплялся за пушку и уезжал вперёд на несколько километров, чтобы меньше идти пешком – до поворота, где поджидал, когда подъедет прокуратура. Когда я не ругался с прокурором, то спал с ним в одном блиндаже, где и остальные работники прокуратуры. А когда ругался – он меня вытуривал, и мне приходилось рыть ямку или просто так ночью где-то прятаться от прохлады.

С фронта я писал домой ежедневно, но когда меня арестовали, то письма ко мне, видимо, читал прокурор. Он даже сделал дурацкий вывод, что я был недоволен службой в Красной армии, ибо сестра меня спрашивала в одном из писем: «Почему вы каждый день варите себе пшённую кашу?» Она не понимала, что сухим пайком нам, связистам, часто давали пшено. Ещё мы во время наступления разрывали крестьянские ямы и добывали картошку. Порой, даже рискуя жизнью – под огнём фашистов. Помню, что мне очень сочувствовала женщина-лейтенант, секретарь прокуратуры. И, кажется, следователем был чуть ли не тот, который в Перми вёл мое дело. Меня очень допекал ординарец прокурора – метис башкира и татарина. Он, видимо, отвечал за то, чтобы я не сбежал. И, когда я как-то ушёл далеко вперед, он меня даже стукнул пистолетом.

При наступлении мы прошли Трубчевск, Клинцы и после Орловщины оказались в Белоруссии. Запомнились мне там Светловичи, Чечерск. Да, в Брянских лесах нам встретились партизаны. И ещё был как-то момент, когда я ночью пошёл на порыв связи один. А вообще положено было ночью ходить вдвоём, но не хватало людей. А ночь была настолько темная, что, найдя один конец порванного провода, я не мог найти второй. У одного конца оставил карабин и с большим трудом нашёл второй.

И где-то через месяц после следствия меня привели в трибунал. Его председателем был майор Гинзбург. Но я уверен, что это обстоятельство не повлияло на справедливое решение моей судьбы: ознакомившись с материалами следствия, трибунал постановил: «Ввиду отсутствия состава преступления дело прекратить и из-под стражи освободить». Но, к сожалению, был издан приказ командиром корпуса, по которому меня наказали двумя месяцами штрафной роты. А домой я только писал «запомните шуру» – так называли штрафную.

Одна из довоенных фотографий отца. Глядя на неё, понимаешь, почему женский медперсонал на фронте был расположен к папе. 29 августа 1940 года.