Читать книгу По деревне ходит тега… Повести и рассказы - Аркадий Васильевич Макаров - Страница 6

Для любого писателя, а провинциального тем более, работа сторожем где-нибудь в тихом месте, – самое то! Правда, смотря, что вкладывать в понятие «провинциальный: вот Шолохов – писатель провинциальный, или как?

На охранной, сторожевой работе уединение идеальное, ночного времени столько, что иногда глаза слезятся от воспоминаний затраченной жизни на пустяки, на ловлю улетающей птицы удачи, которая потом оказывается, в лучшем случае сереньким воробышком, а иногда ухватишь хвост, а это ядовитый злой шершень. Правда, зарплата маленькая, но гораздо выше, чем месячные гонорары какого-нибудь классика из центра. Вот и живёшь как-нибудь, что Бог послал…

…Встречаю на шумной улице Ивана Евсеенко. После переезда в наш стольный град Воронеж из тихого Тамбова, для меня все улицы Воронежа кажутся шумными. А Плехановская тем более. Вечер. Озабоченный завтрашним днём народ наш по сторонам не смотрит. А, чего любопытничать? Пустое дело! Скорее втиснуться в маршрутку – и ты дома, у родного очага, отужинать бы скорее, и к телеку на занимательные передачи «про это». А, может быть, и «про то». У каждого своя думка на вечер, каждый свою копну молотит. Жизнь, одним словом.

– Иван! – я чуть не врезался в него со всего маху: спешу на дежурство в дом под одиноким вязом на Никитинской 22. Там Дом воронежских писателей. Быть сторожем в нём не зазорно. Вот и спешу встретиться с творческим народом, которому этот дом роднее собственного. Писательские посиделки – не просто время провождение, а работа, своеобразный творческий процесс, где можно товарища выслушать и самому похвастаться написанным. Потому там по вечерам всегда можно отвести душу с хорошим собеседником.

Потому и спешу.

– Иван! Вот так встреча! Не видел тебя сто лет! Здорово!

Я действительно как переехал из Тамбова, ещё с Евсеенко не встречался. У меня с ним были не такие уж приятельские отношения, чтобы хлопать по плечу, но довольно товарищеские, чтобы разговаривать на «ты».

Иван Иванович, работая главным редактором журнала «Подъём», меня охотно публиковал, хотя был по-редакторски: и требовательным, и внимательным читателем, творческие промахи замечал, как никто, но удачам радовался.

Конец рабочего дня, народ толпится, не поговоришь. У Ивана взгляд рассеянный, чем-то занят своим, глубоким, но улыбается с добринкой:

– Как выходит на новом месте?

– Выходит хорошо, – отвечаю известной мужской шуткой, – входит плохо!

– Что так? Вроде, не совсем старый ещё…

Я перевожу разговор на другое:

– Сторожу вот. Пойдём, посидим. У меня первая зарплата. Может, по сухарю вдарим!

– Спасибо, старик! Не пью. Я в партию к Жихареву Виталию Ивановичу записался. Как тот, так и я. Кроме водички – ничего!

– За чаем посидим, покалякаем… У меня печенюшки есть…

– Спасибо! Иди, давай, а то тебя Чекиров заждался. Ты его сменить должен.

Чекирова Виктора Мустафьевича я действительно должен менять на вахте. Он в писательском доме лит консультантом и дольше всех задерживается с начинающими пробовать перо. У него всегда толчея из непризнанных гениев.

– Ладно, бывай! – протягиваю ладонь.

– Буду! Зайду как-нибудь на огонёк.

х х х

Зимний вечер долог. Сижу за компьютером. Целых два абзаца своей нетленки натюкал пальцем. Устал. Дом Писателей хотя и обветшал до предела, но тепло держит хорошо. «Ой, мороз-мороз, не возьмёшь меня! Я сижу в тепле на исходе дня».

Вот ведь дело какое, когда всё сделано! На стихи потянуло. Сплошной плагиат или – ремейк, как теперь выражаются умные люди. Но ведь, правда, хорошо! Тепло от батарей, как медвежья полость мехом наружу с ног до головы пеленает. Сладко под мехом. В сон, как в немыслимую ересь тянет. Я, вроде, сторожем здесь. Бдеть должен. Домовой, как-никак.

Стук в окно, как выстрел у виска. Чуть компьютер не свалил, выпрастываясь из меховой полости. Вскочил, как ванька-встанька. Раз! И я к стеклу!

Улица в рассыпчатом жёлтом свете фонарей. В окне улыбается в бороду Иван Евсеенко. Вот удача! Машу ему рукой, чтобы заходил. «Чайку попьём. Покалякаем…» – так, кажется, я ему говорил тем летом при первой встрече.

– Заходи! – широко открываю дверь.

Евсеенко в морозной дымке, видно долго гулял на свежем воздухе, припылился снежком, пообветрился. От него потянуло чем-то домашним, родственным, как входят с дороги свои люди в давно обжитое, желанное тепло. Так и, кажется, что он вот сейчас размашисто перекрестится на передний угол, где место иконам. Я даже по своей православной привычке оглянулся туда, но в пустом углу ничего и никого, если не считать паука-крестовика, одомашненного временем и тесным пространством.

Бегу ставить чайник, – гость, как-никак. У меня в заначке на всякий случай пылится четвертинка водки. Предложить, может?..

– Иван, – кричу из другой комнаты, где гремлю посудой, – насчёт водочки с морозца, как?

– А, никак! В смысле никаких возражений.

Выставляю застоявшуюся без призора водку, крошу на газете нехитрую закусь, достал махонькие, на один глоток, стопарики. Разливаю.

– Ну, за встречу! – поднимаю склянку.

Иван отводит мою руку:

– Тебе нельзя! Ты на работе! – смеётся.

– Так и тебе нельзя! Ты в партии Виталия Жихарева.

– Вышел я из партии… Ну её! Я теперь антипартийный! Врачи говорят, – можно!

– Ну, и мне можно! Я на этой работе, ну, как член… нашего правительства, что ли. Чем меньше вникаю, тем для дела лучше.

Смеёмся оба. Настроение хорошее. На шутки тянет.

Иван, как и любой пишущий человек, любитель поговорить. Потолковать о жизни. О нынешней подленькой и о прошлой, пусть не без промахов, но той настоящей, героической, где каждый чувствовал себя личностью, а не тем электоратом, от которого ничего не зависит.

– В армии, вот тоже, – начинаю я, – никогда не спеши выполнять приказ, ибо, будет команда, – «Отставить!»

– А ты в армии хоть служил? – спрашивает с подначкой.

– Три года и шесть месяцев, как с куста, впереди пограничных застав отбарабанил. В ГДР служил. Карибский кризис. Рядом американская империалистическая морда зло ощеряется. Вот и задержали дембель.

– Ефрейтором, небось, на гражданку вышел.

– Откуда ты знаешь?

– По росту сужу. Выше ефрейтора не дадут.

– Не в чинах дело! Гитлер вон тоже, я слышал, ефрейтором был…

– Потому, и Гитлер, что самолюбие душило.

– А ты, видать, в генералах ходил!

– Можно сказать и так. Я при политотделе части комсоргом служил. Весь состав подо мной был. До сих пор у прибалтийцев моя служба костью в горле стоит. Не забывают братья сводные…

– Ты же ничего делать не умел, вот и поставили комсоргом, – тоже подначиваю по-приятельски.

Разговор постепенно стал переходить на житейские темы, благо, такими порциями даже четвертинку не сразу осилишь, а зимний вечер долог.

Евсеенко сел на своего любимого конька. Бесконечные рассказы, как попаять, полудить, как косу отбить, как землю правильно пахать. Его назидательные монологи отличались хорошим знанием дела. В отличие от меня, Иван был большим охотником помастерить, поточить, построгать. Незаменимый человек по дачному хозяйству: где крышу подлатать, где рамы в окна вставить, где в огороде покопаться. В нём так и виделся простой русский крестьянин, огородник и добытчик. Было видно, что деревня в нём глубоко сидит, свою метку оставила, зарубку на всю жизнь, несмотря на высокое образование и звание русского писателя. Именно русского, хотя он и был чистейший представитель украинского народа.

В то время, как и теперь, Украина вся на слуху, вся на страхе за свои нелогичные действия. Все эти померанцевые, оранжевые и прочие майданы, вся русофобия «западенцев», так захлестнула страну, так вдолбили народу про заклятых москалей, которые всё сало слопали, что даже в русском Харькове можно было услышать фашиствующий призыв – «москалей» на ножи! На ножи!

И потянуло страну в соблазн распутства. Це – Европа. Це – незалежная. В Европе салом даже сапоги не мажут… Сало будем сами есть. Лучше гирше, но иньше! То есть, пусть хуже, но будем жить по-другому. Чистейшая хохлацкая мольба, упование на перемены. Вот и дождались…

Теперь, когда Украина залила кровью и нелюдью всё пространство от Днепра до Буга, я вспоминаю русского украинца писателя Ивана Евсеенко и тот ещё тихий зимний вечер, и его сказ, как на Украине ставят быков в упряжь.

– Ты вот в деревне не жил. Лошадь никогда не запрягал. Не знаешь, как из буйного быка покорного вола делают? Не знаешь, а ещё говоришь, что ты сельский человек. Город тебя обокрал вчистую. Помнишь, как писал твой земляк Вячеслав Богданов: – «Город, город, что же ты наделал? Ты украл деревню у меня…»

Иван расстегнул куртку, двумя руками огладил бороду, отвалился на спинку кресла. Было видно, что хорошо ему в этом доме, при вечернем свете ламп, при внимательном слушателе.

А его сегодняшний внимательный слушатель жил в тамбовском большом районном центре, где не было колхоза, где село отличалось от города лишь тем, что дома были пониже, а лужи пожиже.

– Вот у нас на Украине как? – продолжает Евсеенко, – растёт, растёт бычок на воле, травку пощипывает, а, как настанет срок, – его охолостить надо. Лишить яиц, чтобы мышцы круче были, сильнее. Придёт нужный в деревне человек, чиркнет пару раз по мешочкам и бычок уже в другом качестве. Теперь ему уже не до тёлок, теперь у него одна дорога – в хомут. А в хомут идти ему не хочется: упирается, рогом землю чертит, из ноздрей пар идёт, пена дурная на губах. Тогда что? Запрягают такого бедолагу в сани. А на дворе лето в самом настоящем виде. Жара. Сани загрузят доверху бутовым камнем, плитами бетонными, железом всяким, чтобы сани тяжелее были, и давай этого бычару промеж ног багром ширять. От боли взревёт бывший коровий хахаль, пустит струю на землю и сани сорвутся с места. А в санях тонны полторы груза, а земелька с песочком, а багор у палача острый, а гужи из сыромятной кожи, не порвать. Вот и прёт бычара сани по три-четыре круга вокруг деревни, пока не рухнет на колени. А как упал на колени, так хватит. Так ты уже и не бык вовсе, а настоящий вол; молчаливый и послушный.

…И теперь, слушая про Украину чудовищные вещи, мне вспоминается тот сказ Ивана Евсеенко про горькую долю вола. Гениальная метафора украинского пространства власти

Царствие тебе Небесное, раб Божий Иван! Земля – пухом! Как говорят у нас на Руси, да и на твоей Украине тоже.