Читать книгу Черти лысые. Повесть - Артем Ляхович - Страница 2

1.Знакомство

Оглавление

1.

Все началось с того, что мы с Лянкой…

Хотя нет, не так. Гораздо раньше все началось: когда мама перебралась со мной в этот город, к Майку. То есть к маминому мужчине Михаилу. Она у меня жена декабристов – ездит за своими мужчинами на край света. Я уже из-за этого три школы сменил…

Хотя нет. Стоп. Раньше все началось, еще раньше. Совсем давно – в горах, на Синем Озере.

Мне тогда было лет семь, или восемь, не помню. Это мы с отцом туда в поход ходили, в настоящий поход с палаткой и компасом, и я в спальном мешке спал. Там вообще нет людей, и можно голыми купаться, орать, как психи, что попало вытворять, и вода там в озере холодная, прямо ледник. Хошь-не хошь – заорешь. А потом носишься голый по берегу, и уже как бы и не холодно.

Отец – это самый первый мой, настоящий. Я уже так давно его не видел, что не помню, какой он вообще был…

Вот блин. Не умею я рассказывать. Почему когда про что-то думаешь, оно так ясно у тебя в голове сидит, а когда про него начинаешь говорить – вечно сбиваешься на что-то левое? И в школе меня ругают: «не умеешь ты, Марик, передать свою мысль…» Марик – это я. Вообще-то Марк, но Марик – это как бы сокращенно. Прикольно, что сокращенное получается длинней, чем полное…

Опять меня куда-то занесло. Все, не отвлекаюсь больше!

Короче говоря…

Короче говоря, леший его знает, когда оно все началось, потому что началось незаметно. Это в фильмах или книгах рраз – и поехало, а в жизни как-то все подряд, сплошняком. Вот Лянка – она бы рассказала все, как есть, разложила бы по полочкам. В ней этот говорильный микроб до сих пор сидит, ничем его не выбьешь.

Я и сейчас не понимаю, как мы с ней подружились. Вообще она из тех девчонок, которые меня совсем не цепляют. Мне смешно, когда я на них смотрю: кругом намазюкано, и вся такая прям с обложки, будто ей двадцать лет, а не четырнадцать с хвостиком. Хоть посмотреть есть на что, это да. Ну, мама всегда говорит, что в женщине главное не наружность, а душа. Недаром у мамы столько мужиков – все её душу ценят.

Лянка тогда еще не была Лянкой. Это имя я ей придумал, чтобы не называть ее, как все – Милочка, Милашка, Милюся, мимими, утипути, ну и так далее.

По-правильному она Мелания, или даже Меланья. Меланья – это уже не прикольно, прямо как Хавронья. Поэтому ее зовут Миланой – гламурненько так, по-иностранному. Милана Виндау – это просто вау! Не то что Марк Баранович. Ее так и объявляют, когда она выходит петь – по колено в дыму, и оттуда ноги голые до самой головы, и везде блестки, даже на носу: «звездочка нашей страны, золотой голос Регионска – МИЛАНА ВИНДАААУ!» И в зале сразу, как эхо – «вааау!.. ааау… ау…»

Она ведь поет у нас, как соловей, по конкурсам всяким мотается чуть не с роддома. Сама Марья Голоплясова с ней фоткалась – настоящая, не фейк, я вконтакте видел. И еще Лянка топ-модель, детскую моду показывает. Тут тоже все серьезно: лицо агентства «ModНяшка», обложки, показы – как у взрослых, короче. Вот прикольно: почему детская мода такая, какую дети никогда не носят? Может, потому, что родители не разрешают носить такое?

Вообще Лянку нагрузили по-черному. Пение, мода, и еще плаванье, и спортзал, и языки – итальянский, японский, арабский, и это кроме инглиша, который для всех един, как смерть. Совсем детства не было у человека. Это я уже потом понял, а тогда видел то, что в глаза лезло – много розовой девичьей фигни и улыбку в помаде. У всех улыбки как улыбки, а тут кажется, будто улыбка с помадой к губам приклеилась.

– Ты на нее глаз не клади, слышь, – учил меня Боря Борсук, мой сосед по парте. – «Давай покупай» знаешь?

– Что покупать? – не понял я.

– Да ничё не покупать, тупарь ты, слышь? А, ну ты же это… блин. Это такая сеть супермаркетов у нас – «Давай покупай». Оно все под ними, понял?

– Не понял. Под кеми «под ними»?

– Ну ты тупарь ваще. Под семейкой ее, Милашкиной, ну?

Вконтакте страничка у нее была, как и она сама – розовая вся, няшная, с котами и единорогами. Хотя такие же были у всех девчонок класса. То ли они все ей подражали, то ли и Лянка (которая еще Лянкой не была), и они подражали кому-то еще, то ли сами по себе такие были.


2.


Впрочем, с Лянкой все оказалось сложнее. Я вообще заметил, что если куда-то начинать вкапываться – оно все становится чересчур сложным, и потом жалеешь, что влез. У нас все началось с того, что… ну вот, наконец-то! Ура!.. Так и надо было сразу: «все началось с того, что я случайно увидел, как она плачет».

Это было уже, когда я проучился тут месяц или два. (Переехали-то мы зимой, и в новый класс я пошел после Нового года, в феврале.)

Подкараулить Лянку, то есть Милявку, Милюсечку и тэ дэ в слезах – это все равно, что увидеть, как Марья Голоплясова слезает с обложки и копает огород. И плакала Лянка как-то совсем не так, как ей надо было. Некрасиво плакала, без блеска, мне даже стремно стало, что подсмотрел. И красота на ней потекла вся.

Хотел я развернуться и сделать вид, что не видел ничего, как тут – здрасьте вам! Мобилка моя орет. Помните эту мелодию Nokia, от которой всех тошнит – «бородавка-бородавка-бородавочка»? Я ее специально для маминых звонков поставил, чтобы мама меня врасплох не застала. Она вообще не сильно часто звонит, но как вспомнит про меня – так сразу начинает строить из себя заботливую квочку. Поговоришь с ней, и потом мозги как после лоботомии…

Вот это как раз она и звонила. Лянка (ну, то есть Милана тогда еще) подпрыгнула и посмотрела в мою сторону. Ну, я не такой дебил, конечно, чтобы с мамой говорить: сразу поставил на беззвучный, типа я на уроке и не могу ответить. Сунул проклятую мобилку обратно в карман, а Милана смотрит на меня и… вот не могу сказать, что очень ласково смотрит. Даже плакать перестала.

Я внушаемый тип: от таких взглядов сразу чувствую себя какашкой.

– Это мама звонила, – зачем-то говорю ей.

– Шпионим, да? – спрашивает она. – Выслеживаем?

– Да не, – растерялся я. – Да ты что… просто шел мимо, короче, и это самое…

– А теперь просто иди мимо обратно.

Так мне и надо было сделать.

Но если бы я так сделал – потом ничего бы не было. Наверно, я это почувствовал, и потому застыл, как пень.

– Марк БарАнович, – говорит она. – Вам особое приглашение надо? Глухой, да?

– Да уйду я, – говорю. – Вот только хотел спросить…

– Давай потом, а?

– Давай. Вот только ты это… Все хорошо?

– Не твое дело.

– Да знаю, что не мое… Но, может, я это… помочь могу?

Она посмотрела на меня как-то так – странно, длинно, будто это и не она вовсе. И тихо говорит, я еле услышал:

– Просто родаки у меня козлы.

– Родаки? – говорю. И стою, как дебил.

Тут она встала:

– Вот правильно папа говорит про ваш народ, что вы любого задолбаете. Всю душу вы… выймете…

Прибавила матюк и ушла. А я вначале не понял – какой это «наш народ»?

И потом, когда понял, даже не обиделся, а наоборот – смешно стало. Смешно и кисло. Потому что это правда – и про маму мою, и про бабушку Зосю Абрамовну, которая как прилипнет со своими историями, так и не сбежишь до ночи… И вот, оказывается, про меня тоже. И на кликуху я не обиделся, потому что давно привык: в какую школу ни попаду – быть мне Марком БарАновичем. Ничего умнее придумать не могут…

Но с Милявкой-Малявкой я все равно не разговаривал месяца полтора или два. Не уверен, что она заметила, но мне пофиг. Видно, не купили ей какой-нибудь стопицотый айфон или айпад, а я повелся.


3.


Потом пришла весна, и я загрустил. Я всегда смурной хожу, когда весна начнется. Чего-то эдакого хочется, потрясающего, хоть и знаешь, что все будет, как всегда, и даже еще… как это сказать… еще всегдее? Еще обыкновенней, в общем.

Вот когда мне было лет семь или восемь, когда я еще до педалей не доставал на большом велике, – тогда были походы, было Синее Озеро и был папа, который просто папа, а не Гена, Шура, Майк и так далее. Он и сейчас где-то есть, только не у меня. Они всегда с мамой ругались, но это я запомнил просто, как какие-нибудь сражения по истории. А то, как было ярко и свободно, и какое было холодное Синее Озеро, и как странно было бегать голышом, хоть ты уже не карапуз и в школу ходишь, и как чернели горы в сумерках, и как пахло чем-то щекотным, от чего горло твое само кричало, отдельно от тебя, – это я помню внутри, будто во мне все это было, как фильм в компьютере. Оно до сих пор во мне, только все больше гаснет, уходит куда-то, откуда его фиг достанешь…

Вот и сейчас. Все так ярко, зелено, солнце палит, как бешеное – а внутрь меня не попадает, будто там пыль не протирали сто лет. Хочется сбежать на край света, а в этом Регионске куда сбежишь? Он весь плоский, как стол – ни гор, ни ущелий, ни даже оврага какого-нибудь. Только в одном месте горка над рекой, невысокая, как прыщик, но хоть что-то. Конечно, там парк сделали с разным громким музоном, но если пройти чуть подальше – музона почти и не слышно. Там еще березки всякие растут, и трава по пояс, и если сильно постараться – можно внушить себе, что ты снова на Синем Озере.

Вот туда я и повадился сбегать. До уроков, после уроков и, честно говоря, во время уроков. Прикольно валяться там в траве, тупить вконтакте и думать, что ты пропал для мира, и никто тебя в этих зарослях не найдет. Или смотреть сквозь березки на реку и думать, что это Синее Озеро, и сейчас ты рванешь купаться голышом. Река илистая, заросшая, фиг выкупаешься, а голышом мне жутко хотелось побегать, но я так и не решился. Попалят еще, подумают, что извращенец…

В общем, эта горка стала чем-то вроде моего тайного места. Привык я к нему больше, чем к дому. (Дома-то у меня нет. Что это за дом, если на год-полтора?)

И представьте: каково же было мое удивление (так говорят в книжках, да?) … короче, представьте, что я почувствовал, когда увидел на той самой лужайке, в той самой траве… угадайте с трех раз – кого?

Майка? Борю Борсука?

Не-а. Милану Виндау собственной персоной!

Я вспугнул ее, как зайца, и она выпрыгнула из травы… ну, в смысле, лежала там и подхватилась, когда услышала мои шаги. Ту самую ложбинку облюбовала, что и я, ну надо же!

Кто из нас больше удивился – не знаю. Наверно, я. Или она.

– Опять шпионишь? – говорит мне.

Тут я обозлился.

– Это у тебя пунктик, да? – говорю. – Что за тобой все шпионят, и ты как пуп земли? Мания преследования называется, паранойя, – говорю. – Тебе санитаров надо. А это, между прочим, мое любимое место.

– Какое? То, где санитары?

– Очень смешно!.. Вот это, где мы стоим с тобой.

– Ты перепутал, – говорит. – Это мое любимое место. Я прихожу сюда побыть одна, так что вали отсюда, понял?

– Сама вали! Это я сюда прихожу побыть один. Уже давно!

– И я давно!

– Я давнее!

– Да я… целый месяц сюда хожу, понял?

– А я два!

– А я…

Тут мы замолчали.

Вдруг сделалось так, что сердиться ну никак не получается. Щеки наши сами собой сморщились, хоть это было совсем некстати. Первой не выдержала Милана; из меня тоже поперло, будто я перышко проглотил…

Секунда – и мы ржали, как психи. Мы ухохатывались, лопались, угорали, захлебывались смехом, как шипучкой, и не могли остановиться. Заразное оно, что ли?

– Нам точно санитаров… надо… обоим… – стонала Милана. Не мешало бы разобраться с «обоим», но я не мог, потому что это только девчонки могут что-то говорить, когда такой ржач.

– Охахаха… ха… – она с размаху плюхнулась в траву. Я сделал то же самое. В меня влез щекотный запах зелени, голубое небо заплясало сверху, и весь мир вдруг сделался цветным и гулким, как тогда, на берегу Синего, и был таким, пока последние смешинки не выпрыгнули из меня, и я не остался валяться в траве, как сдутый шарик…

«Рассветы и туманы… моря и океаны…» – подвывало где-то за деревьями. Рядом Милана дохихикивала свое.

– А чего это ты сюда ходишь? – спросила она сиплым, как у бомжа, голосом, когда высмеялась до конца.

– Как чего?

(Выяснилось, что у меня такой же голос.)

– Ну… на вас, мальчиков, не похоже вообще-то.

Я хотел просветить ее в том плане, что мальчики тоже люди, но понял, что не хватит сил – все на смех вышли. Сил осталось только на правду.

Поэтому я рассказал ей про Синее Озеро.

Никогда не думал, что Милана будет первой, кто об этом узнает. Она не перебивала меня, и я сквозь траву чувствовал, что она слушает, хоть видел только ее ногу в кроссовке.

– Там, наверно, капец как красиво, – сказала она, когда я замолчал. Голос у нее был странный, серьезный, и я даже приподнялся, чтобы посмотреть на нее. – Я была в горах, – продолжала она. – В Инсбруке, это Австрия, Альпы… и еще в Греции. Там просто охренеть. Но озеро горное никогда еще не видела, только на фотках… Так что, это место похоже вот на то, да?

– Нет, совсем не похоже.

– А…

Она хотела спросить – «а зачем тогда сюда ходишь?» Или – «зачем лапшу вешаешь про свое озеро?»

Но не спросила. А я не стал переспрашивать. Мы просто лежали в траве и думали – каждый про свое.

А потом одновременно встали и засобирались домой.

– Ну, я пойду, – сказала Милана, когда я открыл рот, чтобы сказать то же самое.

– Ага.

– Пока, что ли?

– Пока.

Она посмотрела на меня и вдруг снова засмеялась. Я хотел спросить – «что такое?» – и засмеялся сам. Нет, оно таки заразное!

Так мы и вышли оттуда – хихикая, как дурачки, и поглядывая друг на друга. И потом, когда каждый шел своей дорогой, я все равно оглядывался и видел, что Милана тоже оглядывается. И хихикает оттого, что я оглянулся. И сам хихикал от этого же…


4.


Вечером вконтакте была настоящая революция. Во-первых, она добавила меня в друзья (запрос так и висел с зимы), а во-вторых, настрочила целых девять штук сообщений:

– прив)))) супер музыка вот эта у тебя мне понравилась)) —

(это про Wanderlust by Nightwish из моих аудио)

– а сам любиш путешестовать??? —

– я так просто обожаю, была летом с мамой на Кубе, потом Гаити, Барбадос и всяких разных Карибах! —

– акул видела настоящих прямо в море! с корабля!!! —

– эгегей ты где) че не отвечаеш???? —

– вот смотри, это Куба прикинь там все на таких машинах ездят!!! —

(куча фоток – Милана на фоне ярких старинных машин, и тут же море, негры с улыбками до ушей и какая-то тетка, похожая на киношных престарелых красавиц. Наверно, ее мама)

– а это Гаити, прикинь я там магию вуду изучала!! —

(куча фоток, где она жрет кокос, танцует на корабле и шкерится в какой-то жуткой позе, размалеванная вся и в перьях)

– ты че там заснул чтоли)) —

– а расскажи еще про синее озеро) есть фото? Хочу туда!! —

Я до ночи строчил ей про озеро. Милана перестала отвечать где-то без пяти полночь, потом ушла в оффлайн – видно, надоело ей.

Как же быстро у них, у девчонок то есть, кончается любопытство… Какое-то время я еще тупил в монитор, потом дополз до кровати и уснул, как убитый, в такую неприличную для себя рань.

Вообще я не люблю спать до часу ночи: все равно раньше никто не приходит, а когда один ложишься – хреново засыпать. Пустота какая-то вокруг, и все дергаешься и ждешь их вместо того, чтобы дрыхнуть…

Утром я сразу полез вконтакт. Ага! «Милюсик пишет вам сообщение…»

Пишет, пишет, пишет, пишет… пишет… да что ж такое! Пишет все еще… обновлю-ка страницу… блин, еще пишет… пишет…

Пишет…

Уф. Ну наконец-то!

– прив))) —

Да блин! Что ж она писала-то все это время?!

– Привет-привет, – отвечаю ей. – А вчера вечером слиняла, надоело наверно?)))

– да не, просто папа спать потащил попрощаться не дал даже (—

Вот оно как. А у нас я маму спать тащу, если Майка дома нет.

– О, Марик, ты уже это…

В комнату заглянула мама, сонная вся, мятая, как салфетка. Это не потому, что ей плохо или еще что, просто она всегда такая, как проснется и не накрасится.

– Ты мой лифчик не видел?

– Видел. Погоди…

Я черканул Милане – «отойду, надо мамой заняться», – и говорю:

– На холодильнике был, так я его взял сюда, чтобы не потерялся совсем. На.

– Вот чего берешь без спросу? – загундосила мама, натягивая лифчик (я отвернулся). – Большой пацан уже. Что мне за вами, как за маленькими… И этот на целые сутки, блин, захреначил черт-те куда и думает, что я его теперь пущу домой… Черта лысого я его пущу!

– Пустишь, ма, куда денешься.

– А чего это?

– Потому что это его квартира.

– Во-первых, не его, а он ее снимает. Во-вторых… во-вторых – тебе в школу не пора?

Она до сих пор не выучила, что у меня вторая смена. Хотя мне ничего не стоило проспать и вторую.


5.


Вместо школы я побежал в То Место. И совсем не удивился, увидев там Милану.

– Опять шпионим? – крикнула она мне. Улыбается во все тридцать два, а глаза, как у кролика. От слез, что ли?

– Опять прогуливаем? – говорю ей, и улыбаюсь точно так же.

– Ага. Хошь лонгер?

– А как тебе продали? А, ну да, у тебя же папа…

– Ты что, он убьет, если узнает. Я по интернету заказываю, по его карточке, он и не в курсе.

– Ну ты аферистка…

– Хо! Фигня все это. Вот я когда на Кубе была, так машину угнала. Такую офигезную, типа ретро… ну, ты видел на фотках.

– Угна-а-ала?! И что?..

– И ничего. Она открытая, ну, без крыши. Я туда влезла – и… ррррррыыыыааааооу! – Милана взвыла, изображая мотор.

– И что тебе за это было?

– Ничего не было. Села и поехала, никто не видел. Проехала… не знаю, километра два, может… и все. Потом вылезла, и тютю! – она засмеялась, глядя на меня.

Глаза у нее были уже не такие красные.

– Ты что, водить умеешь?

– А то! Я и папин джип водила!

– А он об этом знал?

– Нууу… один раз знал, а другой раз нет. Это все фигня, – она снова засмеялась. – Я в детстве вообще как пацан была. По деревьям лазила, по заборам, и дралась так, что все просто стонали от меня вголос.

– А щас дерешься?

– Не, щас не это… Лонгера хошь?

– Давай.

Она открыла бутылку, дала мне, и я хлебнул. Обычный сок, только язык щипает.

– Щас меня родаки нагрузили, как кобылу ездовую. Это чтоб моя энергия в продуктивное русло шла, а то у меня темперамент чересчур дикий. Я холерик, – гордо сказала Милана, – а ты кто?

– Не знаю… Самый тормозной как называется?

– Да ну, не гони на себя! Флегматик или меланхолик… Слушай, а ты поэтому такой упырь по жизни?

– То есть?

– Ну, я так смотрю на тебя… не тусишь ни с кем почти. В классе, то есть… Или у тебя все друзяки не в школе?

– Да нет, – говорю. – Просто я в каждой школе долго не задерживаюсь. Нет смысла друзей заводить. Завел – и ты уже в другом городе. Вконтакте с ними висеть, что ли? Надоедает…

– Выгоняют все время? Ну, из школы? – уважительно спросила Милана.

– Да нет. Просто мама моя все время переезжает.

– Работа?

– Работа… только не у нее, а у мужиков. У моих новых пап, короче. Один ее бросает… или она его бросает – и нового заводит. Каждый на год-два, и все в разных городах. Хоть бы одним городом ограничилась. Так нет, у нее всегда междугородняя любовь…

И снова я сказал Милане то, что еще никому не говорил, и оно так легко рассказалось, будто мы с ней знакомы сто лет.

– А у меня родаки тоже дают прикурить, – сказала Милана, помолчав. – Не, вообще мы нормальная крепкая семья, просто мама не любит, когда папа с другими… ну, ты понял. А папа не любит, когда мама это не любит.

– Ты поэтому плачешь часто?

(Я почувствовал, что про это можно спросить, и оно прозвучало легко, как и про мою маму.)

– Ну… наверно. Просто они ругаются все время. И дерутся. Меня специально так нагрузили, чтобы я дома поменьше была. А я и так ненавижу там быть, с Шурочкой этой, которая вечно начинает охать, жалеть меня, когда их нет…

– Шурочка – это твоя сестра?

– Какая нахрен сестра! Домработница наша, полы моет. Вообще она супер, мы с ней подруги, только папа не любит, когда мы общаемся… Расскажи про своего папу!

– Про которого?

– Про настоящего, который самый первый. Про того, с которым вы на Синем Озере были. И про озеро еще расскажи! – она вытянулась в траве, приняв позу слушательницы сказок.

– Ладно…

Я уже давно рассказал ей все, что помнил, поэтому начал придумывать. И про озеро, и про настоящего папу. И про купание голышом тоже сказал – сначала ляпнул, а потом уже подумал, но было почти не стыдно.

– Вау! – сказала Милана. – Я никогда совсем голая не купалась. А что оно, прикольно?

– Просто супер, – говорю, – ветер тебя всего так обдувает, и кажется, что ты летишь, и свобода такая… ну, ты как совсем дикий.

– А на тебя же папа смотрит?..

– Ну и что. Он тоже голый.

Тут я замолчал, потому что получилось все-таки стыдно. Даже щеки разгорелись. И Милана тоже притихла, а потом ка-ак подхватится из травы:

– А давай тут голышом купаться!

– Где «тут»?

– Вот тут! В речке! Там заросли, не попалит никто!

– Ты что, – я покраснел еще больше. – Там нельзя купаться.

– Чего?

– Сама сказала – заросли, и дно грязное. Болото, короче. Помнишь, как Крокодил Гена купался и вылез, как негр?

– Не… а что за крокодил такой?

– Ты мультик про Крокодила Гену и Чебурашку не видела разве?

– Не… Я мультики уже сто лет не смотрю, только анимешки…

Мы помолчали.

Потом она встала, кряхтя, как старуха.

– Ладно. Мне как раз на японский пора.

– Ага, давай…

Я тоже хотел встать, но подумал – что мне делать, если встану? Жать ей руку? Она же не мальчик все-таки. Целоваться? Обниматься? Ну да, еще чего!

Так и не встал.

Милана потопталась немного и ушла.

– Эй, Милана! – вдруг крикнул я.

Вот взял и крикнул, а зачем – не знаю. Как-то само крикнулось.

– Чего? – отозвалась она.

А я еще не успел придумать, чего.

– Ты это… – я лихорадочно придумывал, что «это», и вдруг глаза наткнулись на спасительную бутылку. – Лонгер свой забыла!..

– Так принеси мне! Ты ж кавалер! – донеслось сквозь траву.

В другое время я показал бы ей «кавалера», но сейчас подхватился, как ужаленный, и рванул к ней. Она еще не успела далеко отойти.

– Мне не нравится имя Милана, – капризно скривилась она, когда я вручил ей бутылку. – Была я в том Милане. Ничего прикольного, одни бутики.

– А как тебе нравится?

– Мне нравится Барбадос, и еще Гавана. Жаль, нет такого имени – Гавана…

– А хочешь, я буду тебя так называть?

Она прищурилась.

– Прикольный ты. Было бы круто, но… не надо. Не поймут.

– Давай тогда придумаем, как тебя называть, – я снова уселся в траву. – Потому что это же неправильно, когда имя не нравится. Вот тебя в школе зовут Милашка, Милявка и тэ дэ… тебе как?

– Фээээ, – она скорчила рожу.

– Я тоже так думаю. А чего не возражаешь тогда?

– Ну… привыкли ведь уже. Это как галстук у мужиков: никому не нравится, давит, жмет, но все носят, потому что так надо.

– Тогда… какие варианты? Мила, Мела, Милота, Мелюз… это все фигня, правильно?

– Правильно.

– Тогда… тогда пойдем от противного. Лания, Ланья, Лана…

– Лана? Прикольно. Только как-то пресно, что ли.

– Тогда Ляна. Соленое, как Синее Озеро.

– А оно что, соленое?

– Ага. Я разве забыл сказать?

– Слушай, мне нравится… Ля-яна, – она просмаковала «я», как конфету. – Ну ты гений ваще!

– Ага… Только пусть это будет наше… ну, в смысле, твое тайное имя. Только для нас.

– Естессно. Что я, дура, что ли? Застебают. И ты тоже… при знакомых не говори мне «Ляна».

– По рукам. Пока, Ляна!.. А можно «Лянка»?

– Можно, если осторожно… Пока, Марик! Тебе, кстати, твое имя как?

– Мне как-то пофиг. Марик и Марик. Спасибо, что не Кошмарик.

– Ахахаха! – Милана (то есть теперь уже Лянка) рассмеялась, наморщив щеки.

А это, как я уже знал, заразно, и сопротивляться смысла нет.

Секунда – и мы снова ржали, как психи, выбираясь из травы. Заклятье, что ли, такое на нас – ржать, когда уходим отсюда?..


6.


Вечером, когда я отсидел свои два часа на толчке (чертов лонгер!), она написала мне:

– а давай летом мотанем на синее)) —

Блин. Как же мне в голову-то не пришло, что туда можно просто взять и приехать?

– Давай, – пишу, – а как?

– родаков попросим) что они откажут чтоли)) —

– Нуууу… Твои, может, и не откажут, а мои…

– да ну)) они же нас любят) главное бить все время в одну цель)) только надо все таки выяснить где это озеро) —

Да, итс прОблем, как говорит Майк. Потому что я так и не нашел Синее Озеро ни на одной карте. Помню только, что это вроде как в N-ской области, потому что мы тогда жили там, в N-ске. Я подозреваю, что это папа его так окрестил, а на самом деле оно как-то по-другому называется. Это круто, конечно, когда озеро имеет тайное имя, тем более что оно действительно синее, синЕе неба, но все-таки – как его найти? С папой связаться нельзя, мама следит за этим, как цербер. У нее спрашивать – дохлый номер. Я пробовал, но нарвался на обычное:

– Есть у меня чем голову забивать и без вашей этой хрени! Поперся туда с ребенком, будто ему разрешили! Чуть не повесилась тут…

Ничего больше от нее добиться было нельзя. Но Лянка сохраняла оптимизм:

– оки, будем долбить родаков в голову) авось и продолбим))) как я сегодня унитаз продолбила)) —

Так мы с ней и общались весь май и июнь, до самых каникул: приходили в Наше Место, валялись в траве и трепались обо всем на свете (кроме купания голышом – об этом мы больше не говорили никогда), и потом продолжали вконтакте – до полдвенадцатого, когда Лянку тащили спать. На скайп она отказалась перейти – «отец попалит и взбеленится», – а я не уточнял, чего это.

Встречались мы, прогуливая школу: почти каждый день попадался урок, который можно было профукать. Сегодня это был один предмет, завтра другой, послезавтра третий. Все остальное время у Лянки было забито под завязку. Родаки регулярно трезвонили ей, но она ставила на беззвучный, и потом перезванивала – «Чего? Я на физре!»

В классе мы делали вид, что ничего не изменилось: Лянка блистала, как и привыкла, а я торчал упырем в углу. Была бы у меня другая фамилия – меня, наверно, так и звали бы: Упырь. Я не ревновал к нашим мачо, которые состязались перед Лянкой, кто круче матюкнется, и не понимал, как это люди ревнуют. Все равно я ведь знал, что для Лянки я – это я, и она для меня – это она.

И ни от кого, кроме нас, это не зависит, кто бы чего ни сказал и ни сделал.


7.


Когда подоспели каникулы – стало ясно, что Лянкин проект «продолбить дырку» провалился. Моя и слышать не хотела ни о какой поездке – ни на озеро, ни в N-скую область, ни вообще куда угодно:

– Уродуюсь на двух работах – и будем бабки просирать, да? Эт папашины гены в тебе, он такой же был…

Папу она поминала только матом. Я еще в N-ске привык, и потом ждал, когда она и про новых пап начнет так говорить. Майку тоже, бывало, доставалось. Это был плохой признак, но я как-то не предполагал даже, как оно выйдет на этот раз.

…Ту ночь я запомнил на всю жизнь. Когда я ждал их, и не выдержал – уснул в час с чем-то, хоть и не люблю засыпать один, и потом проснулся от криков и грохота, и выбежал на кухню сонный, и увидел, как ненастоящее – будто я кино смотрю, или в чужое тело вселился, – увидел битую посуду кругом, и маму в крови, и сам заорал, как придурошный, и подбежал к ней, и когда уже понял, что она просто порезалась осколком, все равно продолжал орать, а она стала хватать вещи, пихать их в рюкзак, потом подхватила меня и потащила на улицу, а я упирался, как осел, и матюкал ее, а она меня…

Потом мы ночью, на вокзале, сидели возле вайфая, и она заставляла меня искать в сети квартиры и звонить, и сама тоже что-то там искала, ругаясь на планшет, на меня и на всю Вселенную. А у меня уже мозги распадались на атомы, и никто, естественно, не брал трубку, и я уже устал просить ее пойти домой…

– Черта лысого я к нему вернусь! – говорила она, цокая ногтями по планшету. Экран у нее весь в дырочках, потому что ногти длинные, как у гризли, и с узорами. Нэйл-арт.

Конечно, мы ничего не нашли, и конечно, вернулись. У нас так и было открыто, и Майк все еще где-то бродил. Мне уже совсем все равно было, такой полный абсолютный пофиг на все, и я завалился спать, и не слышал, чего там она творила в нашей реальности, потому что сразу провалился в другую, тоже душную и мутную, как болото, и проторчал в ней целую вечность, миллиард с половиной лет, пока не проснулся от яркого света.

День. Полдвенадцатого.

Я подхватился, как зомби, и успел почистить зубы, пока вспомнил, что в школу уже не надо.

Мама спала на диване, как на вокзале, не постелила даже. Майка не было. В холодильнике – космическая пустота. Вакуум. И в голове у меня такая же.

Выпотрошив мамину сумку, я добыл пару купюр на еду и выметнулся нафиг. По дороге соображал, что было на самом деле, а что приснилось, и решил, что чертяка с глянцевой плешью, похожий на моих пап – то ли на Гену, то ли на Майка, то ли на всех вместе, – все-таки ненастоящий. Вместо рогов у него были антенны, так что это скорее был пришелец, а не черт, но… куда это я еду, интересно?

Оказалось, что в Наше Место.

Рука сама потянулась позвонить Лянке, но мобилка потухла, выработалась за ночь. Купив в киоске всякой хрени с йогуртом (он типа полезный, забьет все ГМО), я полез в заросли.

Лянка сидела там. Глаза у нее были опять, как у кролика, и она не улыбалась.

– Чего повыключался везде? – буркнула она вместо приветствия. – Тут «абонент недоступен», и там тоже, и вконтакте…

– Изфифи, – сказал я, работая челюстями. – Фовс-мафов.

– Чегооо?..

– ЧеФе. Фовс-мафовные обфояфельсфа…

Тут она все-таки улыбнулась.

И я тоже ей улыбнулся. А это в моем положении было смертельно опасно. Лянка то ли всхлипнула, то ли хихикнула, и я почувствовал, как щеки мои морщатся гармошкой, сам по себе растягивается рот, и оттуда прет смеховое цунами…

– Ффффррр! – рот мой фыркнул, как лошадиный, и из него брызнул во все стороны фонтан из хот-дога с йогуртом. Лянка еле успела отскочить.

– Ахахахаха! – то ли смеялась, то ли плакала она. Я поддавал жару, выхихикивая остатки фонтана, и в промежутках пытался вытереть рот рукавом, отчего Лянка ржала еще громче.

– Ой-ей-ей-еооой! – она повалилась в траву. Я немедленно рухнул туда же, к ней. – Оооой… Фффух! Ну что ты за человек, Марик? Марик-Кошмарик…

– Почему Кошмарик, а не, скажем, Комарик? – спросил я, когда смог говорить.

– Почему-почему… Для Комарика у тебя нос короткий, – она дернула меня за нос.

Я инстинктивно пихнул ее. Она – меня…

Уже целый миллиард лет я ни с кем не возился так – по-щенячьи, вперемешку со смехом, мошкарой и небом, таким синим, будто оно решило стать нашим озером. Мы пихались, боролись, и потом я все-таки поддался Лянке и дал ей повалить и оседлать меня, как добычу.

– Сдаешься? – вопила она, вцепившись мне в плечи, и дырявила меня своими глазами, красными и дикими, как у кошки.

Потом мы лежали рядом и молча смотрели, как ползут по небу облака, похожие на сладкую вату, которой я отравился год назад…

– Давай рассказывай, – вдруг сказала Лянка.

– Сначала ты, – говорю я.

– Почему это?

– Ну… ты первая сюда пришла.

Странно, но этот аргумент подействовал.

– В общем… – начала Лянка.

Когда она закончила, я молчал какое-то время, потому что мне никто еще не рассказывал таких вещей, и я не знал, что говорят в этих случаях.

Поэтому я просто матюкнулся как следует. Вообще я не матерюсь почти, и Лянка тоже, но иногда бывает, что слова кончаются, и остаются только матюги.

– …! – сказала Лянка, когда выслушала про мою маму и про ночь на вокзале.

– ……! – добавил я.

Мы переглянулись и рассмеялись. Как-то невесело это у нас вышло, не заразно.

– И что, мама тебя в Египет тащит? – спросил я.

– Ага. Мне этот Египет остохренел знаешь как? Она там с мужиками тусит, а я валяюсь, как мебель, в шезлонге. И не пойдешь никуда – везде эти отели, и заборы, и сплошной бетон. Наше озеро ей нафиг не надо. А папа… ну, ты уже все понял. Обещали замять без полиции…

– Угу. А мы теперь не знаю, как будем. Мы же на Майковой квартире щас. Вернется он, и…

– Слушай! – Лянка пихнула меня.

– Чего пихаешься?

– Ничего. А давай убежим!

– Давай! – сразу сказал я. – А куда?

– Тупой, что ль? А, ты же не выспался… извини. На Синее Озеро, конечно!

– То есть как убежим? – начал вдумываться я.

– А вот так. С умом, конечно, чтоб не нашли.

– Найдут!

– Найдут – не убьют. А не найдут – наше счастье. Сколько можно на них свою жизнь гробить? Лучшие годы пропадают!

– Ну… сбежим, и что потом?

– Потом вернемся. На озере побываем и вернемся… Надо им дать от нас отдохнуть. А то что-то мы их сильно напрягаем, тебе не кажется?

– Не без того, конечно…

Я умолк, потому что Лянкина идея вдруг проникла мне куда-то в печенки и начала там щекотать, и мне это с каждой секундой нравилось все больше.

На другой чаше весов была мама, спящая на незастеленном диване. Но…

– А где бабки брать? И передвигаться как?

– Автостопом. А бабки сворую у своих. Все равно на меня пойдут, так уж лучше на то, что мне в радость, а не на хрень всякую. Вакаримасссц! – скривилась она. (Это было то ли по-арабски, то ли по-японски.) – Ну? По рукам, Кошмарик?

– По рукам! – решился я.

Лянкины глаза сверкали, будто она снова решила угнать машину. Она протянула мне руку, и я впервые пожал ее.


8.


Главной проблемой нашего побега было то, что мы понятия не имели, куда бежать.

– Ничего, – уверенно говорила Лянка, будто сбегала из дому каждую неделю, по выходным. – Для начала в N-скую область и в сам N-ск. Может, батю своего разыщешь… А там – не может быть, чтобы никто не знал.

Разыскать моего батю было еще трудней, чем озеро, потому что его не было в соцсетях. Я перерыл весь ВК, ФБ, прошерстил Одноклассники – нифига. И у мамы не нашел никаких контактов. Ноль. Нет человека, и все. Я бы и сам в это поверил, если бы не существовал на свете.

– И как мы доберемся до N-ска? Семьсот километров, между прочим…

– Ой, я тебя умоляю! В наше-то время… На блаблакар зашел, забронировал поездку – и готово. За три-четыре дня обернемся, еще жалеть будем, что так быстро.

Лянка светилась уверенностью, которая хошь-не хошь, а передавалась мне. Вообще она головастая оказалась, идеи из нее так и перли – одна заковыристей другой. В нашем тандеме она работала двигателем, а я тормозом, системой охлаждения и ГАИ в одном лице. Мне удалось убедить ее, что спешить некуда, лучше как следует все продумать.

Финальная версия проекта «Побег из курятника» выглядела так:

1. Оставляем записки родакам – типа «извини, мама, атмосфера в доме стала немного напрягать, так что надо снять стресс, и я поехал к другу на море, скоро вернусь, все будет ок, не волнуйся, не звони мне, я уже взрослый, твой Петя». Ну, то есть Марик.

(«Нафиг нам лишние мелодрамы» – сказала Лянка. – «Напишем, как есть, без всех этих соплей. Пусть их совесть помучает. Заодно и со следа собьем»)

2. В записках не упоминаем друг друга. И вообще – ни намека на то, что мы вместе.

(«Родаки наши незнакомы и не побегут докладывать друг дружке. Максимум, когда они узнают, что мы учесали в один день – это когда понесут заявления в полицию. А мы к тому времени, может, уже дома будем»)

3. Создаем фейковые аккаунты вконтакте – типа наши друзья. Придуманные.

(«Никого реально не надо впутывать. Люди – народ ненадежный. Ну, кроме нас, конечно»)

4. Сочиняем переписку вроде «О, привет! Ну че, ты реально ко мне едешь? А родаки отпустят?» (ну, и т.п.)

(«Фейк должен быть реалистичным. Ежу понятно, что наша с тобой афера – это афера, и выглядит она подозрительно, откуда ни глянь»)

5. В компах оставляем открытыми диалоги вконтакте…

(«пусть радуются, что они такие гениальные шпионы»)

6. …предварительно удалив нашу с Лянкой переписку.

(«Ничего, мы ее текстовым файлом сохраним и закопаем поглубже»)

7. Лянка ворует одну из папиных кредиток, которая валяется в секретере, и ее никто не замечает.

(«Пин я не знаю, но это фигня, будем в сети покупать все, там пин не нужен»)

8. Ну, и немного налички тоже не помешает.

(Я предложил спаковать все капиталы в потайной карман рюкзака, чтобы никто не залез. Не возить же их, блин, в лифчике, как моя мама. Как рассказал Лянке – так та просто сползла со стула.)

9. Маршрут побега: Регионск – Новопанск – Старожильск – Нехлебов – N-ск – Синее Озеро.

10. Для перестраховки надо бы изменить внешность.

– А как ее изменить? – говорю. – Что мне, краситься, что ли? Или бороду нацепить?

– Ладно, это я так, – сразу отступила Лянка. – На всякий пожарный, если офигеют и сразу к ментам побегут.

Мы сидели у меня дома. Мама кисла на работе, Майк вообще стал виртуальным явлением (я подозревал, что он где-то снимает другую хату). Вероятность попалиться – один из тысячи. Все вещи собраны, их список многократно обсужден, утвержден и переутвержден. В общем, ничего не мешало отправиться в путь, но…

Куда спешить, говорил я себе. Все равно водитель, нанятый на блаблакаре, поймает нас на другом конце города аж через два часа…

– Вообще это мысль, – сказал я. Просто, чтобы что-то сказать. – Насчет изменить внешность. Вот только как?

– Может, подстричься тебе?

– Ну да! И в парикмахерской жирный след оставить…

И тут я увидел ее. Майкову электробритву, шикарную такую, с логотипом.

– Стоп. А что, если…

Я подошел к зеркалу. По правде говоря, мне поднадоели мои лохмы, которые вечно лезли в глаза (не носить же обруч, как девчонке?).

– Вау! – всплеснула руками Лянка.

– Ага. Тут насадка есть… Ну что, женщина, сбрить мне все нафиг под девять мэмэ?

– Давай, мужчина! – восторженно пискнула женщина.

Холодея, я включил адскую машинку, надеясь, что она не заряжена или сломалась… но нет, зажужжала, зараза. Таак… где тут эта насадка? Кажись, вот она…


Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу
Черти лысые. Повесть

Подняться наверх