Читать книгу Запах денег - Артур Кангин - Страница 12

1.

Жизнь Семена Глушко пошла под откос. Задумался он о смысле бытия и погиб. Стал пить «горькую», ушел от жены, уволился с работы.

Более всего опротивела Москва.

Собрал он кой-какие вещички, консервы, взял охотничий нож, да и двинул пешедралом в неизвестном направлении, вон из столицы.

Шел неделю, консервы кончились, питался лишь рыбой, пойманной в окрестных водоемах.

Один раз, удивляясь себе, вздохнул о жене и детях, да о теплой и довольно-таки сытой московской квартире.

Но потом, как вспомнил о «черном» пьянстве, о тошном ощущении полной бессмысленности бытия, так пожевал пескарика и побрел дальше.

Как-то, измотавшись, как собака, в безлюдном мелколесье, он увидел на берегу круто изогнутой речки жилые домики, веселый дымок из труб.

Семен прибавил шагу.

На входе в село поразил плакат с длинноволосым мужиком в черных очках.

«Местное, верно, начальство!» – подумал Семен.

Поселение обрадовало ухоженностью и явным изобилием.

Под ногами прыгали куры-утки, у плетней гоготали гуси, в черных лужах похрюкивали кабаны и свиноматки, а на подоконниках красовались горшочки с фиалками, да гладиолусами.

Поперек же самой широкой улицы трещал на ветру плакат: «Да здравствует, батька Махно!»

«Что за бред?!» – опешил Семен. Из школьного курса он знал, что отчаянный анархист отошел в мир иной больше полувека назад.

Семен постучал в окно небольшого, но очень симпатичного дома с резными наличниками и жирным котом на воротах.

Из форточки выглянула рыжая баба, шмыгнула курносым носом:

– Чего надо?

– Переночевать бы.

– Нечего спрашивать!

– Нельзя, значит?

– Как это нельзя? У нас все можно! Анархия, мил человек!

Через мгновение бабища распахнула перед странником дверь. Семен проглотил слюну от запаха наваристых, мясных щей.

– Садись, браточек, к столу! – баба с симпатией смотрела на Семена. – Кушать будем. – И добавила: – Глашей меня зовут.

Сеня не заставил себя упрашивать и навернул пять тарелок обалденно вкусных щей. Откушал бутербродов с розовым салом. Выпил забористой горилки.

– Сам-то откуда? – спросила Глаша.

– Из Москвы.

– Издали… И что, живут там люди?

– Живут. И неплохо.

– Хуже нас!

– Почему же хуже?

– Чудак! – покраснела от изумления Глаша. – У нас вольница! А у вас что? Каторга!

– Это правда, – пригорюнился Семен, вспомнив гибельные мысли в Московской квартире.

– Ну, что? В коечку? – Глаша озорно потерла ладошки.

– Как это? – оторопел Семен.

– Миловаться будем.

– Прям так? Сразу?

– Чего тянуть-то?

– Ты, что же, Гликерья, всем себя предлагаешь?

– Само собой.

– Развратница?

– Ай, сразу видно, человек из каторги!

– Объясни.

– Обобществленные у нас женщины. Вот что!

– Понял! – обрадовался Семен и погладил полное, изумительно аппетитное колено Глаши.

2.

На следующий день Семен пошел вместе с Глашей на митинг.

Всех на еженедельную сходку собирал сам батька Махно.

Несколько сотен сельчан столпилось у единственного каменного особняка с черным флагом у входа.

Батька не появлялся. Напряженье росло.

Ходили слухи, мол, батька должен сказать что-то важное.

И он появился.

Маленький, сухопарый, с порывистыми движениями.

За черными очками не разглядеть глаз.

– Анархия – мать порядка! – фальцетом крикнул батька, и сход бурно зааплодировал.

Махно тряхнул волосами, выхватил из кобуры маузер и пальнул в небо.

– Ты наш батька! Уррра! – заголосили из толпы.

Нестор сорвал очки, сверкнул черными очами.

– Я дал вам волю! – прокричал он.

– Одень очки! – стали просить из схода. – Не пугай взглядом!

Батька одел очки и, чуть снизив тон, сказал:

– Сегодня я каждому дам по десять золотых.

– Виват, батьке, виват! – зарычала толпа.

– Это из тех деньжат, которые батька экспроприировал в мариупольском банке, – пояснила происходящее Гликерья.

Батька повернулся и зорко взглянул на Семена Глушко:

– Кто такой?

Семен похолодел:

– Странник я. Из Москвы.

– Свободу любишь?

– Очень!

– Целуй!

Батька протянул к губам Семена маленькую и крепкую кисть.

Не отдавая себе отчета, Сеня приложился к руке.

Нестор Иванович чуть улыбнулся:

– Зайди ко мне, странник. Разговор есть.

3.

В горнице вожака села Гуляй-Поле, чистой, слегка протопленной березовыми дровами, Семен почувствовал себя на удивление вольготно.

– Жрать давай! – крикнул Махно в направлении кухни, и сразу же из нее выбежала рыжая баба, как две капли воды, схожая с Глашей. Женщина несла деревянный подносик с дымящимся борщом и мутную бутыль горилки.

– Мне алкоголь не очень, – робко возразил Семен. – В Москве я увлекался.

– С батькой стакан за честь выпить, – возразил Нестор Иванович и смахнул мордастого кота с табуретки. – Садись!

Семен похлебал борща, выпил стопарик и отмяк. Волосатый батька, пусть и в черных очках слепца, показался ему симпатичным.

– Любо у вас! – подцепив розовое сальцо на вилку, подытожил чувства Семен.

– А любо – с нами живи! – батька стукнул по столу кулаком. – Нечего по белу свету кататься перекати-полем!

Батька сдернул черные очки. Глаза его сверкнули. Но теперь в них Семен прочел что-то жалкое и виноватое.

– И буду жить, – икнул Семен.

– Еще налить?

– Давай. Выпили, закусили ломтиком буженины.

– У тебя с образованием как? – спросил батька.

– Высшее. Генетик я. Только институт наш в переломные годы залег на бок.

– Образованных не жалую. В свое время тысченку-другую умников в расход пустил. Но теперь мне кадры нужны.

– Тогда горячее время было, – помертвел Сеня.

– Верно! – усмехнулся батька. – А сейчас – стабильность, внятность. Без умников, увы, коммунизм не построить.

– Так у вас, по-моему, уже коммунизм.

– Это верно, – взмахнул кудлатыми волосами батька. – Но, знаешь, сколько энергии уходит, что поддержать коммуну? Пропасть!

– А чем же я помогу? – зевнул Семен, после горилки сладко хотелось спать.

– Стань вице-мэром.

– Согласен! – Семен протянул батьке изнеженную, интеллигентную руку.

4.

С того дня Семену было назначено десятикратное довольствие, стал он кататься с Глашей, как сыр в масле.

Народ Сеню зауважал жутко.

С голов перед ним шапки драли. Некоторые замшелые старушки даже крестились на него, как на икону.

Обязанностей же у Семена практически не было.

Он лишь в положенный день выдавал посельчанам мариупольские золотые, да программные речи батьки записывал чистым, синтаксически выверенным, языком.

Не жизнь началась, а малина!

Несколько девок-молодух стучали в окно Семена и предлагали свое роскошное тело для телесных утех.

Сеня всем отказывал.

Гликерья даже на него обиделась. Мол, не уважаешь ты наших девчат. Уж не контрреволюционер ли в душе?!

Парочку раз пришлось пройтись на сеновал с красотками. С Машей и Лилией. Ничего, понравились. Только его рыжая Глашка в сто крат слаще.

Ест, пьет Семен, полнеет, и вдруг – заскучал.

Все чин чинарем, только маета это все, томление духа, как в столице.

Взгрустнул Сеня, усиленно горилку запил.

С раздачей золотых как-то раз напортачил.

Выпил он с похмелюги и стал весел и глуп.

Пришел народец за довольствием, а Семен распахнул дверь в погреб, да как гаркнет:

– Берите, братья и сестры, сколько влезет. Сколько вынесите!

Шарахнулся народец не к погребу, а от него.

Чертыхаются, отплевываются.

А потом одна старушонка соленый огурчик Сене в лапу сунула. Мол, подкрепись, кормилец, авось, хмель-то и вылетит.

Сжевал Сеня огурчик. Только хуже стало. Вытошнило его в три ручья.

Покивал народ головами, да и побрел восвояси с пустыми карманами.

Вечером вестовой вызвал Семена к Махно.

Срочно! Без промедленья! Экстренно!

Пришел Сеня в ставку Махно, а тот даже сесть на табуретец не предлагает. Брови хмурит.

Помолчали.

– Ты что ж, гад, делаешь?! – взвился вдруг коршуном Нестор Иванович. – На святую анархию посягнул?!

– Сам же учишь, – отпрянул Сеня, – все принадлежит народу?

– А ты не так умен, как казалось, – взгрустнул Махно. – Что Москва с людьми делает, а? Мозги набекрень!

– Да и нет тебя! – в похмельном угаре взвыл Семен. – Полвека назад почил в бозе. На выпускном о тебе на вопрос отвечал!

Махно щелкнул Семена по лбу. Пребольно! И как рассмеется:

– Значит, я что? Привидение? Дух?

– Вроде того…

– Ах, Сеня-Сеня, – Махно нырнул в подпечник и достал огромную бутыль с бурой жидкостью, – хоть и глуп ты, а люб.

– Больше не пью, – откачнулся Семен.

– А я и не предлагаю, – Махно налил стопочку, махнул разом. – Хорошо!

– Что это? – Сеня понюхал стопку, пахло болотной прелью.

– Эликсир молодости. Или бессмертия. Настойка на алтайских тушканчиках. Я бессмертен, как и анархия.

5.

Глубокой ночью Семен Глушко выкрал эликсир бессмертия, набрал рюкзачок царской печатки золотых, да и зашагал к Москве.

Пришел в столицу, а там радость – жена вернулась. Из института генетики звонят. Мощные вложения в него влились. У всех мажор на душе, от желания работать руки чешутся.

И позвали Семена не абы кем, ни кухаркой, ни сторожем, а высоким начальством. Первым замом самого директора!

Окладец ахнули – будь здоров!

Трех секретарш у компьютеров посадили, одна другой краше.

И зажили Сеня с жинкой в свое удовольствие. Оклад министерский, да и рюкзачок золота припасен. С голоду не помрешь!

И настроение у Сени просто супер.

Вечером придет домой, махнет стопарик настойки из алтайских тушканчиков, сразу всю усталость, все хвори, как рукой снимет. Головную боль, ломоту в суставах убирает начисто. А мужскую потенцию как поднимает?! Ведь Семену уже за сороковник перевалило. А тут, как семнадцатилетний, всегда готов!

Жена, Галчонок, им довольная. Мурлыкая, носки вяжет из козьей шерсти. Во всю щеку румянец.

Минул год, и уже не верилось, что в диком угаре он покинул столицу. Не верилось, что пару лет был вице-мэром Гуляй-Поля, делил ложе с Гликерьей, якшался с легендарным батькой.

6.

Как-то на прием к Сене, а он уже стал директором института, полноправным хозяином отечественной генетики, записался проситель со странной фамилией – Махнорылов.

Подустав от приема попрошаек и лже-спонсоров всех мастей, Семен Аркадьевич Глушко с любопытством ждал очередного посетителя.

В дубовый кабинет вошел сгорбленный старик в черных очках. На старце болтались солдатские обноски. Седые лохмы прикрывала бейсбольная шапочка.

Не спрашивая разрешения, незнакомец сел, цепко схватил Сеню за руку:

– Где настойка?!

– Батька?

Старик сорвал черные очки, молодо и зло сверкнул очами:

– Он самый. Так, где она?

– Известно где! Дома! – Семен еле выдернул руку.

– Пошли!

Не дожидаясь обеденного перерыва, пришлось идти с батькой.

Дверь отворила Галчонок, изумленно взглянула на старика:

Это кто?

– Ты его не знаешь…

– Нестор Иванович, – Махно сдернул с себя бейсбольную кепочку и толкнул Сеню кулаком в бок: – Быстрее!

Сеня достал из зеркального бара ополовиненную заветную бутылочку.

Как же принялся хлебать из нее Махно!

Так на вокзале бомж лакает из горла портвешок.

Кадык ходил ходуном.

Сразу стал молодеть.

Кожа батьки подтянулась, посмуглела. Шея стала шире, раздутые вены на ней исчезли. Жилистые руки перестали дрожать.

Махно рыгнул, спрятал бутыль в походный мешок:

– О деньгах не спрашиваю. Живи!

– Можно хлебнуть на прощание? – пошел красными пятнами Сеня.

– Дурак, – скривился Махно. – В моем лице анархия могла умереть. Только ей и жива Россия!

– Да ведь тебе новую настойку сделают!

– Ага! Только она настаиваться должна сорок лет.

Не попрощавшись, батька ушел.

7.

Без настойки Семену Аркадьевичу стало худо.

Началась ломота в суставах. Бессонница, стерва, замучила.

Спину простреливали артритные боли.

Уж не мил стал и институт генетики с красавицами секретаршами, и жена, с эротическим тайским массажем, новым ее увлечением.

Затосковал Семен.

«По весне слиняю вон из Москвы! – стал себя тешить. – Уйду в Гуляй-Поле. Кинусь к батьке в ноги. Мол, прости засранца. Не простит, поставит к стенке, пустит в расход, значит, так тому и быть. Венец моей жизни! Терновый венец! А, может, и простит… Приблизит к себе. Назначит опять вице-мэром. Али еще кем?!»

Только под утро, на часок, Семен усыпал.

Снились ему рыжая Гликерья с миской наваристых щей в добрых руках, мордатый кот Мафусаил на заборе, да чудные, обжигающие внутренним огнем, глаза батьки.

В институте Сеня бродил безучастно и на всё махал рукой.

Удивлялись на него сотрудники. Втихоря ему кличку придумали: анархист. Анархист Глушко.

Метко!

Хотя для анархиста у Сени энергии маловато.

Ему еще расти и расти!