Читать книгу Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов - Страница 14

Над Оптиной пустынью раскинулся весенний вечер. Его прохлада напоминала о том, что зима покинула этот край совсем недавно, чтоб вскоре вновь вернуться к его обитателям. Братия, призванная прозрачным колокольным звоном, стекалась на вечернюю службу со всех пределов обители. Черные рясы монахов скрывали радости и горести прошлого, не позволяя им отвлекать священников от новой жизни. Некоторые из них так лихо прожили девяностые, что только под рясой и можно было спрятать отголоски тех лет.

Казалось бы, монашеское одеяние просто создано для того, чтобы уничтожать индивидуальность, превращая людей в безликую толпу. Но если присмотреться внимательнее, то оказывается, что скромная ряса ни в коем случае не вредит людской уникальности. Даже напротив – подчеркивает ее. Как? Заставляет смотреть в лицо. Когда смотришь в лицо человеку, в его глаза, которые есть зеркало души, ловятся малейшие изменения мимики. Вот тогда действительно видится человек – неповторимое творение Божие.

Среди множества этих творений, идущих на вечернюю службу в Оптиной пустыни, одно выделялось особенно ярко. Все, кто видел его впервые, обязательно провожали взглядом этого былинного богатыря. Было в нем больше двух метров росту, а лицо русского северного типа покрывали шрамы, часть которых скрывала огненно-рыжая борода. Длинные седые волосы, собранные в тугой хвост, делали обладателя еще больше похожим на древнерусского воителя.

Звали колоритного монаха отец Алексий. В миру – Алексей Игоревич Стрешнев. Ему было около тридцати пяти, но из-за бороды и седины выглядел он гораздо старше. В монахи постригся пять лет назад и за эти годы стал заметной личностью в обители. И внешность здесь была ни при чем. Он виртуозно, сугубо интуитивно находил единственно верные слова для каждого прихожанина, который обращался к нему за помощью. Дети фанатично обожали его, впитывая и обдумывая каждое слово пастыря. Однажды армянский католикос, будучи в гостях у РПЦ, услышал его проповедь для детей. Когда отец Алексий закончил, иерарх долго молчал, явно о чем-то размышляя. Кто-то из свиты спросил его, о чем он так задумался, и католикос озадаченно ответил:

– Никак не могу понять… Простота проповеди этого монаха граничит с гениальностью. Или ее гениальность граничит с простотой?

Его дар проповедника восхищал и удивлял многих. А ведь до обители у него даже не было высшего образования. Сам отец Алексий знал, из каких семян растут его проповеди, но никогда не говорил об этом.

Прежде чем стать монахом, отец Алексий был убийцей. Он относился к самой страшной их разновидности – к убийцам лицензированным. Звание, боевая задача, приказ – все эти формальности не дают человеку всецело осознать, что с ним произошло. Разум твердит тебе: «Ты отважный солдат, защищающий…» Хорошо, если Родину, а не стоимость барреля Brent! А человеческое сострадание, табу и нормы морали причитают паническим шепотом: «Парень, ты убил человека! Переступил такую черту, к которой даже подходить не надо. И повернуть судьбу вспять невозможно. Твоя жена спит с убийцей, убийца целует твоих детей. И что будет дальше?» Телевизор уверяет тебя, что ты герой. Да ты и сам это понимаешь. А приятель, случайно узнав о твоем прошлом и поняв, что ты лично, своими руками… Приятель бледнеет и прячет глаза. Ты для него – человек за чертой. Добрый, умный, ни в чем не виноватый… Но – другой. А хуже всего то, что этот конфликт… Он неявный, он глубоко внутри. Панический шепот не так просто услышать, а приятель и сам не всегда понимает, почему ваши отношения изменились.

Все это может зреть и расти внутри человека всю жизнь. А может вырваться наружу, послав его в «Макдоналдс» с помповым ружьем.

Отец Алексий хлебнул войны с избытком. Первая чеченская кампания, грызня между абхазами и грузинами, гражданская война в Югославии… На его счету были десятки жизней. Он убивал в упор, с больших расстояний, ножом, руками, оптом и в розницу. И так или иначе, спрашивал себя – кто же он такой? Герой или некто за гранью? А когда нашел ответ, ушел в монастырь – молиться за убитых им врагов, проповедовать детям да удивлять заезжих армян. Ушел в другую жизнь, где про убийство все однозначно ясно. За прошедшие пять лет монашества он лишь пару раз покидал пределы обители, с опаской и ненадолго возвращаясь в прежний мир.

Однако все в этой жизни меняется, хотя порой и незаметно. Случилось так, что в один из нелегких, но светлых дней своей монастырской жизни отец Алексий повидался со старшим братом Серегой. Монах был бы безмерно счастлив обнять его, вдыхая почти забытый запах родного человека. Но саудовский снайпер, что был на заработках в Чечне, раз и навсегда избавил их от такой возможности. Удалось лишь поговорить.

Монаху снилось, что он раздает послушникам строительный инструмент, ведь братия своими силами реставрировала часовню в обители. И вдруг в одном из послушников он узнал брата. Тот слегка постарел, словно продолжал жить где-то рядом обычной земной жизнью.

– Братишка пожаловал! Вот так радость негаданная! – расплылся Алексий в счастливой улыбке. Отдавая Сережке мастерок и ведро, он отчетливо понял, что спит.

– Привет, хулиган! Как жизнь праведная?

– Да какая ж она праведная? Грешники мы, потому и в монастыре. Ты как? Счастлив? Нашел свой покой?

– Какой покой? Ты о чем? У меня же младший брат есть! Не было с ним никогда никакого покоя. То фломастеры утащит, то учебники казенные разрисует под хохлому, то зубы оставит на дискотеке.

Монах тепло рассмеялся:

– Серега, да брось ты! Вечно мне теперь эти фломастеры вспоминать будешь? Господь прощать велел. Слыхал об этом?

– Ему хорошо велеть! Ты у него фломастеры не таскал.

– Богохульник ты окаянный, – шутливо погрозил он Сережке кулаком.

– Он бы это так не воспринял, – предельно серьезно сказал брат.

Поняв, что тот имеет в виду, отец Алексий замер, стараясь справиться с нахлынувшим волнением.

– Да? – только и смог проговорить он.

– Точно тебе говорю. Он добрый, это правда. И с чувством юмора у него все отлично.

– Сережа, – дрожащим голосом протянул Лешка. – А ты… нет, то есть Он… Он…

– Да, Он нас любит, – помог ему брат, безошибочно услышав непроизнесенный вопрос. – Он от нас, конечно, мягко говоря, не в восторге. Не нравимся мы ему. А любить – любит.

– Не нравится? Ну, не мудрено. А что больше всего не нравится? А, братишка?

– Однако ж вопросы у тебя, отец Алексий! Это ты у Него спроси. Не понимает Он нас, вот что… Причем частенько.

– Ты что, Сереж? Как это – не понимает? Он же Создатель!

– Эх, Леха… Наверное, потому и не нравимся, что он Создатель, а понять не может.

– Серега, слушай, – вдруг заполошно затараторил монах. – Сон всего несколько секунд снится, я в любой момент проснусь. А мне очень надо… Ты пример привести можешь, как он нас не понимает, а?

– Пример, говоришь… Только учти, по своему разумению скажу. Если я помер, это еще не значит, что Божьи помыслы вижу. Пример, значит… Ну, вот ты – монах. Воин Христов, так?

Лешка поспешно кивнул.

– Должен за Божье дело бороться. Каждый день, по крупице. При любой возможности. И вокруг тебя бушует современная жизнь, где этих возможностей много, даже слишком. А ты, отец Алексий, уже пять лет сидишь за стенами монастыря, где все очень правильно и благополучно. Я, Лешка, не Господь. И уверен так же, как в том, что я не Господь, что Ему это тяжело понять. Вернее, понять-то просто… Принять тяжело.

– Так ведь… – робко попытался возразить отец Алексий, но брат перебил его:

– Ты только не думай, что я тебя обвиняю! Такая работа, что ты наедине с собой провернул, не каждому под силу. Это просто пример. Может, не очень удачный. Я знаю, что у тебя паства, что малышам слово Его несешь. Так что не принимай на свой счет, ладно?

– Ага, ладно, – торопливо ответил Лешка, собираясь тут же задать еще один вопрос.

Но брат опять перебил его:

– И вот еще что, Леха. Ты бы хоть сана своего постеснялся, что ли… Ведь стыдоба, хоть жмурься!

– Что такое? – недоуменно спросил священник.

– Да ты себя послушай, отче! Сон, мол, всего несколько секунд снится. Ты бы еще сказал, что это ученые доказали. Сколько Ему надо, столько твой сон и будет сниться. Я, мол, в любой момент могу проснуться. Когда Ему угодно будет, тогда и проснешься. Леха, ты ж священник истинный, а не служитель культа!

– Ну, я ж говорю – грешник. А ты про жизнь праведную… Истинно верую, и вера всегда со мной рядом. А должна быть внутри меня, – грустно ответил Алексей.

– Раз ты это понимаешь, значит – обязательно будет.

Монах понял, что брат собирается уходить. Бессильные слезы подобрались к горлу.

– Отец вчера елку выкинул, что с Нового года стоит, а ведь март заканчивается, – неожиданно сказал Серега.

– Обычное дело, всегда так было, – настороженно отозвался Лешка.

– И правда. Но есть нюанс. Папа чуть выпивши был. Елку прямо в помойку и выкинул. Вместе с кадкой. Кадку эту мамуля очень любила.

– Ходил на помойку-то?

– А как же! Елка на месте. Правда, без кадки.

– Чем закончилось?

– Разосрались в дым, как малые дети.

– Да помирятся, – уверенно успокоил Леха себя и брата. – Больше сорока лет вместе. И сдалась матушке это кадка, чтоб ее…

– Ладно, Лешка… Пойду я, брат. Пора уже.

– Серега!.. Приходи еще, а?..

– Приду, раз зовешь. Береги себя, отче, – с чуть заметной иронией сказал покойник, повернулся и пошел. Обыденно так, без потусторонних фокусов, будто и не умирал.

Пройдя несколько шагов, остановился, легонько шлепнув себя рукой по лбу. Весело ухмыльнувшись, возвратился к брату, который провожал его мокрыми синими глазами. Подойдя к отцу Алексию, сунул ему в руку мастерок.

– Мне он там не нужен, – сказал Серега, слегка улыбнувшись. – А инструмент-то, поди, казенный. Смотри, ведро не потеряй, простофиля… – и очень серьезно добавил: – С кадкой придумай чего-нибудь, лады? Ты ж воин Христов.

Он стал быстро удаляться, что-то бормоча себе под нос. Лешка смог разобрать только ворчливое: «Сон у него, видите ли, несколько секунд длится».

На душе у монаха вдруг стало тепло и радостно, отчего улыбка сама появилась на его спящем лице. С ней и проснулся.