Читать книгу Идолы и птицы - Арти Зенюк - Страница 2

В то время я оканчивал седьмой семестр в медицинском институте и был полностью поглощён учёбой. Хоть моей специализацией и была стоматология, но гигиенические и экологические дисциплины мне тоже очень нравились, даже курс истории медицины, начавшийся в седьмом семестре, пришелся по душе. Другими словами, я был по уши в учебе, получал стипендию и считался одним из лучших студентов на потоке. И в самый разгар учебного сезона я узнал, что моя девушка, Лиза, в больнице, у нее что-то с почками.

Лиза жила там же, где и моя семья. Мы были вместе уже четыре года, познакомившись на празднике нашего города, и, как оказалось позже, учились в ста метрах друг от друга вдали от дома. Только она изучала социологию, а я – медицину. Студенческие годы мы провели вместе, но она закончила обучение в этом году и вернулась к родителям, а я продолжал учебу, оставшись на расстоянии больше трех сотен километров от нее.

Болезнь Лизы заставила меня выкроить пару деньков и приехать домой к родителям. Там меня всегда ждало гостевое крыло первого этажа дома, и я мог приезжать и уезжать в любой момент. После поступления в медицинский институт сестра Бекки сразу же оккупировала мою детскую комнату и сделала из нее мастерскую для своих художественных нужд, а я перешёл в разряд желанных гостей.

Так вот, в тот день я приехал домой и, немного отдохнув и пообедав с родителями, договорился о встрече с Лизой в парке, неподалеку от её дома. Погода стояла отличная, осень ещё не вступила в свои права, хотя её присутствие уже во всем угадывалось. До парка было минут тридцать ходьбы, и я решил пройтись туда пешком по знакомым с детства местам. Бодро шагал, рассматривая ровно стриженые кусты и газоны моего района, рассматривал знакомые дома наших соседей, пытаясь найти в них перемены, и наслаждался прелестью теплой осени. Ни машин, ни людей на улицах практически не было, в рабочее время здесь можно было увидеть только мам за рулем забитых детьми минивэнов и пенсионеров, идущих до ближайшего магазина.

До парка я дошел быстрее, чем планировалось, ко всему прочему, вышел я с небольшим запасом, и теперь до назначенного с Лизой времени оставалось чуть более пятнадцати минут. Парк был почти пуст, не считая пожилой пары, сидевшей неподалеку на лавочке, команды школьниц, с неимоверным визгом игравших в волейбол на парковой площадке, и важно похаживающих ворон; больше в огромном парке никого не было. Я, медленно шагая, сделал пару кругов по аллейкам, рассматривая то пожилых людей, то девочек, то ворон. На меня никто не обращал внимания. Девочки были так увлечены игрой, что проедься я рядом верхом на лихом слоне, они бы даже не обратили на это внимания. Пожилая пара была тоже занята поглощением последних солнечных лучей уходящего года, а вот вороны стали на меня обеспокоенно поглядывать. Очень важные, черные как смоль с отливом, они недоверчиво косились в мою сторону и сразу же пытались скрыться из виду, как только я останавливал на них взгляд. Умные старые птицы с массивными клювами и ухоженными перьями. Они, должно быть, помнят свой парк с тех времен, когда деревья в нем были ещё маленькими, а меня и в проекте не было. Забавно, но я читал, что каждая ворона, заготавливая на зиму заначки с едой, помнит более двухсот мест, куда спрятала пищу, и безошибочно находит каждое, когда приходит время. Дай любому человеку двести конфет, попроси спрятать по городу, а потом найти их через два три месяца – справились бы немногие. Задача под силу единицам.

И, по правде говоря, мой интерес к воронам в тот момент был очень прост и корыстен, не зря они настораживались, ловя мой взгляд. Я высматривал, не потеряла ли одна из них перо, так как трофейное перышко вороны мне бы не помешало. Это дурацкое увлечение началось очень давно, когда я был ещё ребенком. Бекки тогда было около четырех лет, и она вошла в период, когда всё лежащее на земле, блестящее, цветное или странного вида, нужно было подобрать. Причем делалось это с восторженными возгласами.

– Ух ты, смотри, что я нашла! – сразу же говорила она, и показывала мне какую-нибудь запыленную ерунду вроде пластмассового колечка от пластиковой бутылки или камешка. Я же её обзывал «подберухой-мухой».

– Сам ты подберуха-муха! – отвечала она мне звонким писклявым голоском, и, радуясь своей беззубой улыбкой, хвасталась новой находкой.

Родители ей настойчиво объясняли, что все, подходящее под описание мусора, поднимать нельзя, этим делом должны заниматься дворники. А если Бекки хочет найти что-то интересное, то предмет должен быть листочком, камешком или семечкой какого-то растения – иными словами, тем, что создала природа, а не человек. Так все и поступали. Если я, отец или сама Бекки находили что-то интересное, то об этом сообщалось всем и подтверждалось восторженными, почти завистливыми возгласами остальных, кому не посчастливилось найти такую важную ценность. Так постепенно поиск валяющихся мелочей стал укоренившейся традицией, а особо ценные приобретения собирались в коробочку от конфет. Потом они перекочевали в папину коробку от туфель. Наконец последним вариантом сокровищницы, уже в старших классах школы, стал деревянный ящик от купленного папой заточного станка. Там было всё: и маньчжурский орех, и камешки всевозможных форм и цветов, и закругленные морским прибоем стеклышки – в общем, всё, что в силах перенести постоянное перекладывание с места на место детскими руками. Особую ценность для коллекции представляли найденные перышки птиц, к ним было почтительное, почти культовое отношение. Найти редкое полосатое перышко маленькой птички считалось достижением, а суметь сохранить его в ящике с сокровищами – почти искусством.

Вороны не зря были так настороженны. Мудрые птицы знали, что в моем, на первый взгляд, скучающем виде крылась целая груда коварства, и потеря их самого черного с отливом пера была моим сокровенным желанием. Бекки просто лопнула бы от зависти, принеси я в наш ящик такой жирный трофей. Но хорошо сложенные и ухоженные птицы знали цену каждому своему перу, и я быстро понял, что шансов у меня практически нет. Оттого мой взгляд хаотично шарил по земле в надежде на случайное чудо, пока не наткнулся на какой-то маленький камешек с желтоватыми прожилками. Я подошел поближе и увидел, что это вовсе не камешек, а маленькая бронзовая статуэтка, потемневшая от времени и желтеющая только на выступающих складках. Маленький воин, в шлеме, со щитом и топором, ровно стоял на небольшой овальной подставке, мирно дожидаясь войны. Находка не подпадала под ценность нашего с Бекки ящика с сокровищами, но была очень милой. Такой, что хочется оставить её себе. Подходило время встречи с Лизой, и я, сунув статуэтку в карман кошелька, где обычно хранил мелочь, быстро направился к оговоренному месту встречи в углу парка.

* * *

Мы не виделись с Лизой меньше месяца. С момента нашего с ней знакомства это было первое расставание, причем вызванное обстоятельствами, а не нашим решением. Хоть времени прошло мало, Лиза как будто поменялась. Возможно, причиной изменений была болезнь.

– Привет, зайка, как ты? – выпалил я, ещё не успев до нее дойти.

– Хорошо, только скучала, – ответила Лиза, находясь рядом со мной уже в движении перед поцелуем. После холодного, почти дружеского объятия мы взялись за руки и медленно пошли через парк, где я уже пятнадцать минут наматывал круги.

– Что там с тобой случилось, что ты аж в больницу угодила? – спросил я.

– Да так, ничего особо серьезного: обследовали, назначили кое-какие лекарства, и сегодня утром выписали. Но я все равно очень рада, что ты приехал меня проведать.

Лиза выглядела как обычно, но в ней явно читалась какая-то озабоченность, излишняя серьезность. Странно, что я раньше этого не замечал. Она была такой же, как и всё предыдущее время, в точности до последнего штриха, но теперь я заметил качественно выполненный макияж, всю обдуманность мелочей и деталей её внешности и педантичную их подборку. Всё было кропотливо собрано и доведено почти до идеального сочетания. Возможно, осеннее солнце было под нужным углом и высветило все изъяны идеализма, тщательно скрываемые четыре года. Я попытался вспомнить её другой, и понял, что другой я её не видел. Даже когда мы проводили ночи вместе, я не заставал её спящей, взлохмаченной и помятой. В памяти оставалась только Лиза, выходящая из ванной комнаты уже такой, как я вижу её сейчас. Меня немного встревожил такой факт, ведь если смыть нарисованное, она может даже выглядеть по-другому. На ум сразу почему-то пришла старая зубатая баба-яга, сплошь утыканная зелеными бородавками, с тремя черными волосками, растущими на носу, которая делала магические па со своим сухим мухомором, и бац – становилась красавицей. Эта мысль меня так позабавила, что все мускулы моего лица напряглись, пытаясь сдержать улыбку.

– Эй, ты чего такой загадочный? – толкнула меня Лиза, держа под руку.

– Да так, всякие глупые мысли в голову лезут. Я тут пока тебя ждал, даже подумывал, не начать ли пугать ворон диким криком – может, какая из них обронит перышко.

– Ох уж эта ваша с Бекки охота за сокровищами! – хитро, но очень по-взрослому сказала она. – Вам бы стоило после двадцати на марки переключиться, а то люди начнут вас побаиваться.

– Ну, с марками у нас полное незнание, а тут опыт многих лет. Приятно чувствовать себя профи хоть в чем-то.

– Да, пожалуй, ты прав, но за воронами не гоняйся, что люди подумают! – сказала она почти по-матерински, после чего добавила: – Не люблю ворон, они ассоциируются у меня со смертью.

– Да, думаю, Прометей с тобой бы согласился на все сто.

Она хихикнула, снова меня подтолкнула, крепко держа под руку.

– Ты голоден? Может, пойдем пообедаем где-нибудь?

– Я пообедал с родителями, но с радостью выпил бы кофе. А ты если хочешь, можешь перекусить.

– Хорошо, идем.

Она повернула к себе мое лицо и смачно чмокнула меня в губы – так громко, что находящиеся поблизости «предвестники смерти», мирно ковыряющие клювами землю, настороженно подняли свои головы.

Остаток дня мы провели вместе, обсуждая погоду, планы на будущее, расстояние, которое между нами вклинилось. Как я узнал, Лиза начала искать работу, но пока ничего более-менее подходящего не подвернулось. Времяпровождение прошло по стандартному сценарию. Единственное, чем это отличалось от всех предыдущих встреч, так только тем, что я постоянно пытался угадать комплекс мероприятий, совершаемых этой женщиной для превращения в известную мне Лизу. А образ бабы-яги время от времени выползал и ехидненько меня поддразнивал, шепелявя кривыми, выпирающими изо рта зубами: «Да ты, парень, и половины всего не знаешь о нас, о женшчынах…»

* * *

К вечеру погода испортилась, я еле успел домой до дождя. Ко мне сразу спустилась мама: её кухонные владения и личная комната были на втором этаже.

– Ну что, как Лиза, с ней всё в порядке?

– Да, мам, всё хорошо. Её уже выписали из больницы, ничего серьезного не произошло.

– Слава богу, а то мы тут уже всякого надумали, когда узнали, что ты едешь её проведать! Мы скоро будем ужинать, ты голоден?

– Да, не отказался бы от запеченного целиком поросёночка.

– Приедешь на Рождество – будет тебе запеченная целиком индюшка, мой брутальный охотник с Дикого Запада! А пока довольствуйся запеченной запеканкой. Через двадцать минут поднимайся к столу.

– Хорошо, мам, и завари мне чаю покрепче.

Ветер вперемешку с дождем завывал всё сильнее. Пока я принял душ и переоделся, погода разыгралась не на шутку, так что пришлось опустить ролеты на окнах. Когда сели ужинать, за окном уже творилось что-то неимоверное. Бекки, немного поёрзав, сорвалась с места и подняла ставню у окна, ближнего к столу:

– Ну, интересно же! Когда мы ещё увидим такую бурю!

Признаться, все сидящие за столом были с ней согласны, просто Бекки была из нас самой живой и мобильной. Но, к сожалению, рассмотреть особо ничего не удалось: ветер так бил дождем в окно, что мы видели только плавные водяные разводы, вырывающиеся из темноты и расползающиеся на стекле окна причудливыми фигурами. Весь ужин мы прислушивались к тому, как усиливались порывы. Бекки поставила рекорд по скоростному заглатыванию пищи не пережёвывая. Маме даже пришлось пару раз сделать ей замечание.

– Извини, мам, там все равно всё перетрется, а мне нужно на улицу, – бормотала сестра, глотая следующий непережёванный кусок. Отец сдержанно улыбался, а мама снисходительно качала головой.

– Раз уж вымокнешь, посмотри, не ломает ли ветром мой бамбук, и если что, подвяжи его шнуром из садового домика.

– Хорошо, мам, гляну. Спасибо за ужин, – буркнула Бекки с набитым ртом, уже убегая из-за стола.

– Беги уже, девочка дождя, я сама за тобой уберу, – нежно сказала мама, и мы втроем понимающе переглянулись.

Не успели мы допить чай, как во всем доме погас свет.

– Ух ты! – сказал отец. – Давненько уже такого не было, я даже забыл, что это вообще возможно.

Он, ничуть не растерявшись, подошёл к комоду, почти на ощупь достал оттуда спички, зажег одну и, пока она не погасла, выудил три подсвечника со сгоревшими наполовину свечами. Поджег все три другой спичкой и поставил на стол.

– Пе́тре, возьми, пожалуйста, две свечи и оставь одну у двери возле входа в дом, чтобы наша повелительница стихий не пробиралась в темноте.

– Хорошо, пап.

Я взял два подсвечника и направился на первый этаж к входной двери. Я всегда уважал, даже поражался умению своего отца четко и обдуманно выполнять любые действия, практически не прилагая усилий. Этот факт свидетельствовал о прекрасной организации его ума. Мне всегда хотелось верить, что я когда-нибудь смогу быть хоть чуточку на него похожим. Оставив одну зажженную свечу у входа, я еще не успел вернуться со второй, а отец уже заканчивал разговор с диспетчером:

– Сколько, по-вашему, займет устранение неполадки? Да, большое спасибо, хорошего вам вечера.

Он повесил трубку и вернулся за стол объяснить, что произошло.

– В нашем районе буря сломала дерево как раз тогда, когда по дороге проезжала машина. Водителю ничего не оставалось, кроме как вывернуть в распределительный щиток, или как оно там называется. Света не будет не менее трех часов.

– Надеюсь, в холодильниках ничего не случится? – нахмурившись, задала вопрос мама, больше сама себе, чем кому-то из нас.

– Не волнуйся, Тереза, они даже не почувствуют. У тебя что, в детстве никогда не пропадал свет?

Мама в задумчивости уставилась вверх:

– Нет, что-то не припомню.

Тут в комнату ворвалась мокрая, блестящая от азарта зверушка с подсвечником в руках, отдаленно напоминающая Ребекку.

– Вот это класс! Вот это улёт, улётней всех самых улётных улётов! Вы бы только видели!

– Бекки, аккуратнее со свечей, иначе завтра ты будешь полдня улётно отковыривать весь наляпанный на пол парафин, стеарин или что там они сейчас в этих свечах используют, – сказала мама. – Как там мой бамбук?

– Да что ему станется, камыш камышом. Мы же не в Китае, где он растет по десять метров, – пробубнила Бекки с выражением Чеширского Кота.

– Камыш! Вы слышали?! И такое говорит человек, у которого кактусы вянут! – вспылила мама, и если бы не вмешался отец, Бекки получила бы по полной. Альпийская горка, озерцо с пятнистыми карпиками и все, что было посажено вокруг дома, было предметом большей гордости нашей мамы.

– Дорогая, не волнуйся, ты вспомни себя в её возрасте. Всему своё время.

– Да, мам, – виновато подхватила Бекки, – не злись. Я тоже скоро заведу себе пару карапузиков, а когда они вырастут, начну обсаживать дом камышами, бамбуком и другой травой, которая будет в тренде на тот момент.

Все четверо хихикнули. Я четко осознал, чего мне не хватало во время учёбы. Атмосферы родного места, поддержки каждого члена нашей семьи, того факта, что обрывками фраз мы могли так точно и позитивно передавать тончайшие оттенки сложностей этого мира, и самое важное – слышать и понимать сказанное другими. Именно такая обстановка и называется домом, местом, куда хочется вернуться, которое хочется перенести в быт уже своих детей, взяв за основу самое лучшее из своего взросления.

– Это всё, конечно, очень хорошо, – подытожил отец. – Но, не считая двух фонарей, находящихся в садовом домике, у нас нет других благ цивилизации. Предлагаю не пользоваться фонарями, а приготовиться ко сну, используя только свечи. Добро пожаловать в позапрошлое тысячелетие!

– Папа, ты супер! – сразу же выпалила Бекки. – Всем пока, я сушиться и спать.

Я тоже поблагодарил за ужин и, взяв одну из свечей, отправился к себе в комнату. Буря постепенно стихала, ветра уже почти не было, слышалось только неровное биение капель о подоконник. Приведя в порядок свои вещи, подготовившись ко сну и расстелив постель, я достал из кошелька свою новую находку и, немного рассмотрев её в таком необычном свете, поставил возле себя на тумбочку. Свеча почти догорела, но спать не хотелось. Нужно было поискать, есть ли здесь ещё свечи. В гостевом крыле дома, кроме самой комнаты, расположились ещё сауна, душевая, туалет и кухня. Где-то должно заваляться пару древних светильников, свечных таблеток для аромалампы или похожих источников яркого тепла. Поиски не принесли результата, и я уже стал подумывать, кого буду считать, чтобы уснуть – овечек или барашков. Но тут в забытом всеми углу кухни я нашел толстую рождественскую свечу, которую уже несколько раз зажигали и, не дожидаясь, чтобы фитиль прогрел её до краев, гасили. После многократного использования она больше напоминала макет рудника по открытой добыче руды, в центре которого торчал чёрный скрюченный фитилек, окруженный волнами парафина. Но её было более чем достаточно для освещения, и мой угасающий огонёк был без труда перенесен на найденную свечу. Еще некоторое время я баловался, макая сгоревшую спичку в жидкий парафин и поджигая огарок, но очень скоро коротенький остаток фитилька утонул, первая свечка догорела, и мы остались один на один с рождественской красавицей.

* * *

Буйство природы медленно затихало. Я удобно устроился на диване и, наслаждаясь прелестями домашнего уюта, смотрел на маленький огонек пузатой свечи. Постепенно все события последних дней отдалялись, я просто смотрел на свечу, и чем дольше это делал, тем выразительней казалось пламя огня и второстепенней – окружающий его мир. Все, что было вокруг – темнело и сливалось с мраком ночи, уходило на задний план и растворялось. Я всматривался в огонь, и с каждой секундой плотнее и непроницаемее становился мир – весь, кроме сферы, согретой огнем пламени. Всё, кем был я раньше, всё, что я делал и чего добился – было там, далеко, запечатано мраком. И только некий я сам в этот конкретный момент находился здесь, внутри теплого сгустка света. Без одежды, без кожи, без тела. Некий, с кем я никогда не считался, погрязнув в бесконечных диалогах своего сознания. Но тут была тишина, говоруны остались запечатанными спасительной темнотой, и осталось что-то другое, ещё не осознанное, но простое и чистое.

Шум бури постепенно затихал, и темнота уплотнилась ещё и тишиной. По мере горения расплавленный парафин постепенно затапливал фитиль, и огонь медленно угасал. Сфера существования так же медленно уменьшалась, и хоть мыслей как таковых уже не было, концентрация сознания и того, чем я был в остатке – росла. Я почувствовал причастность к этому маленькому огоньку, почувствовал его важность, его необходимость. Ничто не имело сейчас той ценности, которую мы с ним представляли, и той силы, которая была в нас заключена. Мое дыхание было ровным и спокойным, я даже не был уверен, делался ли мной вдох или выдох в тот конкретный момент. Но я точно знал, кто я, ощущал свою безликую масштабность и значимость. Сфера неумолимо уменьшалась в размерах, свеча гасла под натиском собственного же тепла, эмоции возрастали. И вот мрак поглотил всю комнату, ярко играющая вниманием свеча почти угасла – и дошла до предела маленького голубоватого шарика, болтающегося на холме фитилька, слегка возвышающегося в озере, недавно созданном теплом большого огня. Маленький шарик был настолько хрупок, что любое резкое движение или неравномерность дыхания сразу же сдули бы его со спасительного холма. Будучи сразу элементом великой силы и великой слабости, он сумел собрать в себе всю мою концентрацию в одну точку, сделав меня неимоверно огромным существом. Теперь оставалось только держать себя в состоянии полного отсутствия мыслей, чтобы случайно не навредить какой-нибудь из существующих галактик. Огонь же сжался до своих минимальных размеров, после которых мог бы только потухнуть, и остался таковым, всем своим видом заявляя, что так может продолжать гореть почти бесконечно долго. И тогда во мне возникло чувство неимоверной радости, радости оттого, что огонь всё ещё горит, мал, но горит. Радости за то, что всё запечатанное темнотой и отделенное от меня настоящего сейчас не мешает. Света от точки уже давно не исходило, но ее застывшая стабильность родила во мне счастье, не требующее объяснений или каких-либо подтверждений извне. Совершенно новые для меня чувства были настолько сильны, что я и не понял, как уснул, от восторга и переизбытка сложных эмоций, так и не узнав, как же в конечном счете погасла свеча.

* * *

Стефан и Фрейя были очень собраны и что-то отмечали в своих бумагах, хотя, по ощущениям, уже давно пора было сделать паузу.

– Может, передохнем? – спросил я.

– Петр, решать не нам. Согласно поставленной задаче, мы привязаны к этой палате на всё время, круглосуточно, тока не каталогизируем ваш рассказ. Тут главное – не упускать важные для нас подробности, – деловито ответил Стефан.

– Тогда давайте сделаем небольшой перерыв и продолжим.

Великие каталогизаторы ушли, и я остался наедине со своими мыслями. Необходимость озвучить перипетии последнего периода моей жизни сильно меня взволновала. Одно дело – помнить, и совершенно другое – подробно пересказать яркие эмоции. Ко всему прочему, добавилось чувство глубокого сожаления о том, что ко мне не вернется та степень осознания окружающего мира, доступная ранее. Но в любом случае, я стал мудрее, опытнее. События последнего периода жизни сделали меня намного богаче.

Инквизитор и восьмибитная цаца вернулись, и мы продолжили.

* * *

Утро следующего дня началось очень рано. Я проснулся преображенным, полным шумных мыслей в голове, которые невпопад спорили друг с другом, создавая сумбур и неразбериху. Рядом стояла погасшая толстенькая свеча и милая бронзовая фигурка. Я не помнил, когда уснул, гасил ли свечу, и чем всё закончилось. Завтрак у нас дома всегда подавался по расписанию, так что у меня ещё была уйма времени собраться с мыслями. Выполнив почти машинально все стандартные процедуры нового дня, я собрался немного прогуляться. Свечка была бережно прибрана в шкаф, а разобраться с фигуркой оказалось сложнее. Окинув взглядом комнату, я так и не решил, какое бы место для нее подошло. Полочки, подоконники и всё, что выступало хотя бы на сантиметр, было осмотрено, но куда бы я её ни поставил, – выглядело это нелепо. Самым простым решением оказалось сунуть её в маленький кармашек своих штанов. Довольный, что нашлось применение загадочному никогда не использующемуся карманчику, я вышел на прогулку.

Пылкая перепалка самых ветреных из моих мыслей поутихла, и я стал понимать, что после происшествия со свечей всё изменилось. Не только я, но и весь мир вокруг меня стал другим. Ощущение свежести нового дня во вздохе, мягкая размеренность шагов, всё знакомое с детства вокруг как будто бы проступило наружу, проявилось из затянутой пелены. Мир наполнился разнообразием звуков, запахов и форм, всем тем, что окружало меня с рождения, но было ранее мне недоступно в силу каких-то неведомых причин. Окружающее было очень приятным, каждая мелочь, будь то трещинки в древесине соседского забора или цвета неба нового дня, в которые так умело окрасило его восходящее солнце, – всё имело свою красоту, свою ценность. Все бубнящие в голове мысли притихли и, уважительно кивая, вместе со мной участвовали в созерцании нового мира. Преображение было явным, причем прослеживалась четкая связь между тем неимоверным счастьем, которое я испытал вчера при беспокойстве за целостность маленького светящегося шарика свечи, и моим сегодняшним подъемом эмоций.

Конечно, схожие чувства у меня возникали и ранее: от первого поцелуя, после первого секса, от понравившегося подарка на день рождения или успешно сданного экзамена. Но теперь все те многогранные чувства были объединены с теми, которые мне ещё предстояло испытать, и выданы одной единой порцией. Я явно был не готов к такому повороту событий, и, наверное, не заслуживал такого подарка. Но, как говорят французы, «Другой бы спорил, но я не стану».

Прогулка была очень кстати, я получил заряд бодрости, а заодно осмотрел все последствия вчерашнего буйства природы. Огромная старая акация, с незапамятных времен растущая на перекрестке неподалеку от нашего дома, исчезла. От нее остался только гладко срезанный пенёк, вывернутый в сторону перекрестка. А вместо старенькой, неизвестно для чего поставленной металлической коробки стояла новенькая. С блестящим серебристым отливом и красиво нанесенным знаком, предупреждающим о таящемся в ней электричестве, она оставалась единственным доказательством объемов проделанной работы. Каких-то дополнительных свидетельств того, что данное место стало причиной столь знаменательных изменений в моей жизни, я не увидел. Ни веточки от акации, ни осколка автомобильного стекла, разбитого при аварии, видно не было. Не было даже стружки вокруг спиленного пня. Перекресток, как и все остальные улицы района, утром оказался опрятным и прибранным. Свидетельством того, что ночью бушевала буря, оставались лишь разбросанные во дворах частных владений обрывки всего того, что эта буря смогла отщипнуть от одних мест и перенести в другие.

Когда я вернулся, мама уже суетилась возле своей альпийской горки. Рядом стояло ведро, доверху набитое листвой чужих деревьев, ветками и каким-то хламом.

– Пе́тре, ты решил прогуляться?

– Да, мам, хотелось посмотреть, что творится вокруг.

– А я тут провожу обход своих владений, вроде бы без потерь. – Она почесала лоб запястьем, чуть выше садовой перчатки, и спросила: – Как там вокруг, сильно потрепало наш городок?

– Нет, почти не тронуло, и коммунальные службы, на удивление, быстро сработали. Такое впечатление, что и не было ничего.

– Хорошо, молодцы! Завтрак вовремя, не опаздывай.

Уже находясь дома, я понял, что все увиденные вокруг нюансы здесь были заметны мне и ранее. Внутри свитого моими родителями гнездышка все детали, цвета и запахи были проявлены всегда, и я не увидел ничего нового. Ту пелену невнятности, окутавшую весь мир, внутри семейного пространства родители годами кропотливо соскребывали, проявляли особенности домашнего уюта, наполняли его деталями и содержанием, понятным лишь нам четверым. Именно поэтому родной дом всегда был так приятен. Тут я не увидел ничего нового, а только понял, как все работает, как зрелость и завершенность отца в сочетании с любовью и заботой матери дают им возможность посостязаться с глубинной вселенской силой, дающей мгновенное счастье.

День обещал быть особенным, с Лизой я видеться не хотел, боясь, что она почувствует во мне изменения, которые я был не в состоянии пока объяснить. Я придумал отговорку о необходимости съездить в город, предместьем которого мы являлись, по делам, связанным с учебой, и моя выдумка удовлетворила и родителей, и Лизу, и меня. Это оказалось очень удачной идеей.

При поездке создавалось впечатление, что я отправился в какую-то экзотическую страну, в которую давно хотел попасть. Собирал о ней скудные сведенья, копил на неимоверно дорогой билет. И вот наконец тот день настал, вся длительная подготовка завершена, и цель достигнута. Я приехал, и взахлеб рассматриваю все достопримечательности, узнаю традиции, восхищаюсь экзотической природой, которой у нас нет. Где-то там, далеко отсюда, где я живу – серые будни, одинаковые дни сменяются одинаковыми ночами, а окружение простое и невзрачное. Другое дело здесь, куда я приехал. Здесь даже небо другое, и дышится легко, здесь всё не так. И тут главное – не встретить такого же, как я, уже давно копящего на билет в мою страну, чтобы вырваться из своих серых будней и невзрачного окружения. Ведь так может возникнуть внутренний конфликт понимания нашей человеческой глупости. Вот вдруг, бац, и мы встретились! Я, копивший на билет тут для поездки в его места, и он – копивший там, чтобы приехать в места, где живу я. И мы встретились. И поняли, что небо особенное всегда и везде, а мы настолько зацикленные, что нам попросту некогда поднять голову здесь, у себя дома. Ведь это небо проще увидеть где-то вдали, спровоцировав внимание дороговизной билета.

И теперь с перекошенным от удивления лицом я туристом ходил по давно известным местам и не мог смекнуть, где находился эти предыдущие годы. Дали бы мне в руки тогда фотоаппарат, я бы ещё и фоток наделал на память. Так, со слегка придурковатым лицом, полный внимания к давно известной обстановке, я и потратил все силы в тот день.

Да, день прошел очень продуктивно, полный мелких открытий, смятения и неуважительных выпадов по отношению к себе прежнему. А вечер обещал быть ещё интереснее, ведь у меня припасена большущая свеча, которую не терпелось зажечь вновь.

Мама заметила во мне изменения, как только я вернулся домой.

– У тебя всё в порядке, Пе́тре? Какой-то ты странный… – спросила она, слегка прищурившись.

– Да, мам, всё хорошо, только сильно устал, ног не чувствую, – ответил я почти машинально и словил себя на мысли, что действительно сильно устал, и физически, и морально, от навалившейся глыбы новой информации. – Даже есть особо не хочется.

– Ничего, Пе́тре, прохладный душ быстро приведет тебя в порядок и вернет аппетит, а легкий ужин никому еще не вредил. Даже не хочу слышать отговорок, я на тебя тоже накрою стол.

– В вопросах еды я и не буду пытаться с тобой спорить, шансы мои все равно стремятся к нулю.

– Вот-вот! – Она, улыбаясь, потрепала ладошкой мои волосы и легонько подтолкнула в сторону гостевого крыла дома.

Всё сказанное ею было в точку: душ, легкий ужин и милая беседа в кругу семьи возымели свое целебное действие. Тяжесть дня спала, оставив только приятную физическую усталость. С нетерпением дождавшись, когда весь дом затихнет, с трепетом первого свидания в сердце я зажег свечу. Умостился поудобнее – и стал ждать.

Свеча проделала всю ту же процедуру, что и в предыдущий вечер: сначала выжгла небольшую ямку, оголив часть фитиля, а после, по мере того как разгоралась, находящийся выше уровня этого фитиля парафин стал медленно плавиться и уменьшать пламя. Физика процесса была проста и понятна. Я смотрел на пламя, откинув всё остальное. Но ничего из того, что было вчера, не происходило даже отдаленно. Мысли то и дело путались с воспоминаниями и желанием новой порции чуда, а огонек тихо угасал. Он так же, как и вчера, становился меньше, его яркие тона уходили, оставляя только голубой отлив, но, к моему сожалению, праздник жизни на том и закончился. Надувающийся пузырь разочарования лопнул со струйкой дыма от угасания свечи, и я остался сидеть в темноте. Небо оказалось затянуто тучами, окно комнаты выходило в ту сторону, где не стояло ни единого фонаря, потому темень была такой, что сложно разглядеть даже свою руку. Она казалась где-то тут, но непонятно, была ли она короткой или удлинялась больше, чем положено. Такая неоднозначность показалась весьма забавной, и я переключил внимание на ноги, то лилипутские, то вытягивающиеся или закручивающиеся в спираль. Я пошевелил пальцами рук и ног, и они тут же, как по мановению волшебной палочки, сразу приобрели свой естественный размер. В темноте было всё равно, открыты или закрыты мои глаза – это я понял, как только их закрыл, а очертания моих рук и ног остались прежними. Я перевел взгляд на предметы в комнате, и память быстро очертила их контуры светло-серыми линиями. Приятно удивившись, как всё точно передано, и ещё раз осмотрев детали обстановки, я решил не ограничиваться пределами комнаты и попробовать свои силы в большем. Сквозь темноту проступали всё новые детали нашего дома, причем всё, что уже проявилось, так и оставалось видным в трёхмерности черного пространства. Все закоулки памяти, хранившие подмеченные особенности нашего дома, выдавали мне информацию с бритвенной точностью, сразу же без каких-либо замедлений или оговорок. Создавалось впечатление, что кто-то долго готовился к презентации, кропотливо по крупицам собирал всю нужную информацию и систематизировал её только с одной целью – предоставить её по первому моему требованию.

Монохромная модель дома медленно прорисовывалась и наполнялась деталями. Вместе с этим слух становился все чувствительней: завывание ветра в приоткрытом на микровентиляцию окне кухни, бульканье какой-то жидкости в компрессоре холодильника – слышалось и улавливалось абсолютно всё. Раздался слабый шум из спальни Бекки, и я увидел, как она переворачивается на другой бок во сне, сладко причмокивая и смешно складывая губы. Это её мастерская, хоть и менее детализированная, где она готовится создавать свои будущие шедевры. В тот момент я поймал себя на мысли, что не видел спальню Бекки после её переделывания в мастерскую, а только слышал об этом. Еще раз, с удивлением осмотревшись, я мысленно устремился туда, где точно не был. Окрестности, соседский дом, его очертания, комнаты, элементы интерьера, мебель – всё намного размытее, чем в нашем доме. Их было видно, только когда специально обращаешь внимание, без возможности удержать в памяти черно-белую презентацию, но всё же их можно было видеть. Я переключился на другие дома поблизости: там ещё кто-то не спал, супруги вели еле различимый разговор, но я мог его слышать без особого труда. Сразу же постаравшись переместиться дальше, чтобы не подслушивать, я сделал ещё пару кругов по окрестностям и в восторженно приподнятом настроении вернулся в свою комнату. А открыв глаза – оставался всё в той же темноте, тут же нашел подготовленную ко сну постель. Так, хоть и сильно уставший, но весьма довольный экспериментом, я заснул крепким богатырским сном.

* * *

Утро следующего дня началось с ощущения своей особенности. Рассказывать кому-нибудь из моих близких не очень хотелось – уж больно непонятно и нереально ощущались ночные видения. Нужно было самому сначала разобраться, а не тревожить родных невнятными домыслами. Сразу же, как только проснулась Бекки, я напросился к ней посмотреть мастерскую.

– Ты так и не показала, во что превратила комнату, где прошли лучшие годы моей жизни! Надеюсь, Бекки, у тебя есть достойное оправдание тому, что я живу в гостевой части?

– Не будь жадиной, Пе́тре, что за фантастическое жлобство! Вот когда мои картины начнут продавать на аукционах, вспомнишь мои слова, и тебе будет стыдно за то, что эти стены терпели такого среднестатистического подростка. Идем.

Она взяла меня за руку и завела в комнату, полную творческого беспорядка. Всюду стояли баночки с красками, валялись кисточки, карандаши и мелки. По углам был рассыпан ворох бумаг большого и малого формата, скрученных в трубочки и подпертых дощечками. На столике – недоеденная пачка печенья и пара чашек со вчерашним чаем, стаканы с грязной водой от красок – всё было именно так, как подобает настоящему художнику, хоть и не соответствовало порядкам нашего дома. Но самое главное, что меня интересовало, так это общее расположение предметов, и оно было именно таким, каким я видел его вчера. Стол, стулья, стоящий в углу мольберт – всё было в точности похожим на то, что я увидел вчера ночью. Конечно же, без того огромного вороха непонятных вещей, который не может привидеться даже больной фантазии шизофреника.

– Да, Бекки, вижу, что пространство комнаты используется в полной мере. А что по этому поводу думают родители?

– Ты знаешь, они сюда стараются не соваться, чтобы не нарваться на неприятности. Гнев творческого человека – вещь очень опасная!

Она важно сложила губы, подняла подбородок и слегка покивала, на что я с пониманием сделал то же самое, подтвердив мимику словами:

– Как я тебя понимаю, Бекки! Ладно, буду собираться, нужно сегодня повидаться с Лизой, а то приехал её проведать, а вчерашний день провел в своих делах.

– Хорошо, передавай ей привет, – сказала Бекки с нотками сочувствия.

Она хоть и пыталась это скрывать, но слегка недолюбливала Лизу, считая её пустоватой и слишком правильной. Мы все, кроме самой Лизы, давно подметили такое отношение Ребекки, но не придавали этому особого значения, считая её эмоции детской сестринской ревностью. Но в данный момент я почему-то начинал понимать свою сестричку. Девушка из благополучной уважаемой семьи, живущая неподалеку, была хорошей партией, что совершенно не давало мне возможности видеть её с того угла обзора, с которого на нее смотрел творческий ум Бекки. В любом случае, годы отношений не могут быть спонтанно перечеркнуты непонятной бурей эмоций двух последних дней, а потому я ехал к Лизе.

* * *

Ещё по пути к нашему стандартному месту встречи в парке я ощутил какое-то странное чувство – чувство нормальности. Окружающий мир вернулся в своё обычное состояние, как будто кто-то просто взял, и выключил во мне кнопку, мигом сняв с меня все выданные ранее бонусы. Не знаю, что произошло, как необходимо было реагировать на возврат сознания в прежнее русло, гневом или грустью, но по большой части меня такой поворот событий явно не устраивал. Добравшись до парка, я обнаружил, что он закрыт на ремонтные работы. Об этом было написано на табличке, повешенной на перегородившем вход шнурке. За шнурком суетилось много народу в спецовках. Одни перекладывали бордюры парковых дорожек, другие меняли старые лавочки на новые. Из припаркованных рядом автомобилей выгружали мешки и строительные материалы. На автомобилях и спецодежде работников красовались выполненные в готическом стиле буквы и эмблема: набор геометрических фигур в центре круга. «Сетал».

«Что это за название такое? – подумал я. – Может, аббревиатура или вымышленное? И зачем вообще понадобилось ремонтировать парк? Привычная обветшалость придавала ему своеобразный уют».

С моим мнением целиком и полностью были согласны парковые вороны, которые сидели на деревьях и с недовольным видом наблюдали за творящимся внизу безобразием. Происходящие вокруг перемены меня ненадолго отвлекли от внутренней потери, но неуютная обыденность быстро вернулась, продолжив неприятно угнетать. Назначив новое место встречи с Лизой, я уныло побрел к нему вдоль парковой ограды. Вмешательство в мой жизненный устой раздражало.

– Пе́тре, ты не представляешь, что со мной произошло за вчерашний день! Привет! – затараторила Лиза, ещё не дойдя до меня.

Я сразу оживился: неужели изменения коснулись не только меня, и я найду, с кем поделиться своими переживаниями?!

– Здравствуй, рассказывай поскорей, что там такого у тебя случилось!

– Мне вчера перезвонили из одной фирмы, в которой я оставляла свои данные. Вернее, не совсем фирмы. Какая-то государственная организация, занимающаяся работой на правительство, представляешь!

Я не видел её такой оживленной с момента нашей первой близости, она была восторженно возбуждена. Казалось, из её глаз вот-вот выскочат маленькие юркие бесята. Слышать такое было приятно, но, увы, это был не тот ответ, который хотелось бы услышать мне.

– Да, и что?

– Слушай, мне вчера перезвонили и попросили приехать на собеседование. Ты не представляешь, я проходила собеседование на полиграфе или детекторе лжи, не знаю точно, как та штуковина правильно называется. Всё как в фильмах про шпионов!

– Ого, и чем всё закончилось? Клеймо поставили или вживили имплантат?

– Очень смешно, – скривилась Лиза. – Просто у них там всё серьезно.

– А зачем полиграф? Знания, полученные в процессе учебы, или есть, или их нет. Обмануть, сделав вид, что ты знаешь, мне кажется, и так невозможно.

– Да они по специальности ничего не спрашивали, вопросы больше касались обыденных вещей и моих переживаний и эмоций. Насколько я понимаю, составлялся психологический портрет.

– Ты голодна? Идем куда-нибудь перекусим, там всё подробно и расскажешь.

– Ужасно голодна! – прошипела Лиза, вцепившись мне в руку, и буквально поволокла вперед. – А потом пойдем ко мне, через час дома как раз никого не будет, – сказала она чуть тише и в нос. Похоже, бесятами были заполнены не только её глаза, но и весь организм.

– Даже не представляю, чем мы сможем занять себя в таком скучном пуританском доме.

– Я найду способ чем-нибудь тебя утешить, Пе́тре, не беспокойся. Как же я хочу получить эту работу, ты даже не представляешь! – сразу же переключилась она, шагая почти вприпрыжку.

– И что же там придется делать, какая должность, зарплата? Ты хоть в курсе, куда так стремишься попасть?

– Толком ничего не сказали, но судя по серьезному подходу, работа с секретными данными, наверное. Ты только представь, через пару лет прихожу я домой в строгом костюме с кожаным лакированным портфелем, а ты в домашнем передничке спрашиваешь: «Как прошел день, дорогая, что нового?» А я такая с важным видом отвечаю: «Много чего, но если я расскажу, придется тебя убить» А ты: «Ну, тогда идем ужинать, я приготовил твой любимый пудинг».

Как тебе такой ход событий? – спросила Лиза с напряженной и слегка надменной улыбкой.

– Да, сюжет волнующий. Но не забывай, что может быть и совсем по-другому. Например, приходишь ты домой уставшая, не чувствуя ни рук ни ног, потому что за день пришлось вымыть двадцать бункеров, в которых только что убили обезьян новым психотропным оружием, имеющим побочное слабительное действие.

Лиза прищурилась, сжала губы и, понизив голос, ответила:

– Вы, Петр Мергель, ужасный человек, не имеющий ни капли уважения к тонкостям женской натуры. Переспорить в дебатах Вас явно не удастся, но мне известен способ, который сильно умерит Вашу непомерную жестокость. У меня дома была припасена для Вас парочка весьма и весьма интересных фантазий, которые теперь я, пожалуй, отменю.

– О нет, это удар ниже пояса, ты не можешь так поступить!

– А слабительный эффект не был ударом ниже пояса?! Ведь обезьян и оружия вполне хватило бы, как считаешь?

– Пожалуй, ты права, и, к тому же, я думаю, что когда начнешь работать в той конторе, от слабительного эффекта они уже смогут избавиться.

– Ты думаешь?

– Уверен.

– Это меня утешило, ты умеешь подбодрить.

Мы обняли друг друга за талию и пошагали в сторону заведения, где подают еду.

* * *

Время, проведенное с Лизой, немного отвлекло от пресного привкуса, преследовавшего меня с самого утра. Вроде бы и наказание за обезьян было отменено, и не было каких-то предпосылок для грусти и уныния. Но всё это было не то. Я пытался всматриваться в детали и мелочи, но их не находил, слушал, нюхал, дышал, но той бритвенной четкости ощущений не было. Получается, что пока ты не знаешь, как может быть лучше, тебя всё устраивает, радуют более приятные моменты, огорчают менее приятные. Но если ты попал в условия значительно лучше прежних, а потом тебя вернули в изначальную обстановку, то тут уже всё. Те же моменты становятся то неприятными, то совсем неприятными. Так уж устроена человеческая натура: мы очень быстро адаптируемся к улучшениям и с тяжестью в груди болезненно долго перестраиваемся на плохое. Обед и фантазии Лизы насытили мой организм, но простых человеческих радостей уже было явно мало, жажда оказалась намного глубже и сильнее. И потому я тихо побрел, опустив голову, в сторону дома, борясь с накатывающими приступами тоски и паники.

Иногда во сне случается какое-нибудь неприятное событие, например ты тонешь и начинаешь задыхаться, или тебя придавливает большим камнем, и ты понимаешь, что всё, конец. И тут тебя охватывает ощущение, что нет, нельзя. Ведь это же я, самое ценное, что есть во Вселенной, а меня начинает давить, и что самое обидное – раздавит. Это и есть то чувство паники, глубинное, первобытное, от которого не может избавиться ни один, даже очень сильный и смелый человек. Только после самого муторного сна наступает пробуждение, и, как по мановению волшебной палочки, ты снова в полном порядке – максимум, с затекшей рукой, замерзший или в непонятной позе. А тут идёшь и понимаешь, что проснуться просто так не получится, ведь ты бодрствуешь, и способов решения проблемы ты не знаешь, и толком даже не понимаешь, в чем эта проблема состоит.

Погруженный в собственные мысли, я наткнулся на стоящего ко мне спиной мужчину. Мы оба всполошились.

– Ой, извините, я что-то задумался!

– Ничего, бывает, – ответил уже не молодой, но крепко сложенный мужчина с явно армейской выправкой и короткой стрижкой. – Ты только, парень, на дороге по сторонам смотри, а то всякое бывает.

– Да, спасибо, я уже почти пришел, мой дом по соседству.

– Что там у тебя стряслось? – спросил второй мужчина, несущий коробку в сторону пустующего соседского дома.

– Да с парнишкой не смогли разминуться на широкой дорожке. Я уже иду. – Мужчина повернулся в мою сторону и, подняв руку ладонью вперед, сказал: – Удачи тебе, парень.

– И вам хорошего дня, – ответил я и побрел в сторону дома.

На пороге мы встретились с мамой, она как раз выглядывала, кто там заселяется в пустующий соседский дом.

– Что, у нас скоро появятся новые соседи? – спросила она.

– Сложно сказать, два каких-то военных переносят коробки.

– Хоть бы кто въехал, а то жалко, что такой дом пустует. Там высохли вещи, которые ты дал для стирки. Тебе их погладить?

– Нет, мам, я уже взрослый и сам должен о себе заботиться.

– Очень хорошо, мужчина должен уметь сам за собой следить, без нянек. Они на сушилке.

Мама проводила меня внимательным взглядом и осталась рассматривать новых соседей, а я, скучающий неизвестно почему, машинально побрел «следить за собой без нянек». Меня даже не особо угнетал процесс глажки, так сильно я был подавлен. Но только до того момента, как острый носик утюга наткнулся на что-то твёрдое в кармашке штанов. Это была та маленькая фигурка, найденная недавно в парке, только теперь постиранная. Повертев немного в руках миленькую вещицу, я машинально сунул её себе в карман и продолжил глажку. Уже почти заканчивая работу, я вдруг обратил внимание на пар – вернее, не сам пар, а на то, как он клубится, поднимаясь вверх. Будто водоворот мельчайших капелек, вырвавшийся от соприкосновения с разогретым металлом, рисует клубами причудливые узоры, постепенно испаряясь и превращаясь в невидимый нашему глазу водяной пар. И тут до меня дошло, что я опять чувствую запах свежести чистого белья и неприятную нотку химиката, имитирующего запах цветов. Ко мне вернулось состояние, которого так не хватало весь день. Но почему, как, что изменилось?! Нужно было срочно найти ответ. Не окончив глажку, я пошел в свою комнату собираться с мыслями. Нужно было спокойно и рассудительно обдумать, что могло повлиять. Любое изменение в мире происходит не просто так, а имеет причинно-следственные закономерности, и если мы думаем, что это случайность, то пока не видим общей картины. С этим новым для себя умозаключением я сел в центре комнаты и стал вспоминать:

– так, впервые я почувствовал нечто особенное в вечер бури;

– но это явно не её влияние, так как погода вчера была ровной, без изменений;

– это не влияние свечи или её огня, о чем свидетельствует опыт второй ночи;

– это не еда, не место и не люди, круг общения всё тот же, а весь второй день я провел даже не здесь;

– из еды повторений, кроме кофе, не было, а кофе я пил дважды, дома утром и во время обеда с Лизой;

– может, секс активирует повторные приступы?!

Очень хотелось бы верить в столь приятные метаморфозы, я даже согласился бы создать свой собственный культ поклонения. Но дни искрящихся изменений были без секса. Уж больно хороша теория – жалко, что не подходит. Единственным отличием этого дня было только то, что на мне не было одежды, в которой я проходил те несколько дней. Возможно, в парке на меня какну́ла какая-нибудь чудо-жар-птица, и одежда приобрела сказочную возможность изменять человеческое сознание, а сейчас при глажке я с паром вдохнул те волшебные феромоны, что не успели ещё выветриться? Но из чудо-птиц в парке были только вороны, и они явно не могли наградить меня такой способностью, да еще чтобы я не заметил. Ворона – птица всё же крупная.

Мысли, похоже, зашли не в ту степь, но связь с одеждой пока оставалась явной. Только вот я в ней сюда приехал, а следовательно, с ней что-то поменялось уже здесь.

Я вернулся к гладильной доске, внимательно всё осмотрел, догладил и забрал вещи в свою комнату, разложил их на столике и стал пристально в них вглядываться. Посидел, почти не моргая, пару минут… После медленно полез в карман, выудил оттуда маленькую бронзовую фигурку, поставил её на стол рядом с вещами и снова стал смотреть, теперь уже на нее. На меня в ответ уставился ровно стоящий маленький бронзовый человечек в шлеме и доспехах, со щитом и секирой.

«Да ну, бред какой-то! – возникло у меня в мозгу. – Взрослый человек, как можно вообще провести такую связь?!»

Я встал, положил на полочку свои вещи и собрался с мыслями, решая, чем занять оставшуюся часть дня. Но идея крепко въелась в сознание, и так запросто от нее было не отделаться. Тем более что изменения стали ощущаться не с момента знакомства со свечей, а как раз при встрече с Лизой. Именно тогда, в парке, как только я нашел фигурку и положил себе в кошелек. И вопрос, чем заняться, отпал сам собой. Весь оставшийся день я напрашивался на выполнение поручений куда-то сходить, что-то купить или забрать, при этом то оставляя, то забирая фигурку с собой. Мама даже удивленно поинтересовалась, что со мной.

– То ты приходишь с кислой физиономией, будто тебя жабами накормили, то мечешься, как мартовский кот. Что там такое с тобой происходит, Пе́тре?

– Всё в порядке, мам, на меня какну́ла жар-птица, только и всего.

– Чего там тебя кто?! – удивленно булькнула она.

– Да я шучу, всё хорошо, я побежал!

Мои старания к вечеру полностью развеяли все сомнения. Даже стало как-то обидно за себя, потому что лавры потрясающих изменений, происходящих со мной, всецело принадлежали простой маленькой фигурке. Закономерность её влияния была неоспорима, а её ценность медленно поднималась на уровень ценности человеческой жизни. Правда, она ровным счетом не делала ничего особенного, а всего лишь помогала открывать давно находящиеся во мне задатки. Без нее я был всё тем же человеком, что и раньше, но каждая секунда её присутствия давала мне возможность немножко развиться, а как только влияние заканчивалось, всё приобретенное уже оставалось при мне. С этой прекрасной мыслью и в добром расположении духа я поднялся на семейный ужин.

– Ты виделся сегодня с Лизой? – спросил отец.

– Да, пап, полдня вместе провели.

– Как её здоровье, ей уже лучше?

– Да, она выздоровела, вчера даже на собеседование ездила по трудоустройству.

– Хорошо, что у нее всё налаживается?

– А почему ты спросил о её здоровье? Ты ведь обычно такими вещами редко интересуешься без надобности?

– Да узнал сегодня, что в школе, как раз недалеко от Лизиного дома, ЧП: у одной ученицы средних классов обнаружили не то менингококк какой-то, не то ещё какую-то злую беду. Куча карантинных мероприятий, весь класс на обследование отправили, школу закрывали, анализы брали. Вот я сразу почему-то о Лизе и вспомнил.

– Ученицы средних классов? – немного неуверенно и с замедлением переспросил я.

– Да, там же школа рядом с Лизиным домом, не больше чем в ста метрах.

– И Лиза, по-моему, тоже в той школе училась, – подтвердила мама. – Менингококк, жуть какая, прям как какашка жар-птицы!

– Ну мама, что ты такое говоришь за столом! – вспылила ранимая натура Бекки.

– Извини, дорогая, но я только повторила сегодняшнюю фразу твоего брата.

Все улыбнулись, кроме меня. Я был напряжен и пытался разорвать связь крепко переплетающихся событий.

– А вы в курсе, что и тот парк, возле Лизиного дома, тоже зацепили изменения?

– Неужели там тоже нашли какую-нибудь дрянь? – спросила Бекки.

– Нет, там полным ходом начаты ремонтные работы, восстанавливают дорожки, лавочки, фонари меняют.

– Странно, первый раз об этом слышу, – сказал отец. – Обычно о таких работах всегда трезвонят направо и налево. Инициаторы хвастаются, исполнители важничают. А тут полный штиль.

– Будучи старым, наш парк имел свой стиль, надеюсь, его изменят к лучшему, – добавила мама.

– Да, странно… – задумчиво пробормотал я. – Причем позавчера не было никаких намеков на работы, а уже сегодня – бац, весь парк перекрыт и кишмя кишит работниками в спецодежде со странным логотипом «Сетал».

– Какие-то приезжие. Неужели не нашлось работников в нашем городе, чтобы бюджет не уходил в чужие фирмы? – буркнул отец.

– Наверное, чужаки и завезли нам этот менингококк, откуда же ему здесь у нас взяться, – нахмурившись, сказала Бекки, а потом кивнула, весьма удовлетворенная стройностью своих умозаключений.

– Скорее всего, – согласился я, бездумно вертя в руке чайную ложечку и погрузившись мыслями в себя.

* * *

Мне нужно было подумать. Вокруг найденной мной фигурки явно закручивалась череда связанных событий. Я зашел в свою комнату и, хоть уже наступали сумерки, не включая свет, сел на кровать, задумчиво глядя в окно.

Итак, я нашел какую-то вещь, наделенную свойствами, которых до конца даже не понимаю. Сразу же после моей находки место, где она была найдена, ни с того ни с сего подвергается тщательному ремонту, в парке, кроме меня, находились школьницы, которые все как одна чудным образом попадают под карантин и обследования. Лиза. А Лиза вчера проходила тест на полиграфе, и вопросы были как раз такими, что без труда выявят воздействие фигурки. По всей видимости, ведется поиск, и тот, кто ищет обладателя находки, весьма влиятелен.

Из окна второго этажа соседского дома что-то блеснуло. Луч заходящего солнца отразился от стеклянного предмета в окне уже не пустующего соседского дома, а фраза «Улыбайтесь, вас снимает скрытая камера» отразились у меня в мозгу эхом. Два крепких мужчины с выправкой явно не швеи-мотористки, заселившихся сегодня в соседский дом, случайно заявили мне о своем присутствии.

Всё собиралось в не очень удачную для меня картину. Понятно, почему соседский дом. В нашем установлена очень надежная система безопасности, и просто так вломиться сюда не получится. Район, в котором мы проживали, был хоть и не vip, но весьма респектабельный. Несмотря на прогрессивность взглядов, у отца был пунктик насчет безопасности. Когда всё это призванное нас защитить добро устанавливали, мама даже подшучивала над отцом по поводу пулеметных вышек на крыше и скунса, специально обученного реагировать на чужих.

Сомнения насчет того, что эти мои мысли беспочвенны, возникли с самого начала застольной беседы про карантин, но все же столько совпадений сразу быть не могло. Хотя, с другой стороны, как можно было узнать о нас обо всех, находящихся в парке на тот момент? Мысль об этом выглядела нелепой. Но приятный бонус в виде фигурки в кармане говорил совершенно о другом. Благодаря ей мой мозг работал как хорошо работающий механизм, звонко тикая биением сердца. Нужно было с этим разобраться: во-первых, уточнить, те ли школьницы на карантине, что играли в тот день в волейбол, во-вторых, разыскать пожилую пару и выяснить, не происходило ли с ними чего-то странного. Если школьницы не те, а пожилая пара мирно хранит свои вставные каучуковые челюсти³ в стакане с водой, то можно расслабиться. Но если не всё так гладко, то нужно срочно принимать меры по защите артефакта.

Первая часть плана была очень проста. Уточнить местонахождение школьниц, попавших под карантинные мероприятия, и посмотреть, те ли это девочки, что играли в баскетбол, было проще простого. Но найти пожилую пару – задача не из легких. Ни имен, ни возраста тех людей я не знал, не знал даже, были ли они из нашего города или, может, приехали погостить к детям. Открыв было телефонный справочник, я попытался найти адреса домов престарелых – может, какой был рядом с парком, но, на мое удивление, в нашем городе домов для совместного проживания людей пенсионного возраста не оказалось вовсе. Оставался поиск от обратного. Все события, происходящие вокруг фигурки, не вписывались в спокойный и размеренный темп жизни нашего городка, и логично было искать отклонения от нормы и уточнять, с кем эти отклонения произошли. Другого выхода найти доказательства нормальности своих суждений я пока не видел.