Читать книгу Кочубей - Аркадий Первенцев - Страница 3

Сорокин не ошибался. В знойный полдень, ложно демонстрируя на правом фланге, беспокойный Кочубей прорвал стыки двух офицерских бригад. Когда белые сомкнулись, то внутри хитро задуманного охвата никого не было. Отряд Кочубея, минуя левобережную Ольгинскую, карьером вырвался на высокий берег Кубани. Кочубей бросил в ножны горячий клинок, и фанфары торжествующе прокричали сигналы отбоя и сбора. Огненный ливень с того берега размывал подножие великого Ставропольского плато. Отряд был вне огня. Опаленные боями, измотанные до этого трехсуточным бессонным маршем, бойцы как бы размякли. Сойдя с исхудавших коней и навернув на кулак повод, кочубеевцы раскидались на кулигах зеленого пырея. Соперничая с пионами и тюльпанами, вызрели по степи яркие цветы их башлыков, шаровар и шапок. Мертвым сном спал отряд, кое-где свалились и лошади. Коней мучила жажда, и они не могли есть.

Кочубей был доволен успехом. Дав поспать адъютанту Левшакову не более получаса, растолкал его и грубовато приказал:

– Поедем поглядим, як там раненые да убитые.

Они пробирались между спящими людьми. Кони осторожно ступали копытом, а иногда перепрыгивали через несуразно разметавшегося человека. Левшаков, мучимый озорством и скукой, замахнулся на одного преградившего им путь казака, но Кочубей сердито остановил его:

– Не замай ты, шпингалет! Ослеп, чи шо? Это ж Пелипенко, взводный с партизанской сотни, добрый рубака.

Пелипенко лежал с распахнутой до пупка рубахой и храпел так, что лошадь его, перестав щипать пырей, обнюхивала его и фыркала.

Кочубей, отъехав и обернувшись, спросил:

– Мабуть, заметил адъютант, гайтан на шее Пелипенко?

– Ладанка? – догадался Левшаков. – Говорят, помогает, если с Христовым волосом.

– Во дурень, а ще мой адъютант! – покачал головой Кочубей. – Где ж у Христа столько волосьев? Таких Пелипенко – як голыша в Кубани. То крест у него. Нияк от старого режима не отвыкнет.

Обозники спали на полостях, под возами. Раненые – их было человек пятнадцать – тоже дремали. Некоторые, тяжело раненные, стонали. Их бережно поила теплой водой из кубышки сестра милосердия, красивая девушка-казачка.

Кочубей, сойдя с лошади, шел по рядам повозок, сбивая плетью головки засохших маков.

– Вот тебе и баба, адъютант!

– Баба завсегда крепче мужика, товарищ Кочубей, – убежденно сказал Левшаков, пытаясь идти в ногу. Левшаков семенил, путал шаг и смущался неумением на ходу переменять ногу. Чуб его был мокр, щеки покрыты пылью, лицо обветренно и шелушилось. Нос облупился, и с него сходила уже, как говорят казаки, третья шкура.

– Это ты верно говоришь, – ухмыльнулся Кочубей. Посерьезнел. Повернувшись, быстро заговорил, не глядя на Левшакова: – Милосердие баба больше понимает, вот шо, дорогой мой адъютант. Тебе человек як блоха, а ей все як сын. Вот хлебороб! Кинет он хлеб в навоз? Нет. А горожанин кинет. Бо он не знает, кто и как тот хлеб рожает.

Заметив командира отряда, сестра милосердия оправила волосы под платком и облизнула яркие губы. Кочубей, подойдя, подал руку.

– Молодец! Оце милосердие. Як кличуть-то тебя?

– Наталья.

– А где убитые, Наталья?

– Там, – она указала в сторону тачанок.

Уходя, Кочубей спросил:

– А боевое дело як?

– Тоже могу, товарищ Кочубей, – задорно ответила женщина.

– О! – удивился Кочубей. – Вот так загвоздила. Шо ж ты можешь? С пушки аль с пулемета?

– Нет, – застеснялась она, – я как придется…

– Добре, добре, – похвалил Кочубей, – поглядим, яка ты до кадета милосердная…

Убитых было трое: два казака и третий иногородний, неизвестно откуда взявшийся в отряде. За робкий нрав и безответность его посчитали придурковатым и из оружия ему доверяли только старую драгунскую шашку, да и то без ножен. Этой шашкой он во время утреннего прорыва, когда напали на него сразу трое, зарубил двух пеших юнкеров. Третий же, стащив его с седла, заколол штыком. Трупы лежали прикрытые тонким рядном. На рядне проступила кровь. Серыми густыми пятнами сидели мухи. Кочубей, гневно согнав мух плетью, приподнял край брезента. Покачал укоризненно головой. Скрипнул зубами. Сердито растолкав дремавшего у трупов дневального, пошел обратно.

– Бережу, бережу бойцов, а все убивают, – тихо бормотал он. – Яку б такую на людей бронированную силу одягнуть2, шоб пуля не взяла?

Уже спускаясь с пригорка и проезжая сухой глинистой впадиной, он снова прервал тягостное для жизнерадостного Левшакова молчание:

– Во, адъютант. Видел ты? Убиты трое: два казака и городовик. Слухай сюда, Левшаков. Да эка ж меж ними разница? Все люди, трудящие люди, все под ярмом холки понатирали, дай боже… Казаки с Новой Рождественки, я знал их, были они соседи, с одного кварталу. Спрягались для пахоты по паре коней. Землю им удружили далеко, верстов за двенадцать от станицы, на бугре. Никогда у них, у супрягачей, не родило. Все зерно ветры выдували. А зимой – до богача в работники. Пришли в отряд до меня, под Выселками. Кони, як зайцы, у них были: одни ухи, а вместо седел – подушки… Потом справились. – Кочубей сплюнул и тряхнул головой. – Второй казак зря сгиб. Выручать дружка кинулся, сопли и поводья распустил, а кобыла споткнулась. Тут его и взнуздали. Дурень…