Читать книгу Раскаты - Артем Приморский - Страница 4

Поздним вечером, когда маленькая редакция «Белой ночи» готовилась к закрытию, усталый и голодный Марков вошел в кабинет редактора:

– Товарищ Гаврилов!

– Ты мне эти шутки брось! – недовольно ответил тот. – По домам давно пора, а ты…

– Виноват, Марк Олегович – заработался, – Марков положил ему на стол печатные листки. Редактор придвинул их к себе, посмотрел на парня:

– Что это?

Репортер сел перед ним – самодовольная улыбка заиграла на его небритом лице.

– Восьмое чудо света! – начал он. – Сегодня, примерно в половине пятого вечера, из окна номера-люкс «Астории» выпала неизвестная девица. Она приземлилась в руки известному хирургу Арцыбашеву, а он (кто бы сомневался?) погрузил девицу в машину и увез в неизвестном направлении. Итак, кто же такая эта девица? И что собирается делать с ней великий питерский эскулап?

– Давай ближе к делу, Антон – не в театре, – сказал Гаврилов, не любивший позерства.

– А вот я в статье все расписал, Марк Олегович, – скромнее ответил Марков. – Странное дело происходит. Администратор гостиницы отрицает какой-либо несчастный случай, и никакой девицы он знать не знает. Но я поговорил с простыми работягами – коридорным и портье, и выяснил несколько интересных подробностей.

– Ну? – поторапливал Гаврилов. На часах было пятнадцать минут десятого, а закрыться редакция должна была еще в половине девятого.

– Эта девица искала некоего господина Самсонова…

– Подожди-ка, – редактор призадумался. – Это тот, который цирками занимается?

– Он самый. Оказывается, незадолго до прихода девицы он снял верхний номер, и с ним была некая женщина. Понимаете, Марк Олегович? Сначала приходит Самсонов с дамой, потом эта…

– Да понял я, – раздраженно ответил Гаврилов. – Дальше что?

– Я навел справки о Самсонове. Совсем несложно, учитывая его известность. Несколько лет назад он переманил к себе одну молодую гимнастку… – Марков заговорщицки подмигнул. – А недавно взял под крыло еще одну девушку – но уже дрессировщицу. Вот она-то и была спутницей Самсонова в «Астории»!

– Интересно…

– Полагаю, Самсонов развлекался с гимнасткой, пока не надоело, а потом нашел себе другую любовницу.

– А что за гимнастка?

– В статье и про это есть, – ответил Марков. – Она так называемая принцесса цирка, госпожа Эльза.

– Ясно. Арцыбашев тут причем?

– Ну как, причем… – парень неловко улыбнулся. – Притом. У него, по слухам, интрижка с какой-то балериной из Мариинки. А тут циркачка. Разве они не могут быть одного теста?

– Хочешь сказать, что Эльза могла оказаться любовницей и Самсонова, и Арцыбашева? – предположил Гаврилов.

– А как иначе он оказался поблизости? Призрачный любовный треугольник.

– Интересная история. Громкая, – редактор довольно кивнул. – В номер я ее не пущу.

– Почему? – Марков, едва удержавшись на стуле, непонимающе посмотрел на начальника. – Марк Олегович…

– Что значит «почему»? Ты сбрендил, Антон?! – сердито воскликнул Гаврилов. – Арцыбашев – друг нашего градоначальника, генерал-губернатора Мамонова, военного прокурора, полицмейстера и еще целой кучи очень влиятельных людей! А Самсонов… Ты знаешь, что он давал представление для семьи Его Императорского Величества в Царском селе? Императрица тепло отозвалась о нем. Нет, Антон, так не пойдет.

– Да как же… – растерянно сказал Марков. – Я столько времени потратил на расследование, раскапывал…

– И потому я говорю «нет». Твое «расследование», по большей части – просто собрание слухов и домыслов. Не хватало, чтобы из-за них газету закрыли, даже если они правдивые.

– Ясно, – мрачно блеснув глазами, сказал Марков. Он забрал листки и вышел из кабинета. Вернувшись в маленькую прокуренную комнатушку, в которой он печатал статьи на старой машинке за расшатанным столом, открыл окно и закурил папиросу.

– Отказал? – спросил коллега, с которым репортер делил комнату.

– Отказал, сука трусливая… – не докурив, Марков швырнул папиросу в нарастающую темноту сумерек. – Столько труда псу под хвост…

– А я тебе говорил, что не согласится. Ладно, я пойду. Закроешь кабинет?

– Скатертью дорога.

Марков вернулся к своему столу. Его детище – полдесятка набранных мелким шрифтом листков, лежало перед ним в полном недоумении и растерянности. Марков сокрушенным взглядом смотрел на статью – как он торопился, набирая текст с грубейшими опечатками; как он постоянно поглядывал на время, стремясь обогнать его; подгонял пальцы и мозг работать быстрее…

– Громкие имена… Да ведь к ним люди тянутся, как мухи на сладкое! – схватив листки, парень перегнул их пополам и спрятал во внутренний карман пиджака. – Нет уж, Марк Олегович, выкуси! В лепешку расшибусь, но статью напечатаю!

– Антон! – позвал за дверью голос редактора. – Мы уходим!

– Сейчас, – парень схватил латаное пальто и латаный картуз, выскочил из кабинета.

Оделся он уже на улице. Пройдя пару десятков шагов под светом фонарей, выкурив еще одну папироску, «для остроты ума» (как говорил он сам), репортер помахал первому попавшемуся извозчику:

– Вези меня, отец, легко и быстро. Дорогу покажу.

2

Дорога Маркова оканчивалась в далеком, окраинном рабочем квартале. Пролетка остановилась перед широким кряжистым домом – старожилом, по меркам многих других питерских домов. Марков расплатился и завернул за угол. Здесь был спуск в подвал, над которым висела большая синяя вывеска с желтыми буквами: «Пивная Журавль».

Улыбаясь, Марков снял картуз и расстегнул пальто. Каждый раз, оказываясь в этом тускло освещенном зале со сводчатым потолком, слушая вечно бодрствующий гомон посетителей, им овладевала беззаботная радость. Придя сюда впервые, будучи еще студентом, он был поражен: что бы ни творилось снаружи – война, ураган или наводнение – здесь всегда царила атмосфера легкомысленного веселья.

Марков пошел по залу, пробираясь через многочисленные столы к стойке. Он знал, что ему нужно. Для начала – бокал холодного светлого пива. Получив его, Марков сделал несколько медленных глотков, одновременно с этим окинув посетителей в зале. Их было много, и большую часть из них он знал. В самом дальнем углу, возле газового рожка, в неизменном белом костюме сидит писатель и влиятельный эсер, один из руководителей партийной ячейки в городе, Иван Алексеевич Ильин.

С Ильиным, как и с большинством своих приятелей, Марков сошелся случайно. Но тот, при всем дружеском общении, не подходил под описание обычного приятеля. Это был скорее наставник, старше и по возрасту, и по пережитому опыту. Марков сделал для него несколько печатных услуг, а Ильин, в свою очередь, познакомил парня с несколькими газетчиками, у которых можно было без всяких проблем выпросить «халтурку». Именно их выискивал Марков.

Из числа таковых, ближе всего к нему сидела шумная и веселая компания. Журов – репортер из «Хроник Петербурга», Волчков – сатирик-фельетонист и актер на полставки, и Филев – литературный критик, добившийся пока совсем небольшой известности.

– Здравствуйте, господа! – Марков подсел между Журовым и Филевым.

– Антон! – Журов кивнул. – Давно не виделись! С прошлой недели?

– Два дня всего, – уточнил Филев.

– А сколько сейчас? – спросил Волчков. – А то мне завтра в театр, Фонвизина играть.

– Успеется твой Фонвизин! – Журов сытно рыгнул. Его красное лицо лоснилось от пота – похоже, он уже перепивал.

– Я к вам пожаловал, между прочим… – стал объяснять Марков, но Филев его прервал:

– Стой. Тебе нужен заказ на интервью у Макалина?

– Это кто?

– Резчик по дереву, делает разные… да не важно! – Филев глотнул из своего бокала и продолжил. – Для альманаха не хватает двух статей по русскому народному искусству. Нужен Евланцев, который музыкальные инструменты делает, и Макалин. Евланцева уже взяли, так что остается Макалин.

– Сколько? – спросил Волчков.

– Пятнадцать.

– Я беру.

– Ты не журналист, а артист-недоучка, – возразил Филев. – Мне нужен журналист! Чтобы накидал вопросы – так и так, мол, сколько лет занимаетесь? Где научились?

Журов громко засмеялся:

– Ох, Филев, душа моя! Кому твои народные рукомельцы нужны? Чашки-ложки вырезать любой деревенский дед умеет. Езжай в слободу и спроси, коль не веришь.

Филев насупился – выпад Журова сильно задел его.

Поняв, что компания сидит давно и расслабилась очень сильно, Марков не стал осторожничать и рубанул прямо:

– У меня статья есть, про самоубийцу!

Волчков с пьяным недоумением посмотрел на него:

– Простите? Чью, говорите, убийцу?

– Самоубийцу! – повторил Марков громче. – Статья совсем свежая, сегодняшняя, но мой редактор взять ее отказался.

– Почему? – спросил Журов.

– Имена в ней громкие. Бывшая любовница Самсонова выбросилась из «Астории».

– Самсонов, который… – Волчков неуверенно взмахнул рукой и щелкнул языком, имитируя звук кнута. – Цирковой начальник?

– Директор, – поправил Филев. – Всероссийско известный, между прочим.

– И еще, там замешан Арцыбашев, – добавил Марков. – Всеевропейско известный.

– Каким боком? – спросил Журов.

Марков достал статью, разгладил и положил на замызганный стол:

– Читайте сами.

Компания замолчала, углубившись в чтение.

– Понятно, – сказал Журов. Он закончил быстрее всех. – Полагаешь, что эта циркачка – любовница и Самсонова, и Арцыбашева? Хитро.

– Настолько, что даже иск о клевете не припаять, – добавил Филев. – Написано так туманно, вскользь.

– А главное, вполне может быть правдой, – закончил Журов.

– С чего вдруг? – спросил Волчков. Он почти ничего не понял из статьи.

– Голубчик, если вы станете вникать в цирковое дело, то первое, что узнаете – нет никого похотливее Самсонова, – объяснил Журов. Марков, начинающий хмелеть, наградил его благодарным кивком. – У него просто безумная страсть к женщинам. Он дурит молодых и наивных девочек, обещая им славу и деньги; и пока их глупенькие головки витают в облаках, он обгладывает мягкое мясцо с их нежных косточек. А когда остается один скелет, избавляется от старой пассии и ищет новую.

– Может, мне так же сделать? Пойти в цирк начальником? – мечтательно спросил Волчков. – А то в театре скучно – актрисы все заняты или замужем. То ли дело цирк? Молодые артистки, музыка, овации…

– …а еще вонь от нечищеных клеток и вечная дорога по России-матушке, – добавил Журов.

– Я рад, что вы впечатлены, господа, – вставил Марков, – но хочу напомнить вам, что мой редактор запретил ее печатать.

– Твой редактор – не мой редактор, – ответил Журов. – Он печатает все, что я приношу.

– Знаешь, а ведь и мне в альманах нужно что-то особое, – вмешался Филев. – Места для октября еще свободны, так что я могу поместить эту статейку у себя.

– Замечательно, – от радости Марков осушил свой бокал до дна и закурил. – Учитывая, как долго я корпел над ней, как много сил приложил, распутывая клубок истории, предлагаю вам за нее тридцатку.

– Очень смешно, – сказал Журов. Филев вяло похлопал и добавил:

– Присоединяюсь.

– Ну, господа, – смущенно улыбаясь, сказал Марков. – Вы же сами оценили труд и стиль…

– Стиль дрянной, бульварный, – проговорил Филев. – Десять, и не больше.

– Ох, – Марков взял листки и собрался встать, как вдруг Журов подал голос:

– Пятнадцать.

– Пятнадцать? – удивленно выдавил Филев. – Ты с ума сошел?

– Почему же? Просто напился, – Журов широко улыбнулся, но выглядел вполне серьезным. – Она тебе понравилась, Филев? Вижу по глазам, что понравилась. Не бойся – ее сначала в моих «Хрониках» отпечатают, а потом я продам ее тебе в альманах. За двадцать пять.

– Ты с ума сошел!.. – зашептал Филев. – Точно, сумасшедший…

– И ты ее купишь, как миленький, – продолжая улыбаться, сказал Журов. – Как бы ты сейчас не кривлялся – я вижу, ты ее купишь…

– Антон, я дам тридцать, – обратился Филев к Маркову. – Давай сюда статью.

Глаза Маркова блеснули от радости – ровно столько, сколько хотел выручить! Он уже отдал было листки в руки Филеву, но вдруг остановился:

– Подожди.

– Что такое?! – Филев почти взвыл от нетерпения. – Больше не дам! Никто не даст!

– Да дело не в этом. Твой альманах когда выходит?

– В конце декабря, а что?

Марков положил статью перед Журовым:

– Пятнадцать, здесь и сейчас. Можешь даже имя свое поставить, мне плевать.

– Без проблем, – Журов полез за бумажником.

– Что?! – вскричал Филев. – Почему?!

– Статья должна выйти завтра, а не в декабре, – пояснил Марков. – Понимаешь, Филев? Это горячий материал, и его должны читать сейчас, а не в конце года.

– Вот! Сразу видно – наш человек, – Журов передал деньги и пожал Маркову руку. – Знает, о чем говорит.

Парень спрятал помятые свежезаработанные купюры в карман и пошел к стойке, заказать еще два бокала. Когда он вернулся к столу, Журова уже не было.

– Отсыпаться ушел, – сказал Волчков. – Завтра с утра хочет в редакцию зайти с твоей статьей. Да и мне уже пора, наверное… Фонвизин ждать не будет, чтоб он сдох…

Волчков неспешно поднялся и, аккуратно переставляя нетрезвые ноги, направился к выходу.

– Дурак ты, Антон, – обиженно проговорил Филев. Вместо ответа Марков придвинул ему один из бокалов.

Марков покинул пивную только под утро. Пьяно шатаясь, дошел до соседнего дома. В нем, на последнем этаже, он за сущие гроши снимал жилье – крохотную грязную комнатку.

– Надо было все-таки Филеву статью продать… – прямо в одежде, не разуваясь, парень рухнул на кровать. Та жалобно скрипнула, словно попросила обращаться с ней аккуратнее. – Надо было… полтинник просить…

Скинув стоптанные ботинки, Марков перевернулся на бок и немедленно заснул.

Тем же утром хмурый и совершенно невыспавшийся Журов вошел в редакцию «Хроник Петербурга».

– Вот, – он кинул перед редактором измятую пачку листов. – Накидал вам материал на сегодняшний выпуск. Пойду теперь домой, спать. До вечера не ждите…

3

В самый близкий и тесный круг общения Маслова, помимо его любовниц, собственной жены с детьми, младшего брата и овдовевшего отца, входил Семен Викторович Камский – бывший однокурсник, перешедший во время учебы на факультет юриспруденции, окончивший его с отличием и ныне работающий в престижной и крупной адвокатской конторе. Масловы и Камские сплелись между собой тесными семейными узами – жена Маслова приходилась Семену Викторовичу родной сестрой; его вторая сестра, помолвленная с братом Маслова, терпеливо дожидалась, когда тот вместе со Второй эскадрой вернется с войны.

Между Масловыми и Камскими завелась давняя традиция – раз в неделю, поочередно, приходить друг к другу в гости на семейный ужин. Проводить ужин в этот раз досталось Масловым. К этому небольшому, но все-таки очень важному событию готовились очень старательно – в комнатах провели тщательную уборку, отмыли и отчистили весь хрусталь и серебро; а повару, готовившему изысканные блюда, выписали двух помощников из злосчастной «Астории».

Камский и его супруга прибыли на полчаса раньше положенного – мужчинам, как и женщинам, хотелось поговорить о своих, интересных только им самим делах. Но когда объявили к ужину, семейства бросили разрозненные разговоры, чинно и скромно прошли в столовую, занимая положенные им места.

Отец Маслова, Геннадий Кириллович, сел во главе стола. Справа и слева от него устроились сын и его друг – два старых, хитрых приятеля. Жены сели друг с дружкой, словно сестры; а дети Маслова (Камские жили пока бездетно) спрятались в дальнем конце стола, вместе с сестрой Камского.

Первые полчаса хозяева и гости провели в молчаливом поедании блюд. Когда их желудки стали заполняться, а дети начали капризничать, Маслов повелел вынести десерты и заодно увести близнецов в детскую. Услышав про десерт, дети мгновенно затихли. Прислуга поднесла каждому по бокалу тирамису.

– Невероятно! – покачав головой, сказала жена Камского. – Такое же воздушное, как в «Астории»!

– Вот только в «Астории» они жадничают со сливками, Евгения Афанасьевна, – вежливо улыбаясь, ответил Маслов. – Наш повар готовит исключительно для нас, и никогда не жалеет ингредиентов.

– Хочу сказать, друг мой, – отпив шампанского, заметил Камский, – твой ужин прошел на славу. Я даже не знаю, чем ответить тебе в следующий раз.

– Спроси, что полегче, – предложил Маслов.

За столом прокатился сдержанный смех. Маслов, излучая в этот вечер само очарование, был в отличном настроении духа – ужин и впрямь удался лучше, чем он ожидал! Правда, пара мелочей его подпортили – немного переохлажденное шампанское и скучное лицо сестры Камского, которое за весь вечер не озарилось улыбкой. Последнюю оплошность он решил исправить.

– Господа и дамы, – Маслов поднялся и обвел всех особым, торжественным взглядом. – Я хочу предложить тост.

– Браво! – жена Камского захлопала в ладоши, но под взглядом мужа сразу притихла и поскромнела.

– Мы находимся здесь, в Санкт-Петербурге, – продолжил Маслов. – Мы радуемся жизни, но не стоит забывать, что на другом конце нашей необъятной империи кипит война. Не стоит забывать, как героически обороняется Порт-Артур; не стоит забывать, что ему на помощь идет Вторая Тихоокеанская эскадра, под командой блистательного вице-адмирала Рожественского. Не стоит забывать о моем брате, добровольно вызвавшемся на эскадру судовым врачом. Не стоит забывать об избраннице его сердца, – при этих словах глаза сестры Камского заблестели. Все посмотрели на нее, как на героиню. – Не стоит забывать, что мощь святого русского оружия всегда побеждала врага, каким бы грозным и сильным тот не казался. Армия и флот – незыблемые опоры нашего могущества, которые из века в век испытывались на прочность штыками, ятаганами, пушками; но каждый раз двуглавый орел ломал и корежил вражеское оружие. Доблесть наших знаменосцев – Ушакова, Нахимова, Суворова, Кутузова – приносила нам победу и мир. Я хочу выпить за всех, кто сейчас, обливаясь кровью и потом, двигает нашу суровую и беспощадную военную машину – вперед, к победе! Я верю – Андреевский флаг взвеется над Тихим океаном, а красный дракон забьется в ужасе и страхе перед нашей мощью! За мир и счастье!

– За мир и счастье! – подхватили все, и опустошили бокалы.

– Великие слова – мир и счастье, – негромко заговорил отец Маслова. – Дожить бы нам до этого момента…

– Мы никуда не денемся, Геннадий Кириллович, – уверенно сказал Камский.

– Отец боится, что не увидит младшего сына, – пояснил Маслов. – Я волнуюсь не меньше. Владимир – хороший врач, и после войны у него будет хорошая работа.

– Лишь бы он остался цел и невредим, – Геннадий Кириллович скромно перекрестился. – Каждое утро я встаю, и сразу к иконам. Я молюсь, чтобы Володя вернулся к нам, чтобы не сгинул в морской пучине, как многие до него.

– Моя сестра тоже молится, – сказал Камский. – Каждую неделю она отправляется в храм. Она носит кольцо твоего брата, Петр Геннадьевич, не снимая.

Мужчины посмотрели на сестру Камского. Та, утирая редкие слезы, шепталась о чем-то с близнецами.

– Она сказала мне, что если он разлюбит или не вернется, то она уйдет в монастырь, – добавил Камский.

– Да, вот она, любовь до гроба… – задумчиво проговорил Геннадий Кириллович. – Но что мы все о мрачном? У нас ведь ужин, а не поминки.

– Согласен. Поминать заранее – плохая примета, – сказал Маслов.

– Тогда давайте к другому. Петр Геннадьевич, – Камский откинулся на стул. По тону его голоса Маслов понял, что тема будет щекотливая. – Ты читал последние газеты?

– Смотря какие. А что?

– «Хроники Петербурга», за вчерашнее число, напечатали очень интересную статью про твоего начальника.

– Арцыбашев мне не начальник, – задетый за живое, прохладным тоном подметил Маслов. – Он хирург, а я его ассистент.

– Так ассистент или младший хирург? – уточнил Камский.

– Не имеет значения. Что за статья? – спросил Маслов.

– Про девушку, которая якобы выбросилась из «Астории». Решила покончить с жизнью, на почве предательской любви.

– О боже! – Зинаида, ничего не знавшая, тревожно посмотрела на Камского. – Она жива?

– Да, Петр, она жива? – переспросил он у Маслова. Тот посмотрел в глаза друга – не понять. То ли действительно интересуется, то ли откровенно издевается.

– Петя? – Зинаида обратилась к мужу.

– Не знаю, – неохотно ответил он. – Арцыбашев уехал обедать в «Асторию», минут через сорок вернулся с какой-то девушкой. По виду – голь бездомная, будто с улицы подобрали; но Арцыбашев… Я его еще никогда таким взбудораженным не видел. Под вечер какие-то газетчики налетели с расспросами – едва отбились от них. Я сам ничего не понимал, а Арцыбашев был занят с ней. Потом пожаловал Яковлев.

– Помощник полицмейстера? – уточнил Геннадий Кириллович. Маслов кивнул.

– А что, он теперь вместо всяких дознавателей приезжает? – спросила жена Камского.

– Не знаю, Евгения Афанасьевна, куда он и к кому приезжает, но Арцыбашева навестить не поленился, – важно сказал Маслов. – Они заперлись в кабинете, но говорили совсем недолго. Предвидя ваши вопросы, скажу – не знаю, о чем именно.

– Наверное, о том же, о чем весь Петербург говорит, – пояснил Камский. – Госпожа Эльза, гимнастка из цирка Самсонова, по совместительству его возможная любовница, лежит в клинике Арцыбашева. Он уже лечил одну представительницу художественной деятельности, и все знают, чем это закончилось.

– Ничем, – твердо сказал Маслов. – Мелкая интрижка не в счет. А эта циркачка тем более…

– Так она жива или нет, Петя? – взволнованно спросила Зинаида.

– Тебе ли не все равно… – недовольно пробормотал Маслов, и громко добавил: – Жива, если это состояние можно назвать жизнью.

– То есть?

– В коме, – пояснил он. – Не знаю, каким чудом, но Арцыбашев вытащил ее с того света. А она возьми – и в кому! – Маслов наполнил бокал шампанским и моментально выпил до дна. – Уснула, грубо говоря, очень крепким сном. Вот и вся история.

– Он мог ее в любую больницу отдать, почему же к вам? – спросила жена Камского. – Ведь его услуги совсем недешевы, а тут…

– Тю! – Геннадий Кириллович посмотрел на нее, как на полоумную. – Доктор клятву дает! Присягает – прийти на помощь кому угодно и когда угодно. Александр Николаевич хорошее дело сделал. А что там дальше с девочкой будет, Всевышний сам разберется.

– А может, ее Самсонов выбросил? – спросила Зинаида. – Так, мол, и так, надоела ты мне…

– Как там тогда Арцыбашев оказался? – Камский поднял палец, предостерегая друга. – Я уже слышал, Петр Геннадьевич, что он обедал; но ведь это он тебе так говорил.

– Узнать бы его мнение, – мечтательно сказала жена Камского.

– Ну, его с нами нет, увы, – развел руками Маслов. – И вряд ли когда будет. Он в больнице вторые сутки сидит. Только изредка уезжает домой – поесть, освежиться, и сразу обратно.

– Эта девушка может проснуться? – взволнованно спросила Зинаида.

– Такое случается, но редко, – ответил Камский. – Очень, очень редко. И если она действительно упала с шестого этажа, она наверняка переломала себе все кости. А внутреннее кровотечение от разрыва органов? А сотрясение мозга? Это очень серьезные травмы, – он, хоть и не закончил медицинский, любил блеснуть знаниями перед другими, еще более слабо разбирающимися.

– Я не хочу слышать такие мерзости за столом, – заявила его жена. – У нас ужин, а не рабочая встреча.

– Я просто пытаюсь сказать, что с такими травмами практически не выживают; а кома может длиться годами. Так ведь, Петр Геннадьевич?

Маслов согласился.

– Ох, в этом вся ваша проблема, – заметила Зинаида. – Вы говорите, словно приговор ставите. «Очень редко», «практически невозможно». А человек отлежится месяц-другой, встанет на ноги и пойдет себе дальше, как ни в чем не бывало.

– Пойдем, наверное, и мы, – решили Камский и Маслов. – У нас недоигранная партия с прошлой недели осталась.

Женщины тоже засобирались. Зинаида уложила близнецов спать, а потом присоединилась к остальным гостьям – делиться сплетнями. Мужчины засели играть в бильярд.

Тема доктора и девушки осталась витать в столовой, над грязной посудой и недопитым шампанским.

4

Первый час ночи. Клиника окутана сонным мраком, и только на третьем этаже, в кабинете Арцыбашева, светит настольная лампа.

Доктор, откинувшись на кресле, медленно тянул третью сигарету подряд. Накурившись, он склонился к столу – рука нависла над пепельницей, забитой до отказа. Окурок осторожно лег поверх остальных. Арцыбашев поднялся и прошел по кабинету, растирая воспаленные, покрасневшие от бессонных ночей глаза, разминая занемевшие конечности и шею. Остановился и крутанулся на месте, возвращаясь к столу.

Медицинская карточка новой пациентки, госпожи Эльзы, лежала поверх номера «Хроник Петербурга». Эту газету позавчера принес Маслов:

– Посмотрите, Александр Николаевич, как быстро вести разносятся.

Арцыбашев посмотрел. Длинная статья, описывавшая происшествие у гостиницы, вела хитрый извилистый ход, выстраивая туманную любовную связь между Эльзой, Самсоновым и самим доктором.

«Марков, – гневно подумал Арцыбашев. – Попадись ты мне…»

Маслов все это время находился рядом – ждал, когда Арцыбашев прочтет статью, ждал его реакцию. Дочитав, доктор отложил номер и будничным тоном попросил узнать, как дела у новой пациентки. Маслов невероятно сильно растерялся – он предполагал бурную реакцию с угрозами и проклятиями.

Он просто забыл на мгновение, на кого работает.

Арцыбашев, шаркая по лестнице, спустился на первый этаж. Пройдя по коридору, он завернул в нужную ему палату.

Девушка, укрытая одеялом до самого подбородка, с полностью обвязанной бинтами головой (только лицо и видно) дышала тихо и спокойно. Она спала третьи сутки подряд, и у Арцыбашева было гадкое ощущение, что она уже никогда не проснется.

Доктор включил мягкий свет ночника и сел возле нее. «Сильное сотрясение мозга, травма шейных позвонков, – начал перечислять он, по памяти, содержимое медкарточки, – перелом правой ключицы, перелом первого, второго и третьего ребра, гематомы и ушиб мягких тканей в области…»

Арцыбашев, медленно склоняя голову, засыпал. Травмы и переломы девушки сливались воедино, в какое-то нелепое и убогое чудовище. Мужчина его не боялся. Гораздо страшнее то, что стояло позади этого монстра – маленькое, вертлявое, почти незаметное существо. Оно не имело облика; но многие, руководствуясь древними суевериями, могли представить его седой старухой или скелетом, облаченным в черные одежды с неизменной, остро заточенной косой. Арцыбашев нечасто бросал вызов этому существу; но когда такое происходило, разгорался нешуточный бой. В дело вступали все знания и хитрости, придуманные человечеством с момента зарождения медицины, ну а Смерть…

Даже если она проигрывала бой, то вряд ли ощущала себя побитой – ведь рано или поздно она наступала снова, на другую жертву, и все равно забирала свое…

– Александр Николаевич?.. – шепотом спросила дежурная медсестра.

Арцыбашев неохотно поднял тяжелую голову:

– Что случилось, Надя?

– Да я просто обход решила сделать. Вижу – свет горит. А это вы, – медсестра перевела взгляд на девушку. – Как она?

Доктор устало усмехнулся:

– Обычно я у вас спрашиваю, как дела у наших пациентов.

Надя виновато промолчала. Арцыбашев вытянул из-под одеяла тонкую руку спящей, нащупал пульс. Все такой же ровный и четкий.

– Поставь ей завтра капельницу, – сказал он, пряча ее руку обратно. – Смени трубки для питания и катетеры. О любом изменении состояния звонить сразу мне, ясно?

– Да, Александр Николаевич.

Арцыбашев вгляделся в бледный овал лица. Тонкие темные брови, огромные черные круги вместо глаз, мелкие светло-коричневые конопушки вокруг капризно вздернутого носика, и еще немного на щеках. Маленький, словно детский, бледно-розовый ротик с пухленькими губами.

«Совсем девчонка».

– Вы ее остригли? – спросил Арцыбашев.

– А?

– Остригли, прежде чем повязку на голову накладывать?

– Так ведь… вроде, вы накладывали… – смущаясь, ответила медсестра. – Меня не было, когда ее привезли. У Нюры надо спросить, ее смена была.

– Точно, совсем забыл. Помню только, что волосы у нее какие-то странные. Пепельно-светлые, с белокурым оттенком, кажется… – доктор призадумался. – Красивый цвет…

«И темно-карие глаза, в которых застыли слезы. Пока мы ехали, она не сводила с меня взгляда. Неужели укоряла?»

– Возможно, меня завтра не будет, – Арцыбашев поднялся. – Передай по смене мои инструкции, а мне пора домой.

Дом Чичерина смотрит в ночное небо темными окнами. Арцыбашев позванивал осторожно, чтобы не разбудить мать и дочь. Минут пятнадцать спустя ему открыл заспанный управляющий.

– Александр Николаевич, как ваши дела?

– Еда осталась? – кратко спросил доктор.

– Да, конечно. Я разбужу повара…

– Не надо, Иван. Сам разберусь, – Арцыбашев разулся, снял пальто и тихо пошел по лестнице. – Если кто придет спрашивать меня, говори – хозяина дома нет. Уехал.

– Вам еще нужна моя помощь? – спросил управляющий, но ответа не получил.

Похозяйничав на кухне, доктор разжился остатками мясного рагу и яблочным рулетом. Разложив еду в столовой, заглянул в кабинет за бутылкой коньяка и граненым стаканом. Теперь он готов приступить к позднему ужину.

Устроившись за столом, Арцыбашев первым делом налил в стакан и выпил залпом. Он услышал шорох шагов за стеной, в гостиной, а потом, жмурясь от света, в комнату вошла Софья Петровна.

– Привет, – кратко бросил он и приступил к холодному рагу. Куски мяса, покрытые вместо соуса какой-то пряной слизью, оказались жесткими, с приторным привкусом сала. Арцыбашев мог разве что представить, каким блюдо было первоначально, когда только-только вышло из духовки.

Женщина села напротив сына. «Как подурнел», – печально подумала Софья Петровна, глядя на темные мешки под глазами, черную щетину на изможденном лице и помятый костюм.

– Поедешь обратно? – спросила она.

– Нет. Хочу хоть раз поспать в нормальной обстановке, а не на диване в кабинете.

– Звонили из морга – Анну можно хоронить. Мы решили, что завтра подойдет.

– Хороните. Я заплачу, сколько надо.

– Сынок, да ведь дело не в деньгах, – сказала Софья Петровна. Арцыбашев поднял голову. Женщина с трудом вытерпела его тяжелый, злой взгляд.

– Не в деньгах? Ошибаешься, мама. Дело всегда кроется в деньгах. Мелочи и нюансы – это чьи-то деньги. Пока одни идиоты заявляют, что сила, мол, лежит в правде, другие эту правду затыкают толстыми пачками.

– Ты не поедешь на похороны? – спросила женщина. Она понимала, каким будет ответ, но робкая надежда…

– Нет, – отрезал Арцыбашев. – Езжай сама, если хочешь. Я встретил Прокофия в морге. Не говорил? Забыл, видимо. У нас с ним вышло небольшое столкновение. Не хочу, чтобы над могилой своей дочери он устроил новое представление.

– Нике надо сказать, – напомнила Софья Петровна. – Она ведь до сих пор не знает.

– Я скажу, когда придет время.

– Сашенька, завтра похороны!.. – шепотом вскричала женщина. – Когда, по-твоему, должно прийти время?..

– Так пойди и скажи ей прямо сейчас! – выкрикнул он. Софья Петровна, прошептав что-то горькое и безрадостное, поникла. Арцыбашев отодвинул тарелку с рагу, принялся за рулет.

– Прости, мама, – мрачно сказал он. – Нервы сдают потихоньку, от всего этого.

– Как дела в больнице?

– А ты не знаешь? Подожди…

Арцыбашев ушел. Его портфель лежал в фойе, на полке, возле стойки с зонтами. Выдернув из портфеля газету, он вернулся в столовую.

– Вот, – доктор положил номер перед матерью, вернулся к рулету. Софья Петровна редко читала газеты, но увидев громко кричащий заголовок: «Принцесса мертва, да здравствует Принцесса!», сходила за очками и принялась за чтение.

– О боже! – вырвалось из нее. – Гимнастка? Это ведь та девушка, которая…

– Да-да, та самая, – нетерпеливо оборвал Арцыбашев. – И теперь она у меня, лежит третьи сутки, в гипсе и бинтах.

– Кошмар… – Софья Петровна читала дальше. – Ужас…

– Почему же сразу ужас? – ядовито улыбнулся Арцыбашев. – Ей и впрямь повезло, что поблизости оказался лучший хирург Петербурга.

– Странное у нее имя – Эльза. Нерусская, что ли?

– Почему? Очень даже русская. Эльза – всего лишь псевдоним. Есть у нее нормальное имя – Дымченко Ольга Витальевна. Уроженка Смоленской губернии, родилась в восемьдесят пятом году.

– Девятнадцать лет, боже мой!.. Совсем ребенок…

– То-то и оно. Глупый и легкомысленный ребенок. Хорошо, если хоть читать умеет по слогам. Черт их, циркачей из глубинки, знает… – Арцыбашев закурил. – Яковлев ко мне в тот же день пожаловал – как там ваша пациентка? Передал, что Самсонов попросил особо не болтать, и дал тысячу рублей золотыми. Нашел идиота… Словно я сам не понимаю, что грязь ни к чему. А она все равно прилипла, черт бы ее…

Выкурив сигарету, Арцыбашев бросил ее на тарелку с остатками еды и пошел в ванную. Предстояло принять теплый душ и, наконец, лечь в постель.

– Саша, – мать неотступно следовала за ним по пятам. – Может, все-таки поедешь?

– Я уже сказал – нет. Больше повторять не намерен. Хочешь – езжай сама. Купи цветы, выскажи соболезнования. Нику не бери, – предупредил он. – Ей не нужно видеть смерть.

5

В стороне от Невского проспекта (всего две улицы и мост через канал), стояло небольшое двухэтажное здание, огороженное по кругу витиеватой стальной изгородью. Днем оно, казалось, спало, зашторив все окна, слившись воедино со скучной улицей. Но едва над Петербургом сгущались сумерки, дом оживал. Его окна, одно за другим, загорались разноцветными огнями; витиеватые створки ворот раскрывались, приглашая заглянуть в гости. И чем быстрее наступала ночь, тем громче играла музыка внутри, перемешанная с французскими, английскими, изредка – русскими песнями…

Клуб-кабаре «Четыре короля» – его яркая вывеска загоралась вместе с уличными фонарями – имел скандальную репутацию непутевого и бесшабашного места. Он гудел, свистел и гремел музыкой до самого позднего утра. В клубе всегда было полно посетителей – тех, кто не желал ворочаться ночью в неуютной постели; тех, кто хотел пошуметь и покутить; тех, кто завлекался подмигиванием и намеками проходящей мимо клубной красавицы в соблазнительном корсетном платье с открытыми руками, чтобы попасть на второй этаж – в комнаты, обставленные всем необходимым для проведения коротких минут любви.

На первом этаже размещался зал со сценой, заставленный столами. Их успевали занять только самые первые посетители. Остальные толпились вокруг, напирая на сидящих, прижимались к стенам и сцене, едва не выскакивая на нее. Официанты, безостановочно разносившие вино, шампанское и закуски, были вынуждены проявлять чудеса ловкости, чтобы во время исполнения номеров не опрокинуть подносы на себя или других. Особый ажиотаж и бурление возникало, когда какая-нибудь красотка в полупрозрачном платье пела похабную песню о своей первой безрадостной любви, постепенно избавляясь от элементов наряда. К концу песни, когда она оставалась только в ажурных чулках и белье, зал ревел, как хлев, переполненный племенными быками, норовил схватить красотку и вытащить со сцены. Певица быстро дарила воздушный поцелуй кому-то из зрителей и убегала за кулисы. Занавес опускался – наступало время перерыва. Проходило минут пятнадцать – публике надо было остыть и отойти от увиденного, чтобы потом, с новыми силами, приветствовать другую исполнительницу.

За столиком у самой сцены сидели двое – Самсонов, в дорогом костюме с золотой цепью на жилетке, и его невзрачный помощник по фамилии Астафьев. Самсонов пришел сюда просто развлечься, подлечить расшатавшиеся за последние пару дней нервы. Он любил это место и, приезжая в Петербург, обязательно посещал клуб. Астафьев, с кучей записок и документов, разложенных перед ним, нашептывал Самсонову едва различимые в общем шуме слова.

– Надоело! Не могу! – рявкнул он, когда Астафьев закончил. – Оставь меня в покое с этим Прохоровым!

– Да ведь его труппа ждет ответа почти неделю, Игорь Николаевич, – возразил Астафьев.

– Пусть ждет еще неделю, или отстанет! У меня сердце стонет, как вспомню этот грязный газетный номер, а ты мне про трюкачей талдычишь!

– Я бы на вашем месте, Игорь Николаевич, сплюнул и забыл. Петербургу дашь какую-нибудь новость, он ее зачитает до дыр, а потом выбросит из ветреной головы. Тем более, всего одна газета, с довольно небольшим тиражом…

– Ты уверен, что этого писаку нельзя найти? – прерывая его, спросил Самсонов.

– Редактор отказал. Даже когда я предложил денег, он не выдал. «Целый и невредимый газетчик полезнее, чем деньги!» – вот что он мне сказал. Так что мы немножко пошумели у него, чтобы в следующий раз он хорошенько подумал, что печатать.

– А в суд, за клевету? – предложил Самсонов.

Астафьев махнул рукой:

– Глупо и бесполезно. Так-то просто мелкий слушок, а будет громкое дело с громкими именами.

– Да, затея глупая, – неохотно согласился Самсонов.

– Я переговорил с Яковлевым, как вы и просили.

– Он побеседовал с этим доктором, как его?

– Арцыбашев, – услужливо напомнил Астафьев. – Само собой. Я выделил тысчонку – на лечение, так сказать. Да и прибавил, что мы сами не знаем, с чем связан ее поступок.

– Правильно сделал, – Самсонов довольно кивнул, и тут же импульсивно продолжил: – Дрянная девка! Знал бы, что подобное учудит – в жизни бы не подошел! Надеюсь, она сдохнет. Испоганила мне все! Представляешь – звонят вечером из Франции и спрашивают – все ли там у нас в порядке? А то они слышали… Русская публика даже за границей наши газеты читает – во как! И про европейское турне получше нашего знает!

– Мы его обязательно проведем, Игорь Николаевич, – пообещал Астафьев. – С Эльзой или без нее, но проведем.

– У меня ее чертов контракт рассчитан как раз до конца турне, – Самсонов нервно сжал кулаки. – Как будто знала, как мне подгадить! А эти заграничные воротилы любят, чтобы все было буковка в буковку, мать их!

Самсонов не зря так нервничал. Европейское турне, сулившее ему много денег, должно было начаться через неделю. Но сложность, состоявшая в Эльзе, прикованной к больничной койке, начисто испортило картину. Самсонову требовалось либо дождаться, когда она оправится (к тому моменту никакого турне не будет и в помине), либо разорвать с ней контракт. Со своей стороны он этого сделать не мог – не из-за денежных издержек, а по причине боязни каких-нибудь новых слухов; но со стороны Эльзы…

– Есть идея, – сказал Астафьев. – В клинике выдадут справку о полном ее выздоровлении, мы прикладываем ее к договору и – вуаля! Госпожа Эльза больше не выступает у нас!

– Не понимаю, – искренне признался Самсонов.

– Да все просто, Игорь Николаевич. Полицмейстеру глаза мы прикрыли – без показания «потерпевшей» дело-то все равно стоит. Добавим еще – подправят даты, чужие показания уберут, и выяснится, что никакого падения не было! А госпожа Эльза в тот день ходила на прием к врачу – Арцыбашеву. У него берем справку о состоянии пациентки – разумеется, там будет сказано, что она совершенно здорова и готова к выступлениям. В таком случае возникнет вопрос, и адресован он будет самой госпоже Эльзе – где вы гуляли три дня? Почему пропускали репетиции?

– А пропуск репетиции, это уже штраф на нее, – Самсонов, следивший за ходом мысли Астафьева, наконец, понял. – А я, в свою очередь, могу за такое разорвать с ней контракт в одностороннем порядке, в любой момент! Астафьев, ты гений!

– Вина! – зарычал Самсонов. – Побольше вина мне и моему приятелю!

Он изрядно выпил к этому моменту, но всплеск животной радости потребовал еще. Астафьеву, едва пригубившему бокал, он зашептал:

– Завтра ищешь Арцыбашева и любыми способами берешь у него эту справку! Дай ему столько, сколько захочет, но не слишком много!

– Сделаю, Игорь Николаевич.

– Смотри – не разори нас!

Занавес поднялся. Под веселую музыку на сцену, шагая в ногу, вышло несколько смазливых девиц. Взмахи их стройных ножек в черных чулках оголяли кружевные нижние юбки и подвязки. Публика заревела, стала хлопать в такт ударам каблучков.

– С дороги! – Самсонов, расталкивая посетителей, побрел вглубь зала. Там ему встретилась одна из клубных красавиц.

– Пойдем наверх! – хватая ее за плечо и дыша вином, потребовал он.

– Пойдем, раз ты такой нетерпеливый, – немного раздраженно ответила она.

6

Найти Арцыбашева оказалось гораздо сложнее, чем придумать план. Утром, едва одевшись и позавтракав, Астафьев отправился на квартиру к доктору, но там его не оказалось.

– Уехал господин, по своим делам, – сказал управляющий.

– А когда вернется?

– Не сказал.

Астафьев помчался в клинику:

– Добрый день. Александр Николаевич здесь?

– Не было с самого утра, – ответил вахтер.

«Куда же ты запропастился?» – Астафьев мысленно чертыхнулся.

В это время зашел человек в дорогом плаще.

– Петр Геннадьевич, – вежливо обратился к нему вахтер, – вы, часом, не видали Александра Николаевича?

– С чего бы? – пожал плечами Маслов. – Я только из дому. А что случилось?

– Я его ищу, – подошел Астафьев с быстрым рукопожатием. – Анатолий Астафьев, помощник господина Самсонова.

– Самсонова? – Маслов насторожился.

– Верно. Простите, а вы?..

Маслов представился. Астафьев на всякий случай уточнил:

– В отсутствии Александра Николаевича вы управляете клиникой?

– Верно, я его заместитель.

– Замечательно. Мне нужна ваша помощь… – Астафьев склонил голову, как бы говоря: «Не пройти ли нам в более укромное место?»

Маслов едва кивнул: «Почему же нет?»

– Пойдемте ко мне в кабинет, голубчик, – сказал он вслух.

Так состоялась встреча двух подхалимов.

– Итак, голубчик, я вас слушаю… – Маслов пропустил Астафьева в кабинет, затем вошел сам. – Присаживайтесь на диван, или в кресло, если хотите. Может быть, коньяку?

– Если позволите, – Астафьев, догадавшийся, что говорит с «собратом», осмелел. – Дело очень важное, касается господина Самсонова и вашей пациентки, госпожи Ольги Дымченко. Она так же известна, как госпожа Эльза.

– Да, у нас есть такая… пациентка, – Маслов достал из шкафа открытую бутылку и два стакана.

– У господина Самсонова намечается большое европейское турне. Гастроли пройдут по десяткам заграничных городов, – Астафьев зачарованно смотрел, как стаканы наполняются ароматным темным напитком. – Труппа уже готова выехать, но госпожа Дымченко…

– Я понял вас, – Маслов придвинул ему стакан. – Скажу сразу – ее физическое состояние оставляет желать лучшего. Она сейчас в глубокой коме, подключена к капельницам, а питается через трубки.

– Ужасно. Надеюсь, она как можно скорее оправится от травм, – Астафьев залпом опрокинул коньяк в себя. «Черт, как хорош! Но пора переходить к делу». – Господин Самсонов, увы, не может ждать – гастроли начнутся через неделю. Вот если, допустим, госпожа Дымченко не будет в таком плачевном состоянии, хотя бы на бумаге, – Астафьев особо подчеркнул последнее слово, – то и с гастролями все будет хорошо.

Маслов разлил по новой порции, но предлагать не торопился.

«Боишься? – понял Астафьев. – Значит, все правильно делаю».

– Посудите сами, Петр Геннадьевич. Госпожа Дымченко не местная; а Петербург – город сырой, ветреный, пасмурный. Вот она и обратилась в вашу клинику, чтобы ей провели осмотр.

– Господину Самсонову нужна справка от врача? – уточнил Маслов.

– Да, если говорить прямо. Простите, я не знаю, как по-другому называется этот документ, – Астафьев немного растерянно улыбнулся. – Но да. Нужна справка. Причем, в ней должно быть указано, что госпожа Дымченко полностью здорова.

– Могу я узнать, с какой целью вам это требуется? – осторожно спросил Маслов.

– Вкратце – юридическое буквоедство требует решения по ее вопросу. Или никакого турне не состоится.

Маслов выпил из своего стакана, долил:

– А полиция? Я хоть и младший хирург, заместитель заведующего клиникой, но не знаю всех дел Арцыбашева и полицмейстера. Знаю только, что Яковлев, его помощник, приезжал к нам, и о чем-то говорил с моим нача… коллегой. Может быть, хотел взять у нашей… пациентки… показания? – каждый раз, когда Маслов называл ее, беспризорную и нищую, пациенткой, его корежило изнутри.

– Это было сделано по просьбе господина Самсонова, – признался Астафьев. – Яковлев исполнял свой служебный долг, но подробностей он не знает. А подробности таковы – даже если госпожа Дымченко придет в себя, ее показания никому нужны не будут…

«Вот как! А ведь Арцыбашев об этом, скорее всего, и не догадывается!» – понял Маслов.

– …дело, соответственно, закроется; а каждый участник сделки получит причитающееся ему вознаграждение.

– Значит, девчонка и впрямь застукала его с новой любовницей и выбросилась из окна? – прямо спросил изумленный Маслов. – Газета не врала?

– Мы ушли от темы, Петр Геннадьевич, – вежливо напомнил Астафьев. – Вы, как заместитель заведующего клиникой, можете дать подобную справку?

– Конечно, ведь это я проводил осмотр, – горделиво солгал Маслов и, пододвинув ему наполненный стакан, принялся искать нужный бланк.

– Не забудьте поставить ту самую дату, – напомнил Астафьев.

– Непременно. Ну а вы? – Маслов ожидающе посмотрел на него. Астафьев положил на стол свой портфель, нежно погладил его:

– Господин Самсонов отблагодарит вас от всей души.

– Вот и отлично… – прошептал Маслов. Быстро и аккуратно он заполнил бланк и поставил печать. Астафьев придвинул к нему опустевший стакан, на котором возвышались четыре толстые пачки новеньких купюр.

Маслов искренне засмеялся, передавая ему справку. Астафьев спрятал ее и сразу засобирался уходить.

– У меня еще столько дел сегодня, вы просто не поверите, – весело заговорил он, – иной раз завидуешь вам, врачам – сидите на одном месте, никуда не надо дергаться.

Маслов проводил его до двери кабинета.

– Удачного путешествия, – сказал он напоследок и бросился к столу, пересчитывать «заработок». Сумма оказалась поистине внушительной, но Маслов решил, что Самсонов мог быть и пощедрее.

«Впрочем, мне и этого хватит сполна, – пряча деньги, размышлял Маслов. – А эта соплячка лежит, лечится за счет… За счет кого? Больницы? Значит, Арцыбашева. Ну и пусть. А мне семью кормить надо, а не благодетельствовать…»

Едва он спрятал деньги, в кабинет вошел свежий и выспавшийся Арцыбашев:

– Привет, Петр Геннадьевич. Только приехал, как видишь. Иван сказал, что меня кто-то спрашивал?

– А? – Маслов непонимающе посмотрел на него. – Да так, Александр Николаевич, пустяки. Газетчик какой-то очередной пришел разнюхивать. Я его спровадил отсюда.

Из клиники Астафьев отправился прямиком на квартиру Самсонова. Грозный и сердитый с похмелья, он мгновенно повеселел, узнав об удачной сделке. Через пару часов, с помощью еще нескольких подложных документов, директор цирка официально расторг контракт с госпожой Эльзой, в качестве штрафа лишив девушку всего заработка, включая уже отработанного, хранившегося у него. А через неделю, как положено, Самсонов и его труппа уехали на европейские гастроли.

Номер госпожи Эльзы убрали из программы, заменив его «летающей семьей Прохоровых».

7

Сегодня Маркову не везло с самого утра.

Проспал на работу – начальник строго требовал появляться в редакции к девяти.

Это первое.

На лестнице столкнулся с домохозяйкой, вредной крикливой старухой, которая во всех отборных деталях напомнила ему, что за комнату не плачено уже месяц.

Это второе.

– Собирай вещи и уходи, – сказал Гаврилов, едва увидел Маркова в коридоре редакции. – Ты уволен.

Это третье.

– За что, Марк Олегович? – возмущенно и растерянно спросил Марков.

– Я говорил тебе – не трогай эту историю? Говорил?!

– Какую историю?

– Про гимнастку, мать твою! – рыкнул Гаврилов.

– Она циркачка, – поправил Марков.

Редактор топнул ногой:

– Тем более – уволен! Приходили в «Хроники» какие-то мордовороты, перевернули все вверх дном. Трясли главреда, как мешок с яблоками!

– Так я тут причем? Вы сказали статью не печатать – все, баста. Я не печатал.

– А это что?! – Гаврилов ткнул ему в лицо номером «Хроник Петербурга». – «Принцесса мертва, да здравствует Принцесса!» Название такое поганое выдумали, черт возьми!

– Это не я, – сказал Марков.

– А вот здесь? А здесь?! – злобно скалясь, редактор водил пальцем по строчкам статьи. – Слово в слово, абзац в абзац! Только автор другой приписан.

Парень всколыхнулся:

– Так ведь…

– Никаких «ведь»! – вскричал Гаврилов. – Я знаю, что ты работаешь на всех подряд. Здесь заказов нет, так ты в «Революционной России» статейки строчишь, про угнетенный рабочий народ и крестьянство!3 Не оправдывайся, Антон, я знаю. Многие знают, и молчат; в отличие от тебя, болвана крикливого, который каждого второго на улице «товарищем» кличет… – редактор тяжело вздохнул, перевел дух. – Если ты, Антон, на сибирскую каторгу загреметь торопишься, то без меня, пожалуйста. Просто уходи, и все. Здесь я тебя видеть не желаю.

– Дадите рублей десять? – спросил Марков. – У меня совсем нет денег, Марк Олегович. А на вас я работал долго, и всегда уважал…

– Пошел вон! – кратко бросил Гаврилов.

Это был первый раз, когда атмосфера пивной «Журавля» не заразила Маркова весельем. Как всегда, он заказал кружку пива и, получив ее, пошел в глубину зала, занял свободное место. Сделав пару глотков, парень погрузился в мрачные раздумья…

В карманах брюк он нашел три с половиной рубля – последние деньги. «Срочно нужна работа», – Марков посмотрел вокруг себя. Здесь столько мелких журналистов, готовых удавиться за сенсацию! «Вроде Журова», – вспомнив о нем, Марков слабо улыбнулся. А остальные? Неудачники-комедианты, как Волчков? Ненужные критики, типа Филева? Кто еще? Всякие забулдыги-мастеровые, мелкие лоточники, побирушки и просто горькие пьяницы; разношерстный коллектив с одной общей проблемой – нетрезвым взглядом на жизнь.

«Нет», – Марков гордо выпрямился, будто с его спины упал непосильный груз. Среди этого грязного, оборванного, вонючего, немытого или мытого так давно, что и не вспомнить, сброда было одно светлое, белое пятно – Иван Алексеевич Ильин. Всегда трезвый, аккуратный и холеный, он сидел в углу этого крысятника – один, не считая кипы листков на столе. Что-то записывает, изредка бегая черными монгольскими глазами по залу.

«Попытаю счастья», – решил репортер. Кружка осталась без него – впрочем, ей быстро нашелся новый хозяин.

«Даже если не поможет, он мне кое-что должен», – парень уверенно подошел к Ильину, указал на свободный стул:

– Позволите, Иван Алексеевич?

– Садитесь, товарищ Марков, – Ильин перевернул рабочий лист, отложил карандаш. – Что вам угодно?

– Я поговорил с Арцыбашевым тогда, в «Астории». Помните?

– Я помню, Антон. А вот ты, похоже, забыл. Ты ведь приходил сюда тем же вечером. Ты видел меня, но так и не подошел. Почему?

Марков нервно улыбнулся. Строгий взгляд Ильина ползал по нему, сбивая с мысли.

– Я тогда статью хотел продать, про девушку-самоубийцу… как-то не до этого было, – неуверенно оправдывался Марков.

– Понимаю, – Ильин кивнул, но его взгляд стал только строже.

– Но ведь я пришел! – добавил парень. – Я ведь всегда откликался на ваши просьбы, Иван Алексеевич!

– И что ты можешь рассказать про Арцыбашева?

– Ему плевать на все и всех. Плевать на войну, на рабочих. Он живет в каком-то своем, далеком от простых людей, мирке. Ему там удобно и хорошо.

– Это, Антон, называется «зоной комфорта», – объяснил Ильин. – Любой обеспеченный человек стремится создать для себя такую зону. В ней все знакомо, все под рукой, – сказал он и добавил с презрением: – Жаль.

– Что именно, Иван Алексеевич?

– Что ты пришел так поздно, Антон. И что Арцыбашеву плевать – тоже жаль, – Ильин облокотился на стол. Его ладонь легла на щеку, взгляд сделался хитрым и задумчивым. – Ты хочешь денег?

– Иван Алексеевич, как временно безработный я буду рад любой финансовой помощи, – Марков неловко улыбнулся. – За статью, что я продал, меня уволили.

– Тридцать, – Ильин сунул свободную руку внутрь пиджака, достал сложенные банкноты, отсчитал и протянул Маркову. Эти движения проделывались неохотно – так господин награждает своего нерасторопного слугу. – А со статьей надо было идти ко мне – я бы нашел, кому отдать. Глядишь, тебя бы и не уволили.

– Иван Алексеевич, спасибо вам! – Марков спрятал деньги. – А работы у ваших знакомых не найдется?

– У знакомых, или все-таки у меня? – уточнил Ильин.

– Ну, может, и я вам сгожусь. Я ведь столько статей написал. Я тоже за рабочих.

«Ты писал их по нашему заказу, – подумал эсер. – И за рабочих такой, как ты, никогда не будет. Хоть ты и набрался много нашего, но сделать тебя одним из нас вряд ли получится».

– Вы ведь тоже пишете? – чуть посмелев, указал Марков на кипу бумаг.

– Делаю заметки. У меня работа другого характера. Но ты можешь сгодиться для нее, – Ильин взял карандаш, начеркал что-то в самом уголке листа и оторвал. – Даю тебе адрес. Запомни его хорошенько, а бумажку уничтожь.

– Мне прийти по нему?

– Завтра, к десяти утра. И вот еще, – Ильин достал две сторублевых купюры. – Выкинь свой гадкий пиджак и оденься поприличнее.

8

Утро выдалось пасмурным и туманным. До этого, ночью, выпал первый, очень робкий снежок. Петербург покрылся тонкой индевелой пленкой, которая к полудню полностью испарилась.

Марков пришел по указанному адресу на пятнадцать минут раньше. Одет он был богато, с иголочки – синий костюм с жилеткой, утепленный коричневый плащ, ботинки под цвет плаща и шляпа нового, модного фасона, в которой ходили все нынешние щеголи.

Дом, к которому привел адрес, находился у набережной. Отсюда, через туман, смутно угадывались очертания Васильевского острова; а где-то справа, в ясную и солнечную погоду, можно увидеть золотистые блики на крышах Зимнего дворца.

– Вы здесь, товарищ Марков. Замечательно, – Ильин в белом пальто и легкой меховой шапке подошел к нему, протянул руку. Они поздоровались.

– Как вам мой наряд? – слегка волнуясь, спросил Марков. Эсер пробежал по нему своим цепким взглядом, довольно кивнул.

– Неплохо, очень неплохо. Там, куда мы пойдем, вас бы и в пиджаке пустили – ведь вы со мной. Но выглядеть надо соответствующе, – Ильин, поманив парня за собой, бодрым шагом пошел вдоль набережной. – К тому же, вам часто придется ходить без меня.

– Куда? – Марков заволновался сильнее.

Они свернули в переулок между домами, пошли через дворы.

– Я отвечу лишь на некоторые вопросы, – предупредил Ильин. – Постарайтесь запомнить дорогу. В следующий раз она может вывести… в другое место.

Он достал часы, мельком глянул на циферблат:

– Хорошо, что вы пришли пораньше. Может, мы и не опоздаем.

– Куда, Иван Алексеевич? – нетерпеливо спросил Марков. – Вы говорите какими-то загадками.

– Вы слышали о Собрании русских фабрично-заводских рабочих?4

– Разумеется, – ответил парень. – И не просто слышал, а писал статьи для них.

– Как вы к ним относитесь?

Марков, почуяв в этом вопросе подвох, задумался.

– У них благие намерения, – ответил он затем. – Пока я работал над статьями, я замечал их быт. Такое не пожелаешь даже врагу.

– Верно, товарищ Марков, – согласился Ильин. – Сейчас обычный рабочий – это бесправная тупая скотина с нищенским заработком и драконовской системой смен и штрафов. В «Журавле» много рабочих, – «невзначай» подметил он. – Вы обращали внимание на них?

– Много пьют, ходят в латаном.

– Да. Их жены гнут спины на непосильной работе, а дети растут безграмотными и полуголодными. Пареньку едва стукнет десять – его уже определяют на завод, тягать тачки с чугуном или углем. Ну а девочка, в перешитом платье… сами знаете, где работает, – Ильин остановился и обернулся к Маркову. – Так вот, Собрание не намерено это терпеть. Его численность велика, и с каждым днем только увеличивается. Это очень хорошо – чем больше простых людей примкнет к Собранию, тем легче будет требовать ослабления у власти.

– Однако, не шибко слышны их требования.

– Это пока, – ответил Ильин. – Пойдемте дальше, а то опоздаем к началу. Со временем людей станет так много, и они заговорят так громко, что игнорировать их станет невозможно. Правительство пойдет на уступки, товарищ Марков, вот увидите.

– А если нет?

– Тогда – кровь, война и революция. Вы правильно говорили про русско-японскую – это крах всей царской системы. Огромная и неповоротливая, увязшая в бюрократии и старых замашках, система рухнет, когда война будет проиграна. Перемены настолько необходимы, что надвигаются сами. Ваш друг Арцыбашев знает, видит и чувствует это.

– Он мне не друг, – поспешил заметить Марков.

– Многие толстосумы ощущают – там пощипывает, тут сжимает, – пропустив его замечание, продолжал эсер. – Приступ непонятного страха – почему? Что не так? Шевелят усиками, пробуют воздух на вкус – вроде все в порядке. Тогда почему так страшно?

Ильин и Марков остановились перед небольшим деревянным двухэтажным особняком. Двор с облетевшими к осени голыми деревьями, покрытый инеем, казался опустевшим. Несколько поздних пожелтевших листьев замело на террасу.

– Вы неплохой журналист, товарищ Марков, – сказал Ильин. – Я буду рекомендовать вас в помощь Собранию, по части всякой письменной деятельности. Сейчас мы войдем внутрь, и вы будете просто смотреть и слушать. Вопросы не задавайте. Что будет неясно – я объясню. Пойдемте.

Они поднялись на террасу, Ильин постучал в дверь. Почти сразу молодой, взволнованный женский голос спросил:

– Кто там?

– Иван Алексеевич Ильин.

Дверь отворилась. Темноволосая девушка в бежевом платье и серых вязаных чулках мило улыбнулась, демонстрируя маленькие белые зубки:

– Здравствуйте, Иван Алексеевич. Я вижу, вы не одни? – ее зеленые глаза вопросительным взглядом застыли на Маркове.

– Мой друг, товарищ Марков, – ответил эсер. Парень кивнул:

– Антон Марков.

– Екатерина Андреева. Что ж, проходите, – девушка сделала поклон и отошла в сторону. – Холодно сегодня на улице, дует-то как!

– Обещали к вечеру дождь, – Ильин вошел последним, закрыл дверь.

Гости оказались в неосвещенной маленькой прихожей. Ее пол был заставлен чужими туфлями и ботинками, а стены завешаны плащами и тулупами. Отсюда, круто поднимаясь, шла лестница на второй этаж; возле нее был проход в гостиную, из которой доносился сильный и требовательный мужской голос.

– Батюшка уже читает? – спросил Ильин.

Девушка кивнула.

– Разувайтесь быстрее, – прошептал он Маркову. – Идите и смотрите.

Парень, снимая на ходу обувь и плащ, на цыпочках подошел к гостиной. Небольшая комната – под потолком мягко светит люстра, вдоль стен расставлены диваны и кресла. Все они заняты зрителями. Их лица – и мужские, и женские, ему совершенно незнакомы. Не знает он и докладчика – худого, смуглолицего, с аккуратной смоляной бородой и длинными волосами, одетого в черную поповскую рясу, с простым медным крестом на груди. Вытянув перед собой распечатанный лист, священник с выражением читал:

– …до тех пор, товарищи, пока нас не слышат, мы будем прозябать в оковах рабства. Фабриканты зарабатывают миллионы, а простой рабочий человек вынужден, недоедая и недосыпая, приумножать чужие богатства…

– Позвольте ваше пальто?.. – Катя тронула Маркова за плечо, улыбнулась неказистой детской улыбкой. Ее ясные зеленые глаза, доверчивые и кроткие, очаровали Маркова. Он отпустил плащ; перекладывая его в свои руки, пальцы девушки ненадолго соприкоснулись с его пальцами. – Не беспокойтесь – я найду, где повесить.

– …рад сообщить, что сейчас в нашей организации состоит почти десять тысяч человек, – докладчик поднял темные глаза на слушателей. Те сдержанно зааплодировали. – И это число продолжает расти.

– Перед вами – священник Георгий Гапон, основатель и руководитель Собрания, – тихо зашептал Ильин. – Это его идея – бороться за свободу рабочих. Не только в Петербурге, но и по всей России. Но пока все, что они могут делать – устраивать стачки и забастовки на заводах.

Речь как раз пошла о них. С блеском в темно-ореховых глазах, Гапон зачитывал список городов, в которых встало производство – Баку, Рига, Ростов, Москва…

– В июне был убит министр Плеве, – продолжал шептать Ильин. – Вместо него поставили другого, поумнее. Он пошел было навстречу рабочему настроению, но правительство резко остановило его. Да еще, как назло, в самом Собрании назревает раскол. Гапона хотят сместить, – эсер тихо засмеялся. – Кто же тогда будет руководить рабочими?..

Марков уже не следил за выступлением Гапона – все его внимание приковал Ильин. Его ядовитый шепот описывал события, предшествующие созданию Собрания, его структуру и связь с правительством:

– Гапон получает деньги от полицмейстера, продолжая творить иллюзию, что Собрание – мирный профсоюз.

– А от вас, эсеров, он тоже получает? – тихо спросил Марков.

– Я просил вас не задавать вопросов, а только слушать, – мягко, но требовательно напомнил Ильин. – Социал-революционеры, включая меня, целиком и полностью доверяют Гапону. Вы, товарищ Марков, тоже отчасти эсер. Не забывайте – ваши статьи об угнетаемых рабочих, в которых вы так яростно прошлись по власти и царю, печатались в нашей «Революционной России».

«А Катя тоже принадлежит партии?» – хотел спросить Марков, но вспомнил о предупреждении. Тем временем Гапон закончил с докладом и сел в кресло. Слушатели снова зааплодировали, гораздо ярче и громче, чем до этого.

Собрание продолжалось еще полтора часа. Выступило несколько человек, но после священника они казались блеклыми и скучными. Потом люди стали расходится. Гапон поднялся с кресла, скрылся за дверью позади него.

– Подождем, – сказал Ильин. Когда гостиная полностью опустела, они прошли в комнату и сели на диван.

В Маркове за это время родилась тысяча вопросов. Оказалось, что он, знаток рабочей жизни, ничего толком о ней и не знал. Ильин прекрасно понимал это – на его губах то и дело появлялась тонкая усмешка, когда он поглядывал на парня.

– Георгий Аполлонович, – эсер поднялся и подтолкнул Маркова, когда Гапон снова появился в гостиной. – Ваша речь, как всегда, пробирает до самого сердца.

– Иван Алексеевич, – Гапон скромно кивнул. – Я вас не заметил. Вы нечасто бываете на наших собраниях.

– Партийные дела, сами понимаете… – Ильин загадочно пожал плечами. – Я привел к вам нового сподвижника.

– Антон Марков, – парень смело посмотрел священнику в глаза. – Мне несколько раз заказывали статьи для Собрания.

– Получается, мы уже знакомы, – скромно улыбнувшись, сказал Гапон.

– Товарища Маркова недавно уволили, – сказал Ильин. – Он осмелился написать сильную и смелую статью, которая не понравилась власть имущим. Почему бы вам не взять его к себе?

Гапон понимающе кивнул.

– По вашей рекомендации, Иван Алексеевич, могу поставить вашего друга хоть своим телохранителем, – Марков уловил очень смутную, туманную иронию в его приятном голосе. Ильин остался невозмутимым. – Но можно и по профессиональной деятельности. Рабочим нужны перепечатки моих речей – только так они смогут проникаться духом свободы.

– Я довольно быстро печатаю, – сказал Марков.

– Это хорошо. Вы живете далеко?

– Поблизости, – ответил за Маркова Ильин.

– Тогда приходите сюда по средам, часам к двенадцати. Катя даст вам бумагу и текст, и вы сможете действовать. У вас есть печатная машинка?

– Он обеспечен всем, чем необходимо, – заверил Ильин.

– Замечательно. Полагаю, на этом все?

Мужчины распрощались. Гапон вернулся в комнату за гостиной, а Ильин и Марков собирались в прихожей.

– Отличное было собрание! – с наигранной веселостью сказал Ильин. Девушка благодарно улыбнулась. – Товарищ Марков будет брать у вас работу по распечаткам.

Катя кивнула, обратилась к парню:

– Вы можете приходить в среду, к двенадцати. Георгий Аполлонович платит пять рублей за пачку. У вас есть печатная машинка?

– Есть, – Марков задумался – что бы такое сказать этой невзрачной, не особо красивой, но все равно милой, домашней девушке в скромном платье и серых чулках?

– А собрания еще будут? – растерянно ляпнул он. – Так послушать хочется.

– Собрания у нас по разным дням, – вежливо улыбаясь, ответила Катя. – Приходите в среду, и я скажу, когда будет следующее.

– Спасибо. Обязательно приду.

Марков выскочил на улицу, вслед за Ильиным. Хлопок закрывшейся двери отозвался в нем сильным стуком сердца.

«Миленькая…» – с теплотой подумал он.

Прошагав с полсотни метров (как раз, чтобы особняк скрылся с глаз), Ильин остановился:

– Не перестаю поражаться, как хитер и честолюбив этот поп! Негоже быть таким, когда носишь рясу. И какие намеки…

– Не понимаю, – неуверенно произнес Марков. – Вы же сказали, что ваша партия верит в него.

– Верить всегда надо с умом и оглядкой, – поучительно заметил Ильин. – Гапон искренен в своей цели – это несомненно. Он хочет, чтобы рабочим дали нормированный день и повысили зарплату, но что дальше? – эсер смотрел на Маркова, ожидая ответа: – Что делать дальше?

– Я не знаю, Иван Алексеевич.

– Зато я знаю, Антон, – сказал Ильин. Его черные глаза грозно заблестели. – Надо двигаться вперед, и ни в коем случае не останавливаться! Допустим, Гапон добьется своего. Ну а что делать с крестьянами? Их гораздо больше рабочих, в сотни тысяч раз. И спины они гнут круглосуточно, и работают бесплатно, и безграмотны – все, как один! Цель нашей партии и цель Гапона одна и та же, пока что. Но, в отличие от него, рабочими мы не ограничиваемся. Да и какова основная программа Собрания? Сменить железные цепи на оловянные?! Нет, Антон, это не дело! Цепи надо ломать – все, без исключения! А ждать, пока «хозяин» сам догадается до этого – гиблое дело! За свободу надо драться – до крови, до смерти! А почему? Потому, что только в борьбе обретешь ты право свое!5

Ильин стал страшен. Он горячился, будто внутри него заработал тяжелый топливный двигатель. Очень быстро, от рассуждений об освобождении народа, он перешел к описанию расправы над всеми властвующими, над неизбежной казнью императора и его семьи, над переделом имущества всех, кто богаче простого работяги и крестьянина… И вдруг – будто топливо кончилось – Ильин присмирел и затих. Сунув руку в пальто, он достал серебряный портсигар и закурил.

– Возьми, здесь триста рублей, – устало сказал он, доставая из другого кармана деньги. – Сними нормальную комнату с мебелью, желательно в этом районе; купи машинку… А Гапон чувствует, что мы ему в спину холодно дышим, – веселым голосом сказал Ильин. – Ты ведь понял его намеки?.. Неважно. Печатай воззвания и получай деньги – вот все, что от тебя требуется. Ах, и вот еще что – обязательно ходи на собрания! Следи за ним, старайся запоминать, что он говорит и как предлагает действовать. По возможности, записывай. Потом в «Журавле» мне будешь рассказывать, что на собрании творилось.

– Хорошо, я понял, – Маркову, который за эти краткие минуты стал откровенно бояться Ильина, хотелось избавиться от него как можно быстрее.

– Подожди! – Ильин сердито посмотрел на него. – Ты теперь один из нас, Антон. Ты – социал-революционер, член партии. И с тебя, как с партийного работника, всегда будет спрос. Помни об этом.

9

К вечеру, медленно накрапывая, пошел дождь. Мало-помалу он становился все сильнее, пока не превратился в настоящий ливень. Снаружи стало так темно, что в апартаментах Арцыбашева зажгли свет. Доктор сидел в кабинете, медленно потягивал коньяк и листал свежий медицинский журнал. Но вместо статей и фотографий он видел красное, заплаканное лицо дочери.

Софья Петровна сказала ей. Более того, ослушавшись его наказа, отправилась вместе с девочкой на похороны. И все это – тайком, пока Арцыбашев, отоспавшись и освежившись, решил провести день в клинике.

Он все понял, едва вернулся домой. Мрачные слуги, в комнатах гробовая тишина. Такое чувство, будто Анну похоронили не на кладбище, а прямо здесь, посреди квартиры. Софья Петровна, сделавшая свое дело, терпеливо ждала сына в гостиной, как смиренная жертва ждет палача. Арцыбашев прошел мимо нее, даже не взглянув. Тайком заглянул в детскую, посмотрел на дочь. По ее глазам было видно все, что она думает о нем.

Восьмой час вечера. Дождь за окном и не думает затихать. Арцыбашев, медленно потягивая коньяк, откладывает журнал и берет предыдущий номер. В дверь постучались. Не дождавшись ответа, в кабинет заглянул управляющий.

– Александр Николаевич, ужин готов, – робко сказал он.

– Пошел вон, – отрывисто бросил Арцыбашев, перелистывая страницу.

Дверь тихо закрылась. Доктор прикончил бокал и налил снова – до краев.

Два часа спустя, без стука, Софья Петровна вошла в прокуренный и душный кабинет, молча села напротив него.

– Ника спит, – сказала она.

Арцыбашев, игнорируя ее, приложился к бокалу. Женщина грустно вздохнула:

– Ну почему ты такой непробиваемый, Саша?

– Зачем ты ей рассказала? – хрипло спросил он. – Я ведь ясно дал понять, что Нике нельзя знать. А ты… – Арцыбашев скривил лицо в презрительной улыбке. – Еще и потащила ее туда…

– Она ее мать! – возразила Софья Петровна. – Сегодня Ника могла видеть Анну последний раз в жизни… – ее голос затих, срываясь на плач.

– Прокофий был там? – спросил Арцыбашев. Лживые слезы матери для него ничего не значили. – Конечно же, был. Но ты об этом не подумала. Могу представить, что он устроил на чертовых похоронах…

Доктор закурил и поднялся, пошел кругами по кабинету:

– А вот если бы на ее месте оказался я, вам бы стало спокойнее? Клинику бы продали… Машину бы продали!

– Что ты такое говоришь?..

– Нику, разумеется, в одну из этих мерзких гимназий – ведь Антонине она не нужна, а Прокофий занят своими делами! Черное платье с черными чулками, уроки французского от бездушной мадам, которая Францию видела только на картинках в учебнике!

– Саша, да что с тобой происходит?! – испуганно воскликнула Софья Петровна. Арцыбашев остановился. Его жесткий, тяжелый взгляд вцепился в мать:

– Я просто представляю, как сложилась бы жизнь без меня, но с Анной. От тебя только и слышно – Анна, Анна!.. Ох, Анна, несчастная Анна!.. Что ты так вцепилась в нее, если всегда недолюбливала?!

Софья Петровна, собрав всю свою смелость, подрагивающим голосом заявила:

– Я не хотела говорить об этом, но, похоже, придется.

– Что еще?

– Ты рассыпаешься, Саша. Ты перестал замечать дочь, ты постоянно пьешь, ты ушел… не знаю, куда, и когда вернешься…

– И что дальше?

– Я хочу забрать Нику с собой в Москву – поживем у меня до Нового года.

– О, теперь и ты решила меня помучить?!

– Нет, Саша – я хочу дать тебе время подумать хорошенько и все взвесить…

– Да мне плевать, что ты хочешь!!! – бешено вскричал Арцыбашев. – Плевать на вас всех!!! Вы все что-то хотите, требуете, берете внаглую, а я?! Кому-нибудь интересно, чего хочу я?! Вон отсюда, проститутка проклятая! – он швырнул окурком в горничную, показавшуюся в проеме. – С завтрашнего дня ты уволена!

Арцыбашев выскочил в коридор. Ксения, глотая слезы, быстрым шагом удалялась прочь.

– К черту всех вас! – он спустился в фойе, обулся в первые попавшиеся туфли и схватил плащ. – И запомни – если ты попробуешь забрать Нику, я возьму скальпель и срежу твое лицо подчистую, без наркоза!

– Прочь с дороги, баран! – это относилось к управляющему, который, замешкавшись, не успел вовремя приоткрыть хозяину дверь.

Холодный ливень обрушился на Арцыбашева. Постояв под ним, доктор медленно остывал, и даже немного протрезвел. «Дать бы тебе клиникой поуправлять – через неделю бы закрылась!» – подумал он о матери, но уже без явной злобы.

Он хотел закурить, но в плаще не оказалось сигарет. Арцыбашев посмотрел на пустую улицу, освещенную тусклыми газовыми фонарями, на соседние дома, свет которых был поярче. Они смотрели на него осуждающим, укоризненным взглядом.

Перед глазами снова встало лицо дочери. Сердце мужчины невольно сжалось, когда он вспомнил ее взгляд – сердитый, обиженный… и ненавидящий.

«Она ненавидит меня, – подумал Арцыбашев, и ему стало страшно. – Мой ребенок ненавидит меня…» – эта мысль билась в одном ритме с пульсом. Мужчина, слепо смотревший куда-то на мостовую, несколько минут свыкался с болезненной правдой. И ведь есть, за что. Врал, что с матерью все хорошо. Даже когда она умерла – делал вид, что все в порядке.

– Такого быть не должно… – прошептал Арцыбашев и вернулся в дом.

– Александр Николаевич! – сухо сказал ему управляющий. – Ксения согласна покинуть ваш дом, она просит расчет.

– Будет.

– Я тоже прошу, – продолжил он. – А так же повар и его помощник.

– Вы все уходите? – озадаченно посмотрел на него Арцыбашев.

– Завтра, если вы позволите, Александр Николаевич…

– Позволяю, – он скинул насквозь промокший плащ и разулся. – Расчет получите к полудню, но хороших рекомендаций от меня не ждите.

Он вошел в кабинет – пусто. «Куда ты подевалась?» – раздраженно подумал доктор. Он нашел мать в гостевой спальне – Софья Петровна аккуратно укладывала свои скромные вещи в чемодан.

– Et tu, Sophia?6 – мрачно улыбнувшись, спросил Арцыбашев. Женщина не ответила. – Ладно, я согласен. Забирай ее, но к Новому году верни.

– Ты поговоришь с ней?

– Хоть сейчас.

– Нет, сначала проспись. А утром выйди к ней, побритый и опрятный, и тогда говори.

10

К утру дождь прекратился. Чистое ясное небо и яркое солнце, отражающее свой озорной свет в каждой луже – Петербург снова преобразился и посвежел.

Арцыбашев проснулся к восьми. Он принял душ, побрился и оделся в один из лучших костюмов. В оставшееся время он позвонил в агентство по найму, договорился о новой прислуге.

К половине девятого доктор вошел в столовую. Хмурая, невыспавшаяся мать сидела за столом, разбавляя сонливость горячим кофе.

– Доброе утро, сынок, – Софья Петровна, забыв о вчерашнем, ласково поцеловала его в щеку. – Какой приятный одеколон.

– Как ты просила, – сказал он и сел рядом с ней. – Не спалось?

– Едва глаза сомкнула, – пожаловалась женщина, склонившись на плечо к Арцыбашеву. – В пять утра проснулась – и все. Никакого сна.

– Во сколько ваш поезд?

– В одиннадцать.

– Купе первого класса?

– Да, как ты любишь.

– Не «как я люблю», а как тебе и Нике будет удобно, – поправил доктор. – Она еще спит?

Софья Петровна пожала плечами:

– Проснулась, вроде бы. Я сказала ей, чтобы она собиралась, но… Она сломлена, Саша. Ты сломал ее.

– Как сломал, так и починю, – Арцыбашев огляделся. – Завтрака, так полагаю, не будет?

– Они ушли рано утром – отпросились у меня. Вот, только кофе сварили напоследок, и все.

– Ясно, – Арцыбашев встал. Сняв пиджак, повесил его на спинку стула. К нему отправилась жилетка и галстук. Затем он отстегнул запонки и закатал рукава до самых локтей. – Значит, я сегодня вместо повара. Ты поможешь, мама?

Женщина удивленно посмотрела на него:

– А что готовить?

– Предлагаю сделать нашей девочке простой омлет с зеленью. Ну что, пошли? – Арцыбашев весело поманил ее за собой.

Просторная и светлая кухня была для женщины местом непривычным, неизведанным – Софья Петровна ни разу не бывала здесь с тех пор, как поселилась у сына.

– С чего нам начать? – боязливо спросила она, рассматривая духовки, жаровни и разделочные столы. – Затопить печку? Да у нас времени не хватит.

– Ну уж нет, – Арцыбашев подошел к одной из плит, пощелкал выключателями, и на маленькой конфорке появился синий огонек.

– О боже! – женщина подошла ближе, присматриваясь к необычному чуду.

– Газовая печь, – пояснил доктор.

Софья Петровна зачарованно наблюдала, как ловко Арцыбашев орудует на кухне. Он взял два яйца и разбил их над миской, добавил щепотку соли, чуть-чуть молока…

– Взбивай, мама, – кинув в миску венчик, отдал ее Софье Петровне. – Яйца и молоко должны хорошо смешаться.

– Ясно, – женщина поставила миску на стол и быстро заработала. Краем глаз она поглядывала на сына. Арцыбашев взял небольшую сковородку, поставил на огонь. Раздобыв сливочное масло, огромным тесаком отрезал маленький кусочек и бросил в сковородку.

«О боже!» – Софья Петровна услышала, как масло зашипело. По воздуху растекался аромат топленого молока. Арцыбашев водил сковородкой над огнем – масло должно было не просто растаять, но и полностью покрыть ее горячую поверхность.

– Я закончила, – сказала женщина, подавая миску.

– Отлично, – доктор слил ее содержимое на сковородку. Снова поводил ею, чтобы получился блин. – Через две минуты переворачиваем…

Софья Петровна ахнула – сковородка в его руке дрогнула, и мутно-желтый, воздушный блин взлетел в воздух, а потом шлепнулся на нее сырой стороной. Арцыбашев выключил плитку:

– Наливай кофе, только не крепкий. Посуда лежит…

– Я вижу, – Софья Петровна достала кофейную кружку. – А ей можно? – с сомнением добавила она.

– Пусть взбодрится, – Арцыбашев, с помощью вилок, прямо на сковородке свернул блин рулетиком и переложил на узорчатую тарелку. – Готово.

– Иди-ка сюда! – женщина тепло поцеловала сына в щеку. – Где ты только этому научился?

– Подсмотрел у повара, – скромно похвастал Арцыбашев.

– Я займусь сервировкой, – сказала довольная Софья Петровна.

– Не забудь про кофе!

Когда готовое блюдо ожидало на столе, доктор вернулся на кухню.

– Сынок?

– Совсем забыл, – он пришел с еще одним блюдцем. На нем горкой лежала мелко нарезанная свежая зелень. Взяв щепотку, посыпал рулетик. – Теперь все. Пора будить гостью.

Софья Петровна посерьезнела.

– Мне идти? – догадался Арцыбашев.

– Ты помнишь вчерашний уговор?

– Помню, – мужчина немного помрачнел. Он привел себя в порядок – застегнул рубашку, надел жилетку и пиджак. Женщина помогла ему завязать галстук, а потом крепко обняла его:

– Прости меня, сынок!.. Ты был прав… Прокофий этот, будь он трижды проклят!..

– Что он сделал? Нахамил? Угрожал?! Мама… – Арцыбашев схватил ее за плечи, отдирая от себя. – Что он сделал?!

– Да пьяный он был в усмерть! Наговорил много… про меня – мол, ведьма старая… про Нику… даже вспоминать не хочу!..

– А ты вспомни, – процедил сквозь зубы доктор. – Что он сказал про мою дочь?

Софья Петровна, качая головой от ужаса, зашептала:

– Связалась Анна с чертом, чертовку родила… Пальцем в Нику тычет и орет: «Вижу, рога прорезаются, хвост из-под юбки торчит!» Ника заплакала, а он хохотать стал… его оттуда насилу утащили…

«Совсем рехнулся, – понял Арцыбашев. – Теперь на свободе недолго пробудет. Я-то уж ему организую пансион в желтом доме».

– Успокойся, мама, – он ласково обнял ее и поцеловал в горячий висок. – Я пойду к Нике, а ты приведи себя в порядок.

– Хорошо, сынок…

Арцыбашев вошел в детскую. Ночник выключен, шторы убраны. Дочь, в пестрой пижамке, лежала на кровати спиной к нему, рисуя пальчиком на стене что-то невидимое.

– Ника, – мужчина подошел к ней. – Почти девять. Пора вставать и собираться. Мы тебе завтрак приготовили.

– Я не голодна… – тихо ответила девочка.

Арцыбашев присел возле нее.

– Ника, какая же ты упрямая… – ласково, с дрожью в голосе произнес он.

– Почему ты не сказал, что мама умерла?..

– Не хотел тебя расстраивать.

– Там, на кладбище… – Ника всхлипнула. – На кладбище дедушка…

– Да какой он тебе дедушка, милая моя? – Арцыбашев перевернул дочь. Она одним рывком бросилась к нему на грудь.

– Я не чертовка… – плача, заговорила она. – Нет у меня ни рогов, ни хвоста…

– Как и у меня, – Арцыбашев с удивлением понял, что в его голосе застрял горький комок.

– Он сказал – ты маму удавил… Ты ее…

Доктор, качая Нику, украдкой вытирал слезы со своих глаз.

– Не думай о нем, как о дедушке. Раз уж ты коснулась темы смерти… Посмотри на это так – старик в один миг лишился жены и дочери. Ему нужно, чтобы кто-то рядом оказался виноват, оказался злым.

– Ты вовсе не злой, – возразила Ника.

– Надеюсь, что нет. Время злое. Оно всегда и ко всем злое.

– Я люблю тебя… – девочка шумно задышала. – Я так люблю тебя, папа…

– И я тебя, милая моя… – жмурясь от слез, прошептал Арцыбашев. – Мое любимое, милое солнышко…

– Я не хочу к бабушке. Хочу с тобой остаться.

– Я бы тоже хотел, но… – Арцыбашев запнулся. Как объяснить маленькой девочке бесконечные сложные вопросы взрослого мира?

– Ты приезжай под Новый год, – предложил он. – Поставим елку… Будут у нас игрушки, и подарки – целая куча!

– А когда мы вернемся? – девочка вскинула голову, ее глаза сверкнули надеждой.

– К середине декабря, надеюсь.

– Я буду тебе писать, – пообещала Ника. – Каждый день.

– Хорошо, милая моя. Только не забрасывай фортепиано и французский.

Когда Арцыбашев и Ника пожаловали в столовую, было почти половина десятого.

– Наконец-то! – Софья Петровна облегченно вздохнула. – Я уже начала подозревать, что вы там оба заснули.

Завтрак остыл, но девочке все равно понравилось.

– Неужели папа сам приготовил? – удивленно спросила она.

– Сам, – с довольной улыбкой ответила женщина. Она то и дело поглядывала на часы.

– Не волнуйся, мама – успеем. На машине вмиг долетим, – пообещал Арцыбашев. – Григорий-то не уволился?

– Нет. Он сразу заявил, что уйдет только вместе с твоим пыхтящим чудовищем. Так что если решишь его продавать, не забудь упомянуть в объявлении о водителе.

– Велю ему готовить машину, – Арцыбашев пошел искать парня.

Тот, уткнувшись в углу комнаты для слуг, все еще спал.

– Григорий, подъем! – вскричал доктор. – Японец наступает!

Парень резко всхрапнул и дернулся. Его худое тело вытянулось в струну, а мутные со сна глаза тупо уставились на хозяина.

– Ты что – до сих пор дрыхнешь, окаянный?! – накинулся на него Арцыбашев. – Все новости проспал!

– Как… какие новости, Сандр-николаич?..

– Вторая эскадра разбита, Владивосток взят и разграблен, Япония вторгается в Сибирь! На Петербург идет английский флот – бомбить здания и жечь дворцы!

– Ой, е-мое! – Гришка в ужасе подскочил. – Что же делать?!

– Меньше спать, увалень, – Арцыбашев щелкнул его по носу. – Готовь машину, мы уезжаем.

Гришка, хранивший на лице маску ужаса и растерянности, осторожно спросил:

– Так это?..

– Что?

– Англицкий флот? Нам не помешает уехать?

– Иди, готовь машину, говорю! И меньше верь всяким глупостям.

Гришка ушел, так и не поняв – шутит хозяин, или Петербург и впрямь скоро заполыхает под ударами военных судов?

Несмотря на солнечную погоду, в городе холодно и ветрено. Хмурый Гришка (понял, что его разыграли), остался стеречь машину у подъезда к вокзалу. Арцыбашев, держа под руку Нику, шел по краю перрона – они весело болтали. Сзади них, улыбаясь, неторопливо шла укутанная в шерстяную шаль Софья Петровна. Последний в процессии – молодой грузчик, тащивший тележку с багажом, мысленно прикидывал, дадут ли ему чаевые, и если дадут, то сколько?

– Ваш вагон, – Арцыбашев, Ника и Софья Петровна вошли в чистый тамбур и дальше – в длинный, узкий коридор. – А вот и купе, – доктор открыл дверь, довольно кивнул. – Хорошие места.

Втащили багаж. Грузчик весело катил пустую тележку назад – у него в кармане покоилась новенькая десятирублевка, полторы месячных зарплаты.

– Давайте прощаться, родные и милые мои, – Арцыбашев обнял и поцеловал мать, потом Нику. Покончив с этим, без лишних слов он вышел из вагона.

До отправления поезда оставалось пять минут. Арцыбашев решил подождать, пока он тронется, и только после этого уйти. Угольно-черный, огромный локомотив тихо шипел, наполняя свои железные легкие водяным паром; из его трубы медленно валил жидкий серый дымок.

К окну вагона подбежала девочка – его Ника. Увидев в толпе провожающих отца, помахала ему ручкой. Арцыбашев послал ей воздушный поцелуй.

«Что же купить на Новый год?»

Конец октября, а он уже начинает ломать голову над этим.

– Ваша дочурка? – спросил его какой-то важный старик в очках. – А моя-то уже здоровая, замужем, грозится внука привезти и показать. Сам-то я с Новгорода, а сюда по делам приехал…

Арцыбашев отстраненно посмотрел на старика, молча отвернулся и ушел.

11

Из денег, выделенных Ильиным, Марков купил пока только старую печатную машинку с небольшим дефектом. Какая, в принципе, едва грамотному рабочему, разница, сколько букв «с» в «России» или «б» в «буржуазии»? Комнату он подыскивать не стал – просто заплатил домохозяйке долг, и на этом закончил. Зато купил себе еще один костюм, подешевле прежнего, но не менее красивый.

«Надо чем-то Катю порадовать, в следующий раз, – подумал он. – Хотя бы букетом».

В среду Марков явился к особнячку в новом костюме, с небольшим пестрым веничком цветов. Открыв дверь, Катя очень изумилась, а от подарка ее зеленые глаза засияли настоящими изумрудами.

– Подождите в прихожей, я принесу материал, – по скрипучей лестнице она поднялась на второй этаж. Марков, выглядевший и чувствовавший себя настоящим франтом, подметил, что девушка все в том же бежевом платье и тех же вязаных чулках. «Надо ей платье подарить, и шляпку», – решил он, а потом стал придумывать, как бы задержаться еще ненадолго, чтобы поговорить с молодой хозяйкой.

Скрип половиц возвестил о ее возвращении. Девушка несла небольшой истрепанный чемодан.

– Все внутри, – сказала она, поставив его на пол. Судя по всему, он был очень тяжел для нее – даже лицо раскраснелось. – Постарайтесь напечатать хотя бы сотню экземпляров.

– Когда именно?

– К следующей неделе.

– Да я не об этом… – мягко улыбнулся Марков. – Когда…

«Мы снова увидимся?» – хотел спросить он, но вспомнил, что для Кати он пока человек чужой, едва знакомый, да и вряд ли единственный, кто пытается привлечь ее внимание, да еще инструкции Ильина в голову полезли…

– …когда собрание будет? – закончил он вопрос. – Хотелось бы еще послушать… и на вас посмотреть.

Катя скромно улыбнулась. «А ведь Гапон запросто мог ее предупредить!» – запоздало догадался Марков.

– Собрание завтра, в пять вечера, – ответила она. – А на меня смотрите хоть сейчас.

– Уже насмотрелся, – ляпнул он. Понимая, что девушка может подумать не так, добавил: – Ведь смотреть на что-то красивое надо понемногу, чтобы с ума от красоты не сойти.

Катя улыбнулась шире, демонстрируя мелкие белые зубки. Понимая, что словарный запас неожиданно иссякает, покрасневший от стыда и нелепых комплиментов Марков быстро попрощался. Он вышел из дома, заполненный одной идеей, одним стремлением: «Будет моей! Должна стать моей!»

Вернувшись к себе в комнатку, он закрыл дверь на хлипкий крючок и заглянул в чемодан. Внутри лежали кипы пустых газетных листов и одна-единственная, очень длинная прокламация, написанная мелким почерком.

– Сто штук, значит? – Марков прочитал ее. Ему понравился стиль – агрессивный, напористый. Автор ловко вязал один аспект с другим – войну с длинным рабочим днем; бедность обычных людей с жадностью капиталистов и помещиков, и прочее. – Хорошо написано! Не иначе, сам Гапон руку приложил.

Заправив лист в машинку, Марков за полтора часа отпечатал первую копию. Вместе с ней он отправился в «Журавль», но Ильина не застал. Хозяин пивной не знал, куда делся эсер, и Марков вернулся домой, предполагая заглянуть вечером.

Его машинка, периодически дублируя некоторые буквы, стучала до шести часов. «Все, больше не могу, – Марков устало отвалился от стола. За день он отпечатал, с постоянными перекурами и перерывами, всего семь штук. – Здесь печатный станок нужен, – подумал он. – А мне нужно пожрать».

Он снова вышел на улицу, но в этот раз его путь лежал не в подвальную пивную, а в приличный трактир, расположенный на первом этаже дома.

Марков заказал картофеля с котлетами и водки. Он ел быстро и жадно, усиленно налегал на спиртное, и вскорости стал пьянеть. Не замечая, как вечер склоняется к ночи, парень, постепенно заправляясь водкой, безостановочно думал – о своей прежней работе, о хитром лисе Ильине, о загадочном Гапоне, о милой Кате… Время шло, а Марков, становясь все тяжелее сознанием, путаясь в мыслях, решил, что так продолжаться не должно. Нужно сделать что-то, важное и срочное… Вот только что?

Расплатившись, он кое-как вышел из трактира, над которым уже совсем стемнело.

Спускаясь в «Журавль», парень чуть было не скатился по неожиданно крутой лестнице кубарем.

– Да пошел ты… – прошептал Марков. – Я тебе посыльный, что ли?..

Поднявшись по лестнице на четвереньках, он вернулся в трактир, с тяжелым взглядом потребовал:

– Еще водки!

Опустошив небольшой графин и расплатившись, Марков побрел по тротуару в поисках извозчика. Теперь он точно знал, что нужно сделать.

– Эй! Кучер! – махая руками, парень выскочил на мостовую, почти под копыта всхрапнувшей от испуга лошади.

– Ну, тихо! Куды тебя несет, леший-окаянный?! – сердито закричал возница – престарелый мужик с густой бородой. Марков кое-как забрался на бричку, протянул деньги.

– Куды тебе? – чуть подобрев, спросил тот.

– В больницу, отец.

– Какую?

– Айцуб… Арбы… цавше…

– Что? – возница склонился к нему, пытаясь прочесть по губам. – Ты громче говори, паря, я на ухо туговат!

– Арц… и… башковскую… – промямлил Марков.

– Арцыбашевскую, чтоль? Так бы сразу и сказал. Но! – мужик взмахнул поводьями. Бричка, чуть поскрипывая рессорами, покатила.

– Стой! – вскрикнув, Марков даже вскочил.

– Чего тебе ищчо? – недовольно спросил возница.

– Я здесь выйду. Спасибо, отец, выручил.

– Ну-но. На мостовую не налетай, милок – целее будешь! – посоветовал напоследок тот и направил бричку дальше по дороге.

Парк и клиника Арцыбашева находились чуть дальше. Марков ушел в сторону от фонарей – не хватало повстречаться с каким-нибудь городовым, решившим прогуляться по улице. Густое облако прикрыло луну, и стало совсем темно. Парень, идущий почти на ощупь, ткнулся рукой на решетку. Клиника была на другой стороне. Стоная от натуги, он карабкался вверх по решетке. Ее высокие прутья венчали острые зубцы. «Хорошо же ты, жид, окопался!» – Марков, цепляясь за зубья, медленно перевалился на другую сторону и, соскользнув, рухнул вниз.

Тихий ночной воздух прорезал треск рвущейся материи и сдавленный мат. Марков повис в паре сантиметров над землей. Полы плаща, продырявленные зубьями, крепко держали, не давая соскочить. Ругаясь, парень уперся ногами в изгородь, подался вперед…

Плащ затрещал, и Марков повалился на землю. Некоторое время он неподвижно лежал, прислушиваясь; но ничего, кроме стрекотания сверчков и звона в ушах, не услышал.

Парень поднялся, отряхнул колени и осмотрелся. Он стоял в саду. В паре метров от него темнел силуэт беседки, чуть дальше – еще одна. Крадучись, Марков пошел к особняку – в ночном мраке он казался довольно большим и грозным. В окнах темно – значит, внутри все спят.

Марков смахнул внезапно проступивший пот и заметил, что его руки и одежда перепачканы грязью. «Не то, что у этого докторишки. Холодная денежная рептилия. Сколько миллионов надо, чтобы такой домище купить? То-то у него одни генералы и прокуроры и лечатся, с такими ценами! А руки он, если и пачкает, так только барской кровью. А кровь смывается легко, в отличие от мазута или сажи!»

Тихо болтая сам с собой, не забывая ругать Арцыбашева, Марков обошел стену до угла. Отсюда видно темное крыльцо, пустую площадку для транспорта и запертые ворота. «Как же тебе нагадить? Цветочки твои в саду потоптать? Так можно до утра возиться… Нет, я тебе другой подарочек сделаю!» – парень, поднатужившись, выдернул из придорожной клумбы декоративный булыжник внушительных размеров. Громко дыша от нервного и физического напряжения, он напрягся и метнул его в большое прямоугольное окно…

Грохот стекла оглушил его. Марков отскочил, чтобы осколки, разлетающиеся вокруг, не зацепили его. В разбитом проеме показался кусок кафельной стены – то ли операционная, то ли смотровая. Марков не успел подумать об этом.

– Кто там хулиганит?! – крикнул молодой дерзкий голос. На парадном входе показалась темная человеческая фигура. Тревожный свисток – громкий, почти оглушающий, прорезал ночную тишину.

Марков помчался в сторону беседок. Пока бежал, оглянулся – из-за угла особняка выскочил луч фонаря, окинул стену и сад.

– Кто хулиганит? А ну выходи!

Еще один тревожный сигнал свистка. Ему ответил другой – слабый, со стороны дороги.

Марков добежал до изгороди, вцепился в нее и пополз вверх, к острым наконечникам. Свистки, становясь громче, постепенно окружали клинику. «Меня поймают!» – пронеслось в голове парня, а потом, каким-то неизвестным чудом, он оказался на другой стороне парка. Марков побежал вперед, к набережной, от нее на другую сторону дороги, запетлял проходными дворами… Окончательно выдохнувшись, он остановился посреди незнакомого спящего двора и едва не упал. Отдышавшись, Марков сбросил с себя изорванный плащ и перепачканный пиджак, пошел к дороге.

– Эй, отец! – окликнул он подвернувшегося извозчика. – Подбросишь в одно место? Только быстро!

Марков то и дело оглядывался – но улица оставалась пустой, тихой и почти безлюдной. Погони не было.

12

Выходка Маркова заставила Арцыбашева и Маслова бросить все дела и срочно приехать в клинику. Маслов явился раньше своего начальника, устроил сторожу и дежурной медсестре разнос (когда ему позвонили, он отдыхал с любовницей).

Красный «форд» медленно заехал за ворота, встал перед особняком.

– Александр Николаевич, тут такое случилось!.. – плача, медсестра инстинктивно прижалась к Арцыбашеву, едва доктор вышел из машины.

– Кричать не надо, если никого не убили, – строго ответил он. – Ты чего ревешь, Полина?

Медсестра кивнула на Маслова – тот стоял неподалеку, нервно выкуривал папиросу.

– Петр Геннадьевич?

– Да? – сердито откликнулся Маслов.

– У нас там, между прочим, пациенты лежат, – сказал Арцыбашев. – А вы ходите и орете! А на улице – глубокая ночь!

– Извините, Александр Николаевич, – смутившись, сказал Маслов намного спокойнее. – Но эти олухи, ей-богу, конец света проспят!

– Полина, вернись в клинику, сделай обход. Если кто из пациентов будет задавать вопросы – говори им, что все в порядке, – Арцыбашев отпустил медсестру. – Где сторож?

– Туточки я, Александр Николаич, – парень с двустволкой на плече вышел из темноты. – Услышал я звон – старшный-престрашный, и очень громкий! Выхожу в коридор, ко мне Полька бежит – снаружи, мол, кто-то хулиганит! Ну, я вышел…

– И ничего не нашел! – сердито закончил Маслов.

– Почему же, Петр Геннадьевич? – обиженно заметил сторож. – Я же говорил.

– Что именно? – спросил Арцыбашев.

– Сад немного потоптан. А в комнате, где эта ваша штука снимки костей делает, валяется садовый булыжник.

– Разбили стекло в рентгеновской?! – Арцыбашев кинул гневный взгляд на Маслова. – И ты говоришь «ничего»?! А если бы они аппарат повредили, или вовсе украли?!

– Александр Николаевич, прошу вас, не серчайте на меня, – Маслов умоляюще сложил руки на груди. – Ясно же, что хотели просто напакостить! Какая-то пьяная шваль, не иначе, решила похулиганить.

– Допустим. А где полицейские? – заметил Арцыбашев. – Где следователи и городовые? Что-то я не вижу, чтобы они работали.

Маслов замялся, а потом сказал:

– Были здесь парочка городовых…

– На мой свисток отозвались, – добавил сторож.

– Я их отпустил, – закончил Маслов.

– Петр Геннадьевич… – Арцыбашев угрожающе подошел к Маслову – тот попятился. – Ты вообще в своем уме?!

– Они осмотрели сад и решили, что все спокойно! – торопливо ответил он.

– Ясно, – Арцыбашев кивнул, и грозной тенью направился в клинику. Через несколько минут он вышел, очень довольный:

– Поговорил с полицмейстером – сейчас пришлет людей. Попросил его, чтобы городовые здесь ходили почаще, особенно по ночам. Центр города, а порядка никакого.

– Александр Николаевич, вы такой находчивый! – радостно сказал Маслов.

– Вам, Петр Геннадьевич, достанется другое задание, – игнорируя грубую лесть, продолжил Арцыбашев. – Договоритесь о новом окне. И к завтрашнему вечеру оно уже должно стоять, понимаете?

– Да, Александр Николаевич, – Маслов кивнул. – Я понял.

– Славно. Ждите полицию, а я поехал.

Но красный «форд» неожиданно отказался заводиться. Смущенный Гришка, повозившись с зажиганием, полез под капот:

– Понять не могу, чего капризничает?

– Долго? – спросил Арцыбашев.

– Не знаю, Александр Николаич. Надо сначала понять, в чем проблема.

– Разберись, и к завтрашнему дню машину в гараж. Я поеду на извозчике.

Арцыбашев вышел за ворота и пошел по тротуару. Навстречу ему медленно шла пустая, скрипящая бричка.

– Свободен? – крикнул доктор. Извозчик кивнул – его густая борода с проседью дернулась. – Поехали к дому Чичерина, – устроившись в экипаже, доктор закурил.

«Черт, кто бы это мог сделать?» – напряженно думал он, перебирая в уме всех неприятелей и двуличных друзей. Список получается великоватый.

– А не угостите табачком-то, уважаемый господин? – обратился к нему возница. Арцыбашев открыл портсигар, вытащил сразу две сигареты. – Спасибочки вам. А то кисет дома забыл, дурень старый, вот и маюсь.

– Все мы маемся, – не удержался Арцыбашев. – И молодые, и старые.

– То верно. Некоторые и в молодости ведут себя так – прости, Господи! Дикари, ей-богу! Вот до вас, господин, один паря ехал – пьяный вдрызг, едва на ногах держится. Костюм на нем хороший, а по лицу видно – оборвань и нищета.

– Ну и? – лениво спросил Арцыбашев.

– Да он меня увидел и как заорал: «Стой!», а сам под копыты падает. Вот если бы Серый еще шаг сделал – прям на голову ему б наступил, – возница заулыбался, предвкушая самую интересную часть рассказа. – А поехали-то с ним знаете, куды?

– Куда?

– Вот, как раз в энто самое место, где вы сели. К больнице врача энтого, как там его… вспомнил! Арцубайшева!

– Арцыбашева, – поправил доктор. – Стоп, что? Говоришь, ты его сюда отвез?

– Ну, до больницы мы не доехали, он перед ней соскочил.

Арцыбашев закурил новую сигарету. Учуяв зацепку, он взбудоражился.

– А где ты его подобрал, помнишь? – осторожно спросил он.

Возница пожал плечами:

– Точного места не помню – ночь, все-таки…

Арцыбашев подал ему сложенную двадцатку:

– Ты мне примерное покажи.

Мужик взял деньги, спрятал за шиворот тулупа и махнул вожжами, немного подгоняя лошадь.

– Вот энто место, господин, – сказал он, когда бричка остановилась возле старого кряжистого дома. Арцыбашев посмотрел на закрытый трактир, потом вверх. В нескольких окнах горит свет, но не ходить же по этажам, вламываясь в квартиры?

– Название улицы не знаешь, отец?

Тот сказал.

– Хорошо, – Арцыбашев протянул ему еще денег. – Теперь вези к дому Чичерина.

13

Чисто побритый Марков, с небольшим букетом цветов и свертком в подарочной бумаге, шагнул на террасу и смело постучал в дверь.

– Антон Марков, – сказал он. Дверь открылась.

– А я – все еще Екатерина Андреева, – девушка, улыбаясь своей привычной улыбкой, пропустила парня в дом.

Темная прихожая снова заставлена обувью, а стены обвешаны одеждой. Марков даже обрадовался, что у него больше нет плаща.

– Это вам, – протягивая букет, он улыбнулся.

– Спасибо. Очень красивые.

– А это – готовые работы, – Марков показал сверток. – Ровно сто штук.

– Выглядит, как подарок!.. – восторженно прошептала Катя.

– Я решил, что в таком виде они вызовут меньше подозрений.

– Вы все правильно сделали, и так здорово придумали, – девушка прижала букет к маленькой груди, взяла сверток и потихоньку, поскрипывая половицами, пошла наверх. – Вы проходите в гостиную, собрание вот-вот начнется…

Марков прислушался – в комнате глухо переговаривались. Он представил себе душную, прокуренную комнату, продавленные диваны и кресла, и осторожно зашагал по лестнице. Ступеньки скрипнули под ним, но он все же поднялся и попал в темный коридор. Понимая, что здесь ему быть нельзя, Марков, снедаемый непонятным любопытством, крадучись пошел вперед. С правой стороны было несколько дверей. Самая дальняя – приоткрыта, солнечная тень из комнаты косо пролегла на полу и голой стене.

Марков слышал тихие, приглушенные голоса. Голос Кати он узнал почти сразу, а вот второй, грубоватый, определить не смог.

– Я ему передам… – голос Кати внезапно стал громче. Дверь распахнулась полностью, и девушка, сжимая в руках отпечатанные воззвания, пошла навстречу Маркову.

– Вы?.. – увидев его, Катя сильно вздрогнула – листки едва не выпали из ее рук.

– Мне послышалось, что вы меня звали, – солгал парень.

– Я не звала… – девушка испуганно встряхнула головой и попятилась назад. – Я не звала…

– Катя, постойте, – смущенно попросил Марков.

– Я не звала… я не звала… – продолжая шептать, она вдруг упала на пол и запричитала: – Отче наш, сущий на небесах…

«Что с ней происходит?» – испуганно подумал Марков. Он бросился к девушке, и в этот момент над ней возникла худая фигура в черном поповском одеянии.

– Катя! Катюша! – склонился Гапон. – Катюша, приди в себя, очнись!