Читать книгу 1918: Очерки истории русской Гражданской войны - Арсений Зайцов - Страница 4

Противоречия между центром России и ее окраинами. Рабочие и революционная демократия. Казачество. Крестьянство. Экономическая разруха, паралич военной промышленности и разруха транспорта, резко понизившие по сравнению с мировой войной общий технический уровень, на котором велась наша Гражданская война. Своеобразие нашей Гражданской войны. Удельный вес России в мировой войне к началу Гражданской. Неотделимость нашей Гражданской войны от мировой и влияние на нее последней. Сложность и необходимость поэтому изучения нашей Гражданской войны исходя из общей обстановки, в которой она протекала. Деление ее на основные периоды.

Война, в которой обе стороны поставили на карту самый вопрос своего физического существования, после трехлетней, исключительной по ожесточенности борьбы закончилась победой красных. Белые были последовательно разбиты на всех фронтах. Но не везде победили и красные. Финляндия, Эстония, Латвия и Польша отстояли свою независимость, родившуюся на развалинах русского фронта мировой войны. Отстояла захваченную в разгаре русской революции Бессарабию и Румыния. Единые красные имели далеко не единых политических противников.

Русская революция разрушила не только социальные устои, на которых держалось государство Российское, но и те скрепы между окраинами и центральным ядром, которые лежали в основе устройства Российской империи. Первое явление резче бросалось в глаза участникам Гражданской войны. Выход России из мировой войны, диктатура пролетариата, грабеж «награбленного», сметавшая весь веками установившийся социальный порядок волна восставших низов и исторически окутанный мистическим ореолом «черный передел» земли крестьянством слишком били по воображению и слишком задевали участников Гражданской войны. Второе явление – распад империи из-за центробежных устремлений окраин, переставших ощущать притяжение распущенного большевизмом центра, – вначале осознавалось гораздо слабее, и его смысл и значение обеими сторонами сначала явно недооценивались. Красными самоопределение народов мыслилось все же в рамках нарождавшейся, по их представлениям той эпохи, мировой революции. Белые были склонны пренебрежительно называть его «самостийничеством» и стремились к возрождению Российского государства в пределах и формах дооктябрьского переворота. Широкая автономия Польши и Финляндии были, по существу, максимумом допускавшихся ими уступок центробежным устремлениям. Окраины стремились закрепить независимость или обособленность своего существования. Цели эти были прямо противоположны, и лишь борьба с общим для обоих противобольшевистских течений (и белого, и окраинных) врагом – большевиками временно сглаживала это коренное противоречие в целях борьбы.

Между тем центробежные стремления окраины были объяснимы.

Финляндия, коренные польские земли западнее Немана и Буга, вся правобережная (т. е. расположенная на западном берегу Днепра) Украина (кроме г. Киева), Бессарабия и Закавказье были вовлечены в состав Российской империи лишь примерно за сто лет до начала нашей Гражданской вой ны. Полное замирение Кавказа относится лишь ко второй половине XIX в., и только прибалтийская провинция (Ингерманландия, Эстония и Латвия) вошли в состав империи за два столетия до начала Гражданской войны.

Паралич центра в 1917 г. сразу нарушил то тяготение, которое уравновешивало центробежные стремления окраин.

Уже Февральская революция, свергнувшая создавшую из Московской Руси Российскую империю династию, нанесла непоправимый удар престижу и собирательной способности центра. Историческая роль нашей династии в цементировании разноплеменного государства Россий ского и в связи центра с окраинами, безусловно, была недооценена русской контрреволюцией. Авторитету и престижу центральной власти падением династии был нанесен жестокий удар. Замена понятия государства Российского, исторически вылившегося в Российскую империю, идеей национальной России в корне нарушала те взаимоотношения между центром и окраинами, на которых держалось здание империи. Удельный вес центра упал, а удельный вес окраин повысился. Печальный опыт растратившего за восемь месяцев своего существования в 1917 г. престиж центра Временного правительства ставил под большой вопрос собирательную способность заменившей идею общероссийской династии идеи национальной России. Вопрос был, пожалуй, не столько в том, насколько идея монархии была возможна и уместна в эпоху нашей Гражданской войны, сколько в том, что падение династии в корне меняло иерархию отношений центра к окраинам. Взамен исторически сложившихся взаимоотношений, основанных на подчиненности интересов окраин интересам объединявшего и представлявшего общеимперскую идею центра, рождалась идея договорных отношений между ними. Идея национальной России в разноплеменной империи, наследуя традиции российской монархии, не обладала ни ее авторитетом, ни ее возможностями. Окраины поняли это сразу, и в этом основная причина того разнобоя в стане противников красных, который так типичен для эпохи нашей Гражданской войны. Навыки и приемы императорской России были не по плечу ее наследникам. Падение династии рождало новую эру не подчиненных, а договорных отношений между представителями общероссийского центра и центробежными силами российских окраин.

Принявшее участие в нашей Гражданской войне население октябрьским переворотом было разделено на два стана. С одной стороны – правящие и имущие классы и офицерство, за счет унижения и разорения которых другая часть населения получила столь желанные для них мир и землю. Именно мир, какой угодно ценой, хотя бы, по образному выражению самих же большевиков, даже «похабный», и «черный передел» земли крестьянством, а не классовая война или «перманентная революция» Троцкого были лозунгами, нашедшими отклик в широких слоях населения России, поддержавших большевиков.

Но кроме этих двух основных группировок выделились еще два слоя «наследников революции», выигравших от нее и заинтересованных в ее углублении и продолжении. Рабочему классу Октябрьская революция дала власть, и его партия – коммунистическая – стала единой правящей партией в стране. С другой стороны, Февральская революция ввела в правящий слой полуобразованные классы, не имевшие доступа к верхам социальной (кстати, очень демократической, ибо образование давало возможность занятия самых высших постов в империи независимо от происхождения) иерархии Российской империи. Получив от революции доступ к верхам власти, они цепко за нее держались. «Полуинтеллигенты», или так называемая «революционная демократия», в 1917 г. заставили признать их «годность» править Россией. Изгнанная из центра большевистским переворотом, заменившим ее пролетариатом, она осела на не освоенных еще большевиками к началу Гражданской войны окраинах и крепко держалась за вы рванные ею еще в начале революции, до большевизма, привилегии.

Наряду с этими основными группировками среднее положение между окраинами и населением центра страны занимало казачество. Исторические условия создали из этих военных поселений на окраинах, постепенно отдалявшихся от центра империи, совершенно самобытные, жившие в значительной мере обособленной жизнью от остальной страны, казачьи территории. Экономические привилегии, сопровождавшиеся, правда, несравнимо более тяжелыми по сравнению с остальным населением страны условиями несения воинской повинности, и особый корпоративный казачий дух и уклад жизни неизбежно должны были привести казачество к столкновению с нивелирующими стремлениями большевиков. Весь во прос был лишь в том, что казачество вначале верило в возможность обособленного существования наряду с большевиками и считало, что нейтралитетом в борьбе оно сможет сохранить свои вольности. Так же как и у окраин, связь казачества с общероссийским центром была сильно подорвана падением династии, и, несмотря на общность происхождения и религии, казачество после русской революции, что бы там ни говорилось, по существу дела, не стремясь к отдалению от России, все же чрезвычайно ревниво относилось к своей обособленности и с общероссий ской властью стремилось войти не в подчиненные, а в равноправные, основанные лишь на договорах, отношения.

Громадная ценность казачества для вооруженной борьбы с большевизмом заключалась в том, что казачьи земли являлись исходными территориями для оформления во оруженной борьбы и давали готовые кадры живших на этих территориях бойцов. И действительно, вся история нашей Гражданской войны указывает на ту громадную роль, которую сыграло в ней наше казачество, быстро после первых колебаний понявшее, что без вооруженной борьбы ему своих вольностей и своей самобытности от большевиков не отстоять.

Однако без вовлечения в борьбу широких крестьянских масс (составлявших около 4/5 населения России) овладеть всем массивом российской территории не могли ни пострадавшие от революции, ни наследники октябрьского переворота. И имущие классы, и офицерство, и казачество в противоестественном, по существу дела, союзе с «революционной демократией», родившемся на почве лишь отрицательного отношения и тех и других к большевизму, с одной стороны, и рабочий класс с коммунистами – с другой, были слишком малочисленны сами по себе для возможности прочного освоения собственными силами российской территории. И белые, и красные одинаково нуждались в вовлечении в вооруженную борьбу основного слоя населения России – крестьянства.

Вопрос привлечения на свою сторону крестьянства был центральным вопросом предстоявшей вооруженной борьбы. Крестьянство, добившись мира, приступило к «черному переделу» земли. К вооруженной борьбе оно не стремилось, и по существу его отношение к ней было нейтральным, но все его симпатии к началу Гражданской войны были целиком на стороне большевиков, позволивших ему бросить фронт и привлекавших его миражем захвата и дележа земли. Оголение русского фронта, однако, еще не означало конца мировой войны, а «черный передел» готовил крестьянству большие сюрпризы в виде «продразверстки» 1918 г.

Но крестьянство в начале Гражданской войны твердо верило и в прочность мира, и в осуществление своей заветной мечты – захвата земли. Воевать оно поэтому совершенно не собиралось, и в начале нашей Гражданской войны будущее поведение этой стомиллионной инертной массы в процессе вооруженной борьбы оставалось загадкой. Ясно было лишь то, что из этой борьбы может выйти победителем только тот, кто привлечет его на свою сторону.

Мировая война и революция 1917 г. подорвали экономическую базу страны. Оккупация немцами 18 губерний (14 целиком и 4 частично) и особенно разруха 1917 г. резко понизили производительные силы страны. По сравнению с 1914 г. к началу Гражданской войны сбор хлебов упал на 12 %, а валовая продукция промышленности – на 23 %. Итак, уже революция 1917 г. свела на нет достижения русской промышленности, широко развернувшейся под влиянием требований мировой войны.

В дальнейшем, в ходе Гражданской войны, снижение экономической базы пошло уже прямо катастрофическим темпом. К ее концу сбор хлебов составлял лишь 62 %, а валовая продукция промышленности упала до 11 % довоенной. Нижеприводимая таблица (№ 1) дает это снижение по годам для главных отраслей тяжелой промышленности.

Из этой таблицы видно, что первый год революции (1917) дал снижение производства тяжелой промышленности, т. е. основной базы современной военной промышленности, в среднем на 10–30 % по сравнению с последним дореволюционным годом. В дальнейшем первый год Гражданской войны дал снижение уже на 60–80 % в среднем, а второй год Гражданской войны – в среднем еще на 50 % по сравнению с предшествующим ему годом. В конечном итоге, к концу Гражданской войны добыча угля составляла лишь 23 %, нефти – 38 %, чугуна – 2,6 %, а стали – 3,7 % довоенного уровня.

Таблица № 1. СНИЖЕНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ БАЗЫ РОССИИ ЗА ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

В том же положении была и легкая промышленность. Производство сахара упало до 6,7 %, а хлопчатобумажной промышленности – до 5,1 % довоенного уровня.

То же состояние разрухи сказывалось и на железнодорожном транспорте. Нижеприводимая таблица (№ 2) дает основные цифры состояния транспорта во время Гражданской войны по сравнению с довоенным уровнем.

Таблица № 2. РАЗРУХА ТРАНСПОРТА ЗА ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ[1]

Из этой таблицы видно, что разрушение транспорта шло сразу по двум направлениям – уменьшалось наличие парка подвижного состава и повышался процент неисправных паровозов и вагонов. В результате число «здоровых», т. е. исправных, паровозов по сравнению с послед ним дореволюционным годом уменьшилось почти втрое, а исправных вагонов – вдвое. Наконец, последняя строчка таблицы указывает на общую мощь железнодорожного парка. На один исправный паровоз в 1916 г. приходилось в полтора раза меньше вагонов, чем к концу Гражданской войны (30 вместо 43).

Разрушение железнодорожной сети за время войны измеряется следующими цифрами:

Таблица № 3. РАЗРУШЕНИЯ НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЙ СЕТИ РОССИИ ЗА ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ (всего разрушено)[2]

К тому же к концу Гражданской войны выслужили все сроки около 2/8 общего количества шпал и требовали срочной замены пришедшие в полную негодность 2900 км рельсов, между тем как наличие имевшихся в распоряжении ресурсов не превышало 10 % потребности (не более 290 км рельсов).

При подобной разрухе промышленности и транспорта, естественно, не могла работать и военно-техническая база. Действительно, хотя вся военная промышленность и была сосредоточена в центральной части России (Петербург, Подмосковный район и лишь отчасти Поволжье), в течение почти всей Гражданской войны остававшейся во власти большевиков, падение ее производительности было не менее катастрофичным. Нижеприводимая таблица (№ 4) дает это в цифрах.

Таблица № 4. СРАВНЕНИЕ РАБОТЫ РУССКОЙ ВОЕННОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ ПО ГЛАВНЫМ ПРЕДМЕТАМ СНАБЖЕНИЯ ЗА ВРЕМЯ МИРОВОЙ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙН[3]

То есть, иначе говоря, весь подъем русской военной промышленности за время мировой войны за первый же год революции был сведен почти на нет. Декабрь 1917 г. дает по сравнению с январем того же года почти тройное снижение производства винтовок, пулеметов и ружейно-пулеметных патронов и в 11 раз – по производству основного образца артиллерийских орудий – 76-мм (3») легких пушек. Последствием октябрьского переворота было снижение уже за два первых месяца 1918 г. производства русской военной промышленности еще втрое – по винтовкам, вдвое – по пулеметам и в 4,5 раза – по ружейно-пулеметным патронам. Все попытки красных ее поднять за годы Гражданской войны смогли вернуть ее лишь к уровню середины 1915 г., т. е. эпохи начала развертывания нашей военной промышленности во время мировой войны.

Еще хуже обстояло дело у белых, совершенно лишенных на занимавшихся ими территориях заводов военной промышленности.

Ясно, что в условиях подобной разрухи наша Гражданская война протекала совершенно на ином этапе развития техники, чем непосредственно ей предшествовавшая и еще длившаяся в ее начале мировая война. Иной технический этап относит ее скорее к эпохе второй половины XIX в., чем к первой четверти ХХ. И это не могло не сказаться на приемах ее ведения и на возможностях, которыми располагали для решения своих задач обе боровшиеся стороны. Наша Гражданская война на десятилетия отставала от техники своей эпохи и велась в условиях такой экономической разрухи и такой технической немощи, которая, несмотря на всю нашу отсталость, так дорого нам стоившую в 1914-1917 гг., все же была невозможна в дореволюционной России. Примитивность технических средств, которыми располагали обе стороны, наложила резкий отпечаток на характер ее ведения, вызвав к жизни, казалось бы, давно уже отжившие свой век и примитивные формы. Необъятные же пространства России еще более разрежали и те скудные технические средства, которыми располагали боровшиеся стороны. Ведь если русский фронт мировой войны (1500 км) вдвое примерно превосходил французский, то фронты нашей Гражданской войны достигали временами впятеро большего протяжения, доходя до 8000 км…

Скудность технических средств и российские просторы, на которых разыгралась война, привели к той ничтожной насыщенности и плотности ее фронтов, которые возродили давно всеми забытый размах операций и те тактические приемы, которые артиллерией, авиацией и танками давно уже были сданы в архив.

Несмотря на весь ее внешний примитивизм, наша Гражданская война тем не менее представляет большой и чисто военный интерес, подчеркивая разнообразие форм военного искусства и приоткрывая завесу над многим из того, что было от нас скрыто позиционным характером мировой войны.

Наша Гражданская война перелилась непосредственно из внешней и притом коалиционной войны, потребовавшей от России наибольшего напряжения за всю ее историю со времен Наполеона. Она от нее неотделима. Ни наши противники, ни наши союзники не могли не считаться с наличием России, особенно в первый ее год, когда судьбы мира еще решались вооруженной борьбой на полях Франции и Греции (Салоники). Неотделима она от нее и потому, что 39 месяцев вооруженной борьбы России с коалицией Центральных держав выработали известную военную доктрину, создали известные представления о характере современной вооруженной борьбы и, главное, приучили к известным масштабам, созданным внешней войной. Все это было целиком перенесено в совершенно иные условия нашей Гражданской войны, и лишь ее непосредственный опыт заставил многое переменить и многое совершенно отбросить. Но пока Гражданская война в самом процессе борьбы выработала новые приемы и формы, влияние опыта и представлений мировой войны оказывало самое существенное влияние на ее ведение.

Октябрьский переворот практически означал окончание трехлетней вооруженной борьбы с коалицией Центральных держав на русских фронтах. Но от этого мировая война лишь вступала в новую форму. Октябрьский переворот только еще больше перемещал ее центр тяжести на французский фронт.

Удельный вес России в мировой войне вернее всего определяется не столько ее влиянием в среде коалиции, сильно подрывавшимся нашей технической отсталостью и финансовой зависимостью, сколько тем количеством сил наших противников, которые мы оттягивали на себя во время войны.

К началу революции, т. е. к 15 марта 1917 г., распределение сил Центральных держав по главным фронтам было таково[4]:

французский – 142 дивизии[5], русский[6] – 120 дивизий[7].

Как это ни может показаться странным, но русская революция и почти мгновенно после нее начавшееся разложение нашего фронта вызвали новое его усиление германскими дивизиями. Отчасти это делалось за счет новых формирований, а отчасти за счет перебросок с французского фронта. Всего за время с 15 марта по 1 сентября 1917 г. немцами было сформировано 14 новых дивизий, и в то же время число дивизий на нашем фронте увеличилось также на 14 дивизий, т. е. все усиление германских армий за первую половину 1917 г. целиком было ими использовано для усиления русского фронта. При этом число германских дивизий на нашем фронте к 1 сентября 1917 г. – 90 являлось максимальным за все время войны…

Поэтому к 1 сентября 1917 г. соотношение сил наших противников на главных фронтах войны было следующим:

французский фронт – 142 дивизии,

русский фронт – 134 дивизии.

14 сентября был арестован Керенским Верховный главнокомандующий генерал Корнилов, и только с этого времени наши противники стали оголять русский фронт. Всего за осень 1917 г. до октябрьского переворота немцами было переброшено с русского фронта во Францию 7 дивизий, и ко времени захвата власти большевиками (7 ноября 1917 г.) соотношение сил на фронтах было таково:

французский фронт – 151 дивизия,

русский фронт – 127 дивизий[8].

То есть к октябрьскому перевороту, несмотря на полное разложение нашей армии за восемь месяцев правления Россией Временного правительства, все же число дивизий наших противников на русском фронте увеличилось по сравнению с последними дореволюционными месяцами 1917 г. на 7 единиц.

Иначе говоря, к началу нашей Гражданской войны по своему удельному весу русский фронт лишь на 1/6 уступал главному фронту мировой войны. Ясно, что то или иное течение событий в России не могло не задевать самым чувствительным образом и наших союзников, и наших противников. Поэтому, как только после октябрьского переворота германские дивизии русского фронта потекли сплошной волной на французский фронт, наши союзники не могли не стремиться как-то этот поток задержать. В этом, конечно, и лежит основная и, пожалуй, единственная причина их интервенции в 1918 г…

11 ноября 1918 г. мировая война кончилась победой союзников. Значение России и для наших бывших врагов, и для наших друзей сразу упало почти до нуля. Попытки вооруженной борьбы с коммунизмом как с мировым злом довольно скоро были заменены нехитрой идеей «санитарного кордона» из лимитрофов и контролем над областями России, которые союзники не хотели отдавать во власть большевиков (Грузия, Азербайджан, Дальний Восток). В смысле же поддержки вооруженной борьбы белых с красными все ограничилось посылкой избытков запасов вооружения и снаряжения, оставшихся от мировой войны. Тем не менее союзная интервенция и в 1919 г. оказывала решающее влияние на ход нашей Гражданской войны. Борьба с коммунизмом, часто в ту эпоху трактовавшимся в Европе как послевоенная болезнь побежденных в связи с вспышкой большевизма в Центральной Европе в 1919 г., как-то в представлении победителей еще сливалась с эпохой вооруженной борьбы в мировую войну.

Созданная союзниками в противовес Германии Польша определенно намечалась ими в качестве орудия борьбы с большевизмом, и ее выступление весной 1920 г. не может не рассматриваться как продолжение интервенции союзников. Ведь не случайно же, конечно, совпадение даты признания Францией генерала Врангеля (10 августа 1920 г.) и начала сражения красных и поляков под стенами Варшавы (12 августа 1920 г.).

Победа поляков во второй половине сентября 1920 г., с точки зрения союзников, устранила непосредственную угрозу коммунизма Европе, и заключенное большевиками с поляками 12 октября 1920 г. в Риге перемирие можно считать концом интервенции и заключительным актом влияния на нашу Гражданскую войну войны мировой. Эвакуация Крыма (14–16 ноября 1920 г.) через месяц после Рижского перемирия по существу дела является концом и нашей Гражданской войны. Попытки закрепиться в Приморье в 1921–1922 гг. носили слишком местный и провинциальный характер для того, чтобы их можно было включить в ход нашей вооруженной борьбы с красными, носившей совершенно иной размах и ставившей себе совершенно иные и другого масштаба цели.

В общероссийском масштабе эвакуация Крыма, несомненно, была эпилогом нашей вооруженной борьбы с коммунизмом.

Прямое или косвенное влияние мировой войны красною нитью проходит через всю нашу Гражданскую войну, и только учитывая ее влияние, можно ее ввести в правильную историческую перспективу. Вмешательство в нее и наших противников, и наших союзников имело место тогда, когда это диктовалось интересами мировой войны и ее ликвидации. Вне этого интервенция, с их точки зрения, не оправдывала неизбежно связанных с нею жертв. Неизбежность борьбы капиталистического мира с коммунизмом, ясно сознаваемая этим последним, ведь и до сих пор не осознана Европой и Америкой. Только становясь на эту точку зрения, можно беспристрастно судить их поступки. Романтика в политике в ХХ столетии, несомненно, является анахронизмом, и строить на ней расчеты не приходилось и не приходится.

Именно исходя из этой неотделимости нашей Гражданской войны от войны мировой, изложение событий нашей вооруженной борьбы с красными приходится вести не по отдельным ее фронтам и не отделяя боровшихся в ней с красными белых от окраинных государств, а в общем масштабе борьбы, в которой порой самым причудливым образом переплетались действия и отдельных фронтов, и лимитрофных государств, и наших союзников, и наших противников по мировой войне. Лишь не теряя из виду общей картины борьбы, можно верно оценить и усилия, и степень влияния каждого из фронтов, и при этом неизбежно приходится пересмотреть некоторые из установок, получивших общее признание именно в силу искусственного их выделения из общих рамок борьбы в целом.

Тактические формы борьбы представляют гораздо меньший интерес, чем оперативные, в силу громадного снижения общего технического уровня, на котором происходила наша Гражданская война. Однако разнообразие условий борьбы на отдельных фронтах дает все же довольно много поучительного в этом отношении. Поэтому и опыт отдельных тактических эпизодов, и характер вооруженных столкновений в разные периоды и на разных фронтах нашей Гражданской войны, конечно, требуют изучения. Весь вопрос только в том, чтобы эти тактические формы и характеристики борьбы на отдельных фронтах не заслоняли общей оперативной и стратегической картины всей войны в целом. Иначе опыт борьбы на отдельных фронтах неизбежно ведет к опасным обобщениям и искажает многогранный характер нашей Гражданской войны, создавая искусственную схему несуществующих в действительности каких-то особых приемов ведения Гражданской войны в отличие от приемов ведения военных действий вообще. Искусственное создание особой теории Гражданской войны в противовес общей теории военного искусства при внимательном изучении нашей Гражданской войны не выдерживает критики. Теория военного искусства одинакова для всякой войны. Весь вопрос лишь в ее применении и в учете общих условий вооруженной борьбы. А эти условия различны для каждой войны. Поэтому и гражданские войны разных эпох так же отличаются друг от друга, как и войны внешние на разных этапах истории.

Опыт нашей Гражданской войны, конечно, представляет несомненную и большую ценность для русских условий нашей эпохи, но от этого до создания на основании ее опыта общей теории всякой Гражданской войны, конечно, очень далеко, и подобные попытки заранее обречены на неуспех.

Общая политическая и стратегическая обстановка, в которой началась, развивалась и закончилась наша Гражданская война, совпадает с эпохой конца мировой войны и периода ее ликвидации. Поэтому в настоящих очерках и принято деление ее на периоды исходя из общей обстановки, в которой она протекала.

По существу дела, поэтому наша Гражданская война естественно делится на три основных периода. Первый – эпоха мировой войны, т. е. октябрьского переворота (7 ноября 1917 г.) до ее окончания (11 ноября 1918 г.)[9]. Второй – от перемирия на французском фронте до окончания борьбы с большевиками в общероссийском масштабе, т. е. до Новороссийской эвакуации вооруженных сил юга России, гибели адмирала Колчака, расформирования Северо-Западной армии генерала Юденича и эвакуации Архангельска и Мурманска. В общем, концом периода можно считать март 1920 г. Третий период характеризуется борьбой с большевиками Польши и Крымской армии генерала Врангеля (апрель – ноябрь 1920 г.).

В частности, первый период можно подразделить на следующие этапы:

1. Борьба до австро-германской оккупации и ухода Добровольческой армии в 1-й поход, обнимающая сопротивление Дона, Кубани и Украины, захват Румынией Бессарабии, зарождение Добровольческой и Кубанской армий на Дону и в Екатеринодаре до конца сопротивления Дона и Кубани. Началом его приходится считать октябрьский переворот (7 ноября 1917 г.), а концом – вторую половину февраля 1918 г.

2. Австро-германская оккупация Прибалтики, Западной Белоруссии, Украины, Крыма и Финляндии и 1-й Кубанский поход Добровольческой армии, т. е. эпоха с конца февраля по начало мая 1918 г.

3. Оформление русской контрреволюции, выразившееся в создании противобольшевистских фронтов на севере (Архангельск – Мурманск), по Волге, восстаниях Дона и Терека, июльских восстаниях правых и левых эсеров в Подмосковном районе и завоевании Добровольческой армией Кубани, т. е. лето 1918 г. (от начала мая до 1 сентября).

И наконец, 4. Осень 1918 г., или период стабилизации создавшихся летом антисоветских фронтов, сопровождавшийся частичными успехами Добровольческой армии на восточной Кубани и частичными неудачами Приволжского фронта и закреплением позиций Дона и Северной армии на Беломорском побережье (1 сентября – 11 ноября 1918 г.).

Второй период можно подразделить на следующие этапы:

1. Непосредственные следствия окончания мировой войны – падение и ослабление группировок, опиравшихся на оккупационные армии Центральных держав, создание новых государств на западной границе и военная интервенция союзников на юге России и в Закавказье. Одновременно с этим отход восточных армий к предгорьям Урала, выдвижение идеи общеимперской диктатуры адмирала Колчака и освобождение Добровольческой армией всего Северного Кавказа (11 ноября 1918 г. – конец февраля 1919 г.).

2. Переходный период – приспособление к новой обстановке, вызванной окончанием мировой войны. Перенос центра тяжести борьбы на юге с Кавказа на Дон, вооруженная интервенция и эвакуация союзниками юга России, создание западного противосоветского фронта и наступление армий адмирала Колчака от Урала до Волги (март – апрель 1919 г.).

3. Период оформления контрреволюции в общеимперском масштабе и ликвидация мировой войны – признание белыми фронтами правителем России адмирала Колчака, выдвижение Добровольческой армии на Украину и Нижнюю Волгу, наступление западного польско-латвийско-эстонского фронта, создание Северо-Западной армии генерала Юденича и отход армий Восточного фронта от Волги за Урал. Оформление конца мировой войны подписанием Версальского договора (май – август 1919 г.).

4. Общее наступление белых фронтов – Добровольческой армии на Москву (захват Орла), Северо-Западной армии на Петербург (захват Пулково) и армий Восточного фронта из Сибири к Уралу. Эвакуация союзниками Беломорского побережья и война белых с украинцами (сентябрь – первая половина октября 1919 г.).

5. Ликвидация белых фронтов – отход Добровольческой армии от Орла на Ростов (и крестьянские восстания на Украине), восточных армий в Сибирь и расформирование армии генерала Юденича (вторая половина октября – декабрь 1919 г.).

6. Агония белых фронтов – расстрел адмирала Колчака, ликвидация Северного фронта, Новороссий ская эвакуация (январь – март 1920 г.).

Третий период можно подразделить на:

1. Польское наступление на Украине и оформление Крымской армии генерала Врангеля (апрель – май 1920 г.).

2. Поход большевиков на Варшаву и выход армии генерала Врангеля на Нижний Днепр, к границам Дона и на Кубань (июнь – август 1920 г.).

3. Польско-советское перемирие и ликвидация Крымского фронта (сентябрь – ноябрь 1920 г.).