Читать книгу Баллада о сломанном носе - Арне Свинген - Страница 3

Когда я просыпаюсь, мама лежит на спине с открытым ртом. Одеяло соскользнуло на пол.

Я пытаюсь выбраться из кровати, чтобы его подобрать. Первым делом чувствую, как ноет глаз. Не очень сильно, но моргать лишний раз не стоит. Уже хорошо, что хотя бы предметы не пляшут… И я умудряюсь накрыть маму, не разбудив ее.

Сегодня я сам готовлю завтрак. Так бывает не каждый день. Иногда мама делает омлет и при этом так много говорит, что я перестаю ее слушать. К тому же я предпочитаю отправлять мысли куда подальше, пока на меня не обрушится день.

Хлеба удачно хватает и на завтрак, и на бутерброды с собой. Я пишу маме записку: «Надеюсь, ты хорошо выспалась. Нам нужно купить еды. Могу заскочить в магазин после школы. Люблю тебя. Барт».

Да, меня зовут Барт. Не на английский манер, с долгим «а». Нет. Меня зовут Барт, как по-норвежски называются усы, торчащие под носом шофера-дальнобойщика. И все вокруг именно так и выговаривают мое имя, хотя я назван в честь желтого человечка из «Симпсонов». Не то чтобы мы с мамой каждый день залипаем на «Симпсонах», но довольно часто на них щелкаем – все равно телек почти всегда включен. И каждый раз мама говорит, что назвала меня так не с бухты-барахты, а чтобы я вырос крутым чуваком, у которого все в жизни ладится.

– Но Барту всего десять лет, – напоминаю я.

– Когда-нибудь ему будет и тринадцать.

– Нет, не будет. Ему всегда десять.

По-моему, маме хотелось бы сына покруче. Вот потому я и хожу на бокс. «Вырастешь и еще поблагодаришь меня за это», – часто повторяет мама.

Я не собираюсь становиться боксером-профи – но вдруг кому-нибудь захочется вышибить из меня мозги? И тогда я буду маме благодарен. Вернее, это зависит от того, чем дело кончится.

Никакой я не Барт Симпсон. Возможно, меня надо было назвать иначе – но проехали.

Идти мне девять с половиной минут. Сегодня у меня в запасе целых одиннадцать.

У ворот школы я делаю глубокий вдох. Как говорится, новый день, новые возможности. Не все поговорки справедливы, но эта, по-моему, в самый раз. Ведь и правда никогда не угадаешь, что случится. Каждый день – словно сюрприз. Распакуй и узнаешь, что тебе подарили. Нужно только вдохнуть побольше кислорода и ступить на школьный двор.

Хотя, если честно, не всякая неожиданность желанна.

Не думайте, что в школе меня гнобят.

Вовсе нет: у меня нет прозвищ, никто не прячет мой пенал и не топит его в унитазе. И шуточек по моему поводу не отпускают.

Потому что в классе есть Бертрам. Да-да. Ему тоже не повезло с именем. Я немного сторонюсь Бертрама. Барт и Бертрам – согласитесь, смахивает на имена пары цирковых клоунов.

Над Бертрамом издеваются. Не то чтобы устраивают ему темные и спускают из окна на резинке от трусов. А так, по мелочам – учителя даже не замечают. Насмешки, подножки втихаря, пропажа пенала… Бертрам никогда не ябедничает. Просто бродит в одиночестве и наверняка не понимает, что в нем не так, – признаться, я тоже.

Хорошо бы помочь Бертраму, но как раз мне это совсем не под силу.

Я направляюсь к одноклассникам. Сгрудившись, мы обсуждаем, что видели по телевизору или нарыли в интернете.

– Что, в морду получил? – залюбовавшись на мой фингал, спрашивает один из них.

– Диванная травма, – отвечаю я.

Только не думайте, что за этим последует что-то вроде: «Диван напал?» или «А диван выжил?»

Нет, мы вовсе не такие близкие друзья для подобного диалога.

Никто в школе не знает, что я занимаюсь боксом. Никто в школе вообще обо мне толком ничего не знает. Когда однажды на уроке нам велели рассказать о своем хобби, я сказал, что собираю фотографии маньяков-убийц. Это неправда, но зато все заткнулись. Если бы я рассказал про бокс, могу поспорить – тут же нашлись бы желающие на перемене проверить эту новость.

В классе мы сидим по двое. Мне уже несколько недель везет. Моя соседка – Ада. Похоже, она самая нормальная девчонка в классе, по крайней мере в первой тройке таковых. У Ады ослепительная улыбка и белоснежные зубы.

Но не подумайте, что я до смерти в нее влюблен. Не успеешь что-нибудь хорошее сказать про девчонку, тут же всем видятся обнимашки-целовашки. Не стоит фантазировать. Я вовсе не собираюсь флиртовать с Адой. Мне не катит. Я знаю правила – не я их придумал. Мы даже друзьями не станем. Зато мы можем сидеть рядом на уроках.

– Привет! – бросаю я Аде.

– Привет, Барт.

Она слишком часто называет меня по имени. «Барт» в Адином исполнении превращается в какой-то тяжеленный камень. Боб или Рональдо звучало бы лучше.

– Вот я для тебя вырезала, – она протягивает распечатку из онлайн-газеты с фотографией какого-то типа с кустистыми бровями.

Его зовут Джо Хендерсон. Он убил как минимум четырех женщин, может, даже десяток. Ада уже не впервые приносит мне такие вырезки для коллекции маньяков.

– Круто. У меня такого нет.

Надо, наверное, следить, каких маньяков Ада мне уже приволокла. И я складываю их в отдельный конверт, подписанный ее именем. Он лежит дома под матрасом. Если мама найдет, придется долго объяснять, поэтому постельное белье я меняю сам.

Я сую распечатку в карман.

Ада занимается танцами. Но я не собираюсь дарить ей новые лосины.

Не стоит думать, что я нравлюсь Аде, раз она тащит мне фотографии убийц. Нет. У Ады есть парень. Она рассказывала о нем уже четыре раза. Он живет в каком-то городе, не помню названия, рядом с их дачей. Наверняка это старшеклассник.

– Я не поняла домашки по алгебре, – сообщает Ада.

Ну вот, началось. Думаю, в этом и кроется причина, по которой она носит мне распечатки с убийцами.

– Можешь списать, – отвечаю я и протягиваю ей свою тетрадь.

Ада справляется с этим быстро:

– Большое спасибо, Барт.

Наш учитель – длинношерстный горлопан по имени Эгиль – некогда был чемпионом Норвегии по мини-гольфу, а теперь стоит на кафедре с листком бумаги в руках и излучает энергию.

– Так, угомонитесь! У меня важное сообщение.

Кто-то из ребят в крайнем ряду продолжает болтать.

– Эй, мальчики, слушайте! Как вы знаете, наш класс готовит программу для летнего концерта. Цель – превзойти все предыдущие выступления. В прошлом году нас с этим постигла настоящая катастрофа. Надо доказать, что мы можем по-другому – и уж точно победим «Б» класс! Всякий, кто хоть что-нибудь умеет, должен проявить активность. Мы составим фантастическую программу! Только, пожалуйста, не скромничайте.

– Я буду танцевать, – шепчет мне Ада.

– Здорово! – отзываюсь я.

– Тут на стене я повешу таблицу, куда вы можете вписать свое имя, – говорит учитель. – Смотрите, как симпатично получилось!

В этой жизни я в одном уверен на все сто: я не буду выступать на летнем празднике.

Урок – как часть мировой истории – одно из скучнейших ее мгновений. Самое увлекательное всегда происходит на переменах.

Иногда я оказываюсь на самом краю школьного двора. Не всегда понятно, каким образом, – просто бреду задумавшись и вдруг обнаруживаю возле себя забор. Здесь обитает Бертрам. Я оглядываюсь, но его поблизости не видать. И я поспешно устремляюсь к одноклассникам, обсуждающим предстоящий концерт.

Похоже, участвовать в нем собираются все без исключения. Как будто успех на летнем празднике обернется для них всемирной известностью.

– А ты что будешь делать, Барт? – Это мне.

Здесь следовало бы назвать по имени человека, задавшего мне вопрос, – но я его не помню. Вы скажете, что как-то странно не помнить имени своего одноклассника. Согласен, в этом есть доля правды.

Но, честно говоря, не такая уж между нами дружба: мы не спешим помочь друг другу и не общаемся после школы. Наша компания состоит из оказавшихся на обочине школьного мира, и, пока мы стоим вместе и болтаем, – мы его часть. Я назвал бы наш союз «страной безымянных», хотя вслух ничего подобного не произношу.

У каждого из нашей тусовки наверняка масса положительных качеств. Просто я недостаточно о них знаю. Доведись кому-нибудь из этих моих приятелей погибнуть в страшной аварии, я, разумеется, опечалился бы, но вряд ли пришел бы в отчаянье. Мне хватает других проблем в жизни. Может, я еще расскажу о них. Только не сейчас. Потому что сейчас все ждут моего ответа.

– Э-э… нет, – говорю я.

Никто не интересуется, почему «нет», и не уговаривает меня участвовать в какой-нибудь безумной затее. Все только кивают и продолжают трепаться. Они будут музицировать, жонглировать и показывать фокусы с йо-йо. Кажется, праздник получится на славу.

День в школе проходит как всегда – без поражений и побед. На большой перемене у меня рвутся по шву между ног брюки, но этого никто не замечает. Так что можно считать, что все в порядке.

По дороге из школы, едва я успеваю надеть наушники, рядом со мной откуда ни возьмись возникает Ада. Довольно странно – я и не подозревал, что нам по пути. Понятия не имею, где она живет, но никогда раньше ее здесь не встречал.

– Как штаны?

– Какие штаны? Эти? С ними что-то не так?

– Проехали. Что это ты слушаешь? – спрашивает она, кивая на наушники.

– Да так, всякое разное.

– Круто. Мне тоже разное нравится.

– Да, разное – это хорошо.

– Очень разное?

– Скорее разное, чем одинаковое, во всяком случае.

– Круто. А можно мне послушать… немного разного? Просто понять, насколько оно разное?

– Да… конечно.

Надо уметь держать удар – судя по всему, она хочет оценить широту моих музыкальных вкусов. Честно говоря, не знаю даже, как с этим справиться.

В кармане у меня лежит дряхлый mp3-плеер. Там полно огроменных мужчин, поющих громкими голосами, – наверняка довольно однообразно на первый взгляд. Не думаю, что «разное» в Адином представлении относится к тем, от чьих голосов дрожат стекла.

– У меня аккумулятор сел, – говорю я, пошарив в кармане.

– Ну, может, мне хватит, чтобы хоть немножечко послушать?

Ну кто, кто, кроме меня, из моих ровесников слушает оперу?! Конечно, никто. Ладно, признаюсь, в больших количествах это тяжело. Там нет припевов и там много о смерти. Но я тащусь от голосов. Например, от баритонов, выводящих звуки так, что у меня уши потеют. Словно маслом смазанные голосовые связки, огромные легкие, мощные брюшные мышцы – и вдруг наружу вырывается сумасшедший звук.

Что же мне выбрать?

Я лихорадочно перебираю записи. И почему я только не загрузил нескольких лауреатов «Грэмми» или каких-нибудь исполнителей с канала «Дисней»! Но – поздно. Я нажимаю на кнопку у имени Брина Терфеля. Этот валлийский бык поет лучше всех на свете.

Ада надевает наушники, провод оказывается коротковат – мы идем слишком близко друг к другу.

В сущности, никакой катастрофы не случится, если она пустит по школе слух о том, что я слушаю оперу. Популярность мне это вряд ли принесет, но странности прибавит. Если приплюсовать к этому мою коллекцию маньяков, могу выглядеть крутым фриком. Но настоящая моя цель – быть как все: серым и незаметным. Правда, трудновато иной раз не сорваться.

Ада смотрит на меня. Ничего, кроме ужаса, насмешки или вопроса, не шутка ли это, я от нее не ожидаю.

– Круто!

– Что?

– КРУТО! – повторяет она очень громко.

Я киваю. Неужели она действительно так думает? Ада слушает еще немного и только потом снимает наушники.

– Вот это голос! – говорит она. – А что-нибудь другое у тебя есть на плеере?

Ну вот, приехали. Ну почему я на всякий случай не записал какую-нибудь Леди Гагу?!

– Возможно…

– Или тебе только такая музыка нравится?

– Нет, мне разное нравится. Но иногда… иногда классно бывает… такое. Ну, так, изредка.

– Тебе нравится только такая музыка, да?

В этом главная сложность с девчонками. Они все секут, даже когда нарочно темнишь. Это и пугает, и поражает одновременно.

– На самом деле да.

– А сам поешь? – спрашивает Ада.

Тут я и впрямь струхнул не на шутку. Понятия не имею, как так у девчонок получается, будто они читают в твоей душе, стоит только изменить выражение лица или открыть рот.

– Я?.. Ну да, пою немного.

Ах, черт, недаром говорится: язык твой – враг твой. Потому что как раз об этом я никому никогда не собирался рассказывать. И, что меня здорово тревожит: Ада, похоже, уже все знает.

– Классно!

– Правда?

– Ну, сам посуди: что делают другие? Играют в футбол или в школьном оркестре. Знаешь, как много девчонок танцует? Да почти все! А ты – ты поешь оперу!

– Я не очень-то здорово умею…

– Да какая разница!

У меня перехватывает дыхание, хотя мы идем очень медленно.

– Можно послушать?

Я сбит с толку. Она что, серьезно?

– Э-э… – начинаю я и оглядываюсь.

Я не могу петь на улице – кажется, такое объяснение сойдет? Или сказать, что у меня болит горло?

Ада не дура. И, по-моему, я уже говорил: у нее ослепительная улыбка.

– Хочешь, сделаю для тебя запись? Мне проще петь под музыку, – отвечаю я.

И это, кстати, правда.

– Ладно. С удовольствием послушаю.

– Вечером запишу.

– Отлично. Я живу вон там, – она показывает куда-то за школу.

Я киваю и неловко машу рукой.

– Улыбайся почаще. У тебя красивая улыбка, – говорит она на прощанье.

Ада ушла, а я стою столбом. Что она имела в виду? У меня еще и улыбка красивая!.. Разве девчонки говорят такое мальчикам просто так, разве это не значит сто тысяч разных вещей, которых мне не понять? Слишком редко я улыбаюсь перед зеркалом, чтобы судить, как это у меня получается.

А в остальном… Роста я маленького. Не совсем коротышка, но еще пятнадцать-двадцать сантиметров не помешали бы. Волосы у меня темно-русые и очень короткие – стрижет меня мама. Глаза голубые, ни с морем, ни с небом не сравнишь – скорее с потертыми джинсами.

И вообще, по-моему, внешность у меня совершенно заурядная. Из тех, что сразу забываются, как только исчезают из поля зрения. Куда лучше, когда у тебя длинный нос или кроличьи зубы, – во всяком случае, на них задерживается взгляд. Впрочем, когда вырасту, можно сделать татуху в виде змеи, обвивающей горло. Хотя не очень-то это и стильно.

Я с силой втягиваю в себя воздух и направляюсь домой.

Прежде чем тронуться в путь, надо все же перевести дыхание…