Читать книгу Славянская мечта - Артем Шампанский - Страница 2

Гриша родился в маленьком, ничем не примечательном районном центре Лохвица, что на Полтавщине. Своим появлением на свет он был обязан поучительной истории, перевернувшей жизнь поселка с ног на голову; истории, из-за которой новорожденного Гришу злые языки оклеймили «фестивальным ребенком». Правда, фестивали в поселке никто не проводил, но события, предшествовавшие рождению Гриши, по-другому здесь не называли.

Лохвица была местом, где девушки того времени, едва окончив школу, мнили себя в роли романтичной Ассоль, ждущей сказочного капитана Грея. Даже последующее замужество, дети, сложный быт не убивали мечту, а, наоборот, только усиливали веру в появление прекрасного принца, способного увезти уставшую от ожидания красавицу с собой в волшебную страну. И в один прекрасный, как ошибочно показалось представительницам слабого пола, майский день таких принцев появилось около полусотни. На время летних каникул в местной школе разместились работники нефтегазоразведывательной экспедиции, проводившей изыскательные работы рядом с Лохвицей.

Новость моментально разлетелась по всей округе и вызвала небывалый ажиотаж среди женской половины поселка. Газоразведчики оказались ребятами веселыми и влюбчивыми, а самое главное – щедрыми (качество, которое особенно ценят женщины). Их появление спровоцировало приступ массовой истерии среди женщин детородного возраста, переросшей в сексуальную пандемию. Любой ценой и под любым предлогом местные красавицы пытались оказаться возле школы в вечернее время, мечтая встретить своего единственного и долгожданного. Здесь происходили действия, имеющие все признаки настоящего фестиваля – шутки, смех, веселье, песни под гитару, что позже выливалось в семейные скандалы, стычки на танцевальных вечерах между местными и чужими, осуждение общественности поселка. Такой стала каждодневная программа «карнавала газовщиков». По Лохвице прокатилась волна разводов, уцелели только многодетные семьи и супружеские пары, пережившие двадцатипятилетний юбилей в браке.

Искала свою судьбу вместе со всеми и юная Мария Галушко, будущая мать Гриши. Черноволосый балагур Коля, с чертами лица не то калмыка, не то удмурта, показался Марии совершенством, посланным свыше. Мгновенная страсть обещала сплести их сердца на всю оставшуюся жизнь, перерастя в настоящую любовь – так, во всяком случае, считала Мария. Позже Галушко назовет это лето самым счастливым периодом в своей жизни. Но к концу лета газоразведчики неожиданно исчезли, тем самым ввергнув в отчаяние местных красавиц и вернув поселку тихую, скучную жизнь.

Весной следующего года группа молодых матерей собралась в приемной председателя поселкового совета для получения свидетельств о рождении для своих «фестивальных» деток. Первой зашла Мария Галушко, держа на руках мальчика, нареченного Гришей. Председатель – в прошлом учитель химии, женщина пожилая и строгая, к тому же с юных лет воспитавшая в себе викторианский взгляд на нравственность – на Марию и ее подруг по несчастью смотрела с пренебрежением и осуждением.

– Поковырялись газовщики в недрах, – глядя в окно, задумчиво, но довольно громко процедила она сквозь зубы двоякую фразу. – Что ж мне, Маша, писать в графе «отец»? А?

– Коля его отец, он на самосвале в экспедиции работал, – тихим извиняющимся голоском произнесла молодая мать.

– Угу, вот так и напишу: «Коля, который работал на самосвале», – усмехнулась председатель. И после короткой паузы загадочно добавила: – Хотя…

Подвинув к себе документ, она каллиграфическим почерком написала в графе «отец»: «Николай Николаевич Самосвалов». Так, совершив должностное преступление, либо по незнанию, либо в наказание, председатель одарила новорожденного Гришу оригинальной фамилией. Остальных ждала такая же участь, и фамилии Буровая, Монтажная, Крановщиков стали для их носителей вечным напоминанием о грехах родителей.

В детстве Гриша не отличался особым рвением к наукам. Единственный любимец бабушки, тети и мамы, обласканный с пеленок, оставаясь центром внимания и заботы, он постепенно превращался в обыкновенного эгоиста, внешностью смахивающего на старинную китайскую игрушку – сидящего человечка с головой-маятником. Его огромная круглая голова с восточным разрезом глаз раскачивалась в разные стороны, когда он капризничал. А капризничал Гриша по любому поводу. В остальном он был самым обыкновенным мальчиком, мечтавшим стать космонавтом или милиционером.

После окончания школы мечта о покорении Галактики была предана забвению, освободив место более реалистичным расчетам. Гриша поступил и каким-то чудесным образом окончил училище МВД, после чего даже успел пару лет поработать в исправительно-трудовой колонии.

Почти перед самым распадом Советского Союза лейтенант Григорий Самосвалов попал на службу в живописное село Шаровка, расположенное в пяти километрах от столицы Подольского края. Молодой офицер был расстроен и подавлен – должность сельского участкового инспектора это вовсе не то, о чем он мечтал в юношеские годы. Перспектива постоянно утихомиривать деревенских пьяных дебоширов, сидеть в ночных засадах, ожидая опустошителей колхозных полей и садов, бороться с самогоноварением и другими мелкими правонарушениями приводила Гришу в состояние глубочайшей депрессии. Ввергнутый в бездну отчаяния Самосвалов несколько дней после назначения бесцельно бродил по селу и с нескрываемым отвращением знакомился с укладом деревенской жизни. Увидев его перекошенное лицо, перепуганные селяне тихонько делились друг с другом:

– Видел нового участкового? Вот зверюга, наверное!

– Да уж… И за что нам такого?

Известие о том, что новый участковый – «зверюга форменный», моментально разлетелось по всем домам. К тому же эта новость успела обрасти придуманными подробностями из прошлой жизни новоназначенного. Участковый с грозным взором вселял просто животный страх в простых жителей села. Они предпочитали не показываться в одиночку на глаза свирепому милиционеру. Завидев Самосвалова издалека, смиренные граждане разбегались в разные стороны и прятались на всякий случай. Остап Сидоренко по кличке Сидор, до этого лихой и неуправляемый дядька, отсидевший срок за пьяную драку, встречая на своем пути Григория, закладывал руки за спину и поворачивался лицом к забору. В общем, и без того непроблемное село в одночасье превратилось в образцово-показательную комунну, жители которой разве что не ходили строем.

Опасения шаровчан оказались небеспочвенными. Неожиданно для всех Гриша завел дружбу с местным священником, тоже сравнительно недавно появившимся в Шаровке. Знакомство произошло на свадьбе дочери главного бухгалтера колхоза, экстренно проводимой в религиозный пост в связи с «интересным» положением невесты. Отец Тарас, а именно так называли священнослужителя, закончив со свадебно-церковным обрядом, занял место за праздничным столом как раз возле Самосвалова. Взору гостей предстали щедрые угощения, расставленные радушными хозяевами, не имеющие ничего общего с аскетичными блюдами, более уместными во время поста. А в довершение всего столы украшали полуторалитровые бутыли с домашней водкой, изготавливать которую в те времена не разрешалось. Возникшая заминка среди гостей и последующая неловкая пауза грозили перерасти в конфуз. Собравшиеся смиренно ждали начала банкета, жадно созерцая яства и выделяя слюну, как собаки Павлова, при этом нервно поглядывая туда, где сидели Самосвалов и отец Тарас. Григорий очень хотел есть и был готов начать трапезу с веселящим душу зельем. В этот момент ему не было никакого дела до самогоноварения, но нарушать церковные каноны в новом для себя месте… Вдруг, махнув рукой, как от отчаяния, поднялся отец Тарас. Перекрестив три раза себя и один раз посудину с домашней водкой, он схватил бутыль и начал разливать приглашенным, начиная с Григория.

– Отлично! – неожиданно для самого себя прокомментировал Самосвалов.

Остальные гости, как по команде, мгновенно наполнили так называемые «полустаканчики» и приготовили закуску. Отец Тарас монотонным голосом произнес слова на каком-то странном языке, отдаленно напоминающем старославянский, по привычке размахивая рюмкой, как кадилом. Получилось нечто среднее между тостом и молитвой. Из всего этого бормотания Гриша разобрал лишь несколько слов: «Не каждой с-сучке счастье выпадает», – причем, произнося это, иерей глядел на невесту. Впрочем, Самосвалов посчитал, что это ему почудилось, с удовольствием выпил и приступил к трапезе.

Участковый и священнослужитель весь вечер общались и, подливая постоянно друг другу «горькую», прониклись взаимной симпатией. Батюшка был заикой, а общий недуг, как известно, сближает.

Сельская свадьба всегда служила местом откровений для немногословных в обыденной жизни крестьян. Две сидящие напротив Гриши сухонькие старушки зло обсуждали виновницу торжества:

– А я тебе сразу скажу: еще намучается наш Андрейка с этой Галькой. Посмотри, как она глаза вытаращила и зыркает на людей!

– И чего таращится?! – поддержала вторая. – Надо скромно сидеть, как положено невесте, а эта!.. Змея!

Под конец свадьбы уставшая от танцев невеста немного опустила голову и отвела в сторону глаза, задумавшись о чем-то своем. Тем не менее, смиренный вид невесты не вызвал одобрения у старушек, осуждение и вердикт остались прежними:

– Посмотри, спрятала глаза. Даже глядеть не хочет на людей. Ненавидит тут всех. Ой еще намучается с этой змеей наш Андрейка! Ой намучается!..

«Да, – подумал Самосвалов, – быть хорошим для селян тут не просто! Пожалуй, только один батюшка здесь нормальный парень. Надо бы к нему присмотреться».

После обряда снятия фаты и прощания музыкантов, что означало финиш процесса бракосочетания, отец Тарас, уже изрядно выпивший, вновь взял слово. На этот раз Грише уже отчетливо послышалось крамольное в речи священника: «Да, не каждой с-сучке счастье в-выпадает». Хотя Гриша уже не особо вслушивался в слова иерея – теперь они были закадычными друзьями.

Батюшка слыл добрым человеком. О его пагубном пристрастии к выпивке жители села знали, но прощали эту слабость, так как именно выпивкой рассчитывались за любой проведенный ритуал. Случись крестины, свадьба или похороны – после проведения всех необходимых действий отца Тараса непременно приглашали за стол. Из-за того, что местный служитель культа сильно заикался, церковные обряды получались у него неимоверно длинными. Утомленные затянувшейся процедурой миряне рассаживались за столом, и отец Тарас с удовольствием принимал участие и в этом мероприятии. Причем непременно хорошенько напивался и забывал стребовать оплату.

Впрочем, забывал он только в первые дни своего пребывания в селе, а потом ему просто неловко было говорить о деньгах. Вдобавок, еще не совсем отошедшие от коммунистическо-атеистической пропаганды жители Шаровки посещали церковь крайне редко и с опаской. Из-за этого церковная касса всегда находилась в плачевном состоянии, а ее хранитель часто бывал голодным. Даже средства на ремонт храма, кстати, построенного на пожертвования сельчан, собирала церковная староста баба Сянька, не доверяя деньги любившему выпить батюшке. От такой беспросветности отец Тарас начал ходить по домам жителей Шаровки, предлагая провести обряд освящения жилья. После совершения таинства благодарные хозяева по традиции угощали пресвитера колбасой и самогоном. Таким образом, обходя в день по одной хате, он всегда был сыт и пьян. На справедливые замечания кое-кого из сельчан о недостойном образе жизни, возвращающийся с очередного обряда служитель культа реагировал так: «Вы не смотрите, что я делаю, лучше ходите в храм и слушайте, что я говорю на проповеди».

Когда все дворы были пройдены, отец Тарас пустился по второму кругу. На возмущенные возгласы типа: «Да вы уже святили этот дом, хватит!» – служитель культа отвечал: «Чем чаще я это делаю, тем вам лучше». Но на третьем заходе вера шаровчан в необходимость периодического проведения данного обряда изрядно пошатнулась. Домовладельцы попросту перестали открывать двери священнику, прячась в самых необычных местах, будучи застигнутыми врасплох.

Совершенно невозможно представить, как сложилась бы судьба иерея, если бы не завязалась дружба между ним и Самосваловым. Шаровчанам не из книг пришлось узнать, что означает солидарность представителей церкви и власти. Теперь в двери домов стучал участковый инспектор, под благовидным предлогом знакомства в рамках исполнения служебных обязанностей, и не открыть ему не осмеливался ни один житель села. Едва завязывалась беседа между обывателями и стражем порядка, как во дворе появлялся трезвый иерей с ведром святой воды и дымящимся кадилом. Не обращая внимания на присутствующих, батюшка сразу же приступал к таинству освящения жилища. Он молниеносно перемещался из комнаты в комнату, читая молитвы и размахивая кистью, не давая следующим за ним хозяевам опомниться. Самосвалов не уходил, но и не вмешивался, демонстрируя показное удивление и любопытство. Обильно окропив все помещения, отец Тарас, тихо и невнятно допевая молитву, поворачивался к хозяевам и пристально смотрел им в глаза в ожидании вознаграждения. Те, по старой привычке, предлагали расчет натуральным продуктом, стыдливо пряча бутыль с самогоном от взора инспектора. Но здесь их ждал неприятный сюрприз: отец Тарас мотал головой и косился на Гришу, давая понять, что запрещенному самогону здесь не место и расчет теперь проводится только деньгами. Если сумма, предложенная хозяевами, казалась батюшке маленькой, он немедля повторял обряд, и так до тех пор, пока вознаграждение не достигало нужного уровня. Собранные деньги компаньоны делили пополам. Солидная прибавка к жалованью сильно подняла настроение Григорию. Особенно радовал тот факт, что банкноты попадали к нему относительно честным способом.

Не забывал Григорий и об исполнении профессиональных обязанностей. За считанные дни участковый инспектор навел полный порядок в служебных делах. Прежде всего беспокоили два заявления, оставшиеся от предшественника Самосвалова, написанные пострадавшими собственноручно и зарегистрированные по всей форме. Первое – о пропаже одиннадцати кур гражданки Марии Божко, и второе, опять-таки, о краже: Юхим Подперезаный заявил о пропаже коровы. Было и третье заявление, принятое уже самим Гришей, хотя еще не зарегистрированное, от гражданки Анны Юрченко на избившего ее собственного мужа, пьяницы и драчуна.

Немного поразмыслив, Гриша решил начать с супруга Анны Юрченко, вызвав его к себе для разъяснительной беседы, как в те годы выражались в милиции.

Анатолий Юрченко оказался невысокого роста мужичком, похожим на старичка-лесовичка.

– Разрешите? – боязливо и неуверенно спросил он, приоткрыв дверь в кабинет лейтенанта.

– Юрченко? Проходи, присаживайся… пока! – сухо ответил стоящий возле окна Самосвалов, бросив на посетителя лишь беглый взгляд.

Анатолий занял место на стульчике возле письменного стола, а Самосвалов, до этого безучастно наблюдавший за жизнью улицы через стекло, расположился прямо на столе. Он повернул все свое крупное тело к посетителю и пристально посмотрел сверху вниз на испуганного Юрченко, как удав на кролика.

– Ну шо, Толяша, доигрался? – по-панибратски начал беседу молодой офицер, беря в руки папку. – Твоя жинка накатала на тебя «телегу». О! «Побил», «таскал за волосы», «пьяный»… Короче, пиши объяснительную, я опрошу свидетелей, и всё.

– Что – «всё»?

– Всё! – грозно рявкнул Гриша. – Суши сухари! Впаяют тебе два или три года, это от характеристики с к-колхоза будет зависеть. А все благодаря родной женушке, решила тебя в тюрягу упечь. Да и правильно делает, на холеру ты ей, забулдыга д-драчливый, сдался?

– Да она завтра заберет!

– Ты нормальный? Тут тебе шо, загс? Захотела – подала, захотела – забрала заяву? Или ты думаешь, шо тут вообще цирк? В общем, так: пиши объяснительную, оформлять тебя буду.

– Не губи, Григорий Николаевич! – взмолился Юрченко. Нижняя губа его затряслась, а глаза сильно повлажнели. – Не губи!

Самосвалов слез со стола, подошел к окну и долго молча смотрел вдаль.

– Ну, не знаю… Шо я могу сделать? Это же заява! Ну, единственное, что может спасти твою задницу от наказания, – это содействие в раскрытии других преступлений. Ты готов помогать следствию?

– Я? Да, готов!

– Хорошо! – Гриша подошел к столу и взял лист бумаги. – На, будешь писать… Та-ак, ты ведь возле железной дороги проживаешь? Отлично… Ты должен написать мне такое: «Пятого числа прошлого месяца на красный сигнал светофора – железнодорожного, конечно, – остановился товарный поезд с открытыми вагонами. На полу в вагонах была рассыпана пшеница. Куры Марии Божко запрыгивали в вагон поклевать зерна, в количестве одиннадцати штук. А когда поезд тронулся, не успели спрыгнуть…» Понял?

– Григорий Николаевич… – с легкой долей сопротивления произнес Юрченко.

– Так! Ша! Я не понял! Ты собираешься содействовать?

– Да, но…

– Раз собираешься, то давай, пиши.

И Анатолий написал под диктовку молодого офицера трогательную историю о неразумных курочках, попавших в ловушку собственной алчности. Гриша был очень доволен. Закрыто старое дело, не будет нового, а главное – чета Юрченко еще долго будет жить тихо и спокойно.

– Скажи жинке, пусть завтра придет, заяву заберет, – выдал Гриша вслед уходящему Юрченко.