Читать книгу Синг-Синг - Арнольд Гиллин - Страница 2

В просторной и светлой инспекторской комнате тюрьмы Синг-Синг, за письменным столом сидел в удобном кожаном кресле мущина лет шестидесяти, выше среднего роста, с сериозным худощавым лицом, которое было украшено большою черною бородой с сильною проседью. Это был инспектор «Дома вечного молчания,» отставной полковник Эльстон. Пред ним на столе лежал разграфленный лист, на котором крупным красивым почерком были написаны разные отрывочные слова и цифры. Насупив густые брови и поглаживая левою рукой красивую бороду, инспектор взял красный карандаш и черкнул раза два по одной из многочисленных цифр которые красовались на бумаге. Цифра эта была 36. Посмотрев на большие стенные часы системы Waltham, мистер Эльстон протянул руку к электрическому звонку, приделанному к столу. Прошла минута, и в инспекторскую комнату вошел один из приставов (usher) тюрьмы или вернее главной центральной «станции» Синг-Синга.

Инспектор обратился к вошедшему со словами:

– В шесть часов и восемнадцать минут пополудни истекает срок нумеру тридцать шестому; сегодня исполнилось ровно двадцать лет с того времени как он был водворен к нам в качестве гостя. Поручаю вам, Логан, сообщить нумеру тридцать шестому что он свободен; впрочем, он наверно и сам знает что сегодня наступил день его освобождения. Идите и приведите № 36 ко мне ровно чрез час, то-есть в три часа.

– Будет исполнено, сэр, отозвался Логан, один из старейших приставов тюрьмы.

– Велите клерку гардеробного отделения приготовить одежду № 36, а казначею скажите чтоб он к трем часам свел счет свободного гостя и вручил мне его сбережения.

По уходе Логана, инспектор тюрьмы подошел к большому шкафу; выдвинув один из боковых ящиков, над которым красовалась буква М, он вынул оттуда небольшой пакет и положил его на письменный стол. Стенные часы пробили два. День был воскресный, и по всей тюрьме господствовала необыкновенная тишина, так как в этот Божий день каторжникам дается полнейший отдых. Сторожа (warden) тюремных корридоров (sections) тоже отдыхали или читали газеты, соблюдая обычную воскресную послеобеденную сиесту. По воскресеньям «гости» Снаг-Сингской «гостиницы» обедают ровно в час пополудни, вслед за окончанием богослужения в тюремной церкви. В такие дни заключенным подается обед по особому меню: вкусный суп, ростбиф (cornbeef) с вареною кочанною капустой, белый хлеб и mince pie.[4] При этом гостям дается в волю пить неизбежную в Американской республике воду со льдом (ice water). После обеда молчаливый клерк-библиотекарь тюрьмы с помощью сторожей раздает по кельям газеты, журналы и душеспасительные книги и брошюрки. Последние поставляются тысячами экземпляров бесплатно от имени разных благотворительных обществ в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии.

Погруженный в думы и всегда сосредоточенный, мистер Эльстон ходил взад и вперед по своей конторе (office), единственным его развлечением в такие минуты была привычка постоянно разглаживать бороду, придававшая ему особенно внушительный вид, характеризующий вообще людей неразговорчивых. Про мистера Эльстона можно смело сказать что он мало говорил и то только что нужно. Уединенная жизнь в тюрьме и ответственная должность инспектора в течение двадцати пяти лет (до назначения инспектором тюрьмы мистер Эльстон занимал должность тюремного суб-инспектора, который обязан дежурить ночью) наложили особенную печать на лицо и фигуру статного Американца, который, как говорится, поседел на службе в этих мрачных стенах.

С телефонного аппарата раздался сигнальный звонок; мистер Эльстон подошел не спеша к аппарату и приложил трубку к уху.

– Хорошо. Приходите сейчас, так как уже более половины третьего, ответил инспектор, замыкая аппарат.

Отойдя от телефона инспектор тюрьмы снова уселся за письменный стол, который был завален бумагами, папками, книгами, брошюрами и газетами. Мистер Эльстон взял газету Tribune и стал бегло скользить глазами по столбцам популярной газеты. В этом органе интеллигентных республиканцев, известный публицист Союза, Орас Грили, весьма часто восставал против той системы молчания которая практиковалась в Синг-Синге. Но статьи этого ученого публициста не могли убедить правительство в том что оно действовало в этом случае «не согласно с гуманными веяниями века» и т. д. в этом духе. Чтение однако не развлекло мистера Эльстона, который слегка, скомкав свою любимую газету, положил ее обратно на то место где всегда лежали произведения ежедневной печати Нью-Йорка. Какое-то особенное возбуждение, хотя и не сильное, волновало душу или вернее строй мыслей почтенного чиновника.

Шаги за дверьми заставили инспектора встрепенуться. В комнату вошел худощавый джентльмен с бледным лицом; одет был весьма изящно; на лице красовались небольшие усы; на вид ему было лет за тридцать. Это был казначей-бухгалтер тюрьмы, мистер Питер ван-Шайк; он держал в руке небольшой ящичек белого дерева, на крышечке которого был наклеен ярлык с надписью: Чарлз Локвуд Мортон, № 36. Вступил и записан по слесарному отделу 16 июля 1862, в воскресенье, в 6 часов 18 минут пополудни. При вступлении записано на сохранение собственных наличными: четырнадцать долларов сорок восемь центов. Заработано с декабря 1862 года по первое июля 1882 года: восемьсот пятьдесят четыре доллара и двадцать четыре цента. Всего по книге 1, лит. М, налицо в кассе по счету Ч. Л. Мортона: 868 долларов и 72 цента.

– Здравствуйте, полковник! приветствовал казначей мистера Эльстона, который молча протянул ван-Шайку руку.

– Велика ли казна № 36? спросил инспектор, бросив вскользь взгляд на белый ящичек. – Ого! кругленькая сумма! Это меня радует, теперь я спокоен и знаю что тридцать шестому будет с чего начать когда он выйдет отсюда и бросится стремглав в людскую толпу.

– Хороший был работник и, к счастию своему, весьма редко болел.

– Да, № 36 был один из самых образцовых гостей, как-то задумчиво проговорил инспектор.

– Интересно будет посмотреть, как на него повлияет весть об освобождении, оживленно заметил мистер ван-Шайк, ставя «казну № 36» на стол инспектора.

– Потерпите и увидите, сухо отрезал инспектор.

Стенные часы громко и протяжно пробили три раза.

– Пока присяду! сказал казначей, придвинув к столу небольшой, но массивный стул с широкою спинкой и вычурно вырезанным рисунком. Инспектор углубился в свои бумаги. Потомок голландских пионеров-сеттлеров из Никкербокерских[5] семейств, ван-Шайк только что взялся за какую-то книгу как двери инспекторской конторы отворились и чрез широкий порог переступили двое мущин. Один из них был пристав Логан. Казначей с любопытством окинул взором второго вошедшего который был на голову выше инспектора, казначея и Логана, и полосатою фигурой своей как-то разом напоминал зебру и клоуна из цирка. На нем был обыкновенный костюм каторжника, состоящий из куртки-жакетки и широких панталон сероватого белого сукна и полотна с широкими коричневыми полосами поперек тела и конечностей; ноги его были обуты в желтые туфли (slippers) на толстых бумажных подошвах. Войдя в комнату каторжник молча стал недалеко от притолки. Логан молча указал его инспектору. Тот подошел к своему «гостю» и протянул ему руку со словами:

– Мортон, поздравляю вас, сегодня вы свободны, и согласно правилам можете оставить этот дом в шесть часов.

– Благодарю вас, cornel (сокращение от слова colonel, полковник), ответил коротко и каким-то глухим баритоном Мортон или «гость» № 36.

– Имеете ли вы что-либо сказать пред выходом, надеюсь навсегда, из этого дома? спросил инспектор.

– Нет. Впрочем извините: нет ли мне письма? спросил Мортон.

Инспектор посмотрел на Логана, который быстро и громко ответил:

– Нет!

По лицу освобожденного каторжника пробежала какая-то грустная тень.

– Вы кажется холостой? спросил инспектор.

– Да, полковник, но у меня была мать… От неё ждал.

Тяжелый вздох вырвался из груди «гостя» Синг-Сингской гостиницы.

Лицо инспектора стало еще суровее и задумчивее.

– Согласно моим обязанностям, я, казначей ван-Шайк, должен вручить вам, мистер Мортон… Чарлз Локвуд Мортон, ту сумму денег которую вы заработали здесь честным трудом слесаря, обратился ван-Шайк к Мортону.

– Благодарю вас, сэр!

– Вот, в этом ящике хранятся счеты и ваш бон. Пересчитайте и подпишите бон, то-есть констатируйте факт что вы получили из казначейства причитающиеся вам деньги.

Ван-Шайк передал ящичек Мортону.

– Сядьте за стол и сосчитайте деньги, пригласил его Эльстон, указывая на свое кресло. Моруон молча взял из рук казначея ящичек, медленно подошел к столу, поставил ящичек и стоя нагнулся.

– Не стесняйтесь, Мортон, садитесь! отозвался громко инспектор.

– Садитесь же, если господин инспектор вас приглашает сесть, заметил Логан, придвигая кресло поближе к мощной фигуре освобожденного обитателя «Крепкого места».

– Благодарю вас, полковник.

С этими словами Мортон грузно присел в мягкое кресло, и отодвинув крышечку ящика вынул оттуда сперва пачку счетов, а потом большой конверт с деньгами.

– В заработном вашем боне не вписаны те 14 долларов и 48 центов которые вы имели при себе когда приехали в Синг-Синг, пояснил казначей тюрьмы. – По бону вы получаете 854 доллара и 24 цента. Сосчитайте! Что касается ваших собственных денег, то они лежат на дне ящика в сафьянном кошельке.

– Так точно, отозвался Мортон, бегло рассматривая счеты и бон. – Все верно, полагаю; к чему считать? отозвался он, привстав с кресла.

– Нет, ужь потрудитесь сосчитать, этого требуют порядок и правила, сказал ван-Шайк.

Мортон уселся снова и стал перебирать делозитки. Инспектор что-то тихо говорил Логану, а ван-Шайк следил за неуверенным движением правой руки «гостя».

– Сбился! сказал громче обыкновенного Мортон. – Сделайте мне одолжение, господин казначей, сосчитайте сами; я пасс!

– Почему же у вас не клеится? спросил с улыбкой ван-Шайк.

– Отвык.

– О! это другое дело, ну, давайте я вам помогу!

Ван-Шайк нагнулся и стад ловко перебирать пальцами депозитки союзного казначейства. «Вот, вам сотня!» После паузы: «Вот вам две!» и т. д.

– Ну, теперь вы убедились что вы заработали 854 доллара;

– Благодарю вас за хлопоты.

– Подпишите бон.

– Что писать?

Логан подошел и дал Мортону перо.

– Пишите: «Сего 16 июля 1882 года, я, Чарлз Локвуд Мортон получил сполна 868 долларов и 72 цента из казначейства» вот и все, а потом скрепите все это подписью под общим итогом бона.

Мортон взял перо и дрожащим, крайне неразборчивым почерком написал то что ему диктовал казначей.

– Ну, вот теперь я больше вас беспокоить не буду. Мои счеты с вами кончены, мистер Мортон. Прощайте, желаю вам всего хорошего и будьте счастливы.

Ван-Шайк протянул руку Мортону, который наклонив голову молча пожал руку тюремного казначея. Ван-Шайк, забрав бон подписанный рукой Мортона, обратился к инспектору со словами:

– До свиданья! Сегодня я отправляюсь на рыбную ловлю. Мортон, вы можете ваять ящичек, только не забудьте сорвать ярлык, а то знаете не ловко.

По уходе ван-Шайка мистер Эльстон обратился к Логану:

– Вы велели приготовить платье мистера Мортона?

– Оно уже готово внизу в гардеробной.

– Ступайте и посмотрите чтоб оно было хорошенько вычищено.

Пристав вышел. Инспектор и его бывший «гость», № 36, остались вдвоем. Мортон, держа ящичек в обеих руках, стоял неподвижно у стола.

– Куда вы намерены отправиться отсюда? опросил Эльстон.

– Не знаю, полковник, полагаю надо будет в Нью-Йорк.

– Садитесь и потолкуемте пока вас позовут одеваться.

Эльотон указал на стул. Мортон сел и поставил ящичек на колени.

– У вас есть родные?

– Были.

– Вы упоминали недавно о матери… где она?

– Не знаю.

Мортон провел рукой по коротко остриженной голове и добавил. – Думаю что моя старушка скончалась.

– Почему вы это полагаете?

– В прежние годы получал по два по три письма в год.

– Когда она писала в последний раз?

– В 1879, из Чикого, откуда я родом.

Мортон вздохнул и начал водить пальцем по ярлыку на ящичке.

Инспектор понурился, гладя бороду.

– Вам теперь сколько лет? спросил после паузы Эльстон.

– В октябре будет сорок два.

– Что же вы намерены делать?

– Работать.

– Это хорошее дело, Мортон. Вы хороший слесарь и можете на свободе заработать много денег. Нынче слесарям платят по 4 и 5 долларов в сутки.

– Хорошие деньги, полковник, с некоторым изумлением выговорил Мортон.

– Да, не то что было лет 15-20 тому назад.

– Боюсь, не сумею угодить нынешним мастерам.

– Вы, мой друг, постарайтесь прежде приглядеться как нынче работают, а там, полагаю, и вы лицом в грязь не ударите.

– Увижу, я признаться работать не трус.

– Это вы доказали у нас, Мортон; ну, а там за этими стенами работается легче и отраднее. Я от души рад что вы не унываете как другие; те часто боятся возвращаться к людям.

– И я боюсь, полковник.

– Чего?

– Страшно затесаться в толпу, чувствуя себя все еще одиноким.

Мортон встал.

– Больное воображение! Почему же вы полагаете что вы будете одиноким на свободе?

– Объяснить не могу, но чувствую… Отвык. Скажите, что у меня теперь общего с людьми?

Мортон поставил ящичек на стул перед собою.

– Все что дается свободному гражданину.

– Но не такому, полковник.

Мортон обвел глазами свой полосатый костюм, и закрыв руками лидо, отвернулся к шкафу.

Эльстон встал и подошел к нему.

– Мужайтесь, Мортон; не забудьте что Провидение сегодня дает вам случай снова занять то место какое подобает Американцу. Не забудьте также что Небо особенно благоволило к вам сохранив вашу жизнь для новой борьбы с судьбой, и я уверен что вы будете бороться честно, чтоб отвоевать назад потерянное здесь у нас.

Эльстон положил свою руку на плечо Мортона, и слегка повернув его, повел своего «гостя» к стулу.

– Садитесь и успокойтесь.

Мортон сел как беспомощный ребенок, сложив руки на колени, и погрузился в какую-то апатию. Слезы на его гладко-выбритом лице серо-оливкого[6] цвета быстро высохли. Инспектор подошел к небольшому шкафчику близь камина и вынул оттуда бутылку с ярлыком «old dry sherry»; налив стакан, он подошел к Мортону.

– Вылейте вина; оно вас подкрепит.

Мортон поднял голову и вперил свой искрящийся влажный взор на сострадательного тюремного чиновника.

– Как вы добры, полковник! Ваше здоровье!

Он взял стакан и залпом выпил темно-янтарную влагу, выпрямился и протянул руку Эльстону.

– Не за что, мой друг, не хотите ли еще стаканчик?

– Нет… нет! благодарю вас!

Мортон схватился левою рукой за голову.

– Что с вами?

– Ничего… вино должно-быть… голова точно в тисках…

– Пройдет! это с непривычки. Да и где вам было привыкать к старому хересу если вы в течение двадцати лет пили воду со льдом!

Вернувшийся Логан доложил что все готово.

– Ну, Мортон, пора; вы можете теперь идти одеваться, сказал Эльстон, наливая себе вина. Мортон вскочил и выпрямился во весь рост.

– Пора, говорите?

Он приблизился к инспектору и протянул ему руку; в левой держал он ящичек.

– Благодарю, прощайте!

– Прощайте навсегда! отозвался Эльстон, крепко пожимая руку Мортона. – Логан, проводите Мортона в гардеробную, пока я подпишу отпускной лист.

Листы эти называются у каторжников билетами свободы.

– Ну, пойдемте, я вам приготовил костюм получше этого, отозвался Логан.

Эльстон начал перебирать бумаги на столе. Стенные часы пробили пять. Мортон сильно вздрогнул, подумав: «Боже! в это время, двадцать лет тому назад, я под конвоем въезжал в ворота этого дома». Его трясло точно в лихорадке. Бросив благодарный взор на инспектора, он быстро направился к дверям, но на пороге обернулся и громко проговорил:

– Боже вас благослови, полковник!

Эльстон обернулся в свою очередь:

– Ну, теперь совсем; отпускной лист подписан; Мортон, вы свободны. Спаси вас Господь.

Мортон с сияющею улыбкой скрылся за дверями.

Инспектор позвонил. В комнату вошел сторож.

– Пайкс, отнесите этот пропуск куда следует и скажите Логану чтоб он проводил отпущенного до реки; если же тот сам этого не захочет, то оставьте его.

Когда сторож ушел, инспектор взялся за Tribune, закурил сигару и погрузился в чтение. Кругом господствовала по-прежнему тишина. Знали ли десять каторжников из тысячи что в эту минуту «гость» № 36 оставлял навсегда «Дом вечного молчания»? Едва ли.

По выпуске каждого «гостя» приемщик (Entry Clerc) на другой день раскрывает громадную бухгалтерскую книгу живого каторжного инвентаря тюрьмы и по алфавиту разыскивает фамилию выбывшего. Найдя страницу и сверив пропускной лист и другие документы, клерк в особой графе отмечает что такой-то или такая-то под соответственными нумерами «выбыли после срока»; а в случае смерти клерк красными чернилами пишет лишь одно слово: «умер» или «умерла». Кроме этой главной книги, канцелярия тюрьмы имеет особые журналы, в которых аккуратно ведется точно в пансионе летопись нравственности и бюллетень поведения каждого узника. Баллов в тюрьме не ставят, но есть своего рода отметки в виде знаков, известное сочетание букв латинского алфавита. В календарь наказаний вносятся все проступки каторжника против тюремных установлений, а также его поведение в течение каждого месяца. Материал для этой куриозной бухгалтерии, дебета и кредита синг-сингских «гостей», доставляют ежедневные рапорты тюремных приставов и старших сторожей в различных этажах и корридорах. Затем есть еще «Санитарный дневник», куда вносятся разные болезни и недуги каторжникое-пациентов, пользующихся рачительным уходом в образцовой тюремной больнице.