Читать книгу Крошка, ты продаешься! - Артур Грабовски - Страница 2

– Напомни ещё раз, почему я должен это делать здесь? Есть же студии!

– Алекс, твоё гениальное творчество началось в этих стенах и поэтому для промо будет круто отснять тебя в тех же локациях, что и для первого альбома. Это будет достоверно и круто.

– Напоминаю: я ненавидел эти стены каждый грёбаный день пребывания в них.

– Поэтому и назвал альбом «Ненависть», я знаю. А новый альбом называется «Страх».

– Речь идёт о том, что теперь бояться надо меня.

– Так покажи это!

Матти весело хлопнул Алекса по плечу. Они стояли в его бывшем школьном дворе. Сейчас здесь никого не было – выходной день для съёмок промо выбирался не случайно, иначе бешеные фанаты «Paremmuus» снесли бы любые выставленные преграды в надежде прикоснуться к кумиру. Алекс кутался в куртку – погода была не солнечная, постоянно норовил пойти то ли снег, то ли дождь.

Им предстояла фотосъемка в коридорах, классах и во дворе. Пока операторы искали подходящие локации, он курил, мрачно наблюдая ненавистное ему жёлтое здание.

Здесь ничего не изменилось: те же три этажа, широкое крыльцо и виднеющийся за школой маленький стадион. Алекс ненавидел здесь каждый сантиметр.

– Нашли! – радостно объявил прибежавший Йонне – бойкий и деятельный первый помощник Матти, который был счастлив проявить себя в деле. – Смотрите, парни, тут целая стена любви к Алексу! Её точно нужно задействовать!

Они обошли здание школы. На задней стене писались послания все годы, что Алекс помнил – признания в любви, оскорбления, угрозы. Он и сам частенько прикладывал руку к народному творчеству. Надписи регулярно замазывались или смывались дождём, но новые появлялись незамедлительно. Алекс подошёл ближе и окинул взглядом уже забытую им живую «социальную сеть»:

– Ни хрена себе, – он не удержался; это действительно впечатляло.

– «Алекс, я люблю тебя». «Пусть эти берцы сломают мой позвоночник, мою душу им не сломить». «Из глубины ада на тебя смотрят мои счастливые глаза». «Мой смысл жизни – твое падение»… – прочитал вслух Матти некоторые цитаты.

Большая часть стены была заполнена признаниями в любви Алексу, его изображениями, сердцами и строчками из песен, были приклеены вырезанные из пластика цветы, кое-где почему-то стояли обгоревшие, как после ритуала, свечи. Кое-что в школе всё-таки изменилось.

– То, что надо! – объявил Матти. – Кстати, ты ведь можешь тоже что-то написать здесь!

– И выложим в сеть как превью фотосессии – сфоткаем тебя на телефон, – Йонне уже тоже фонтанировал идеями. – Давай-давай!

Они отсняли несколько кадров у стены, потом – лежащего на сырой земле стадиона Алекса; Алекса, открывающего с ноги дверь в школу; Алекса, вешающегося на баскетбольном кольце; Алекса, съезжающего по перилам….

– Кажется, всё – есть, – кивнул фотограф, показывая им готовые снимки на ноутбуке.

– Ты круто поработал, – похвалил Матти Алекса. – Такая ненависть в глазах, такой злой блеск – очень профессионально!

– Мне не надо было играть, я ведь искренне ненавижу это место, – раздражённо заметил Алекс.

– Учитывая количество песен, посвященных школе, я бы сказал, что ты скорее по ней скучаешь, – Матти пожал плечами.

– Пойдём, напишешь сам на стене что-нибудь для инстаграма.

Алекс уже дрожал, стоя у проклятой стены. Снег всё-таки начался, а ему приходилось оставаться в одной только рваной футболке, потому что девочки и мальчики клевали в том числе и на его дерзко-сексуальный образ. Алексу выдали чёрный маркер и предложили импровизировать. Матти был в восторге от его работы на камеру сегодня и посчитал, что, помимо живых эмоций, будет круто оставить ещё и живое послание. От холода в голове не было никаких мыслей. Алекс хмурился, глядя на красные пылающие сердца, наверняка оставленные здесь какой-нибудь сопливой десятилеткой.

– Алекс, ну давай уже! Напиши хоть «хуй вам, неудачники», я не знаю! – Матти уже тоже изнывал от желания уехать домой и накидаться пивом.

Сегодня у них не было запланировано ничего, кроме этой вылазки ради фото.

– «Ведьмин кружок», – размашисто написал Алекс, перечеркнув сразу нескольких красных сердец, и поставил сегодняшнюю дату.

– О, класс! Таинственное послание! – Матти выглядел довольным, щёлкая Алекса и надпись на свой айфон. – Загружаем сразу в инсту, твиттер, на фейсбук и валим, а то сюда сейчас набегут.

– Я останусь, – проговорил Алекс, отходя от стены.

– Чего?!

– Говорю: я поеду позже, хочу переночевать у родителей.

– А если тебя обнаружат? – Матти недовольно нахмурился.

Они должны были управиться с фотосессией инкогнито и немедленно свалить из родного городка Алекса, пока про его визит не прознали местные фанаты. До Хельсинки путь был недолгий, но задерживаться в пригороде смысла не имело.

– Я приеду завтра, – повторил Алекс, – переночую здесь, никто меня не запалит, а запалят – ничего страшного, здесь меня любят, я прославил Эспоо.

– Это и плохо, – Матти с сомнением покачал головой.

– Расслабься, – Алекс ободряюще похлопал Матти по плечу, махнул Йонне и операторам и поспешил прочь от школы.

На самом деле Алекс не был так уж уверен, что здесь ему все рады и, так же как и Матти, не жаждал незапланированных встреч с фанатами. Он остался в городе только потому, что хотел проверить одну свою неожиданную теорию.

***

Это было очень глупо.

Пока его пост в Инстаграм неистово набирал лайки, Алекс, дрожа от пронизывающего ветра и блядской мороси, что липла к волосам и лицу, искал то самое место, что окрестил «Ведьминым кружком». Не он окрестил – Маркус. Впрочем, глупой эта затея была не поэтому.

Дело было в том, что Алекс не был уверен, что хорошо помнит, где находится это место, как и не был уверен, что оно сохранилось за прошедшие годы. Ему запомнилась промышленная свалка за мастерскими – непригодные детали, шины и другие расходные материалы сваливали здесь, чтобы потом отправить на переработку. Такое складирование могло длиться годами, так как клиентов у мастерской даже за целый год накапливалось не слишком много и организовывать регулярный вывоз было нерентабельно. Именно поэтому Алекс рассчитывал, что «Ведьмин куржок» всё ещё сохранился.

Как минимум, огромное пустынное поле перед гаражом и ремонтным ангаром было в точности таким, как он помнил – бескрайним и унылым, хорошо просматриваемым во все стороны. Отсюда была лишь одна дорога – к мрачным зданиям мастерской. И сейчас на этой дороге кроме него никого не было.

«Он не придёт», – крутилось назойливо в голове, но какое-то шестое чувство всё равно тянуло Алекса вперед, и он упорно шёл, поскальзываясь на мокрой траве.

«Ведьмин кружок» был на месте. Он разросся ещё больше, как показалось Алексу. Тогда он прятался в нём весьма условно – Маркус в миг нашёл его среди шин и издевательски кричал, что Алекса не спасёт это укрытие. Сегодня старые колёса громоздились в три ряда, образуя целый лабиринт, затеряться в котором ничего не стоило.

Алекс поборол желание спрятаться – сегодня он сюда пришёл не за этим. Шины были скользкими из-за снега, но Алекс всё равно, рискуя упасть, взобрался наверх самой высокой «башни», уселся и прикурил.

«Подожду ровно одну сигарету», – пообещал он сам себе.

Однако за этой сигаретой последовала следующая, через пятнадцать минут – ещё одна. Алекс уговаривал себя уйти, но казалось, если он сдастся сейчас, то неминуемо потерпит очередное поражение от Маркуса. Страшно было представить себе путь обратно, полный разочарования в себе, слабости перед призраками юности, которым он стал равнодушен. Алекс не мог смириться с этим – Маркус должен был прийти.

И он пришёл.

Уже почти стемнело, и Алекс замерз так, что не хотелось даже двигаться. На него нашло какое-то странное оцепенение, близкое к медитативному. Он был здесь один, никто не знал, где он, если он тут останется, то никто его не найдет. Под конец Алекс мог лишь лениво думать о чашке чего-то горячего или лучше – горячительного, и отстранённо наблюдать, как снежинки облепили его заляпанные грязью кроссовки. Без мыслей было хорошо и спокойно.

– Слезай оттуда, – позвал его Хейккиннен своим грубым, напоминающим лай голосом.

– Ты ведешь инстаграм? – Алекс спрыгнул вниз, рискуя переломать ноги. – Вот это неожиданно, конечно! Я думал, парни вроде тебя выше этой гламурной чуши.

Он сцепил покрасневшие от холода пальцы в карманах. Очень хотелось попрыгать, чтобы согреться, но перед Хейккинненом скакать, конечно, было нельзя.

– Как тебе моё фото? – Алекс выгнул бровь. – Скоро таких будет много – промо нового альбома. Я назвал его «Страх».

Маркус посмотрел на него будто бы сочувствующе, но тут же сдвинул брови. Казалось, он сейчас разразится очередной гневной тирадой.

– Пойдем, – вместо этого он махнул рукой в сторону здания мастерской. – Простынешь.

Это прозвучало так естественно, будто Маркусу было не привыкать проявлять заботу о нём, вот только Алекс не мог припомнить ни одного подобного случая за все годы их знакомства. Хотелось и пойти за ним, послушаться этого ровного уверенного тона, и воспротивиться – чисто из вредности, как в детстве, когда родители наказывают тебе надеть шапку, а ты снимаешь ее за первым поворотом от дома.

Алекс выбрал «пойти» из чистого любопытства. Очень вряд ли, что Хейккиннен собирался его отмутузить – они давно уже были не школьниками, тем более, за порчу «звезды» наказание было бы суровее, чем выговор от директора школы. Это Маркус тоже понимал. Наверное.

– Вся задняя стена исписана любовными посланиями мне и группе, – сообщил Алекс, чтобы не молчать. – Раньше я там писал тоже.

Он смотрел в спину впереди идущего Маркуса, хотя в резко наступившей темноте были видны лишь её очертания. С задней стороны автомастерской фонарей не было или Маркус их не включал, так что Алекс шёл за ним почти наощупь.

– И я, – запоздало отозвался Маркус, когда они всё-таки вышли на пятачок перед гаражом, освещенный тусклой лампочкой.

Прозвучало это так, словно Маркус признался, что не просто писал признания – их писали, кажется, все, а писал их именно ему, Алексу. Мысль была совсем глупая, такие как Маркус признаний точно не пишут, но Алекс не мог отделаться от этой идеи.

– Заходи, – снова поторопил его Маркус, когда пауза затянулась. – Можешь взять плед, я поставлю чайник.

Все это казалось совершенно нереальным, невозможным. Маркус Хейккиннен приглашает его к себе в мастерскую, предлагает плед и чай. Алекс хотел было думать, что всё это – часть какого-то розыгрыша, и что в мастерской сейчас обнаружится компания из тех, кто терроризировал его в школе, но там, конечно, никого не было.

Что-то ещё, помимо его всеобщей популярности, изменилось со времен школы. Возможно даже, что с приходом известности, он умудрился всё-таки завоевать уважение у Хейккиннена, а может, тому было просто любопытно пообщаться со звездой.

Такого интереса в жизни Алекса хватало. Как только его музыкальная карьера пошла вверх, к нему потянулись желающие так или иначе сблизиться, стать частью его успешной новой жизни. Кого-то Алекс посылал сразу, с кем-то действительно сходился. Как бы он не поносил в голове и вслух Матти, тот оказался в его жизни очень вовремя. Именно Матти открывал ему глаза на истинную сущность многих «приятелей», которые пытались оторвать себе кусочек Алекса или погреться в его лучах. Матти всегда оказывался прав – как ни банально, но всем этим ребятам был нужен не Алекс, а его известность.

Если Маркус теперь тоже такой, то… Нет. Алекс мотнул головой, отгоняя эту мысль. Он слишком давно знал Хейккиннена, чтобы поверить в такую перемену. Всё в его мире могло поменяться, но только не это: Маркус никогда не признавал чужой авторитет. Ему популярность Алекса наверняка была до лампочки, возможно – наоборот, отвратительна даже. А жаль.

Алекс огляделся: мастерская выглядела так, как он и представлял себе – инструменты, колёса, запчасти; в углу – стол, потёртый диван, тусклая лампа. В целом здесь было, пожалуй, уютно.

– Неплохо, – прокомментировал Алекс. – Всегда представлял себе, что тут больший бардак, а это не так.

Подумав, он всё-таки сел на краешек дивана.

– Отец любил порядок, приучил меня тоже, – нехотя пояснил Маркус, наливая воду в чайник из большой пластиковой бутылки.

Он щёлкнул выключателем, бряцнул чашками, доставая их из шкафчика над раковиной, зашелестел чем-то ещё, скрытым от глаз. Его спокойные неторопливые движения на мгновение даже заворожили Алекса. Всё происходящее от этого казалось ещё более нереальным: Маркус Хейккиннен готовит ему чай, он сам предложил это. Алекс не удивился бы, если бы прямо сейчас сработал будильник, и всё закончилось пробуждением.

– Почему «Страх»? – вдруг спросил Маркус, резко поворачиваясь к нему.

В тусклом свете лампы было плохо видно его лицо, но Алекс тут же почувствовал его тяжёлый выжидательный взгляд.

– Ну, дети, подвергающиеся буллингу, как я, испытывают бесконечный страх годами, – принялся объяснять Алекс, как на интервью, – этот страх постоянно живёт с ними, в них самих, он не проходит, даже когда они дома, даже во сне. Но я хочу сказать всем этим детям, что я испытал это и знаю: пройдёт время – и все изменится. Однажды те, кого боитесь вы, будут бояться вас!

Он надменно улыбнулся, как делал это много раз, рассказывая свою историю прессе.

– Получилось у меня, получится и у других слабых!

В глазах Маркуса тут же мелькнуло разочарование – это отозвалось неприятным уколом в груди.

– Хуита, – отбрил он безо всяких эмоций и снова отвернулся к вскипевшему чайнику.

Спустя минуту он небрежно сунул Алексу в руку горячую кружку, но даже не посмотрел на него, будто ему было неприятно, что он вынужден принимать у себя такого гостя.

– Ну так и чего тебе от меня было нужно? – спросил он, опершись о капот своей потёртой машины.

– Ничего, – надулся Алекс.

Их разговор сейчас был такой же неуютный, как и раньше, только теперь к нему примешивалось ещё и безразличие. В школе по крайней мере Маркус его ненавидел – это было лучше такой холодности, какую он наблюдал теперь.

– Сам не знаю, зачем вообще пришёл к шинам и сюда, зря это всё, – Алекс раздражённо провёл рукой по волосам.

Пора было уходить, этот разговор, которого по сути не было, не вёл ни к чему хорошему. Алекс чувствовал, что снова как-то позорится, только уже не понимал, как и в чём.

– А знаешь, – начал он вместо того, чтобы уйти и забыть наконец всё, что касалось школы и Хейккиннена, – может, я все эти годы хотел сказать тебе это в лицо и теперь подвернулась возможность? – он грустно улыбнулся. – Иногда хочется проорать всем и тебе особенно, что, посмотри-ка, ты был неправ насчёт меня столько лет, – его всё-таки понесло. – Я вовсе не какое-то безвольное чмо, как ты меня называл, которое только и может, что писать гадости на тачках и стенах! Что ты скажешь на это, Маркус?

– Ты стал писать гадости в своих песнях, ага, – неожиданно улыбнулся Маркус, и улыбка эта выглядела совсем уж непривычно без злости и ехидства. – «Ненависть», «Страх»… – он пожал плечами. – Действительно, я был неправ, я помнил о тебе другое, но теперь вижу, что ты именно то самое безвольное чмо, что продолжает винить всех вокруг.

Он поморщился, будто ему было неприятно об этом думать. Не успел Алекс возмутиться, возразить, как Маркус неожиданно рявкнул:

– Не был ты никаким забитым несчастным подростком! Мне можешь не затирать, всемирная жертва буллинга, епт!

– Так и знал, что ты в жизни не признаешь, что превращал мою жизнь в ад годы подряд! – взорвался Алекс. – Я могу написать сто платиновых альбомов, взорвать все стримминговые площадки, стать звездой первой величины, блять, и вся страна станет сочувствовать моей детской драме, но Маркус Хейккиннен, конечно же, считает иначе! Что ему до чужих слёз и бед? Да пошёл ты! – выплюнул он сердито. – Тебе не понять, что такое быть мной!

– Ну само собой! Ты же центр вселенной! – в тон ему отозвался Маркус. – Из-за тебя моя жизнь была адом не меньше, вот только я почему-то не ною об этом на каждом углу!

– Твоя жизнь, серьёзно? Какой ад? – напирал Алекс – наконец-то можно было высказаться так, как ему хотелось: напрямую, а не только в песнях. – Ты был популярным парнем, встречался с кем хотел, все тебя боялись! Да боже мой, у тебя даже мотоцикл был, а потом и машина! Вот уж действительно, какая тяжёлая, полная проблем жизнь! А ещё и я где-то существовал на задних партах – кошмар, как ты это выдержал? Ты ходишь к психологу? Есть близкие, которые тебя поддерживают?

Возможно, он перегнул, но как же хотелось отвести душу.

– Я был обычным пацаном в отцовских обносках – тупым и с уродскими зубами, – развёл Маркус руками, словно его и вправду удивляли слова Алекса. – Если бы я был слабаком, от меня бы живого места не оставили. Я приспособился, а вот ты не захотел – тебе самому никто был не нужен. Все, кто по итогу якобы травил тебя, хотели дружить. Но ты не хотел дружить ни с кем.

Казалось, под этим «ни с кем» Маркус подразумевал кого-то конкретного – себя? Нет, даже для такого странного вечера это было бы слишком.

– Хотели дружить?! – Алекс расхохотался так громко, что его смех отразился от стен мастерской. – Серьёзно?! О да, я так и вижу это: «Эй ты, мелкий слюнтяй, давай дружить»! И с ноги в грудь! Именно так ведь обычно налаживаются все социальные связи!

Он подошёл к Маркусу и с силой ткнул пальцем ему в грудь.

– Ты сам сказал, что от слабаков не оставляют и мокрого места, так какая дружба? Здесь выживают – и только.

– Ну молодец, выжил, всем доказал, что ты крутой, сюда-то пришёл нахуя? – как-то глухо отозвался Маркус, перехватывая его руку и сжимая с силой запястье – движение на грани самозащиты и грубости.

Его глаза сейчас были совсем близко и казались какими-то особенно тёмными, а ещё почему-то грустными. В них читалась тоска, усталость, что-то очень глубинное и тайное. Это было неправильно. Непонятно.

– Сказать тебе всё это, – выпалил Алекс, хмурясь под чужим тяжёлым взглядом, – я же травмированный – это стокгольмский синдром!

Так обычно говорил Матти, когда Алекс, напившись, в очередной раз пересказывал ему все свои истории, связанные с Маркусом Хейккинненом в хронологическом порядке. Вероятно, Матти и здесь был прав.

– Сказал. Что дальше? – все тем же безэмоциональным тоном выдал Маркус. – Ты травмирован? Мне похуй.

Он продолжал крепко удерживать Алекса, дышал как-то тяжело, как человек, пробежавший пару километров, и его дыхание щекотно касалось лица. Желания отодвинуться или вообще вырваться почему-то не возникало. Алекс отстранённо подумал, что стокгольмский синдром как-то так и должен был проявляться.

– Хотя нет, мне не похуй, – вдруг фыркнул Маркус. – Мне противна та роль, которую ты мне приписываешь, но, если это поможет больше не слышать твоих унылых песенок, окей. Ты считаешь, что я мудак, который терроризировал тебя в школе? Ладно. Мне жаль. Прости за это.

Он выдал это отрывисто, с явным трудом и тут же отпихнул Алекса от себя.

– Звони своему менеджеру или вызывай такси, я уже выпил сегодня и за руль не сяду.

– Я здесь один, – зачем-то сообщил ему Алекс, – и тебе совсем не жаль. Тебе нравилось это превосходство. Теперь ты его лишился и бесишься. Я тебе не верю.

Он вернулся на диван и сел, поджав ноги под себя. Паршивое чувство несправедливости как в школе снова захлестнуло Алекса. Его обидели – опять. Хотелось разреветься или вдарить Маркусу, может – написать песню.

– Я тебе тоже не верю, – мрачно заключил Маркус. – Ты пришёл сюда за извинениями или с целью показать <i>свое</i> превосходство? Чтобы я упал тебе в ноги, стал преклоняться перед новым идолом молодежи? Для меня ты останешься все той же бессердечной мелкой сволочью. Но я признаю, что и сам был дурак. Больше мне сказать тебе нечего.

Алекс пропустил момент, когда в руках Маркуса оказалась бутылка виски; тот хлебнул прямо из горла и уставился куда-то мимо Алекса.

– Уходи, – попросил он.

Попросил.

Что-то здесь было не так, какая-то неправильность. Алекс и раньше чувствовал, что между ним и Хейккинненом пролегала какая-то другая линия, которая была сложнее обычной школьной неприязни и, как следствие, войны. Эту войну Алекс по сути вел со всеми старшеклассниками и мог видеть разницу.

И сейчас, глядя на Маркуса, Алекс чувствовал его сожаление, но будто бы тоже какое-то другое, неправильное, не такое, какое бы полагалось испытывать бывшему однокласснику перед лицом своей прошлой жертвы.

– Что с нами было не так? – задал он вопрос в воздух. – Почему мы никогда не могли договориться?

– Ну может и договорились бы, не будь ты таким ярым гомофобом, – неоднозначно выдал Маркус и сделал еще один большой глоток.

Предлагать Алексу тоже выпить он, конечно же, не стал. Хоть что-то не менялось. Просить не хотелось, поэтому Алекс, как и всегда, потянулся и без спроса цапнул бутылку, нагло вырывая ее у Маркуса из рук.

– Я никогда не был гомофобом, – сообщил он отстраненно, – это был способ достать тебя, это же очевидно.

Он пожал плечами, тоже хлебнул. Виски был дерьмовым, но Алекс знавал и худшие варианты, когда группа ещё не была популярна, а алкоголь несовершеннолетним достать было негде.

– Ну, видимо, так же очевидно, как и то, что все школьные годы я как последний баран был влюблен в тебя, – со смехом отозвался Маркус, только смех этот был невесёлый и отдавал той же горечью, что и виски.