Читать книгу Путешествие по однокашникам с джинном Ваней. Авантюрный роман - Артур Кангин - Страница 2

Матушка Смерть прилетела ровно через минуту. Расчехлила косу. Спросила умильно:

– Так ты, Юрочка, и впрямь любишь меня?

Я содрогнулся:

– Не то слово…

Прошлый раз я, вулканолог и плейбой, отшил ее, признавшись в пылкой любви. По контракту же задача у меня была одна. Дабы избежать смерти, найти настоящую страсть. Увы, я ее не нашел… Вот и отыграл шулерским приемом. Признался во всепоглощающей тяги к самой матушке. Так сказать, дуриком выскочил из могилы.

– Как студентик втюхался! – подыграл мне джинн Ваня, мой старый добрый приятель.

– А раз любишь – женись!

– Вы о чем?

– Теперь у меня новое условие… Свежий контракт.

– С какой стати свежий? – заржала зебра Горбунок, провидец и корректор кармических столбов. Он лично отрихтовал кармы Спилберга… Мадонны… Тарантино… Мани Пугач… Фили Кроликова… Димы Баклана… Добрыни Михалковича…

Джинн яростно зашмалил «Беломор»:

– Объяснитесь, плиз.

Матушка Смерть села в облезлое кресло, элегантно перекинула длинные ноги:

– В первом контракте шла речь об истинной любви к хомо сапиенсу, а не к инфернальному существу, то есть, ко мне. Поэтому, вполне логично, за этим договором следует второй, уточняющий.

– И что же я должен делать? – сощурился я.

– Видишь, Юра, напротив твоего дома ресторан «Африка»? Ровно через три месяца, в 19.00, приведи туда на нашу свадьбу хотя бы одного своего однокашника.

– Это зачем? – заржала зебра.

– Во-первых, модно. Сайт есть такой. Повсюду братания и тусовки. А во-вторых, мы с ним обстоятельно побеседуем. Должна же я знать своего мужа? Детские страхи, подростковые сексуальные кошмары… Сможем ли мы с Юриком хоть пару часов рядком просидеть на свадьбе чин чинарем?

– Да я вам весь класс приведу!

– Ой, Юра, не говори «гоп»! – оскалилась Смерть. – Я ведь тебе поблажку даю… Целых квартал на поиски. Привести всего одного человечка… Вспомни, учился ты в элитной школе. Школе вулканологов! И почти все выпускники твоего класса, так удачно карта легла, стали звездами. В бизнесе и политике, в искусстве и науке… И вообще, после окончания школы прошло 20 лет. Захотят ли они с тобой сесть за один стол? Время меняет людей… Порой жутко.

– А почему именно через квартал? – копытцем порыл Горбунок.

– Через три месяца и сутки я превращусь в зеленого пупырчатого дракона, такого, что вздрогните. Такова моя планида! Какая уж тогда семейная жизнь?

– Ну, допустим, – джинн пыхнул папиросой. – И что же, в первую брачную ночь, вы будете с Юриком жить как жена?

– Как? И, главное, чем? Мое анатомическое строение от вашего, увы, отлично, – озорно рассмеялась матушка. – Так, развлекусь, перед метаморфозой… Потешу самолюбие. Вроде вашей звезды Машки Пугач… Хотя, если ты Юра питаешь нежные чувства к драконам…

– Ага… Понятно… – сурово нахмурился я. – Но что я выиграю от этого торжества?

– Станешь бессмертным, дурачок. Типа Горца! – Смерть фокусническим движением достала из-за пазухи контракт. – Тут все буква к букве начертано.

Я трепетно взял глянцевый папирус:

– Такой мелкий шрифт… А сочинено густо.

– Могу озвучить в кратких чертах, – осклабилась Смерть. – Нельзя привораживать однокашников средствами магии. Сплошь реализм! Так что, Ваня, забудь о личных чудотворных кирзачах.

– Совсем? – поперхнулся джинн дымом.

– Приход одноклассника в ресторан «Африка» должен быть чистым. Никакого колдовского насилия над психикой. Никакого подкупа. А так, ради бога, крутись на своем сапоге. Получай дивные бонусы. А Горбунок пусть от души рихтует кармические столбы. Ну все… Заболталась. До встречи ровно через три месяца. В ресторане «Африка». Не опоздайте!

Смерть с солдатской сноровкой зачехлила бритвенноострую косу и вымахнула вон через… закрытую форточку.

1.

– У меня есть деловое предложение, – сразу после исчезновения матушки заржал Горбунок. – Юре нужно посетить свою альма-матер. Так сказать, оживить чувства. Припасть к истокам.

– Мудро! – пыхнул джинн «Беломором». – Дома и стены помогают.

И Ваня свершил на кирзаче балетный пируэт.

Вы никогда не бывали в своей школе 20 лет спустя? Сокрушительные ощущения! Врагу не пожелаешь. Сразу возникли картины сгинувшего детства. Здесь, под этой развесистой липой (или уж выросла другая?) впервые поцеловался. Рядом с этой уборной метелился с яростью, вся крахмальная рубаха в крови. В этом спортивном зале с пыльным потолком поставил рекорд школы по скоростному лазанию по канату. В той концертной аудитории дремал под мажорные советские песни. Что говорить?.. Там был феерически обнадежен… Здесь дико огорчен, хоть лезь в петлю.

– Ну как, Юрик? – скосился джинн. – Пробрало?

– Жутковато… Будто мертвецы поднимаются из могил. А в башке, знаешь, бьющая на слезу песенка: «Когда уйдем со школьного двора под звуки нестареющего вальса…» Бред какой-то!

– Козлик! Ты? – раздался вдруг крик из глубины гулкого коридора.

С бутылкой пива в руке, хмельно пошатываясь, к нам шел высокий мужчина с залысинами сократовского лба. За ним, подобно королевской свите, следовало 5—7 человек, чрезвычайно зашмыганного, чмошного вида.

Я насупил брови:

– Мы знакомы?

– Это же я, Ерофей Мафусаилов! Ерофей Васильевич, как теперь меня в анналах истории принято называть. Хочешь крепкого пивка? Девять оборотов! До печенок пробирает.

– Когда уйдем со школьного двора… – вдруг затянул субъект с порепанной мордой.

– Под звуки нестареющего вальса! – подхватил Ерофей. Подошел вплотную ко мне, крепко, по-медвежьи облапил. Дыхнул сногсшибательным перегаром. – Постарел, Козлик, постарел… Ан я тебя сразу узнал. И кликуху твою, видишь, помню.

Теперь уже я опознал Ерофея, гордость нашей школы вулканологов. Победителя республиканских олимпиад. Но, боже, что же с ним сделало время? Выглядел он лет на шестьдесят.

– Здравствуй, Ерофей!

Теперь уже заволновалась свита, прихлебывающая пиво-водку прямо из горла:

– Не Ерофей, а Ерофей Васильевич. Корифей российской словесности. Классик!

– Ну уж и классик… – как девушка запунцовел Мафусаилов.

– Да, классик! Его поэма «Гусь-Хрустальный» покруче будет гоголевских «Мертвых душ».

Здесь уместна лапидарная справка.

Лет десять назад Ерофей Мафусаилов с бодуна, начертал поэму в прозе «Гусь-Хрустальный». В ней герой, в дрезину пьяный, добирается к любимой («русая коса до жопы!») в Гусь-Хрустальный. Поэма, скажем прямо, удалась на славу. Многие ее, и не без основания, называют гениальной. Вдохновенный опус перевели на десятки европейских языков, издали даже в Индии и Гондурасе. Включили в обязательную школьную программу. В Москве, у Красных Ворот, Мафусаилову был сооружен бронзовый монумент. Неслыханная честь для пока еще живого писателя.

А ведь поэма всего в сто страниц…

Больше Ерофей не написал ничего. Лишь беспробудно квасил, то и дело становясь героем самых оголтелых желтых таблоидов. Раздавая в пьяном виде интервью направо и налево, вплоть до «Гардиан» и «Нью-Йорк Таймс», Ерофей становился все более и более знаменитым.

– Ну, расскажи, Козлик, здесь какими судьбами… Я вот решил понастальгировать, а ты? – Ерофей осушил до дна пивную бутылку. Свита тотчас всучила ему непочатую.

2.

В девятом классе с Ерофеем у меня вышла история. Он уже тогда крепко закладывал, приводя одноклассниц в неописуемый восторг. Двадцать лет назад это считалось модным. Нечто вроде социального бунта. Ерофей умудрялся пить даже на уроках, тянул из соломинки, а пузырь прятал под партой. И пил не что-нибудь, а элитный виски. Папаша его работал в МИДе, поэтому в доме у них было пропасть спиртного.

Парочку раз предки застукали Ерофея. Алкоголь припрятали. Тогда Ерофей предложил мне стать его хранителем. Т.е., держать алкоголь у себя. А он будет заглядывать «на огонек» и время от времени подкрепляться.

Оставил мне на хранение топовый перуанский ром «Черная смерть». Литровая бутыль с голографическим изображением гостьи с косой. Весьма актуальная картиночка для моего нынешнего контракта.

Несколько дней я тогда держался. Потом, после просмотра фильма «Слуги дьявола на чертовой мельнице», не выдержал. Я уверовал, что именно алкоголь дает Ерофею магическую власть над женскими сердцами.

Короче, в течение недели я приговорил бутыль…

Ах, какие же у меня были упоительные ночные грезы! Сонм длинноногих краль охотился на меня, по ходу срывая с себя полупрозрачные одежды.

Ерофей подошел ко мне на перемене:

– Сегодня я к тебе загляну. Надо перед свиданием с цыпочкой слегка освежиться… Хочешь, и тебе налью пару рюмах?

Я дико вращал глазами.

– Что такое? – набычился однокашник.

– Извини, друган, я все выпил.

– Скрысятничал, негодяй! – Ерофей с хряском ударил меня по носу. Густая кровь хлынула на крахмальную рубаху.

И вот теперь он стоит предо мной. 20 лет спустя. Кажется, так у Дюма-отца? Полысевший. Обрюзгший. Бухой. Живая легенда российской изящной словесности.

– Какими судьбами? – повторил я вопрос Ерофея. – Дело есть… На сто миллионов.

– Дело? Обожаю дела! Давай, для начала накатим?! Жаль нету перуанского рома «Черная смерть». Помнишь, как ты мою бутылочку приговорил. Засранец ты был еще тот!

– Помню, Ерофей…

– Ну, накатим?

– Извини, по утрам я не пью.

– Проехали… Что за дело?

– Знаешь, а ведь именно ты мне можешь помочь!

– Он! – несказанно оживился Горбунок.

– Святые угодники! Мать Тереза! А зебра-то говорящая? За это надо всенепременно дернуть.

Рука из свиты тотчас налила ему стопарь беленькой до мениска.

– Ты очень выручишь меня, – продолжал я, – если придешь на мою свадьбу. В ресторан «Африка», что в Перово.

– Не вопрос. Кого берешь в жены?

– Смерть, Ерофей. Матушку Смерть…

3.

Потом мы сидели на лавочке, под раскидистой липой. Я Ерофею все поведал.

– Великолепная хохма! – возликовал Мафусаилов. – Могу написать новый шедевр, почище «Гусь-Хрустального». А назвать его смачно – «Матушка Смерть». Это же моя магистральная тема. Как это еще критики не просекли, не прочухали? Я всю жизнь хожу по лезвию бритвы…

– Как ты, бродяга, живешь? – спросил я Ерофея с неподдельной нежностью.

– Возле «Белого дома», торцом к нему, огромное строение знаешь? С рекламой на крыше женских прокладок. Так вот – там мой целый этаж. Бляди, бомжи, журналисты… Кого только нет! Каждой твари по паре. Я ведь живу в гуще народа. Не чураюсь его.

– Слушай, а кого можно было б на свадьбу еще пригласить?

– Да, Зойку Сукову! Суперзвезду нашей российской эстрады. Соседка моя, по дому. Помнишь, она на тебя в детстве круто запала?

– Теперь, небось, забурела? На козе не подъедешь.

– Подъедешь! Хотя у нее целых два этажа. Из окон ее можно видеть кабинет премьер-министра.

– Непременно заглянем, – заржал Горбунок.

Ерофеич в бутылку пива плеснул «Столичной». Поболтал. С глумливой улыбочкой из горла высосал. Оттер губы.

– Может, тебе тормознуть? – горестно взглянул я на Ерофея. – Ведь, как пес, помрешь под забором.

Однокашник от души рассмеялся:

– И правильно сделаю! Ведь я – легенда. Значит, и моя кончина должна быть легендарной. В народном мэйнстриме.

– Как сказал поэт, в гости к богу не бывает опозданий, – джинн сосредоточенно шмалил беломорину.

Ерофей толкнул Ваню в плечо:

– А ты, приятель, сразу видно – плоть от плоти народа. Ватник, треух, «Беломор»… Ценю! Накати водяры, чтобы не потерять стиля!

– Благодарствуем, – почему-то по-старорежимному отреагировал джинн.

– Когда уйдем со школьного двора… – заорал субъект с порепанной мордой. Он был уже пьян до безобразия.

– Под звуки нестареющего вальса… – подхватил Ерофей, вдруг перекинулся через спинку лавки и стал бурно блевать.

– Первая стадия! – заволновалась свита.

– А какая вторая? – в свою очередь запаниковал Горбунок.

– Отрубится…

Слова соратников тотчас подтвердились. Ерофей рухнул с лавки. Подельники его бережно подняли и трепетно понесли к сердцу столицы.

– Ну, что будем теперь делать? – нахмурился джинн.

– Двинем к Зое Суковой, – почесал я затылок.

– Торопиться не надо… – стратегически мотнул хвостом Горбунок. – Давайте, сначала вспомним, что мы знаем о Зое? А Ерофея, когда он протрезвиться, найдем легко. Ориентир имеется.

Ваня залихватски сбил набок треух:

– Так… Зоя… Зоя Сукова… Десяток пластических операций. Типа, как у Майкла Джексона. Только удачных.

– Что еще? – зебра порыла копытцем.

Тут уже вскинулся я:

– Живет в зеркальной квартире. Зеркала повсюду. На стенах, потолке, на полу. Уж очень обожает себя созерцать…

– Эгоцентричка хренова! – хрюкнул Горбунок.

– Ну что, двинули? – встал я с лавки. Запах блевотины классика меня достал.

– В путь! – дисконтом пропели друзья.

4.

Когда мы подошли к желтому зданию, бочком располагающемуся к дому Правительства, то увидели разгоряченную тысячную толпу. В руках плакаты, флаги, боевые штандарты, цветные воздушные шарики с портретом Зои Суковой.

– Это фаны, – пробурчал Горбунок.

Мы разговорились со старушкой с лиловым носом и алым штандартом.

– Как бы нам попасть к Зое Суковой?

Бабушка долго смеялась, шмыгая баклажанным клювом:

– Ой, сынки, об аудиенции с певицей грезят миллионы! Все тут только молятся, чтобы увидеть край ее божественной одежды в окне. В любое время года мы спим под плинтусом этого дома. Раньше ставили палатки, да мэр, сукин сын, запретил.

– За что же вы ее все так боготворите? – пыхнул джинн «Беломором». – Она что, спасла невинных младенцев? Накормила пятью хлебами город?

К нам подошла худющая девица в мини-юбке, ножки ее сини от холода:

– Своим духовным «я» она конгениальна внутреннему «я» всего народа. Ее песня «Позови меня с собой» разве не гимн нашей эпохе?

– Вот оно как! – пораженно качнула башкой зебра.

– Значит, – блуждающими очами обвел я фанов, – визави с Зоей Суковой под вопросом?

– Исключено! – гусями загоготали вокруг. – С ней и президент РФ ждет аудиенции не меньше года.

Я стиснул Ване плечо:

– Крутись, браток…

– В апартаменты! – заржал африканец. – Змерз аки цуцик.

Ваня свершил магический пируэт.

Мы оказались в длиннющем зеркальном холле. Тепло! Зеркала сверху, сбоку, снизу. И десятки людей с баллончиками стеклоочистительного аэрозоля в руках, бархатными тряпками их драят.

– Ну, дела! – джинн потер грудь. – В пору рушится в обморок…

– Подумать только, – воскликнул я, – и этот человек-легенда был когда-то в меня влюблен.

На наши довольно-таки громкие реплики выскочили два охранника с кобурой на боку и с рацией в ухе. В мановение ока повязали нас по рукам и ногам. Кандалы, наручники. Хорошо хоть не сунули кляп в рот.

– Как вы попали сюда?! – хрипели они с бешеной слюной на губах.

– Это, верно, люди конкурентки Маши Хряповой.

– Однокашник… – хрипел я в ответ.

– Чей, подлец?

– И-го-го! – панически заржал Горбунок.

– Сразу вас замочить или слегка помучить? – спросили гориллы.

– Лучше помучить! – перешла зебра на человечий.

– Одноклассник я – Зои Суковой, – бодрился я изо всех сил. – Мы здесь по наводке классика от литературы, Ерофея Мафусаилова.

– Жорж, похоже, этот чувак не врет? – зорко глянул один на другого. Ткнул меня ногой: – Как звать-то тебя?

– Юрик Козлов!

– Если все это бла-бла – вышвырнем вас в окно.

Обезьяны удалились молодцеватой походкой.

5.

– Юрочка! Козлик! Ты? – в зеркальный зал козочкой вбежала абсолютно нагая мадам. Зыркнула на охранников: – Немедленно раскуйте! Что за манеры? Чуть что, в кандалы!

– Зоенька, ты из ванны? – пялился я на школьную подругу. – Верно, ты позабыла накинуть халат?!

– Ведь хороша? – Зоя приподняла и потрясла свои груди. – Двадцати лет как будто и не было. А ты, увы, постарел!

По-правде сказать, выглядела г-жа Сукова отвратно. Все-таки, 37 лет – отнюдь не расцвет девичества. Сухая, поджаренная в солярии, как гренка. Кожа на лице натянута, типа, на полковом барабане.

– Хороша… – смущенно пробормотал я.

– Вот! – Зоя вознесла указательный палец. – Именно поэтому я должна каждый миг видеть себя во всей красе.

Орангутанги (или гориллы) нас живо расковали, и мы оказались за пиршественным столом. Передавленные наручниками запястья и лодыжки жалобно ныли.

– Кушайте и рассказывайте! – ободряюще оскалилась Зоя. – Извините, я буду вкушать только овсянку. Диета.

– Мне тоже овсянки! – сиреной взревел Горбунок.

– И зебре, – совсем не подивилась говорящему млекопитающему певица. – Обслуга! Слышите? Нашему четвероногому другу ведро «Геркулеса». Юрочка, Козлик, я тебя слушаю…

Я Зоеньке все рассказал.

К голому виду Суковой привык быстро. Сидел словно на нудистском пляже, где вид чужих гениталий столь же возбуждающ, как росчерк по небу острокрылых чаек.

– Я по тебе, Козлик, в школе сохла, – Зоя вдруг загрустила.

– Ах, молодость-молодость, – отреагировал я.

– Видишь, какого великолепия добилась я за эти годы? – певица обвела зал загорелой рукой. Десятки холуев склонили рожи на податливых шеях. – У меня «золотые» и «платиновые» диски. Я – кумир миллионов. А ты – какой-то вулканолог… Затрапезный плейбой… Зря не откликнулся на мою любовь! Был бы сейчас в шоколаде.

– Юра – не какой-то вулканолог и плейбой, он – легенда! – вступился за меня Горбунок.

– Разве под его окнами стоят тысячи фанов?

– Один вопросик, мадам… – джинн врезался в нашу беседу со своей всегдашней бесцеремонностью. – Орды фанатиков под окнами грезят узреть в окне край вашей божественной одежды. Вы же ослепительно голы. Это как?

– Ах, пустое… В доме бродят десятки моих двойников. В отличие от меня, им лет по 17-ть. От них я отличаюсь только своей гениальностью. А выглядим мы – туз в туз. Скорее всего, я даже моложе… Вот они-то и мелькают в окнах, тешат одеждой толпу.

– А по поводу свадьбы со Смертью? – попытался я перевести беседу в конструктивное русло.

– Даже не знаю… Захочу ли я взглянуть в ее белые глазоньки?

6.

– Вполне рабочий момент! – заржал Горбунок. – Пройдет все тип-топ. И наш Юрочка станет бессмертным. Типа, зуб даю, Горца.

– А меня нельзя сделать нетленной? – сощурилась г-жа Сукова. – На кого, спрашивается, оставлю я своих поклонников?

Джинн пыхнул беломориной:

– Это вряд ли… Договор был только о Юре.

– Тогда на эту свадьбу прибыть я никак не могу! – развела руками Зоя Сукова. – Судите сами, где я и где вы?

– Где? – мотнул ушами африканец.

– Я – на вершине Олимпа. А вы, букашки, барахтаетесь где-то внизу. Между нами – пропасть!

Я наклонился к Ване:

– Джинн, ты можешь Зое показать ее истинный вид?

– О чем вы там шепчетесь? – г-жа Сукова изогнула брови.

Я обернулся к ней с мушкетерской галантностью:

– У моего приятеля есть йоговский ритуал. Для улучшения пищеварения он вертится на левом кирзаче.

– Ну да, ради бога…

И Ваня совершил отточенный пируэт. На стеклянном полу каблук кирзача омерзительно взвизгнул.

Зоенька стала тереть свои гениальные глазоньки. Потом вытаращилась на зеркальные стены, пол, потолок:

– Что же, это я? Совсем оголенная?

Опрометью кинулась куда-то в соседнюю комнату. Вернулась в шелковом пеньюаре. Укоризненно глянула на нас:

– Почему вы не сказали мне, что я совершенно гола?

– Мадам! – заржал Горбунок, – не вы ли нам говорили, что каждую секунду должны любоваться своей красотой?

– Ах, оставьте! – Зоя приблизилась к зеркальной стене. Губы ее плясали. – Как же я чудовищно постарела… Эта натянутая от пластики кожа. Эти раздутые, как у Маугли, после силикона губы… Эти подрезанные под японку глаза… Какая гадость!

Толпа фанов вдруг забурлила, взорвалась криками:

– Зоя! Зоя Сукова! Ты наш кумир!

Видимо, где-то в окне мелькнул краем божественной одежды ее 17-тилетний двойник.

Зоя выглянула в щель занавеси:

– Стая идиотов… Как-то один мудак от восторга сделал себе харакири. Кухонным ножом. Самурай хренов… Другой подавился от избытка восторга слюной.

– Зоенька, так может, ты отправишься со мной на свадьбу с матушкой Смертью? – решил я воспользоваться моментом прозрения.

Зоя же вдруг зарыдала. Плечи ее жалобно дергались:

– К матушке Смерти иди сам! Козлик ты, Козлик… Просто – козел!

– Ваня вертись! – стиснул я джинну плечо. – Верни статус-кво.

7.

И Ваня совершил церемониальный круг.

– Что же это я? В одежде? – ошалело глядела нас Сукова. – Совсем очумела? Скрываю ангельскую красоту!

И тотчас скинула на пол шелковый халат.

– Экое позорище! – укоризненно проржала зебра.

– Что вы сказали? – сощурилась певица. – Господа, я с вами заболталась. Мне надо распеваться и записывать свой «золотой» сингл. Было приятно свидеться. Как же ты, Козлик, постарел!

Мы поднялись.

Джинн паровозно пыхнул «Беломором»:

– Значит, о явке на свадьбу не может быть речи?

– А вы кто такие? – Зоя с остервенением глянула на джинна и Горбунка. – Уж не подослала ли вас моя злобная конкурентка, Маша Хряпова?

– Да мы ее только по ящику и видели, – попятился Горбунок.

– Зебра не врет, – кивнул я.

Зоя погладила свои увядшие груди, приподняла их:

– Козлик, ну зачем же врать? Маша Хряпова – это Костя Полетаев. Наш однокашник.

– Что-то я ни хрена не пойму! – джинн смачно харкнул на пол. Слюна его была янтарной от никотина.

– Что за бомжовские выходки? – скривилась Зоя. – Вы бы еще здесь помочитесь.

Джинн смущенно утер треухом лицо:

– Извиняйте, увлекся…

– Как Константин может быть Машей? – выпучил я глаза.

– Козлик, ты отстал от прогресса. Маша Хряпова – трансвестит. Производная от Кости Полетаева. Вот его-то и приведи на свое торжество. Может, он околеет от глазонек Смерти.

– Где его можно найти? – облизнул я губы. – И когда он переменил свой пол?

– Найти ты можешь сегодня в Кремлевском Дворце. Там он дает гала-концерт, «Дитя разврата». А когда он поменял пол, спроси его сам.

Мы церемониально раскланялись.

Орангутанги-охранники у парадного входа щелкнули лаковыми каблуками.

В дикой растерянности скатились мы по маршам лестницы. Как нож сквозь масло, прошли через толпу осатанелых поклонников.

– Ну, и однокашники же у тебя, Юрок! – яростно шмалил кудесник.

– Однокашников, как и родителей, не выбирают, – я отбрыкнулся.

– Теперь телепаться к какому-то трансвеститу, – возмущенно взвыл Горбунок.

– А что он за парень был, этот Костя Полетаев? – Ваня выпятил небритый подбородок.

– Во всех школьных спектаклях он исполнял исключительно женские роли. Помню, еще в бабьем прикиде мне все подмигивал.

– Заигрывал, что ль?

– Да, кто его знает…

8.

– Если вы не забыли, – проворчал Горбунок, – я – Стратегический Стратег Мироздания. Нам необходимо в оперативном порядке выработать стратегию и тактику дальнейших действий.

Джинн подмигнул:

– Сдается мне, что от славы они все слегка крейзанулись. Огонь и воду прошли, а вот медные трубы, ну… не очень.

– Горбунок, – погладил я зебру по гриве, – ты можешь по ходу дела диагностировать и рихтовать их кармические столбы?

– Яволь! – зебра с немецкой педантичностью перецокнула копытцами. – Но вот Зое Суковой мы вежды открыли, и что вышло?

– Так правили поп-диву без диагностики, – возразил Ваня. – Вот и налетели… Кстати, когда там гала-концерт?

– В девятнадцать нуль нуль, – я сощурился.

– Тогда поспешим!

Билеты нам удалось приобрести только у перекупщика. По тройной цене. Искусство Марии Хряповой оказалось дико востребованным. Ее песни несли пламенный «месседж» детям и взрослым, мужчинам и женщинам, старикам и животным…

Мы вошли в зал. Портер блистал поддельными брюликами. Галерка простонародно кипела.

И вот – грянуло!

Мария Хряпова, она же – Костя Полетаев, скакал (скакала) по дубовому настилу сцены. Розовые перья ее боа зазывно развевались. Мускулистые ноги отстукивали разудалый, хотя и со щемящей ноткой мотив. Он (она) был (была) великолепен (великолепна), как полуночный эльф, как утренний Зефир.

И он (договоримся называть его в мужском роде) пел о любви…

Сначала заливался соло, а затем на сцену вымахнули три богатыря в костюмах испанской инквизиции. Кроваво-красные балахоны, огненно-золотые тяжкие кресты на груди.

Выкатили железную кровать. Приковали к ней Костю-Марию. Затем выхватили из голенищ сапог плетки-семихвостки и принялись лупцевать певца под щемящий реквием Моцарта.

Костя же, несмотря ни на что, продолжал распевать о ловушках, кои расставляет судьба жаждущему страсти человеку.

Публика рыдала. Всхлипнул и я. Ведь эта песня была точь-в-точь обо мне. Сколько судьба мне подбрасывала медвежьих капканов?!

Да, Костя-Мария был востребован на все сто.

Какое-то счастливое умопомешательство охватило весь зал.

Ваня от волнения бросил в рот папиросину, да вовремя стопорнул.

Зебра стала выкусывать блох.

Вряд ли он сейчас думала об овсе.

Хотя… она о нем думает всегда.

9.

После концерта мы вошли за кулисы с огромным букетом алых роз.

– Козлик? Ты?! – сразу кинулся ко мне со всех ног Костя Полетаев. – Совсем не изменился…

– Не могу это же сказать о тебе, – смутился я, глядя на Костин внушительный бюст.

– Спасибо за цветы, – Костя-Мария принял букет, окунул в него свой вздернутый носик. – Ах, какое амбре!.. Да, Юрочка, года идут. Года меняют лица.

– Не только лица! – проржал Горбунок. – Морды… Гениталии…

– А зебра-то говорящая… Это недурно. А я ведь, Юра, был влюблен в тебя в школе. Ты этого, противный, даже не замечал.

– Я начисто отвергаю все гомосексуальные поползновения! – сжал я кулаки.

– Зря…

Джинн толкнул меня локтем:

– Переходи к делу.

– Константин… – замялся я. – Даже не знаю, Костей тебя называть или Марией?

– Марией.

– Маша, не согласишься ли ты прийти на мою свадьбу? Будет она в ресторане «Африка». Месяца через три.

– Ну как я могу прийти на свадьбу своего бывшего возлюбленного?

– Какого возлюбленного? У нас же с тобой ничего не было!

– Так будет! Пусть зебра только с этим мужиком в телогрейке выйдет на пять минут.

– Горбунок, крутись! – гневно заиграл я желваками.

Зебра совершила ритуальный пируэт. И стала вещать замогильным голосом:

– Вижу кармический столб…

– Ну?! – Ваня от волнения сунул в рот свой треух.

– Он весь золотистого цвета. Без единого пятнышка.

– Он же блудливое дитя?

– Дитя разврата, – поправил нас Костя-Мария.

– Такое случается, – зебра тряхнула башкой.

– Значит, не придешь? – глянул я на Марусю.

– Категорически…

Я скосился на джинна:

– Может, крутанешься? Заставишь?

– А что толку? Матушка Смерть запретила тащить на свадьбу силком.

– Юрочка, сладкий, – ласково погладил мою руку Костя-Мария, – а ты отправляйся на Чистые Пруды к Дарье Ростовой.

– К маститой писательнице? – блеснул эрудицией Горбунок.

– Именно… И нашей с Юриком однокашнице. От встречи со Смертью она вряд ли не откажется. Надо же ей где-то черпать темы для очередного опуса?

– Это мысль? – хмыкнул джинн.

– Юрочка, – масляно взглянула на меня Мария-Константин, – ты точно не хочешь уединиться?

Говорят, иногда глаза извергают молнии.

Мои извергли!

10.

Особняк Дарьи Ростовой оказался бывшей советской школой. Чуть подновлен, подкрашен, в окнах появились стеклопакеты.

Стражник у входа хотя был и вышколен, весьма незлобив. Не то что буйные шимпанзе г-жи Зои Суковой. Кратко спросил, кто мы такие, звякнул Ростовой по допотопному телефону.

Признаться, я уж забыл, как Дарья выглядит. Помню только, что она была блистательным капитаном баскетбольной школьной команды. Рост под два метра. Небольшие усики, а ля Петр Первый.

Когда она вышла, я сразу понял, что теперь она превратилась в копию Петра Великого. Могучий разворот плеч. Грудь молотобойца. Тараканьи усики воинственно подкручены вверх. И голос заматерел. Стал басовит, раскатист.

– Козлик, какими судьбами? – кинулась ко мне, растопырив руки.

– Дашенька… Милая… Совсем не изменилась… – чудом я увернулся.

– Пойдемте ко мне в кабинет. Я жажду рассказов. Писателю, как воздух, необходимы свежие сюжеты и темы.

Мы двинули по гулкому, воняющим прелым линолеумом, коридору.

Перед нами двери прежних классов. Вместо, скажем, 7 «Г», 9 «Б», висели картонные таблички с какими-то названиями: «Дикое мясо любви», «Змеиная песня», «Улыбка оборотня» и т. д.

– Что это такое? – я скосился на Дашу.

– Потом все поясню… Вот мой кабинет.

И тут мне пришлось вздрогнуть. К двери была прикручена табличка «РОСТОВА Дарья Петровна, директор фабрики грёз».

Горбунок вздрогнул:

– Так вы – директор? И что за фабрика?

Дарья Ростова фантастически оживилась:

– О, говорящая зебра? Надо будет ее обязательно вставить в свой очередной триллер.

Помещение директора оказалось точно таким же, как и в те, почти стертые из памяти, стародавние времена. Дешевой полировки стол. Полдюжины колченогих стульев. Графин в фуфайке пыли. А на стене вместо портретов Ленин-Энгельс-Маркс, новое трио: Дюма-Тарантино-Ростова.

Чеканными фразами мы обрисовали создавшееся положение дел.

– Значит, в ресторане «Африка»? – сощурилась Дарья. Тараканьи усики ее по-гусарски топорщились. – Приду с удовольствием. Будет весьма любопытно, Юрок, глянуть как ты превратишься в бессмертного Горца.

Горбунок громоподобно сглотнул слюну.

– Может, воды? – сощурилась Дарья.

– Благодарствую… – заржал Горбунок.

– Тогда пойдемте! На экскурсию. Заглянем в любой из моих классов.

11.

И мы вошли в кабинет с табличкой «Кинутая и счастливая». За партами сидело человек двадцать. При нашем появлении они забарабанили по клавиатуре ноутбуков с яростью исключительной.

– Так-так! – г-жа Ростова взяла с полочки под школьной доской метровую, всю в мелу, линейку. Взмахнула ей как мечом. Подошла к крохотному старичку с россыпью розовых бородавок на плеши.

Взгляд старца панически помутился, он просто с феноменальной скоростью защелкал по клавиатуре.

– Как делишки, Гаврилыч?

– Подошел к первой поворотной точке.

– А именно?

– Фармацевта Зинаиду Иудову бросает муж. Уезжает к тибетским монахам.

– Зачем?

– Чтобы достичь просветления…

Дарья вдруг высоко вознесла линейку над головой и с оттягом треснула старичка по спине.

– Я же говорила тебе, Гаврилыч, никакой инфернальщины?

– Говорила…

– Я же говорила тебе, во всем искать таблоидную подоплеку?

– Говорила!

– Что же ты творишь, сукин сын? Вот что… Фиксируй, блин! Муж уходит в горы к монахам. А для чего? Жаждет переспать с тибетским ламой.

– Гениально!

– Продолжаем фантазировать дальше… А брошенную Зину случайно подбирает на дороге мультимиллиардер Егор Опенкин. Начинается головокружительный роман. Близится катарсис. И он происходит, когда ее неверного мужа, потенциального гомосека, на вертеле поджаривают тибетские монахи.

– Архигениально! По сравнению с вами Лев Толстой – мусор, тля!

– Я знаю… – Ростова смущенно потупилась.

Подошла к следующей парте. Тоненькие пальчики молоденькой девчушки птичками порхали по «клаве». Дарья зыркнула на монитор.

– Где, Юленька, находишься?

– Разрабатываю начальный период жизни Зинаиды Иудовой. У нее первая менструация. И тут ее насилует отчим.

– Очень недурно, – Дарья Ростова поцеловала Юленьку, как покойницу, в лоб.

Так мы обошли весь класс. Кое-кого Даша оттягивала метровой линейкой по спине. Кое-кого целовала в лоб. Упоминала о первом и втором поворотном пункте романа. О «золотом» сечении композиции. О чуде вовремя поставленной точки. О том, что к финалу произведение должно напоминать обрушившуюся водяную плотину. Читатель всегда должен ждать и бояться, бояться и ждать. Под наркозом надежды.

– В таком же ключе работают все мои 44 класса «Фабрики грёз», – царственно улыбнулась Ростова.

Джинн почесал черепок под треухом:

– Что-то я ни хрена не пойму!

12.

Вернулись в кабинет Дарьи Ростовой. Сочинительница залезла в замызганный шкаф. Достала гроздь черных бананов.

– Давайте отметим встречу. Подумать только, через 20 лет!

– Охотно! – Горбунок с кожурой сожрал целый фрукт.

– Ну? – Дарья поправила тараканьи усики.

Черный банан я отложил в сторону. Развел руками:

– Даже не знаю… Так создается твой каждый роман?

– Первые три я сотворила сама. Ошеломительный фурор. Тотальная эйфория. Только согласитесь, не могла же я сочинять и следующие шестьсот с лишком? Я и пошла по пути Дюма-отца. Он нанимал литературных негров. Именно поэтому его портрет на стене.

– А Тарантино зачем? – заржала зебра.

– Символ успеха.

– А в чем ваши функции? – джинн во все легкие затянулся беломориной.

– Вы же видели? Школьная бодрящая линейка. Царственный поцелуй в чело. Я, как умелая садовница, осторожно подрезаю и удобряю свой сад.

– И что, романы раскупаются? – проглотив второй банан, Горбунок облизнулся.

– Со свистом! Как горячие пирожки.

– Всем бы так жить… – Ваня пустил колечко дыма в виде сердечка. Проткнул его из ноздри дымной стрелой.

– Что-то я не пойму… – Дарья кинула пятнистую кожуру банана в канцелярскую урну. – Вы что, сомневаетесь в моем успехе?

– Даша, все нормалек, – я усмехнулся. – Один твой роман я таки осилил.

– Осилил?

– Да! «Бассейн с пираньями». Потом взялся за «Лужайку со скорпионами». Мне показалось, что я читаю то же самое. Третий роман, «Торт с гексагеном», убедил меня в этом.

– Признаться, я беллетристику вообще презираю, – джинн вальяжно откинулся на колченогом стуле.

– Я тоже… – проржал Горбунок. – Штудирую исключительно научно-образовательную литературу. О Мироздании, например. О «черных» дырах.

– Вон! – еле слышно произнесла Ростова. Верхняя губа ее приподнялась, обнажив розовую десну. – Я общаюсь исключительно с поклонниками своего таланта.

– Да какой там талант?! – я так дернулся всем своим телом, что стул подо мной вдребезги разлетелся. – У тебя же какая-то пошивочная мастерская дешевой одежды. Причем, секонд-хенд.

– Одежды для мертвецов! – зачем-то брякнула зебра.

Г-жа Ростова схватила со стола длинную стальную линейку и принялась нас лупцевать. По спинам, по головам… С оттягом. Словно казацкой нагайкой.

Приговаривала скороговорочкой:

– Так будет с каждым, кто оклевещет мой великий талант. Пощады не жди!

О, да! Теперь она аккурат была, как Петр Первый. С таким же неистовством стриг он боярам бороды.

– Ваня, крутись! – чудом увернулся я от разящей линейки.

И джинн вертанулся…

Дарья Ростова стала скукоживаться. Что-то происходило и с ее лицом. В результате, она превратилась в карлика, причем мужского пола. Метр с кепкой. По крайней мере, школьная линейка в ее руках по габариту оказалась точно такой же.

– Ах, вот вы как?! – фальцетом проверещал лилипут. – Я сейчас прикажу бросить вас в бассейн с крокодилами. Найму киллеров. У меня и среди них есть горячие поклонники. Ваши дни сочтены!

– Пора сваливать… – проржал Горбунок. – Не хочется брать грех на душу. Иначе я лягну эту гадину так, мало не покажется.

13.

Понурившись, мы шествовали мимо фантастически загаженного Чистого Пруда. Повсюду окурки, рваные целлофановые кульки, пустые пивные бутылки и жестяные банки.

– Вот мы и нажили первого врага, – гриппозно шмыгнул носом джинн.

– Думаешь, о киллерах всерьез? – скосился я на него.

– Ну, пока функционирует мой левый сапог, нам ничего не грозит. Это же не мировое правительство, на которое приходилось тратить раскрутку даже правого.

– Почему ты превратил ее именно в карлика? – Горбунок мотнул мохнатой башкой.

– Нашла такая фантазия… По уровню ее таланта. Кстати, в таком карманном варианте вряд ли она сможет садировать литературных «негров».

– Куда двинем дальше? – обвел я невидимый за многоэтажками горизонт.

– Предлагаю нырнуть в недра интернета, – хрюкнул Горбунок. – Навести о каждом ученике твоего класса справки. Иначе опять сядем в лужу.

Вдруг позади мы услышали истошный треск мопеда. Обернулись. Ба! За нами с охотничьей двустволкой гналась сама г-жа Ростова.

– Змеям скормлю! – вскрикнула она и прицелилась Горбунку прямо в темечко. Тараканьи усики ее дьявольски топорщились.

– Это уже выходит за всякие рамки! – белугой взвыл африканец и со всей мочи прицельно лягнул карлика в плечо.

Засвистали тормоза. Мопед на всей скорости врезался в раскидистую липу. Ростову подбросило так, что она в бессознательном состоянии повисла на ветвях.

Ваня поднял двустволку.

– Не надо ее добивать! – попросил я. – Все-таки однокашница.

– Да ты что? – изумился джинн. – Я просто запал на отличную модель «Смит и Виссон». Возьмем как трофей. Обороняться от киллеров или поохотиться на куропаток.

– Каких еще, блин, куропаток? – ощерился Горбунок.

Дома мы сразу же приникли к экрану монитора. Оказывается, существовал навороченный сайт именно моего класса.

– Так-так-так, – зорко оглядел фотки экс-школяров джинн. «Беломор» его повис приклеенный к нижней губе. – Нефтегазодобытчики. Подрывники. Фокусники… В общем, весь цвет нации.

– Ага! – протер я глаза. – Этого очень помню. Пашу Брюхатого. Кто он теперь? Ого! Алмазодобытчик! Примет нас без проблем. Мы с ним пару лет сидели за одной партой. Делились обедами.

14.

Паша Брюхатый нас встретил с энтузиазмом.

– Козлик! Неужели уже 20 лет? Не верю!

– Увы, Паша, увы…

– Ну, проходите. Смелее!

Я кратко и смачно обрисовал создавшееся положение дел.

Павел вдруг загрустил. Очи его опустились, пальцы отбивали по столу погребальную дробь.

– Извини, не могу… Я вообще не засвечиваюсь. Ни на одной тусовке меня не приметишь. Да и среди простонародья тоже.

– Что так? – испуганно заржал Горбунок.

– Архангел Гавриил! Святые угодники! Мне почудилось – зебра говорит.

Я освежающе резко толкнул Пашу в плечо:

– Это Горбунок. Уникум! К тому же, он не только видит кармические столбы, но и корректирует их.

Павел махнул рукой:

– Голова идет кругом… У меня все так сложно…

– Рассказывай!

Несмотря на свою фамилию – Брюхатый, Паша оказался маленьким, субтильным. Ни капли жира. Смахивал на Чарли Чаплина. Только без усиков. Волнистые с проседью кудри. Аккуратные ушки. Печальные черные глаза. Обаятельный, аристократичный, деликатный.

– Все произошло на моей яхте «Победа», – тихо произнес он. – На ней мы решили провести с Лизанькой «медовый» месяц. И вот первая брачная ночь. Лиза была девственницей. И я возлег на нее… И тут в кают-компанию, где и происходило секс-действо, ворвалась свора папарацци. С аквалангами, в масках. Доплыли, негодяи, до яхты. Ослепительные вспышки фотоаппаратов. Утром наши снимки оказались на первых обложках самых грязных таблоидов России. Надпись такая: «Богатенький Паша Брюхатый брюхатит бедную Лизу».

– Суки! – джинн высморкнулся в огромный платок.

– Лиза ушла от меня. Не выдержала скандала. Ну скажите, кому я мешал? Мирно добывал свои алмазы. Вел себя тихо, как церковная мышь.

– Я бы банду папарацци поразил копытом! – Горбунок воинственно отбил чечетку.

– Ну, что вы?! Я категорически против душегубства! – Паша выпучил бараньи глаза. – Колесо судьбы вспять не повернешь. Жена бросила… В своем Рублевском поместье обитаю анахоретом.

– Павлик, – вздыбил я брови, – может, тебе обратиться к психиатру? Или Горбунок провентилирует твой кармический столб?

– Пустое! – Паша махнул рукой. – У меня есть лекарство круче.

Г-н Брюхатый подошел к книжному шкафу. Открыл его. В глубине матово блеснули уголки стального сейфа. Защелкал кольцом набора кода.

И достал скрипку. Довольно потрепанного вида. Жалкий в своей истерханности смычок.

– Вот мой анальгин с аспирином! Это скрипочка от самого Страдивари. Купил ее по случаю, на аукционе Сотбис.

– Дорогая? – заржал Горбунок.

– Баснословно! Пара-тройка мешков отборных алмазов.

– Сыграй нам, Пашутка, – попросил я бывшего однокашника. – Обожаю тонкую, задушевную музыку.

– Под нее так славно думать о вечном, – ковырнул в ухе джинн.

Паша приложил хрупкое тело скрипки к шее, прижал плечом. Взметнул искрометный смычок. Смежил очи. И…

15.

…лучше б он это не делал!

Скрипка завизжала резаным поросенком. Мы с джинном невольно заткнули уши.

Играл он «Собачий вальс».

Закончит и тотчас начинает по новой.

Горбунок зарыдал. Алмазные бусинки слез повисли на детских ресницах. «Собачий вальс» в исполнении Паши Брюхатого пробрал его до костей.

Раздался мелодичный звук входного звонка.

– Елизавета Васильевна! – склонил набриолиненную голову вошедший лакей.

– Лиза! Касатка! – Паша открыл глаза, отбросил в сторону (бесценную!) скрипку. Жалобно завизжала оборванная струна.

В комнату вплыла толстая матрона с лучезарным взглядом. Видом своим напоминала дискоболку и толкательницу ядра в одном флаконе.

– Пашенька, я была не права! – кинулась на грудь к г-ну Брюхатому.

– Это я не прав! Не позаботился о нашей безопасности! – бросился к ней Павел Эммануилович.

Они сердечно обнялись. Троекратно облобызались. Лица их пунцовели от счастья.

– Какой козырный сюжет для Дарьи Ростовой, – шепнул мне Иван.

– Где тогда здесь бассейн с крокодилами? С пираньями, на худой конец? – тихонько проржала востроухая зебра.

– Увези меня на необитаемый остров! – вскричала Лиза.

– Есть такой остров! Только вчера на нем закончили выработку алмазов. Ни одного папарацци! Только альбатросы и королевские пингвины…

– Чудно… Именно там совьем гнездо. Ты будешь целый день играть на скрипке.

– Ну уж нет! Скрипку эту я подарю друзьям. Держи! – протянул он мне творение Страдивари.

– Жаль, что я не способен играть, – вскручинился Горбунок.

Павел взял со стола диск:

– Лазерный! На нем семьдесят часов нон-стоп «Собачьего вальса». И запасные струны.

– В вашем блистательном исполнении? Я о диске, – предвкушающе сглотнул Горбунок.

– А в чьем же?

– Значит, на свадьбу ты не придешь? – спросил я Пашу.

– Увы! Сегодня же улетаем к альбатросам.

Со скрипкой Страдивари под мышкой, диском за пазухой я брел по бульвару. За мной зебра с Иваном. Под нами хрустела золотая листва.

– Юрик, а ты умеешь играть? – обронил африканец.

– С красным дипломом закончил Гнесинку. Давал сольный концерт в Ла Скала. Мне рукоплескал сам Папа Римский. Мать Тереза рыдала навзрыд. Билл Гейтс бился в экстазе головой о стенку.

– Какая прелесть! Будешь мне нон-стоп наяривать «Собачий вальс».

– У тебя же есть диск?

– А вдруг я его поцарапаю? Или раздроблю, бляха-муха, копытом?

16.

Дома Горбунок попросил для него смузицировать на скрипочке Страдивари. Я с блеском исполнил «Собачий вальс». Не перепутал ни одной ноты. Новая струна, конечно, была явно не от гениального маэстро. Китайский новодел, шняга.

Зебра загрустила:

– То ли дело Паша Брюхатый! Рваная, синкопированная музыка. А у тебя, Юрик, зализанная, школярская. Извини, браток, ты – бездарен…

Я в гневе отбросил жалкую поделку Страдивари.

На ночь Горбунок попросил поставить ему диск Павла Эммануиловича.

Мы улеглись на покой. Визгливые стоны скрипки не давали мне нырнуть в объятья Морфея. Резали будто стеклом по стеклу.

Раздался требовательный стук в дверь. Казалось, визитеры хотят ее выломать.

Глянули в «глазок». На пороге с баклажками пива стоял выпивоха Ерофей Мафусаилов и тройка его корешей.

– Юрка, Козлик, скорей открывай! – орал корифей русской словесности на всю лестничную площадку. – Имею желание говорить с тобой о бесконечности, о вечном.

Этого только не хватало… А тут еще синкопированная, рваная музыка Паши Брюхатого резала без ножа.

Я смешался.

– Открывай, Юрок, – пробормотал Иван. – Все-таки, одноклассник.

Отперли… Банда ввалила с гомоном, похабными шутками, с разудалым смехом.

– Ты что, спишь как сурок? – изумился Ерофей.

– А что же я еще должен делать?

– Жизнь, старичок, коротка. На кладбище отоспишься.

Компания Ерофея на этот раз оказалась однородной. Сразу три близнеца. В грязных китайских разлетайках, почему-то в высоких барашковых шапках.

Ерофей отрекомендовал их:

– Ян… Родригерс… Борис.

– Очень приятно, – склонил я многострадальную голову. – Изволите, закусить?

– Не волнуйся, Юрбас, – выступил вперед Ян. На щеке его величественно торчал лиловый фурункул. – У нас все с собой.

Родригерс поставил на пол увесистую полосатую сумку:

– Целых пять кило китового мяса!

– Китового? – ошалело заржала зебра, страстная противница мясоедения.

– Китового, – кивнул Ерофей. – Стоит оно дешевле перловки. А наварец дает такой, хоть святых выноси.

– У вас, надеюсь, имеется ведровая емкость? – сощурился Борис. – Под хорошую выпивку мы едим много.

– Подобной емкости нет. Есть простое ведро. Для мойки пола.

– Сойдет! Не из пластмассы?

Через пять минут в цинковом ведре бурлил грандиозный шмат мяса.

Ерофей с гоп-компанией лакал ядреное пиво из полуторалитровых баклажек. На лицах гостей разлилось блаженство.

Однокашник похлопал меня по плечу:

– Нам бы сбацать коктейль «Слеза комсомолки». В этом доме я дока. Отыщется жидкость для снятия лака и снадобье «Клопомор»?

– Нету! – джинн с паровозной мощью выдул клуб горького дыма.

– Придется пить в девственном виде, – скривился Родригерс. И достал из полосатой сумки семь водочных пузырей.

– Ерофей, осторожней! – предостерег я кореша.

– Будь спок! Однаво живем… – ухмыльнулся Мафусаилов. – Только вырубите блядский «Собачий вальс». И поставьте моего любимца, Сибелиуса. Обожаю ребят скандинавов.

– Это пожалуйста! – Иван мелкой рысью побежал к музыкальному центру. – Я теперь этот «Собачий вальс» до гробовой доски не забуду. А Сибелиуса сам боготворю. Царь политонального наложения.

17.

Зажурчала меланхоличная музыка Сибелиуса. Умная. Вдохновенная… Горбунок брезгливо скривился. Ерофей напротив восторженно потер руки:

– Другое дело! Под такие мелодии можно размышлять о вечном. Знаешь, Козлик, какая моя излюбленная мысль?

– Ну? – вместо меня ответил кудесник.

– Выдай ему, Ерофеюшка! – с хрустом расправил жирные плечи Родригерс.

– По первое число! – Ян сладострастно почесал лиловый фурункул.

Ерофей единым махом выдул стакан водяры:

– Человек всегда должен быть робок и тих. Никакого героизма. Никаких подвигов. Растерянность и покорность.

– Сами-то вы не особенно покорны! – полемически заржал Горбунок. – Хлещете «Клопомор», жидкость для снятия лака «Прелесть». Это же явный протест. Русский бунт. Бессмысленный и, зуб даю, беспощадный.

Ерофей усмехнулся:

– Разве ты, своей скотской башкой, можешь осознать горний полет человечьего духа?

– Куда уж мне, четвероногому придурку?.. – набычился африканец. – А меж тем, я могу видеть и рихтовать кармические столбы. Съел?!

– Кармические столбы каждая блоха видит, – провозгласил Борис и громко икнул.

– Хмельная падаль, – пробормотал Горбунок. Видимо, он не мог простить пришельцам, что его козырный вальс заменили на проходимца Сибелиуса.

– Так-таки, нет у вас жидкости для снятия лака? – вскинулся опять Ерофей. – Мне без «Слезы комсомолки» и пить западло.

– Нет! – злобно заржала зебра. – Есть только дихлофос. Если угодно, жрите.

– Сойдет! – ликующе вскочил Родригерс. – Где?

– В уборной. Под ржавым бочком.

– Клёво!

Ерофей же угостился у джинна «Беломором», сладостно затянулся:

– Коктейль с дихлофосом я называл – «Сучья радость».

– Эх, Ерофей, Ерофей, – поморщился я. – Пропадешь, сгинешь…

– Дурак ты, Юрик! Мне памятник из бронзы уже отлит. Иль не видал! В полный рост! К нему в два метра шириной протопана народная тропа. Много бухих. В стельку.

Вернулся Родригерс с баллончиком дихлофоса.

Ерофей каждому из своей компашки разлил по сто грамм водки, от души прыснул по стаканам аэрозоль.

– Ну, за прекрасных дам! – до ушей осклабился Борис.

Выпили. Крякнули. Занюхали грязными рукавами.

После коктейля «Сучья радость» глаза Ерофея наполнились лучезарным светом. Он по-братски хлопнул меня по плечу:

– Ты хоть знаешь, Юрбас, кто перед тобой сидит? Думаешь близнецы из простонародья?

– А кто?

– Это Борис, обожаемый ученик Шостаковича. Сочиняет исключительно реквиемы… Это Родригерс, племянник Майи Плисецкой. Плясал заглавную роль в балете «Щелкунчик»… А это Ян, внучатый племянник Эйнштейна. Один из самых продвинутых в мире специалистов по изучению «черных» дыр.

– Очень приятно, – склонил я голову. Несильно склонил, недоверчиво.

– А нам как приятно! – ощерился толстомордый Родригерс. – Но мы пьем без закуски. Китовое мясо, кажись, сварилось. У меня такой аппетит разыгрался, хоть жеребца съем.

– Кита в студию! – захохотал Боря.

18.

Родригерс слил воду в раковину и поставил дымящееся ведро прямо на стол:

– Господа, с пылу с жару!

Гоп-компашка стала рвать мясцо прямо руками. Запашок из ведра шел еще тот, помойный.

Ерофей потер свой живот:

– Ну, а теперь, Родригерс, покажи нам свое искусство. Недаром же ты племянник Майи Плисецкой.

– Ведро мешает…

– Так убери его. И врубите какую-нибудь музыку. Ага… скандинава.

Родригерс снял ведро и к нашему вящему изумлению заскочил на стол.

– Танец шведского Щелкунчика! С элементами мужского стриптиза! – ликующе провозгласил он.

И не успели мы опомниться, как он стал зазывно извиваться под задушевную музыку Сибелиуса. В его движениях была страсть гаремной наложницы. Отчаяние уличной бляди, коей терять уже нечего. Желваки Родригерса так и ходили.

– Давай, Родригерс, давай! – Ян нервно почесал свой фурункул.

Борис ударил пудовым кулаком по столу:

– Загни поганку!

И Родригерс загнул. Мало того, что он изгибался, как гитана, так он еще стал сбрасывать с себя одежду. Сорвал китайскую разлетайку. Стоптал резиновые сапоги. Стянул с чумазой шеи попугаистый галстук. Расстегнул запонки на манжетах… Если бы у него оказалось жабо наотлете, он бы содрал и его.

Через мановение ока он стал гол как сокол.

Зрелище гнусное… Жирный живот подпрыгивал студнем. Венозные лодыжки рождали скорбные мысли о скоротечности плоти. Пухлые слюнявые губы – о тщете любовных потуг.

Внезапно Ерофей схватил с пола ведро и стал в него бурно блевать.

– Стадия номер один, – констатировал Ян.

Затем классик ухватился за горло, захрипел.

– Стадия номер два, – спрыгнул со стола Родригерс. – Отказ дыхательных центров. За ним – полный отруб.

– Нашатырь! Срочно! – проорал Борис.

Я опрометью метнулся к аптечке.

Борис вылил весь пузырек в стакан. Разбавил до мениска водкой. И все это пойло резко вылил Ерофею в глотку.

Через минуту тот просипел:

– Этот коктейль я называю – «Утренняя роса».

– Уходи, Ерофей, – скорбно вымолвил я.

– То есть?

– Уходи и больше не возвращайся. Пей «Слезу комсомолки», «Сучью радость», «Утреннюю росу»… Только вдали от меня. Дистанцируйся, плиз.

– Вот так, значит…

Компания, на прощание отковырнув от китового мяса по шмату, потянулась к выходу.

– Мелкие люди! – выругался Горбунок. Копытца его отщелкивали по полу злую дробь. – Выключите, к ядреной матери, бездарного Сибелиуса! Поставьте гениальный «Собачий вальс!»

19.

Утром к нам пожаловала сама матушка Смерть. В элегантном джинсовом костюме. На выпуклой заднице трещит ткань. Карие глазки пронзают насквозь.

– Как, ребятки, идет подготовка к торжеству? Нашли хотя бы одного однокашника? – спросила елейно.

– Пока не очень, – проржал Горбунок.

– Ну, времени-то еще достаточно. Не грустите.

Джинн трубно высморкался в клетчатый платок:

– Будем стараться.

– Одноклассники они такие… эксклюзивные, – пробормотал я.

Смертушка поправила высокую грудь:

– Мой тебе, Юрик, совет. Возьмись за кого-нибудь из высшего эшелона. Там никто в голом виде на столе не танцует и «Слезу комсомолки» не пьет.

– Пошукаем в мировой паутине, – Горбунок тряхнул головой.

– Заболталась я с вами! – кокетливо усмехнулась матушка Смерть. И штопором ввинтилась в форточку. Лишь стальное лезвие косы прощально блеснуло.

Джинн энергичной походкой приблизился к компу. Пальцем с чумазым ногтем нажал клавишу пуска:

– Высшие эшелоны власти? Гм-гм…

Оказалось, что один из моих школяров стал послом Российской Федерации в ЮАР. А вот Оленька Семенкович совсем рядом. Даже кирзач не нужен. Депутат Государственной Думы. Глава комитета феминисток РФ.

Слегка настораживало ее прошлое. В Думе она объявилась на излете карьеры порнозвезды.

– Где же она снималась? – заржал Горбунок. – Не видал…

Я потрясенно скосился на зебру:

– Ты что, знаток порножанра?

– Скажу откровенно, дилетант. Но весьма искушенный!

Залезли в фильмографию Оленьки. Она оказалась большой докой по сказкам. Под порноуглом. Сыграла заглавные роли в «Золушке», «Красной шапочке», «Василисе Премудрой», «Варваре-красе»… Рядом с фильмографией фотогалерея. Абсолютно нагая Золушка в хрустальном башмачке. Красная Шапочка с раскинутыми ногами прикрывается корзинкой с пирожками и т. д.

Как депутат, Оленька принимала народную паству по средам, в Охотном ряду, с 15.00 до 17.00.

Мы тут же позвонили, записались на прием. Попросили сделать пометку, что звонил однокашник, Юрий Козлов. Зафиксировать наш нумер.

Буквально сразу же зазвонил телефон.

– Юрочка? Козлик? Какими судьбами? Это я, Оля!

– А это я… Козлик.

– Мы же с тобой через парту сидели. Какой еще может быть официальный прием? Мотай ко мне. Прямо сейчас. Живу на Пушкинской. Черкни адресок.

20.

Оленька выглядела превосходно. Максимум на тридцатник. Высокая и стройная, с аппетитной грудью. А квартира для депутата ГД РФ оказалась довольно скромной. Всего семь комнат. Зато обставлено богато, со вкусом. Янтарные гардины, шкафы из карельской березы, какой-то с бронзовыми уголками объемный сундук.

Оленька тотчас разлила по высоким фужерам шампанское.

– Ну, рассказывай? – с легкой оторопью глядела на зебру. – Ты, Юрбас, дрессировщик?

– Не совсем…

И я ей выложил все на духу. О грядущей свадьбе с матушкой Смертью. О договоре, где белым по-черному сказано, что на венчание я должен притащить живую единицу, однокашника.

Оля взяла меня за руку:

– Юрочка, признайся честно, ты алкаш? Сбежал из Кащенко?

– Чушь! – протрубил Горбунок.

Оля лишь от изумления распахнула рот.

– Чего это?

– Оленька, все чистая правда, – поправил я ее волнистые кудри. – А зебр – говорящий. Зебр – козырь!

Ольга вскочила, ринулась к бару:

– Без ста граммов кубинского рома это не одолеть.

Налила полнехонький хрустальный бокал. Выпила махом. По-матросски крякнула.

– Значит, ты меня приглашаешь на свадьбу к этой, как ее, язык не поворачивается, к матушке Смерти?

– Именно так, сударыня! – мотнул хвостом африканец.

– Вы можете чуток помолчать, – просительно скосилась на зебру Семенкович. – К вам я еще не привыкла…

Я подлил Оле рома:

– Расскажи о себе.

– Что тут рассказывать? Долго трахалась в кадре. Потом потянуло отстаивать права женщин.

– Ты добилась успехов на законодательном поприще?

– Еще каких! Именно я инициировала закон «Женщины-топлес». Теперь дамы могут в любое время года разгуливать по городу с открытым верхом. И второй, не менее громкий закон, «Женщины-за-гаражом». После пива дамы теперь имеют право, наравне с мужчинами, справлять малую нужду за гаражами.

– Какой законодательный прорыв! – заржал Горбунок. – Пир духа! Торжество правосудия…

21.

Оля погладила африканца по гриве:

– Какой феномен!

Выпила рома, глаза ее творчески заискрились.

– Друзья, есть у меня для вас предложение. Если поможете мне, то я, так и быть, приду на вашу свадьбу.

– Детали? – Ваня потер волосатые руки.

– У меня созрел сценарий социальной ролика. В феминистском духе. Выпейте, господа, рома. Отполируйте шампанским.

Мы последовали совету, недоуменно поглядывая на депутатку.

– Какой же сценарий? – алчно проглотил я отливающий жемчугом ломтик семги.

– Прост и блистателен. Крупным планом показываем женщину в костюме Золушки совокупляющуюся с зеброй в прикиде принца.

– Какого хрена? – запрял ушами Горбунок.

– Не горячитесь! Зебра оказывается импотентом.

– И?.. – выдохнул джинн.

– Потом Горбунок поворачивается в камеру и говорит: «Милые дамы, каждому свое! Перестаньте спариваться со скотами. Не нравятся мужики, любите женщин». И все завершается блистательной лесбийской сценой. Причем обе барышни в изящных хрустальных башмачках.

С тяжелым недоумением мы глядели на Олю. Видимо, съемки в сказках для нее даром не прошли.

– Похабень! – заржал Горбунок. – Непотребство… Хамство…

– Что-то я не просек вашу задумку? – джинн жадно шмалил «Беломор».

– Объясняю… Скотоложство среди женской половины населения России возрастает в геометрической прогрессии. Разочаровавшись в мужчинах, дамы потянулись к собакам, кошкам, даже ослам… Нашлась такая горемыка, которая рискнула спариваться с африканским слоном.

– Похоже, нам тут ловить нечего, – Ваня затушил бычок о каблук.

– Оленьки, пойми, – со всей ласковостью глянул я на одноклассницу, – мы не приветствуем порножанр.

– Да это же простая социальная реклама. Вы что?! Окститесь!

– Прощай, Ольга.

Г-жа Семенкович схватила меня за руку:

– Юрочка, хочешь, я по быстрому сделаю тебе минет? Губки у меня, знаешь, какие? Или – еще лучше! Устроим групповуху? Шведскую семью? Я совершенно не знаю какая зебра на вкус…

22.

Покинули мы покои Семенкович с легкой оторопью. Сознание мутилось. Слегка поташнивало.

– Что же с людьми делают двадцать лет?! – простонал африканец.

Вдруг за спиной мы услышали истовое тарахтение мопедов. Оглянулись. Трое цирковых карликов, с автоматами «Узи» наперевес, гнались за нами.

– Это вам, суки, за Дарью Ростову! – выкрикнул коротышка с мохнатыми бровями и пустил в нас добрую дюжину пуль.

Мы увернулись.

– За великую писательницу Земли русской, – прогорланил лилипут с выщипанными бровями.

Мы повторили матадорский пируэт. Пули просвистали совсем рядом, скользнули, как гибельный рог быка.

А пока третий коротышка с приклеенными бакенбардами придумывал что бы ему такое мажорное выкрикнуть, джинн с возгласом «Этого уж терпеть никак нельзя!», крутанулся.

Высекая снопы ослепительных искр, мопеды заскользили плашмя по асфальту.

И это еще не все!

Бровастый коротышка превратился в бабочку махаона, безбровый в кузнечика богомола, а с приклеенными бакенбардами в шуструю, довольно-таки славную, сороконожку.

– Пока мой левый кирзач со мной, нам ничего не грозит, – воинственно повел Ваня плечами.

– Зачем нам эти банды низкорослых киллеров? – нахмурился я. – Не проще ли Ростовой вернуть статус-кво?

– Тогда она станет еще назойливей, – возразил Горбунок. – Вообще не понятно, как она в своем новом миниатюрном имидже смогла нанять матерых убийц.

– Мир полон загадок… – громко харкнул Ваня.

Вернулись домой. Отдышались. Я принял пенную ванну с маслом сандалового дерева. Джинн намотал на кривые ступни свежие портянки. Горбунок припал к целебному источнику ТВ, шла передача о злоупотреблениях Белом доме.

Зазвенел дверной звонок.

– Если это опять Ерофей с гоп-компанией, я его задушу собственными руками, – ощерился джинн.

Припали к «глазку». И увидели неизвестный живой объект, в облике мужчины средних лет. Среднего роста. Простоватое лицо его вызывало доверие.

– Здесь живет Юрий Козлов? – басовито спросил пока еще неопознанный пришелец. – Я – Егор Лопатин. Майор ФСБ.

– Не будем открывать! – заржал Горбунок.

– Не бойтесь меня… Я бывший муж Дарьи Ростовой. К вам с благостной вестью.

23.

Майор Лопатин вошел и поклонился нам в пояс:

– Подлая супруга исковеркала всю мою жизнь. Огромное вам человеческое спасибо!

– За что же? – заржал Горбунок.

– Так она ж теперь карлик. Пигмей. Я ее видел!

Мы предложили визитеру шотландского бренди. Он отказался. В полной завязке. Тогда мы налили ему душистого чая с жасмином.

– С Дашей я прожил десять лет фартового брака, – звучно отхлебнул с блюдца майор. – Потом она решила впрячься в писательскую лямку. Словно ужалила в жопу муха цеце. Что, спрашивается, может наваять рядовая школьная учительница русского языка? Жизненного опыта – ноль! Вот и обратилась ко мне. Помоги, мол, Егорка.

– И вы написали ее первый роман? – сквозь клубы дыма сощурился джинн.

– Не один. Три… Каждый с допечаткой был издан миллионным тиражом. Успех оглушительный! Дарья сразу же круто изменилась.

– Уточните, – боднул башкой Горбунок.

– Как-то испекла для меня пирог с толченым стеклом. В другой раз добавила в щавелевый суп крысиный яд.

– Значит, вы умерли? – похолодел я.

Майор снисходительно усмехнулся:

– А кто же перед вами тогда сидит?

– Ну да… Конечно…

– Моя специализация в органах ФСБ: «Отравление врага в пищевой форме». Яд чую за версту.

– Зачем ей вас убивать? – во все легкие затянулся джинн. – Вы же стали ее надежным литературным негром?

– То-то и оно… – усмехнулся майор. – Просто я намекнул благоверной, что при переиздании трех романов хорошо напечатать петитом, мол, созданы они при участии майора Егора Лопатина.

– Славой не захотела делиться… – откинулся я на кривоногом кресле.

– Вот именно! – майор стукнул кулаком по столу. – Я застрял у нее поперек горла. Стал ей абсолютно не нужен. Ведь к тому времени она наняла целую армию литературных рабов.

– Их книжки шли также успешно? – Горбунок наклонил кудлатую голову.

– Чуть хуже… Негры ухватили самую суть, квинтэссенцию моего метода. Кружевной рисунок фраз. Опора на смачный глагол. В экспрессивных местах – рубленые фразы.

– Вы говорите, как настоящий писатель, – насторожился джинн.

– Да я же закончил три курса Литературного института. Сидел бок о бок с Пелевиным. Там и познакомился с Дарьей.

– Грустная история! – хрюкнул африканец.

– Трагическая, – поправил его майор. – Конечно, я с Ростовой разбежался. Жить-то охота… Так она не успокоилась. Наняла каких-то трех цирковых карликов на мопедах. Они чуть не изрешетили меня из израильских «Узи».

– Эти лилипуты уже на небесах! – джинн победоносно усмехнулся.

– То есть?

– Не совсем так, – захлопала детски-загнутыми ресницами зебра. – На небесах только один. Он стал бабочкой махаоном. Пара других осталась на земле. В виде кузнечика и сороконожки.

24.

– Постойте! – поперхнулся джинн дымом. – Вы, кажется, совершенно не изумились говорящей зебре? И моей способности творить чудеса?

– Вы позабыли, где я работаю. На Лубянке уже полста лет функционирует паранормальный отдел. В стенах его изъясняются на любом языке даже жирафы. Люди у нас зрят через стены, воспламеняют взглядом, изгоняют и, наоборот, вгоняют беса… Скажите мне лучше, чем я могу вас отблагодарить?

Мы все рассказал. Про матушку Смерть. Про роковой договор.

Лопатин с хрустом расправил плечи:

– Вот моя визитка. Секретная. С голограммой и водяными знаками.

Я ответно протянул ему свою карточку. На атласной бумаге. Без голограммы. И, тем более, без водяных знаков.

Егор Лопатин уважительно приподнял брови:

– Легендарный вулканолог и плейбой? Будем на связи! Я лично наведу справки о каждом вашем однокашнике. По секретным каналам. Сейчас же посоветую вам обратиться к Матюшкину, Ивану Ильичу.

– К Ивашке-то? – радостно потер я ладони.

– Погодите радоваться. Парень этот не так уж прост. Прошел долгий путь от ярого антисемита до веры в жидомасонскую ложу.

– Предложили бы кого-нибудь попроще… – заржал Горбунок.

– Ша! Заявите, что сама матушка Смерть лидер, великий демиург тайного ордена. И на свадьбу он побежит в припрыг.

– А чем сейчас Матюшкин занимается? – сглотнул я.

– Младший научный сотрудник Института биологии. Изучает океанских рыб. Если побываете в его квартире – ахните! Дарья Ростова, еще до нашей свадьбы, поддерживала с ним тесную связь. Дружили домами. После Дашиного триумфа взаимоотношения, понятно, разорвались.

– Где обитает?

– В Чертаново… Гиблое место. Сплошь маньяки. Из Битцевского лесопарка. Я настоятельно посоветовал бы вам взять нарезное оружие.

– У нас есть ружье «Смит и Виссон», – заиграл джинн желваками. – Осталось в качестве трофея от наймитов вашей супруги.

– Сойдет… И обязательно почитайте литературку о масонском движении. Подкуйте себя на обе ноги.

– На четыре! – поправил его Горбунок.

25.

Вооружившись трофейным ружьем, мы прибыли в Чертаново в гости к Ивашке, точнее, к Ивану Ильичу Матюшкину.

Он долго держал нас на лестничной клетке.

– Ты – точно Юра? Козлик? Ты был маленьким, худым, вихрастым… Сейчас же какой-то боров. К тому же, с полосатой зеброй.

– Между прочим, по утрам я занимаюсь зарядкой. Жонглирую пудовыми гирями. Зебра мой ассистент. О полосках – претензии к Господу Богу.

– Входите…

Квартира Матюшкина, как и предупреждал майор ФСБ, нас поразила. До немоты. До судорог. На стенах повсюду оскаленные морды океанских рыб. В виде чучел. Громадная сушеная акула занимала треть зала. В коридоре же, вместо одежного шкафа, возвышался аквариум с морскими гарпиями. Повсюду на леске с потолка свисали стальные циркули и угломеры.

Об один из угломеров я люто ударился.

– Нас на тебя вывел майор Лопатин, – поморщился я.

– Большая личность. Наверняка, масон. Жаль перестал звонить.

Иван предложил нам по-турецки сесть на ковре, подле чучела оскаленной мурены.

– Работаю в Институте биологии, поэтому всюду рыбки, – приметив наши ошеломленные взгляды, отреагировал Матюшкин.

– А циркули и угломеры? – потер я ушибленную макушку.

– Это символы масонского движения.

– Ну, допустим! – заржал Горбунок.

– О, говорящая зебра! – дико обрадовался Матюшкин. – Наверняка адепт масонского ордена?

– Дело не в зебре, – нахмурился я. – Мы к тебе с просьбой… Хочу пригласить тебя на свою свадьбу.

– Юра, ты в своем уме? Мир гибнет. Масонское движение в России вынуждено уйти в подполье. А ты с какой-то свадьбой… Кстати, зачем ты с ружьем?

– Шалят маньяки! – Ваня выдул изо рта сердечко дыма и проткнул его стрелой из левой ноздри.

– В Битцевском лесопарке… – взял я ружье и, шутки ради, прицелился в переносье Матюшкина.

Иван Ильич вскочил:

– Ты меня пришел убивать?

Я опустил ружье:

– Ни боже мой… Моя невеста лидер масонской ложи РФ.

– Не может быть! – Матюшкин подпрыгнул. – Извините, от избытка чувств я должен срочно покормить морских змей.

Опрометью скакнул на кухню. Вернулся с блюдом парного мяса.

– Телячье, – пояснил нам.

И прямо при нас покрошил его на доске исполинским ножом, швырнул крошево водяным гадам.

Поднялся невообразимый шум. Из аквариума взметнулся фонтан брызг. Ощерив зубастые пасти, змеи заглатывали телячье мясо, не жуя, целиком.

Иван Ильич присел к нам. Тщательно вытер руки о пестрый, весь в пятнах крови, ковер.

– Теперь я спокоен… Мои детки сыты.

– Детки? – панически заржал африканец.

– По древнему галльскому преданию, именно змеи символизируют масонский орден. Аспид над чашкой – эмблема аптеки. Все выдающиеся аптекари, к бабке не ходи, жидомасоны. Вы меня зацепили… Поведай поподробней о своей невесте.

26.

– Поверь на слово, она круче президентов, султанов и королей.

– Шутишь?

– Лучше скажи мне, почему у нас в России масонское движение в глубоком загоне?

– Гляди! – Матюшкин протянул мне радужную ассигнацию.

– Что такое? – заржал Горбунок.

– Это пятьсот украинских гривен. Вглядись позорче. Видишь треугольник с разверстым внутри оного глазом? Это Всевидящее Око, лучезарная Дельта. Такой же глаз есть на деньгах Никарагуа и США.

– Что это значит? – джинн изо всех сил затянулся «Беломором».

– Украина, Никарагуа и США – главные раскольники в масонском клане. Каменщики же сугубо тайный орден. Нельзя его декларировать на деньгах.

– Всего-то… – Горбунок презрительно вытянул нижнюю губу.

Матюшкин передернул плечами:

– Знающий – молчит. Рыбу убивает открытый рот. Когда Россия указала трем раскольникам на их стратегическую ошибку, в Москве начались взрывы многоэтажек. Дальнейшее известно.

– Что теперь? – с тревогой скосился я на морских змей в аквариуме.

Матюшкин вскочил, звучно ударившись о чучело мурены:

– Я, именно я должен возглавить жидомасонский орден РФ! Я, как Жанн Д’Арк, обязан пронести сквозь пожарища битв его знамя.

Иван Ильич мягко опустился на ковер:

– Поэтому я вправе спросить о статусе твой невесты.

– Если бы только вы ее видели, – Горбунок тряхнул косматыми ушами.

– Что-то особенное?

Я дернул щекой:

– Ладно, чего уж срывать… Она – матушка Смерть. Ходит со стальной косой.

– С косой? Если она лидер ложи, то должна повсюду являться со шпагой. Так положено! К тому же… Постойте! Как женщина может быть лидером ордена? В него допускаются только мужчины.

– Верно! – зевнул Горбунок. – Только мужчины. А возглавляет их женщина. Поднебесная Самка. И вместо шпаги у нее – бритвенно острая коса. Чик… и башочка отлетела, как лютик.

– Вас она под свое крыло уже приняла?

– Это произойдет на свадьбе.

27.

– Я вам, конечно, доверяю, однако требую доказательств, – сложил на груди руки потенциальный масон и великий знаток рыб, Иван Ильич, прозванный в школе за бешеную живость Ивашкой.

– Достал ты, Матюшкин, – услышали мы позади мелодичный голос. – Ну, не масон я, не масон.

В центре зала, с матово отсвечивающей стальной косой, стояла, собственной персоной, матушка Смерть.

Иван Ильич весь пошел багровыми пятнами:

– Кто вы такая?

– Не узнаешь?

– Нет!

– Зря, дурачок!

– Дурачок? – Матюшкин подскочил к матушке Смерти, схватил ее за глотку.

Рядом со мной лежала ружьецо «Смит и Виссон». Я взял его, погладил ствол. Отличное оружие. Сработано на «ять». А как оно бьет? Я выстрелил наугад. Точнее, шарахнул в морских гарпий. Уж больно они были мне мерзки.

Аквариум с тяжким треском разлетелся вдребезги. Змеи с гнусным шипением расползлись кто куда.

Пальцы Ивана Ильича мигом разжались.

Матушка усмехнулась и толкнула его в грудь мизинцем.

Матюшкин рухнул… Смежил глаза.

– Он умер? – спросил я у Смерти.

– Ну, зачем же?.. Если только его не сожрут эти морские гадины.

– Как все не вовремя! – угрюмо глянул я на Смерть. – Мы его почти уломали.

– Извини. Сорвалась Хотя дело не в этом. Ведь ты меня, Юрик, спас.

– Да, ладно… Вас разве можно убить?

– Спас, спас… Поэтому от меня вам – бонус.

– Какой? – вожделенно сглотнул Горбунок.

– Об этом узнаете в свое время. А теперь я вам посоветовала бы обратиться к Егору Лопатину. По своим каналам он кое-что для вас накопал.

– Придем, позвоним, – джинн жадно закурил, наверное, сороковую за день беломорину.

– Заболталась я с вами, – Смерть усмехнулась, завертелась смерчом, ввинтилась в небо.

– Какой еще бонус? – нахмурился Ваня. – А этот жирный карась был у нас почти на крючке…

Жирный карась пришел в чувство, встал, оттолкнул морских змей задней конечностью. Нас не замечал. Принципиально!

Мы на цыпочках вышли.

28.

Связался с Егором. Рассказал о случившемся инциденте.

– Я кое-что для вас нарыл, – отреагировал майор.

И поведал историю моего однокашника, Сигизмунда Хрусталева. Блистательного математика. Неоднократного победителя Всероссийских школьных олимпиад.

В постсоветской отчизне он уволился из учительского корпуса школы, основал ресторан «Дежа Вю», где все пребывало, как в застойные годы. Пиво «Жигулевское», разбавленное сырой водой. Колбаса «Докторская», с добавлением салфеток. Граненые надбитые стаканы. Висящий на стенном крюке велосипед «Орленок». Ржавые стиральные машины «Эврика» и «Чайка». Песни Муслима Магомаева и Клавдия Шульженко с поцарапанной грампластинки.

Целевая аудитория ностальгирующая по «золотым» годам СССР оказалась громадной. Доходы росли как на дрожжах. Сигизмунд лишь счастливо потирал ладошки, ликуя, что вовремя свернул с голодного пути.

Разразился тотальный финансовый кризис.

Хрусталев разорился дотла. Мальчики с распальцовкой вытрясли из него все до копейки. Земля поплыла из-под ног. Равновесие он обрел только в храме «Нечаянная радость». Он жил на Шереметьевской, неподалеку. Простаивал всенощные на коленях. Страстно лобызал руку батюшки.

Чуть погодя, наглядевшись на жирные утробушки пастырей, в особенности на их «Мерседесы» и «Бентли», крепко задумался. Не пытается ли опереться на пустоту? На фарисейскую жадность?

Вспомнил о героической стезе математика. С помощью всемогущих интегралов и дифференциалов он докажет бытие самого Господа Бога.

Чтобы хоть как-то прожить, устроился сторожем в детский садик «Солнышко». Благо, тот был во дворе.

Ночью сторожил, а днем, припивая «Жигулевское» под копеечную кильку- хамсу, исписывал километры бумаги математическими формулами.

– Ну и какой же у нас есть для Хрусталева козырь? – спросил я майора.

– Постарайтесь расположить его, – посоветовал Лопатин. – Подарите ему что-нибудь напоминающее атрибутику советской власти. Например, киношку «Бриллиантовая рука» Гайдая.

– Попробуем… – положил я трубку.

– Я тоже ностальгирую по советской власти, – величаво затрубил Горбунок. – Овса было вволю. Бандитизм на нуле. Трудовые и ратные подвиги, тимуровское и стахановское движения.

29.

Сигизмунд Хрусталев принял нас настороженно.

– Юра Козлов? – спросил он из-за двери. – Иди на хер!

– Да это же я, Козлик! Ты меня еще по математике на пионерском буксире тянул. Помнишь, всё пытался мне объяснить, почему такая непруха с теоремой Ферма?

Защелкал замок.

– Входите…

Прошли. Огляделись. Мрачная, пропахшая затхлой холостяцкой пылью квартира. В полутемном зале голая лампочка под потолком. Колченогая обшарпанная мебель. Повсюду клочки бумаг с игреками и иксами. Плотный такой, каллиграфический почерк.

– Чего тебе?

– Хочу пригласить на свою свадьбу.

– Типа, шафера! – заржал Горбунок.

– Изрекающая зебра? – усмехнулся Хрусталев. – Что ж, непостижимый Господь допускает и это… А кого ты в жены берешь? Ох, как же ты постарел!

Не скажу про себя, я всегда молодой, а Сигизмунд выглядел жутко. Тощий и зеленый, будто из концлагеря. На щеках седая щетина. Набрякшие круги под глазами. Мешками растянутые колени спортивных брюк.

– Кого беру в жены? Супруга – люкс! Что надо!

– Все жены одинаковы… Цель любого супружества – размножение. Правда, в радужном фантике, так называемой, любви.

– После этой свадьбы размножиться не удастся, – джинн нервно раскурил беломорину.

Сигизмунд широко улыбнулся:

– Угостите папироской. Мои закончил. «Беломор» – любимая марка.

– Да сколько угодно…

– А почему размножиться не удастся? Фригидна невеста? Импотенция Юры?

– Как тебе сказать? Об этом после… Мы же к тебе не пустыми пришли, с подарками.

– DVD Гайдай и Данелия! – всхрапнул Горбунок.

– Мой комп без сидирома… Видео нет.

Я элегантным жестом скинул с себя пятнистый рюкзак:

– А здесь ворох еды. Кильки в томате. Докторская колбаска. Два батона. Кинь ее, как в старые времена, в морозилку. Индийский кофе «Три слона». Сыр «Костромской». Сухое молоко. Сахар-песок.

– Ой, благодарю вас! У меня на кухне шаром покати…

Сели в зале на засаленный холостяцкий диван.

Прямо перед нашими носами худосочный паук спускался с потолка на паутинке. На заходящем солнце она вспыхнула золотом.

– Дело в том, Сигизмунд, – произнес я, любуясь восьминогим тружеником, – что женюсь я на матушке Смерти.

– Какой глупый розыгрыш… – черты Сигизмунда увяли. – А я, между прочим, уже трое суток не ел.

Джинн резко встал:

– Сначала господину Хрусталеву надобно плотно перекусить. Накатить пару-тройку рюмочек водки. А потом продолжим.

Вкушали рассыпчатую тамбовскую картошечку в «мундире». Жирную балтийскую кильку. Пили из стопок, с советским знаком качества на донышке, чистейшую, как слеза комсомолки, московскую водку.

– Значит, это не чернушная шутка? – закусил губу Сигизмунд. – Увы, бытие матушки Смерти доказывает бытие Бога только косвенно. Неопровержимое доказательство могут дать лишь математические выкладки. Извините, я прилягу. Глаза смыкаются…

Мы с джинном пересели на табуреты. Зебра легла.

30.

Пока Сигизмунд храпел, мы держали импровизированный совет.

– Как же нам его уломать? – свел я брови.

Горбунок дернул гривой:

– Стальной попался орешек!

Джинн взял один из валявшихся повсюду клочков бумаги:

– Интегралы… Дифференциалы… Ничего не понять! Хотя в арифметике я джинн не последний сотни.

– Эврика! – заржал африканец. – Надо Сигизмунду намекнуть, что матушке Смерти подвластна любая теорема. Бытие Господа Бога интегралами и дифференциалами докажет в два счета.

– Грамотный ход… – Ваня выдул паровозный клуб дыма. – Давайте разбудим математика.

– Я все слышал, – Хрусталев сел на диване. – Ваше предложение дикое… Но у меня во сне мелькнула пара идей.

Сигизмунд удалился в соседнюю комнату, закрыв дверь на щеколду.

Мы всполошено переглянулись.

– Ваня, – хлопнул я кудесника по плечу, – а ты в состоянии накрутить на кирзаче DVD-проигрыватель? Хотя бы «паленый», из Шанхая?

– Можно попробовать… Хотя кураж нынче не тот.

Поднялся и вертанулся на левом кирзаче.

И тотчас в центре зала вырос роскошный домашний кинотеатр. Диагональ монитора – 61 дюйм! Не футы-нуты…

И тут мы услышали с ноткой истеризма голос Сигизмунда:

– Неужели?! Какая засада!

– К чему, любопытно, он логически вышел? – зебра повела носом.

Я задумался:

– Если он докажет бытие Всевышнего, то вряд ли придет на мою свадьбу…

Тут мы услышали хлопок выстрела.

Стали ломиться в дверь, та накрепко заперта.

– Сигизмунд! – басовито заржал Горбунок, в окнах аж задрожали стекла.

Хрусталев молчал.

Тогда мы с джинном налегли на преграду. Косяк с треском вылетел…

Однокашник был распростерт на полу. Рядом дымился старенький «ТТ». На столе – лоскут бумаги, исписанный каллиграфическим почерком. А в финале крупно: «Бога нет! Смысла жизни тоже. Прости, Козлик! Отгуляй как-нибудь без меня свадьбу. Прощай! Чмоки-чмоки. Покончивший с собой Сигизмунд».

31.

Мы уныло брели по осенним улицам. Пряная золотая листва хрустела под ногами. Небо ослепительно голубо.

– Эдак мы всех твоих одноклассников перекоцаем, – вздохнул Иван.

– Мы будто бравая похоронная бригада. Чистильщики, блин, – рефреном вздохнул Горбунок.

– Подгадил нам майор Лопатин… – сглотнул я.

Вдруг кто-то крепко взял меня за локоть.

Оглянулся, прищурился.

Женщина средних лет с испуганными птичьими глазами. И какая-то знакомая усмешка на тонких изломанных губах.

– Юрочка? Козлик?

– Мадам, что за фамильярность? Я – Юрий Козлов. Легендарный путешественник, плейбой.

– Это же я! Эля Крякова! Неужели забыл?

Да, Элю было забыть невозможно. Что бы с ее лицом не сделали годы… Она первая научила меня в тринадцать лет целоваться. И ни как-нибудь, а по-французски, с языком.

– Неужели это ты? Эллочка!

– На ловца и зверь бежит… – пошутил Горбунок.

– Полчаса назад Хрусталев застрелился, – выпалил я.

– Сигизмунд Хрусталев? Шутишь? Здесь где-нибудь можно присесть?

– «Фестивальный» парк за углом, – заржал Горбунок. – Прикупите мне пачку «Геркулеса». А себе пивка-чипсов, что ли…

– Вот и отлично, – слегка пошатнулась Эльвира. – Надо взять себя в руки…

Приобрели с зеброй все намеченное. Сели в парке под огромным, кипящим золотой листвой, дубом. Рядом по дорожкам мамаши катили радужные коляски. Ликующий карапуз летел с металлической горки.

Открыли пиво, хлебнули.

– Эля, – нахмурился я, – ты, кажется, совсем не подивилась, что зебра умеет говорить?

– Ах, Юрочка… Я работаю на Лубянке в паранормальном отделе. Привыкла ничему не удивляться.

– Майора Лопатина знаете? – наотмашь спросил джинн.

– Большинство сотрудников засекречено… Как всё случилось с Хрусталевым?

Я рассказал. И о свадьбе со Смертью. Заодно пригласил ее на это торжество.

– На свадьбу твою я не пойду. Не желаю видеть твое обручение со Смертью.

32.

– Но я могу вам помочь, – Эля нахмурилась. – Провести в свой паранормальный отдел. Там у нас есть прорицатель почище Ванги и Нострадамуса. Он вам непременно подскажет куда двигать.

– Как мы попадем на Лубянку? – мотнул хвостом Горбунок. – Со свиным-то рылом в калашный ряд?

Эля огладила зебру:

– Скажу, что привела новый феномен. Пусть проанализируют – откуда у тебя вербальный талант. Покрутят на центрифуге. Просветят альфа и бета-лучами.

Джинн жадно закурил «Беломор»:

– Пусть заодно и меня обследуют.

Эля искоса глянула на мужичка в ватнике нараспашку, в дырявом треухе и кирзачах:

– Разве у вас есть дар?

– Это ведь джинн, – взял я Эльвиру за руку. – Может многое.

– Из сказки?

– Вроде того… Конечно, характер у него еще тот.

– По натуре я – истинный русак! – Ваня аристократически закашлялся. – Дьявольски талантлив и отменно ленив.

– Выходит, два феномена. А ты, Юра, сойдешь за дрессировщика зебры. Лады?

Короче! Так мы очутились в подвалах Лубянках. Пространства там столь огромные, казалось, половина Москвы располагается именно здесь.

В предбаннике паранормального отдела нас попросили продемонстрировать свои диковинки.

Горбунок спел арию «Соло мио».

Эксперт с золотыми погонами полковника любезно покачал головой:

– Голосистый товарищ…

Джинн, что было силы, вертанулся на левом кирзаче и на ладони его материализовался портсигар с монограммой «DV», т.е. «Джинн Ваня». Из брюликов!

Кудесник нажал на крохотную пупочку. Портсигар раскрылся, отыграв залихватский чарльстон.

– Угощайтесь, – Ваня подмигнул полковнику.

– «Беломор»? Извините, курю только «Кэмел».

Полковник открыл пред нами тяжелую шлюзовую дверь.

И мы увидели нечто…

Под потолком на метлах порхали загорелые дворники-таджики. Крохотная девочка в костюме стрекозы воспламеняла взглядом стопку сырых дров. Какой-то пузатый дядя в грязной и разорванной майке взял да и прошел насквозь железобетонную стену.

– Самое примечательное у нас в секторе голов, – пояснил полковник.

– В секторе чего? – оледенел я.

– Головы у нас живут отдельно от тела.

– И чьи же? – простонал Горбунок.

– Нильса Бора. Альберта Эйнштейна. Гитлера. Чарли Чаплина. И даже, вы будете смеяться, Микки Мауса.

– Он же рисованный? – обалдел джинн.

– Ну и что?! Череп Микки Мауса живет в голографическом виде… – усмехнулся полковник.

33.

И вот Горбунка с бешеной скоростью прокрутили на центрифуге, просветили альфа и бета-лучами. Выстригли клок пегой гривы, истолкли в бронзовой ступке, а труху положили под микроскоп.

– Поразительно! – воскликнула молодая женщина в кителе майора. – Свечение как от Солнца. Такая аура, если верить древним, была только у Будды.

– Во как! – приосанился джинн.

И с Ваней совершили те же манипуляции.

– Ничего не пойму, – майор насупила собольи брови. – Аура хуже, чем у заурядного хомо сапиенса. Вы, товарищ, точно в состоянии творить чудеса?

– Ваня – ас! – всхрапнула зебра.

Джинн злобно насупился.

Я сочувственно заиграл желваками:

– Может, вся сила его в сапоге?

Взяли на спектральный анализ кирзач. Отщипнули от голенища. Срезали с каблука.

Майор припала орлиной зеницей к окуляру спектрографа.

– Бред! – развела руками. – Голенища из заурядной кожи старого козла. Каблук из молдаванского каучука. Ничего особенного…

– Я знаю! – боднул башкой африканец. – Вся сила под черепной коробкой. Надобно поскоблить ему мозг.

– А вот это – дудки! – Ваня по-боксерски выпятил подбородок.

– Мы же не предлагаем вам сделать лоботомию? – в свою очередь обиделась майор.

– А вы попросите! – окрысился джинн.

– Что ж… Тогда не стоит задерживаться. Пройдемте в секцию голов.

В помещение к говорящим головам мы попали только через три шлюзовых двери. Каждая в метр толщиной танковой стали. При этом майор прикладывала свое око к сканеру, только тогда дверь отворялась.

Последние бастионы рухнули.

Вошли и… окоченели от ужаса.

На хрустальных кубических подставках узрели спящие головы Эйнштейна, Нильса Бора, Чарли Чаплина, Гитлера и голографическую черепушку Микки Мауса.

– Они в объятиях Морфея? – на весь зал взвыл Горбунок.

Екатерина Ивановна, так звали майора, поправила под форменной рубашкой цвета хаки бретельку бюстгальтера:

– Да, они спят…

34.

– Вы сначала подумайте какой вопрос хотите задать, – требовательно взглянула на нас Екатерина Ивановна.

– А чего думать?! – повел я плечами. – Какой однокашник готов прийти на свадьбу со Смертью? И всё… Баста!

Майор недоуменно усмехнулась. Повернула тумблер.

Головы тотчас захлопали ресницами, подергали щеками.

– Да здравствует третий рейх! – прохрипел Гитлер.

– Кошку с собой привели? – панически пропищал Микки Маус.

Нильс Бор лишь огорченно пожевал губами.

Эйнштейн со стариковским задором выкрикнул:

– Теорию Относительности понимаю только я. Ее создатель! Ну, еще Нильс Бор. Однако, превратно…

– Куда уж мне обалдую? – проворчал Нильс Бор.

– Где мой котелок и трость? – плачущим голоском вопросил Чарли Чаплин. – Где публика?

– Причешите меня! – потребовал Эйнштейн.

Майор черепаховым гребнем поправила космы Альберта. Сощурилась:

– А теперь – спрашивайте.

– У Эйнштейна? – заржал Горбунок.

– Ну, зачем же? У Гитлера… Только у него прорицательский дар.

Я задал свой коронный вопрос.

– Надеюсь, вы все арийцы? – фюрер скосился.

– Не то слово! – набычился Горбунок и как-то по-фашистски раздул ноздри.

Щеки Гитлера стали сереть. Глаза потусторонне блуждать. Уста же немотствовали.

– Бесноватый Адольф! – злобно перещелкнул копытцами Горбунок.

Майор крепко схватила зебру за ухо:

– Тише, сейчас он находится в путешествии в иные миры. Ждите!

Гитлер с закрытыми веждами завещал вдруг рэповской скороговоркой:

– Вижу огромный сундук. Кованный. С медными застежками. В темном коридоре. Семь шагов от входа. В нем очки в стальной оправе. Найдите их. Они решат вашу проблему.

На последних словах Гитлер мучительно захрипел.

Майор надела ему черные бархатные наглазники:

– После сеанса прорицания он чудовищно устает. Пусть подремлет.

Джинн вырвал из кармана ватника пачку «Беломора».

– Не сметь! – одернула его Екатерина Ивановна. – Что за бомжовские повадки?

– Что же сказал нам Гитлер? – накренил косматую главу Горбунок.

– Неужели не поняли? – возмутился Чаплин. – Сундук и очки!

– И заповедные от входа семь шагов? – подхватил Эйнштейн.

– За этим сундукам, уверен, живут мои собратья… – пропищал голографический Микки Маус.

35.

На выходе из подвалов Лубянки нас с распростертыми объятиями ждала Эля Крякова:

– Ну? Как?!

Мы все рассказали.

– У вас же в запасе магический кирзач?

Джинн вертанулся… Увы, без всякого результата.

– Бляха-муха! – выругалась зебра. – Чародейская импотенция?

И тут мы услышали знакомое легкое покашливание.

Со своей косой она напоминала косаря.

– Ты, краля, – нахмурилась Смерть, – манкируешь мою свадьбу?

– Да что вы? – у Эльвиры затряслись губы. – Просто я Юрочку до сих пор люблю. Я вам конкурентка.

– Хорошая шутка… – усмехнулась матушка. – Итак… Вот мой бонус. Ваш сундук с очками совсем неподалеку. На улице Октябрьской. Возле института телевидения. В квартире Анны Бестужевой. Возьмите адрес.

– Анька Бестужева! – радостно воскликнул я. – Золотомедалистка?!

– Теперь она горькая пьяница. Вроде вашего Ерофея. И запила от этих злосчастных очков.

– Да что ж это за очки такие? – заржал Горбунок.

– Очки «правды», – сощурилась Смерть.

– А почему Нюра через них пострадала? – лихорадочно сплюнул Иван.

– Вот у нее и спросите…

– А вдруг она очки не отдаст? – мотнул хвостом африканец.

– За бутылку она и душу отдаст, – гулко расхохоталась Смерть. – Только на свадьбу нашу ее не зовите. Противно… Впрочем, заболталась я с вами. Пока!

Матушка завертелась смерчем, ввинтилась в лазурное небо.

– Все, ребятки, бегу, – Эля чмокнул меня, а затем джинна небритую щеку. – Полечу в отдел. Отрабатывать свои жопочасы.

Каблучки Эли игриво застучали. Попка запрыгала. Не так уж и сильно она изменилась… Особенно сзади.

36.

Дом Анны Бестужевой располагался неподалеку от высотки института телевидения. Повсюду ракушки гаражей, щедро заляпанные кляксами осенней листвы.

Мы прикупили бутылочку «Московской» и ливерной колбаски, в простонародье называемой «собачья радость».

В квартиру Ани нам пришлось звонить долго.

Наконец послышалось старческое шарканье, лязгнул замок.

На пороге стояла женщина со всклокоченными сивыми волосами. Под левым глазом набряк громадный фингал.

– Вам чего?

– Это я. Юрий Козлов. Козлик!

– Какой еще козлик? Я спрашиваю – чего надо?

– Мы водку и ливерную колбасу принесли, – панически заржал Горбунок. – «Собачья радость».

Аня распахнула дверь обитую дерматином.

– Почему зебра говорит? Или у меня уже «белочка»?

– Не только же людям балакать? – посуровел африканец.

– Природный феномен, – пояснил Ванютка.

– Постой, Козлик… Ты одноклассник мой, что ли?

– А то…

– Я и гляжу, вроде мордой знаком.

Квартира Бестужевой, если воспользоваться выражением жилищных агентов, оказалась «убитой». Облезлые обои… Вздыбленный линолеум… Перегоревшие голые лампочки… Грязно, мрачно, мусорно. И всюду витает кислый, старческий запах.

Анна провела нас на кухню. Отшвырнула ногой порожние пивные и водочные бутылки. Смахнула заскорузлой тряпкой со стола хлебные крошки и рыбные остовы. Лихо кинула в рот мятую «Приму».

– Извлекайте водяру!

Джинн выудил из пятнистого походного рюкзачка пузырь и килограммовый пакет с колбасой.

Анютка поставила на стол захватанный граненый стакан. Наполнила «огненной водой» до мениска.

– Ну, поехали!

Махом, будто воду, впила.

Отломила шмат колбасы. Жадно откусила. Во рту блеснули железные зубы.

– Где-то у меня лучок был, – Аня кинулась к ящику под мойкой, достала огромный, в мужской кулак, репчатый лук. – Теперь можно и покалякать.

Ваня перекинул ногу на ногу, аристократически вальяжно закурил беломорину:

– Сударыня, позвольте полюбопытствовать? Кто же вас наградил таким фингалом?

– Павлик Морозко, мой хахаль, – кокетливо усмехнулась. – Мы коллеги. Работаем дворниками.

– Анюта, – с жалостью глянул на однокашницу, – ведь ты золотомедалистка, гордость школы.

– Юрок, это в другой жизни… Нет прежней Ани. Есть нынешняя. Про которою поют: «Эх, Зоя, кому давала стоя! Начальнику конвоя за пачечку „Прибоя“»…

– Тебя же зовут не Зоя?

– Блин, какая разница…

37.

– Отбросим жлобские песни, – заиграл я желваками. – Мы к тебе по делу. Прибыли… за очками «правды».

– В стальной оправе, – зачем-то присовокупил Горбунок.

– Отдам с радостью!

Анна вскочила, ринулась в коридор.

Мы резво последовали за ней.

Лампочка в коридоре перегорела, поэтому джинн вынужден был периодически зажигать спички.

– Вот он, сундучок!

Фосфорический огонек высветил кованый сундук с медными лапами застежек.

– Достался от прабабки, – пояснила Анютка.

Вышвырнула из сундука какую-то вонючую рванину и достала небольшие очки.

Вернулись на кухню.

Аня сразу же набулькала себе в стакан водяры, размашисто выпила. Заела огрызком лука. Откусила от него, как от яблока.

– Откуда они у вас? – джинн вертел очки так и сяк.

– Всучили в комиссионке. Я просила за бабушкин жемчуг надбавки, а клерк мне подбросил эту дрянь.

Джинн дунул на мутное стеклышко, протер рукавом телогрейки:

– И как они действуют?

– А ты, браточек, надень!

Джинн кинул на нос очки и замер с распахнутым ртом.

– Ты чего? – толкнул я его локтем.

– Сам попробуй! – побледнел чародей.

Я последовал рекомендации и… челюсть моя шваркнула об пол.

Вместо Ани Бестужевой я увидал водочную бутылку. В человечий рост!

Горбунок предстал пузатым мешком с овсом.

Иван стал кирзачом саженых размеров.

– Ну, прошибло? – хмыкнула Анютка. – Через эту карикатуру я и отдала душу чёрту.

– Любопытно, как я выгляжу? – я сунул Ване очки.

Джинн взглянул, передернул плечом:

– Ты только не обижайся, Юрок… Ты сквозь них – грандиозного размера фаллос. Такому члену позавидовал бы и сам Гришка Распутин.

– Ага! – загоготала гусем Нюра. – Не понятно только, зачем они вам-то нужны?

– Есть одно дельце, – кивнул Горбунок.

Внезапно во входную дверь требовательно затрезвонили.

– Кто еще? – Анна болезненно скривилась – Павел Морозко, что ли? Пришел ставить второй фингал?

Открыла. В квартиру ввалил Ерофей Мафусаилов. На изумление, абсолютно «соло», т.е. без свиты. И – трезвый.

– А, Юрок, и ты здесь! – ликующе заорал он. – Ну-ка плесните мне. Трубы горят.

Анна исподлобья взглянула:

– На дне осталось…

– Айн момент! – вскричал джинн, крутнулся на кирзаче и предстал с двумя пузырями.

38.

– Вот это талант! Мне б такой! – захохотал классик.

Схватил презент, сорвал жестяной беретик, покрутил бутылку и влил себе в глотку. Всю! До капли.

– Ну, ё-моё! – от ужаса присел Горбунок.

Ерофей оттер губы ладонью:

– Я же говорю, трубы горят…

Анна испуганно вырвала из руки джинна вторую бутылку:

– Это моя!

– Пополам, а? – подмигнул беллетрист.

– Да я могу еще навертеть, – опешил Ваня.

– Пройдемте на кухню, – мрачновато предложила Анна. – А то вроде бомжей, в коридоре.

В трапезной она сразу же напузырила себе полный стакан.

– Палёная? – скосилась на джинна.

– Как слезинка, – обиделся Ваня.

Мафусаилов выпил, с хрустом заел огрызком лука:

– А я вчера спьяна шарахнулся головой о косяк и открыл для себя Мыслящий Космос.

– Это как? – простонал африканец.

– Зияющие высоты! Если Бог есть, то он – Мыслящий Космос.

– Тебе от этого легче? – скосилась Аня.

Ерофей взял Ваню под локоть:

– Брателло, накрути еще пару пузырей. Разговор серьезный. С завтрашнего утра вообще завяжу. Навинти!

Джинн поставил на стол две бутылки «Лимонной».

– Ой, – обрадовался Ерофей, – под эту штуковину и закусь не нужен.

Налил себе и Нюре по трети стакана:

– Будем пить по чуть-чуть. Философски… Так вот, раньше, до Мыслящего Космоса, я всего трепетал. Не будет крыши, одежды, жратвы… Теперь ничего не боюсь. Попробуй, отними у меня Мыслящий Космос? Накось, выкуси!

– Может, ты и прав, – повертел я в руках стальные очки.

– А вы, Юрик, чего здесь?

– Мы к Нюре за очками пришли.

– Очками «правды»! – заржал Горбунок.

– Этими что ли? Почему «правды»?

– А вот дай я на тебя погляжу…

И я кинул стекляшки на нос.

39.

Вместо Ерофея узрел лягуху с золотой короной на голове. Очи на диво умны. Несмотря на слизистую оболочку, земноводное вызывала симпатию.

– Вот не подумал бы! – вскликнул я. – Просто царевна-лягушка. Точнее, царевич-лягух.

– Выходит, я – жаба? Дай-ка!

Взял очки, надел. На нас даже не посмотрел, а перевел взгляд на небо:

– Господа-товарищи, я зрю ангелов!

Ерофей сунул очки в нагрудный карман затерханного пиджачонка:

– Я их по-писательски экспроприирую.

– Что за бред! – взвыл Горбунок.

Слово за слово, закипела драка.

Дрались с размахом русской души.

Ерофей как зверь.

Горб зебры кровоточил. Губа джинн конгениально расквашена в юшку. Мне Ерофей умудрился попасть в кадык, я задыхался.

– Стойте! – вдруг царским мановением руки застопорил нас Ерофей.

Он откупорил вторую «Лимонную», взболтнул и осушил до дна.

– Хоть десять граммов оставил бы, – нахмурилась Анна. – Какая прорва…

– Свою норму знаю, – ухмыльнулся гений.

Вдруг почернел, с грохотом рухнул на пол.

– Ничего… – усмехнулась Нюра. – Он у меня отнюхается нашатырем. Только накрути, Ванек, нам еще бутылочку на опохмелку.

– Айн, цвай, драй! – джинн вертанулся. И поставил на стол бутылку «Кориандровой», три пачки пельменей «Сибирских» и кулек помидоров и огурцов.

– Спасибо, кормилец! – Нюра попыталась облобызать жилистую руку джинна.

Ваня длань выдернул:

– Это, сударыня, совершенно излишне…

40.

Мы брели по осенней улице, недоуменно размышляя о создавшемся положении дел.

– Хорошо, в пылу сражения не повредили очки! – выдохнул джинн. – Вовремя подобрал их с пола.

– Одного не пойму, – заржал Горбунок, – как они нам помогут? Ну-ка, Юрик, накинь очки. Чего там видать?

Я напялил стекляшки на нос и в очередной раз подивился магической оптике.

Две дамы под зонтиками предстали парой селедок под шубой.

Пацаненок в дырявых джинсах стал батончиком «Марса».

Широкоплечий парень с «Мальборо» в зубах обратился в «Мерседес», поставленный стоймя.

Более всего поразил господин средних лет и среднего роста. Он выглядел пухлой пачкой чековых книжек, стянутых аптекарской резинкой.

Походка этого господина показалась мне странно знакомой.

Я ускорил шаг. Схватил его за руку. Язык сам собой произнес:

– Аркадий Гулыгис? Чёрт! Вот так встреча…

– Отзынь! – отреагировал пешеход.

– Да это же я! Юрик Козлов! Козлик!

– Вы, гражданин, бредите…

– Он! Он!.. – заржал Горбунок. – Прославленный вулканолог, плейбой, путешественник.

Знакомый незнакомец сощурился:

– Говорящая зебра? Мне может сгодиться.

– Кому это мне?

– Ладно… Я – это я. Аркадий… Тут неподалеку от театра Советской Армии есть отличный японский ресторанчик, «Красное солнце». Можем там посидеть.

Через десять минут мы уютно разместились за крашенной бамбуковой перегородкой. Вкушали охлажденное суши и пили подогретый сакэ. Ненавязчиво звучала восточная музыка.

– Как ты меня опознал? – спросил Аркадий. – Я делал пластику носа, губ, подбородка. На два сантиметра уменьшил рост.

– По походке…

– Вообще-то, – проворчал Горбунок, – Юрика привлек ваш образ, увиденный через очки.

– Разыгрываете?

– Вот! – протянул я Аркадию стекляшки «правды».

Аркаша кинул их на нос. Побледнел. Откомментировал:

– Словно лизнул ЛСД!

– Забирает? – ухмыльнулся Иван. Он ловко поедал китайскими палочками филе белорыбицы. – Вы через эти очки предстали толстой пачкой чековых книжек, стянутых аптекарской резинкой.

Спину Аркадия передернула судорогой:

– Такие бы очки работникам следственных и фискальных служб. Мне бы – хана.

– Объяснись? – закусил я губу.

41.

– Так знайте же, меня зовут Аркадий Гулыгис, а также, Валентин Коровкин, Семен Змеенович, Настя Гузкова, Парамон Понайотов. И так далее…

– Что, в конце концов, это значит? – раздраженно отбросил я самурайские палочки.

– А ты, Юрик, случаем, не из органов сыска?

– Зуб даю! – заржал Горбунок. – Хвост!

Аркадий единым духом целую чашку сакэ. Вытер крахмальной салфеткой рот.

– Так вот, друзья мои, я человек-убегающий.

– В каком смысле?

– В прямом. Я подделываю банковские чеки и бегу-бегу… Обежал всю Россию, от Калининграда до Владивостока, всю Европу, США… Был даже в Новой Гвинее Бисау. Так, кажется, она называется.

– Ловили? – мотнул ушами Горбунок.

– Парочку раз уходил от тюремных наручников буквально в форточку. Благо, субтильная внешность позволяет.

– Не пора ли остановиться? – поморщился я. Затем потребовал у официанта деревянную ложку и принялся вкушать суши по-русски, как перловую кашу.

– Не могу, Юрбас… На мне весит десяток лимонов… Баксов!

– А где же твой «Бентли»?

– Конспирация… Я должен выглядеть как рядовой смертный. Обтерханный вид. Голодный блуждающий взгляд.

Джинн толкнул меня:

– Пора переходить к делу…

– Драгоценный Аркаша, – спохватился я, – не согласишься ли ты прийти на мою свадьбу?

– Увы! Чураюсь любой публичности. Каждую неделю меняю квартиру. Всякий месяц – город. Раз в квартал – страну. Если бы имелась возможность улететь в другую галактику, – улетел! Больше, Юрок, мы с тобой никогда не увидимся. По рукам?

Ладонь Аркаши оказалась жесткой и злой.

– Очки у вас – диво, – тут же смягчился Аркадий. – Глянешь на клиента и сразу видишь, сколько реала, а сколько дешевых понтов.

– Подарить не могу… – погрустнел я. – Тут такое дело…

42.

Короче, я все ему рассказал.

– Любопытно, – потер висок г-н Гулыгис. – А помнишь, Юрка, Жору Сергачева?

– Еще бы! Он в школе меня нещадно лупил.

– Теперь живет на Рублевке. Страшно разбогател. Власть такая, мэр Нью-Йорка ему позавидует. Я могу ему позвонить.

– Кто он?!

– Бандюган высшей пробы. Клейма негде ставить.

– Зачем он нужен?

– Мне он лично помог. Правда, за славный процент. Дал деньги на типографию. Именно в ней я печатаю свои чековые книжки. Подделка не видна даже спецу.

– Где она находится? – прокурорски брякнул Горбунок.

– Какая разница? Вот Жорина визитка, – Аркадий протянул мне невзрачную карточку. – Скажите, мол, от меня… Да он тебя вспомнит.

– Надеемся! – перецокнул копытцами африканец.

Аркаша усмехнулся:

– Ах, как бы мне пригодилась говорящая зебра! Можно было провернуть такую аферу.

– Финансовыми махинациями не занимаюсь… – пробасил Горбунок. – У меня в фаворе слепая Фемида!

Аркадий допил сакэ:

– Россия разграблена. Кремлевские братки все поделили. Я на свой ваучер смог прикупить для дочурки лишь куклу Барби. И если моя доля в богатейшей стране эта пластмассовая идиотка, то руки, да и ноги, у меня развязаны.

– Чувствуешь себя Робин Гудом? – усмехнулся я.

– Бедных я не одариваю. Тут мы с Жорой Сергачевым на одной делянке.

– И как, по-твоему, он нам может помочь?

– Ты не представляешь какой у него административный ресурс! Дважды в неделю его вызывают для экстренных совещаний в Кремль. Мэр Москвы у него просто на побегушках. Центробанк ни одной крупной проводки не может сделать без его визы. Капитальная, чуть ли не тотальная власть.

– Едем! – боднул башкой Горбунок. – Чего сопли жевать?

– Характер! – Аркадий уважительно потрепал зебру по гриве. – От меня Жоржу горячий привет.

43.

– Проходи, Козлик! – с внезапным радушием принял нас Жора Сергачев. Одет был, как лондонский денди. Черные брюки и черная же водолазка. Чуть с проседью смоляные кудри. Черные проницательные глаза.

Вошли… Я резонно ждал в доме воровского авторитета эдакий неслыханный размах роскоши, размаха не оказалось. Заурядная пыльная мещанская квартира.

Присели в типовом зале с плазменным экраном средних размеров и музыкальным центром средней руки.

Жора включил магнитофон, «Щелкунчик» Чайковского.

– Классика балансирует душу, – пояснил свой выбор. – Так чего там у вас? И почему зебра? Модная фишка?

Я поведал ему все, до последнего пунктика.

– Значит, Смерть есть даже в фигуральном виде? – помрачнел Жорж. – А я был уверен, что это сказки.

– Ходит такая баба с косой! – заржал Горбунок.

– Ой, говорящая… Хотя не такое видал… Коса-то до попы?

– Коса из каленой стали…

Жора развеселился:

– А ведь эта бабенка явно на моей стороне. Джип мой дважды прошили из калаша, а я, видите, жив-здоров.

– Так как же со свадьбой?

– Уволь!.. – Жорик плеснул мне и Ване вискаря «Белая лошадь». Оглянулся на зебру. – Овса нет, но есть теплая овсяная булка. Домашней хлебопекарни.

– Сойдет! – сглотнул африканец.

– Не готов я еще встречаться с этой матушкой. Могу на свадьбу прислать своих двойников. Их у меня дюжина. Берите любого.

– Со Смертью это вряд ли сканает…

Жорик хлебнул виски, хлопнул меня по плечу:

– Как же мне тебе угодить? Ну, хочешь, я любого для тебя в Москве замочу? А можно, куража с избытком, и парочку?

– Господи упаси!

– Должны же у тебя быть враги?

– Юра, по природе своей, человек сердечный, – прошептала зебра.

– Жалостливый… – зачем-то всхлипнул Иван.

– Как хотите, – дернул губой Сергачев. – Хочешь людям, как лучше… Ладно, парься с врагами.

– Мы пойдем?.. – встал я.

44.

– Погодь! Однокашник я тебе или нет? Помнишь ли ты такого Мамонта-Раздольного?

– Егорка? Самый богатенький в классе? Всем под процент деньги ссуживал.

– Он! Теперь входит в десятку самых богатых банкиров Москвы. Банк «Глобал-Империал», слыхал, его детище?.. Давай-ка, я ему звякну.

– Отношения у меня с ним, – насупился я, – ниже плинтуса.

– После моего звоночка станут братскими, – Жорж криво усмехнулся. – Я его конкурента из банка «Глобус-Моментум» недавно замочил. Егорка предо мной в долгах, как в шелках. Будет шелковым.

Сергачев выхватил из заднего кармана брюк миниатюрный платиновый мобильник:

– Привет, брателло! Как дела? Ништяк? Должок отдашь? Хорошо, до следующей пятницы подожду. Тут у меня Юрий Козлов… Козлик! Помнишь? Прими его сейчас же. И поласковей. Только не удивляйся, с ним будет мужик в треухе и говорящая зебра.

Сунул мобилу обратно в карман:

– Вам «зеленая» улица. Бабок отвалить на дорожку?

– Денег как грязи! – с вызовом пробормотал Горбунок.

– Вот и отлично… Могу полногрудых блондинок нагнать.

Джинн с посвистом облизнулся.

– Мы готовимся к свадьбе, – глянул я на Ваню. – Живем анахоретами.

– Вольному воля… А ко мне сейчас краля одна должна подкатить. Мисс Удмуртия прошлого года. Так что, пойду принимать ванну с эфирными маслами.

Вышли на улицу. Я позвонил Мамонту-Раздольному, визитку нам его Жорик подкинул.

– Юрик, салют! – откликнулся одноклассник. – Я живу рядом с писателями. В Переделкино. Спросите бывшую дачу Бориса Пастернака. Кхе-кхе… Моя через забор. На флюгере у медный петушок. Не промахнетесь.

– Как его голос? – цокнул копытцами Горбунок.

– Надломленный какой-то… Простужен, что ли?

– Все богачи такие, – джинн сплюнул.

– Десятый банк в столице…

– Раз он такой зажиточный, – недоуменно заржал Горбунок, – почему он бандюгану долг не отдаст?

– Там и спросишь. Переделкино с какого вокзала?

– С Киевского! – зебра обиженно хрюкнула. Но не ответить не мог. Чувствовал себя в столице уже старожилом.

45.

Мамонт-Раздольный принял нас, сидючи у камина. Чуть дернулся в нашу сторону:

– Проходите… Садитесь…

Мы с джинном примостились подле Егора, утонули в глубоких кожаных креслах.

Зебра подошла к открытому очагу, стала заворожено глядеть на языки огня.

В залу вошел лакей в красных шелковых чулках до колен. За спиной тащил тяжелый мешок.

– Туда?

– Куда же еще?

Когда слуга удалился, банкир развязал мешок, достал из него пачку радужных ассигнаций. Безжалостно швырнул в адскую пасть.

Мы разинули рты.

– Удивляетесь? – скосился Егор. – Сам диву даюсь. Однако это единственный способ обуздать инфляцию и спасти наш пипл.

– То есть? – фистулой протрубил Горбунок.

– А ведь скотинка говорящая! Жорик предупреждал. Значит, поясняю… Баксы откуда берутся? Из Американского Резервного Банка. А как банк их дает? Безвозмездно? Накось выкуси! Под проценты! А проценты откуда корпорации возьмут? Опять из Американского Резервного Банка. Значит тот, то и дело, включает станок. Инфляция расползается, как чумные пятна. Народ лезет в петлю. А я их, эти бумажки проклятые, прямо в камин. Швыряю в пасть сатане.

Егор еще подбросил в парочку сотенных пачек, пошевелил угли кочергой.

– Ничего не понимаю, – сокрушенно развел я руками. – Почему же ты не отдашь Жоржу долг за угробленного президента «Глобус-Моментум»?

– Ага! Вы слышали? Такое горе, такое горе…

– Вы же сами его заказали? – джинн язвительно пыхнул беломориной.

– Либо я его, либо он меня. Бизнес по-русски!

– Вот и отдали бы должок Сергачеву.

– Чтобы увеличить проклятую денежную массу? Нет, я ее в костерок, в костерок… А вы, ребятушки, хотите чего?

Я вкратце, так сказать, фосфоресцирующим пунктиром, поведал историю о контракте со Смертью.

Егор пошевелил кочергой вяло горящую массу:

– Все это попахивает байками барона Мюнхгаузена… Ладно, допустим… Постойте! Как же я приду на свадьбу со Смертью, если ее боюсь до эпилептического припадка?

В комнату, тяжко топоча, вошел лакей с новым мешком.

– Не так скоро, Афанасий, – одернул его Егор. – Плохо горят. Сырая бумага, что ли?

46.

– Похоже, пора сматывать удочки? – помрачнел я.

– Жаль, ничем не могу помочь вам! – развел руками Егор.

– Почему же? – лукаво взглянул на банкира Иван. – Подкиньте деньжат. Вот и помощь.

– Мы их швырнем в пасть сатане! – Горбунок боднул воображаемого Вельзевула.

– Не верю!

– Да у нас тут под Гусь-Хрустальным дачка есть, – пришел я своим корешам на выручку. – А газет для растопки печки нет совсем. Все сидим в интернете. Не до бумажных носителей. Вот доллары у нас и пойдут на растопку.

– Афоня! – звучно хлопнул в ладоши Егор.

В комнату, эдаким чертиком из табакерки, выскочил престарелый лакей.

– Приготовь, этим господам три мешка иноземного бабла.

Минут через пять мы уже вышагивали по улочке Переделкино. У каждого из нас было по бремени, т.е., по мешку наличности. Поклажу зебры мы привязали к ее горбу.

Мелькнула дача Корнея Чуковского… Бориса Пастернака… Владимира Сорокина… Дарьи Донцовой…

Вдруг раздался истошный треск. И путь нам преградили три карлика на мотоциклах. Это были не простые мирные карлики, а с автоматами «Узи» наперевес.

– Попались, шакалы? – крикнул лилипут с багровой бородавкой на носу.

– Что тащите? – завизжал другой, с фурункулом на лбу.

– Прикончить их, всего-то делов! – подвел резюме третий, с гноящимся ухом.

– Наличность везем! – заржал Горбунок.

Первый коротышка подъехал к моему мешку, удостоверился, в нем – бабульки.

– Мы реквизируем их в пользу Дарьи Ростовой, – просипел он. – У нее по вашей вине творческий кризис.

– Забирайте! – Ваня воинственно заиграл желваками.

– И если хотите, чтобы и в дальнейшем мы вам сохраняли жизнь, лучше всегда ходите с валютно-рублевой поклажей, – прошипел сквозь зубы второй.

– А теперь их пришьем?! – вопросительно прохрипел третий.

– Идиот! – резким фальцетом оборвал его третий. – Кто же кончает курицу, несущую золотые яйца?!

47.

Треск мотоциклов злобных карликов растворился в пропитанном музами воздухе Переделкино. Мы же, словно сбросили ношу с плеч. Баснословно дорогую ношу… Ан сбросили.

– Джинн, я что-то не пойму, – заржал Горбунок, – почему ты этих лилипутов не обратил в мокриц и сороконожек? В каких-нибудь ползучих гадов?

– Не будем нарушать баланс во флоре и фауне. А о деньгах, чего жалеть? Будут нужны – накручу. Делов-то?

– Зачем же ты бабки просил? – оскалилась зебра.

– Проверка на вшивость.

– Эх, кабы ты накрутил мне толкового однокашника?

Джинн пыхнул «Беломором»:

– Инфернальщина нам Смертью заказана. Но попробовать можно.

И Ваня, словно тореадор на арене, сделал полный поворот на левом кирзаче.

Тотчас пред нами предстала с мольбертом в руках моя бывшая одноклассница, Жанетта Клюева. Только сейчас она напоминала не себя, а свою мамашу…

– Ой, где это я? – произнесла она грубоватым для своего хрупкого тельца голосом. – Кто вы?

– Я – Юрий Козлов. Козлик. Моя парта, Жанетта, вспомни, стояла за твоей сразу.

– Юрочка? Милый! Постарел-постарел… Да и я не помолодела. Представляешь историю? Стою с мольбертом на Чистых Прудах. Живописую золотую осень. Бабье лето. Вдруг – бац! Налетает дикий, жестокий ветер. И я здесь… Кстати, где?

– Писательские дачи в Переделкино! – с левитановской отчетливостью пророкотал Горбунок. – Вон за тем синим забором – дом Корнея Чуковского. За тем серым – Бориса Пастернака.

Жанетта потерла виски:

– Она говорит? Верно, я спятила?

– Все нормалек, – я с аристократической вежливостью взял ее за локоток. – Просто у меня в друзьях джинн и говорящая зебра.

Жанетта рухнула на ветхую скамейку:

– Я крейзанулась! Где мои акриловые краски? Это же подарок вдовы Пикассо?

– Айн момент! – воздел в небо указательный палец джинн. – Это мой недогляд. Исправлю.

Крутнулся, протянул г-же Клюевой набор испанских красок.

Жанетта вскочила:

– Значит, с мозгами у меня все в порядке?!

48.

Сразу же к Жанетте я ощутил симпатию. Может, меня заворожил ее вельветовый костюмчик, сплошь заляпанный пестрыми красками. Или эти огромные детские ресницы над наивными, чуток лоховскими, глазами. Не знаю!

Я проводил Жанетту домой. Жила она в крохотной квартирке в Хрустальном переулке, настолько в центре Москвы, что из окон оказались видны рубиновые звезды на Спасской башне. Иногда в арочном проеме мелькал даже светлый образ Президента РФ.

Мы с Жанеттой остались тет-а-тет. Джинна и Горбунка я попросил вернуться в мое родовое гнездо, в Перово.

Жилье Жанетты напоминало мастерскую. По всем стенам развешены холсты. Золотистые шторы все в кляксах масляной краски. Даже толстый сибирский кот Маркиз сиял замысловатым колером. Усы у него отливали радугой.

– Вот здесь, Юрок, я и обитаю, – грустно усмехнулась Жанетта. – Пишу картины и грежу о всемирной славе. Самая крутая моя удача – продажа холста за сто евриков.

– Все впереди, – сурово нахмурился я.

– Ах, если бы… Знаешь, холодильник мой пуст. Зато есть бутылочка отличнейшего массандровского портвейна.

– А я, как назло, не взял денег. Или джинна с собой. Он мой живой кошелек.

– Как-нибудь перебьемся… Главное мы одни и рядом.

– Я, что же, нравлюсь тебе?

– Оч-чень!

Жанетта поставила на стол два бокала сапфирового стекла. Достала из тумбочки заповедный портвейн.

– Ну, Юрочка, вздрогнем?

– Вздрогнем, милая!

Портвейн огненным колесом покатился по жилам. Я взглянул на Жанетту со всей доступной мне пристальностью. Гусиные лапки морщинок в уголках нежно-лазоревых глаз. На виске, средь льняных кудрей, отблескивал серебряный волос. Однако какая высокая и вольная грудь, внезапная на этом худеньком теле? А этот обалденный изгиб бедра на грубой табуретке?

Жанетта спросила меня интимным шепотом:

– Как ты, Юрочка, жил?

И я ей поведал о пылких и неутомимых гетерах Шанхая. Про битву с нильским саблезубым крокодилом. Про тайную встречу с императором Японии Хурахито, которого я лечил травами от затяжной импотенции.

– Какая насыщенная судьба! – восхищенно облизнулась Жанетта. – Мне же и рассказывать не о чем… Пять неудачных замужеств. Был даже какой-то вертлявый француз, Жульен. Обещал мне устроить выставку-соло в Лионе. Подлец, обманул… В выходные я продаю свои работы на Новом Арбате. На жизнь с перебивочкой как-то хватает.

Выпили еще по бокалу терпко-медового портвейна. Я трепетно погладил русые волосы Жанетты.

– Я тебя помню, Юрок… Сразу чувствовалось, что ты человек с божьей отметиной. Большому кораблю – большое плаванье!

– Спасибо…

Жанетта встала:

– Ладно, дорогой, мы не дети. Я пойду приму душ, а ты разбери постель. Чувственно помечтай…

49.

Несмотря на свой возраст и сексуальную опытность, я страшно возбудился. Буквально дрожащими руками разобрал неказистую девичью постель.

Жанетта из ванны вышла нагой. Абсолютно! Вся в бриллиантовых капельках воды на матовой коже. Тяжелые груди с широкими коричневыми соками. Трогательно хрупкие подростковые плечи. Золотой курчавый мысок под плоским животом.

Жезл мой воспрял до невообразимых пределов. Гудел сладостным гудом. Как антенна на башне Останкино под высокочастотным током.

– С мужчиной не была больше года, – жадно прошептала мне в ухо Жанетта.

– Чую… Словно разбудил спящий вулкан.

– Так раздевай же!

– Ты же раздета?

– Ах, да! Тогда войди в меня… Глубже! Резче!

Я ощущал себя Лукой Мудищевым и Гришкой Распутиным взятыми вместе. Через четверть часа я стал удерживать животворящую жидкость из последних сил. Но она, будто прорвав Ниагарскую плотину, захлестала.

О, как же Жанетта вопила!

– Не кричи так, – робко попросил я.

– Не волнуйся, – горячечной скороговоркой прошептала Жанетта. – Дому полтысячи лет. Криком не прошибешь.

Потом мы разнежено лежали в постели и курили какие-то ароматические египетские пахитоски.

– Юрочка, – Жанетта поцеловала мой волосатый живот, – возьми меня в жены.

– У меня тут один контракт. С матушкой Смертью…

И я тогда ей все рассказал.

Жанетта лишь таращила на меня лазоревые глазенки.

– Милый, а давай, я на эту свадьбу приду? Разыграю из себя однокашницу. Женщины, знаешь, как умеют играть?

– Смерть – тетка дошлая. Сразу почует истинные отношения.

– И какие они?

– Мне кажется, я тебя… полюбил. Последняя, горькая, осенняя страсть. Верно, от отчаяния. С гибельным восторгом.

– Какой ты милый! Пойдем со мной на Арбат. Продадим парочку моих пейзажей. Потом закатим пир горой с секс-крещендо.

– Пойдем, касатка!

50.

На Арбате, с оживленным многоголосым водоворотом людей, Жанетта пристроила полотна возле плинтуса ядовито-багрового дома. После феерического соития, я думал – удача попрет косяком. Народ же больше интересовался матрешками с мордочками президентов.

Я готов был наброситься на тупорылых пешеходов: «Гляньте, идиоты! Это же гениально!»

Наконец, когда на небе оскалился желтый череп луны, а мы решили валить, к нам подвернул маленький человечек в макинтоше, с масляно поблескивающими зеницами. Поправил болотное клетчатое кашне, передернул плечами. Внимательно посмотрел на меня, потом на Жанетту.

– Сколько? – указал пальцем на полотно «Карнавал смерти».

Жанетта назвала скромную сумму.

Незнакомец полез в нагрудный карман и вывалил ей 10.000 евро.

Брови наши полезли на лоб.

– За все работы? – оторопело прошептала Жанетта.

– За одну…

– Да кто вы такой, черт подери? – прошептал я.

– Стюарт Джонсон. Торговец рыбьим жиром, из Исландии. Заплатил бы и больше, – подмигнул мне Стюарт, – однако активы все в деле.

– Я автор работ, я! – вскликнула Жанетта.

– Ах, вы… Могу организовать в Рейкьявике персональную выставку.

– Об этом можно только мечтать, – запунцовела Жанетта.

Стюарт, сощурившись, глядел на художницу:

– Для уточнения деталей я попросил бы, мисс, сегодня явиться в гостиницу «Пекин».

– С какой это стати? – ревниво заиграл я желваками.

Стюарт от души рассмеялся:

– Спешу успокоить вас… Я нетрадиционной половой ориентации.

– Тогда, конечно, – восторжествовал я.

Одиноким странником я побрел по суетливому Арбату.

Матрешечники горланили цены своих деревянных ублюдков мне прямо в лицо.

51.

– Ну, что? – завидел меня Горбунок.

– Все на мази? – джинн утонул в клубах горького дыма.

Тут грянул телефонный звонок.

Голос Жанетты звенел от счастья:

– Юрочка, Стюарт предложил мне мировое турне. Бомбей, Рио-де-Жанейро, Калькутта, Нью-Йорк… Это святой человек!

– Не торопись с выводами.

– Расспрашивал о твоем жизненном пути с дотошностью следователя. Завтра в семь утра мы вылетаем в Рейкьявик. Сейчас начну паковаться. Столько картин!

– А обещанная ночь любви?

– Устрою тебе фиесту после прилета.

Спозаранку, петух не кукарекал, мы очутились в Шеремтьево-2.

Джинн привычно шмалил «Беломор».

Горбунок истово мечтал о щепотке овса, хотя до этого жрал в три горла.

Жанетта порывисто обняла меня, прижалась ко мне тяжкими грудями, обвилась левой ногой.

Стюарт усмехнулся.

Я отозвал девушку в сторону.

– Сексуального контакта в «Пекине», надеюсь, не было?

– Дурачок! – Жанетта кокетливо шлепнула меня по щеке.

Перед отлетом мы успели еще заглянуть в ресторан «Алые паруса», съесть по творожной плюшке под кофе с армянским коньячком.

Внезапно Стюарт Джонсон глянул на меня и сунул в руку записку.

Я удалился в ватерклозет, развернул отдающий ландышем манускрипт. Начертано же на нем было следующее:

«Милый пупс, я влюбился в тебя. Позвони мне в Рейкьявик. Визитку с мобильным прилагаю».

И постскриптум: «Картины Жанетты – говно. Всю эту шумиху с вояжем я устраиваю только ради тебя, мой медовый! Твой Стюарт :-)))»

От волнения я даже позабыл сдернуть бачок.

Как же дьявол ловко расставляет свои поганые сети!

Вернулся на подрагивающих конечностях.

Стюарт, такой подлец, мне красноречиво улыбнулся.

Я же взял Жанетту за руку, отвел ее в сторону:

– Может, не полетишь?

– Да ты что? Такой шанс выпадает раз в жизни!

На прощание мне пришлось пожать Стюарту руку. Пожатие оказалось цепким, требовательным.

52.

Уезжали из Шереметьева-2 в глубоком миноре. Я все рассказал джинну и Горбунку. Они усердно плевались.

Ваня пыхнул «Беломором»:

– К гадалке не ходи, он ее через недельку бросит.

– Если не раньше, – взъерепенилась зебра.

– Стоп-стоп! Ты сказал – к гадалке? – сощурился я.

– И чего?

– Нам надо срочно обратиться именно к гадалке. Я должен узнать свое будущее.

– Кажется, на Арбате, – махнул хвостом Горбунок, – видел нужное нам объявление. Мол, гадаю по рукам, на картах, бобах.

– Чудак! – джинн выдул из ноздрей две параллельные струи дыма. – Лучше моей марокканской ведьмочки Бругильды это никто не сделает. По картам Таро, да и по простым картам. У нее сертификат международного уровня.

Африканец вздыбил гриву:

– Так накрути ее!

– Яволь… – Ваня в лихом русском танце развел руки и сделал феерический оборот.