Читать книгу Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе - Артур Конан Дойл, Исмаил Шихлы - Страница 12

На следующее утро после разговора с мормонским Пророком Джон Феррье отправился в Солт-Лейк-Сити и, найдя там своего знакомого, собиравшегося в горы Невады, вручил ему письмо для Джефферсона Хоупа. В письме он сообщал молодому человеку о нависшей над ними угрозе и просил его немедленно приехать. Отдав письмо, Феррье почувствовал облегчение и вернулся домой в менее тягостном настроении.

Подъезжая к ферме, он с удивлением увидел двух лошадей, привязанных к столбцам ворот. Еще больше удивился Феррье, войдя в дом: в его гостиной вольготно расположились два молодых человека. Один, с длинным бледным лицом, раскачивался в кресле-качалке, положив ноги на каминную решетку. Другой, с бычьей шеей и грубым, обрюзгшим лицом, стоял у окна, засунув руки в карманы и насвистывая какой-то церковный гимн. Оба небрежно кивнули вошедшему Феррье, и тот, что сидел в кресле, приступил к разговору.

– Возможно, вы нас не знаете, – сказал он. – Вот он – сын старейшины Дреббера, а я – Джозеф Стэнджерсон, мы с вами ехали через пустыню в одной повозке, когда Господь простер над вами Свою длань и вернул заблудших овец в овчарню.

– Как вернет Он туда все народы в избранный Им день и час, – прогнусавил второй гость. – Бог правду видит, да не скоро скажет.

Джон Феррье холодно кивнул. Он и сам сразу догадался, кто его посетители.

– Мы пришли, – продолжал Стэнджерсон, – по совету своих отцов, чтобы просить руки вашей дочери для того из нас, кого вы и она предпочтете. Поскольку у меня всего четыре жены, а у брата Дреббера семь, мне кажется, я имею преимущество.

– Ну уж нет, брат Стэнджерсон! – воскликнул второй. – Дело вовсе не в том, сколько жен у каждого из нас уже есть, а в том, скольких он может прокормить. Отец отдал мне свои мельницы, так что я богаче тебя.

– Зато у меня перспективы лучше, – запальчиво возразил первый. – Когда Господь приберет к себе моего отца, я унаследую его кожевенную фабрику и дубильню. Кроме того, я старше тебя и в церковной иерархии стою выше.

– Пусть девушка сама выберет, – примирительно сказал молодой Дреббер, самодовольно улыбаясь своему отражению в зеркале. – Предоставим решение ей.

На протяжении всего этого диалога Джон Феррье, кипя от негодования, стоял в дверях и едва сдерживался, чтобы не огреть хлыстом незваных гостей.

– А теперь слушайте меня, – сказал он наконец, шагнув вперед. – Когда моя дочь позовет вас, можете прийти, а до тех пор чтобы я больше не видел ваших физиономий у себя в доме!

Молодые мормоны в изумлении уставились на него. По их представлениям, соперничая за обладание девушкой, они оказывали высочайшую честь ей самой и ее отцу.

– Из этой комнаты есть два выхода, – закричал разъяренный Феррье, – через дверь и через окно. Какой вы предпочитаете? – Его смуглое лицо было таким свирепым, а костлявые кулаки выглядели столь угрожающе, что гости сочли за благо поскорей ретироваться. Старик фермер шел за ними до самых дверей. – Не забудьте сообщить, когда договоритесь, кто из вас более подходящий жених, – издевательски напутствовал он своих гостей.

– Зло причиняете вы себе! – побелев от ярости, выкрикнул Стэнджерсон. – Вы бросили вызов Пророку и Совету четырех и будете раскаиваться в этом до конца дней своих.

– Десница Господня тяжела будет на главе твоей, – подхватил молодой Дреббер. – Восстанет Он и поразит тебя!

– Зато тебя я сам поражу! – окончательно рассвирепев, воскликнул Феррье и бросился наверх за ружьем, но Люси удержала его, схватив за руку. Прежде чем он освободился от нее, отдаленный цокот копыт оповестил обоих, что гости уже вне пределов досягаемости. – Лицемеры, подлецы! – заорал им вдогонку Феррье, вытирая пот со лба. – Уж лучше мне увидеть тебя в гробу, девочка моя, чем замужем за любым из них.

– Я тоже предпочту умереть, отец, – храбро заявила девушка. – Но ведь Джефферсон скоро будет здесь.

– Да. Ждать осталось недолго. Поскорей бы уж он приехал, кто знает, что еще взбредет им в голову.

И впрямь, давно уж пора было кому-нибудь, кто мог дать дельный совет, прийти на помощь стойкому старому фермеру и его приемной дочери. В истории поселения не было еще случая такого бесстрашного неповиновения власти старейшин. И если уж куда более мелкие провинности карались здесь столь сурово, то можно себе представить, какая судьба ждала такого отчаянного бунтаря. Феррье прекрасно понимал, что ни богатство, ни положение в общине не спасут его. Не менее известные и состоятельные люди, чем он, и прежде исчезали без следа, а их добро отходило церкви. Феррье был храбрым человеком, но и он содрогался при мысли о зловеще-призрачной угрозе, нависшей над ним. Любую явную опасность Феррье встретил бы, не склонив головы, но ожидание неизвестности нервировало его. Он старался скрывать свои страхи от дочери и убеждал ее, что все происходящее – пустяк, однако дочерняя любовь наделила Люси проницательностью, и она видела, что отцу не по себе.

Феррье догадывался, что Янг не оставит без внимания его поведение, и не ошибся, но ему и в голову не приходило, какую изощренную форму наказания тот выберет. Проснувшись на следующее утро, он с удивлением обнаружил квадратный листок бумаги, пришпиленный к одеялу у него на груди. Корявыми печатными буквами на нем было написано: «Чтобы исправить ошибку, у тебя осталось двадцать девять дней, а потом…»

Это многоточие было страшней любой угрозы. Джон Феррье не понимал, как записка оказалась в его комнате, ведь слуги спали в отдельном доме, а все двери и окна были надежно заперты. Он сжег бумажку и ничего не сказал дочери, но происшествие вселило холодный ужас в его сердце. Двадцать девять дней – это, очевидно, то, что осталось от обещанного Янгом месяца. Какая же сила и отвага нужны, чтобы противостоять врагу, наделенному столь таинственной властью? Рука, пришпилившая записку, могла поразить Феррье прямо в сердце, а он даже не узнал бы имени убийцы.

На следующее утро его ждало еще более глубокое потрясение. Они сидели за завтраком, когда Люси вдруг удивленно вскрикнула и указала рукой наверх. Посреди потолка, судя по всему, обугленной головешкой была нацарапана цифра «28». Люси не догадалась о значении сего знака, а Феррье не стал ничего объяснять. В ту ночь он не сомкнул глаз: сидел с ружьем в руках, охраняя дом. Феррье ничего не увидел и не услышал, но наутро на входной двери снаружи появилась намалеванная краской цифра «27».

Так проходил день за днем, и каждое утро, неотвратимые как судьба, появлялись новые свидетельства того, что невидимые враги ведут свой грозный счет: на самых заметных местах они оставляли метки – сколько дней осталось Феррье от милостиво дарованного месяца. Иногда роковые числа были написаны на стене, иногда на полу, порой бумажки прикрепляли к садовой калитке или ограде. Несмотря на всю свою бдительность, Джон Феррье ни разу не обнаружил, когда появляются эти ежедневные предупреждения. При виде их он испытывал почти суеверный ужас. Феррье исхудал, потерял покой и смотрел как затравленный зверь. Теперь оставалась одна надежда: на возвращение молодого охотника из Невады.

Число отпущенных дней сократилось до двадцати, потом до пятнадцати, до десяти, а уехавший друг не подавал о себе никаких вестей. Дни утекали, как вода, но от Хоупа не было ни слуху ни духу. Каждый раз, когда на дороге раздавался цокот копыт или возница покрикивал на своих лошадей, фермер бросался к воротам в тщетной надежде на то, что наконец-то пришла помощь. Но когда цифра пять сменилась цифрой четыре, а затем три, Феррье пал духом и безвозвратно утратил надежду на спасение. Он понимал, что без посторонней помощи, плохо ориентируясь в окрестных горах, будет беспомощен. Все проезжие дороги тщательно охранялись, с них не спускали глаз, проехать по ним без письменного разрешения Совета было невозможно. В какую бы сторону он ни направился, избежать нависшей над ним опасности не удалось бы. Однако старик оставался неколебим в своем решении скорее расстаться с жизнью, чем согласиться на то, что считал бесчестьем для дочери.

Как-то вечером он сидел в одиночестве, размышляя над своими бедами и тщетно пытаясь найти выход. Утром на стене дома появилась цифра два, оставался последний день назначенного срока. И что потом? В воображении Феррье роились неясные, но пугающие фантазии. А дочь? Что будет с ней, когда его не станет? Неужели нет спасения от невидимой паутины, опутавшей их? Он опустил голову на стол и разрыдался от сознания собственной беспомощности.

Но что это? В тишине Феррье уловил едва слышный скребущий звук – осторожный, но отчетливо различимый в ночной тишине. Звук исходил от входной двери. Феррье прокрался по коридору и прислушался. На несколько секунд наступила пауза, потом осторожное, но настойчивое царапанье возобновилось. Снаружи кто-то явно скреб ногтем по дверному косяку. Быть может, это полуночный убийца, явившийся привести в исполнение смертный приговор тайного трибунала? Или посланник, делающий пометку о том, что наступил последний день отсрочки? Решив, что мгновенная смерть несравненно милосерднее тягостного ожидания, от которого натянулись его нервы и холодело в груди, Джон Феррье сделал молниеносный прыжок, рванул задвижку и распахнул дверь.

Снаружи все было тихо и неподвижно. Стояла дивная ночь, над головой ярко мерцали звезды. Прямо от порога начинался небольшой сад, окруженный изгородью, но ни в нем, ни на дороге не было видно ни одного живого существа. Со вздохом облегчения Феррье взглянул направо, налево, а потом – почти случайно – себе под ноги. Каково же было его изумление, когда он увидел распростертого на земле мужчину с раскинутыми в стороны руками и ногами.

Это зрелище так ошеломило Феррье, что он невольно отпрянул к стене, сжав руками горло, чтобы не закричать. Сначала Феррье подумал, что распростертый человек – это тяжело раненный или даже умирающий, но, присмотревшись, он увидел, что человек этот, извиваясь быстро и бесшумно, как змея, ползет в дом. Оказавшись внутри, мужчина вскочил на ноги, закрыл дверь, и перед потрясенным фермером предстало волевое и решительное лицо Джефферсона Хоупа.

– Боже праведный! – с трудом переведя дыхание, воскликнул Джон Феррье. – Как ты меня напугал! Какого черта ты ползаешь?

– Позвольте мне сначала поесть, – попросил Хоуп охрипшим голосом. – Я двое суток не спал и не ел. – С этими словами он жадно набросился на холодное мясо и хлеб, остававшиеся на столе после хозяйского ужина. – Как Люси? – спросил он, едва утолив голод.

– Хорошо. Она ничего не знает об опасности, – ответил отец девушки.

– Это правильно. За домом наблюдают со всех сторон. Вот почему мне пришлось ползти. Они, конечно, чертовски бдительны и хитры, но не настолько, чтобы поймать охотника с гор Уошу.

Теперь, когда рядом с ним был преданный союзник, Джон Феррье чувствовал себя совсем иначе. Он схватил обветренную руку молодого человека и от души пожал ее.

– Тобой можно гордиться, – сказал он. – Не много сыщется людей, которые добровольно решились бы разделить с нами несчастье и опасность.

– Не преувеличивайте, приятель, – прервал его восторги молодой охотник. – Я очень уважаю вас, но, признаться, дважды подумал бы, стоит ли совать голову в такое осиное гнездо ради вас одного. Я здесь из-за Люси и клянусь, прежде чем хоть один волос упадет с ее головы, в Юте станет на одного Хоупа меньше.

– Что будем делать?

– Завтра последний день, поэтому, если мы ничего не предпримем нынешней ночью, вы пропали. В Орлином ущелье я оставил мула и двух лошадей. Сколько у вас денег?

– Две тысячи долларов золотом и пять – в банкнотах.

– Этого хватит. У меня приблизительно столько же. Мы должны пробиться через горы в Карсон-Сити[38]. Разбудите Люси. Хорошо, что слуги не спят в доме.

Пока Феррье отсутствовал, подготавливая дочь к предстоящему путешествию, Джефферсон Хоуп сложил все съестное в небольшой пакет и наполнил водой глиняный кувшин, зная по опыту, что источников в здешних горах мало и находятся они далеко друг от друга. Он как раз закончил сборы, когда вернулся фермер с дочерью, одетой для долгой дороги и готовой немедленно отправиться в путь. Встреча влюбленных была горячей, но краткой, ибо предстояло еще многое сделать и дорога была каждая минута.

– Мы должны выступить немедленно, – сказал Джефферсон Хоуп тихо, но решительно, как человек, трезво сознающий масштаб опасности, однако намеренный бороться до конца. – Парадный и черный ходы под наблюдением, но, соблюдая осторожность, мы вылезем через боковое окно и проберемся полями. Как только окажемся на дороге, до ущелья, где ждут лошади, останется всего две мили. К рассвету мы должны проделать половину пути через горы.

– А что, если нас остановят? – спросил Феррье.

Хоуп похлопал по рукоятке заткнутого за пояс револьвера, который выпирал спереди из-под кожаной блузы.

– Если их окажется слишком много, мы по крайней мере прихватим двоих-троих с собой, – ответил он с мрачной усмешкой.

Они потушили огонь, и, выглянув через боковое окно, Феррье всмотрелся в поля, его поля, которые ему предстояло покинуть навсегда. Впрочем, он давно подготовил себя к этой жертве; честь и счастье дочери были для него несравненно дороже, чем состояние. Вид, открывавшийся из окна – пышные деревья и широкая полоса мирной нивы, – казался абсолютно безмятежным. Не верилось, что все вокруг пронизано смертельной угрозой. Тем не менее озабоченное выражение бледного лица молодого охотника безошибочно свидетельствовало о том, что на подступах к дому он заметил предостаточно опасностей.

Феррье взвалил на плечо мешок с золотом и банкнотами. Джефферсон Хоуп нес их скудный запас провизии и кувшин с водой, Люси – небольшой узелок с немногими дорогими ей пожитками. Они очень медленно и осторожно открыли окно, дождались, когда черная туча заволокла небо, сделав ночную тьму кромешной, после чего один за другим вылезли в сад. Затаив дыхание, согнувшись в три погибели, они быстро пересекли его и, укрываясь под сенью изгороди, стали продвигаться вдоль нее, пока не достигли бреши, ведущей в поле. Но в этот момент молодой охотник схватил своих спутников за руки и молча оттащил назад, в тень, где они залегли на землю, дрожа и стараясь не дышать.

Хорошо, что жизнь в прериях развила у Джефферсона Хоупа острый, как у рыси, слух. Едва они спрятались, как в нескольких ярдах от них послышалось тоскливое уханье горной совы, ей тотчас ответила другая, находившаяся где-то неподалеку. И в тот же миг в проеме, через который они только что собирались пролезть, появилась едва различимая во тьме фигура мужчины. Он снова издал условный звук, на который откликнулся другой человек, почти одновременно с ним выступивший из тьмы.

– В полночь, – сказал первый и, видимо, главный. – После троекратного крика козодоя.

– Хорошо, – ответил второй. – Предупредить брата Дреббера?

– Да, передай ему, а он пусть передаст дальше по цепочке. Девять к семи!

– Семь к девяти! – ответил второй, и фигуры разошлись в разные стороны.

Их последние реплики были скорее всего паролем и отзывом. Как только шаги замерли вдали, Джефферсон Хоуп вскочил и помог своим спутникам пролезть сквозь брешь в изгороди. Потом он очень быстро повел их через поле, поддерживая, а порой почти неся на себе выбивавшуюся из сил девушку.

– Скорее! Скорее! – подгонял он спутников время от времени. – Линию дозора мы уже миновали, теперь все зависит от нашей проворности. Торопитесь!

Выбравшись наконец на дорогу, они зашагали гораздо бодрее. Только раз кто-то повстречался им на пути, но они успели юркнуть в пшеницу и остаться незамеченными. Не доходя до города, охотник свернул на узкую бугристую тропу, ведущую к горам. Два островерхих пика смутно вырисовывались на фоне темного неба, просвет между ними и был Орлиным ущельем, где ждали лошади. Руководствуясь безошибочным чутьем, Джефферсон Хоуп прокладывал путь между огромными валунами, разбросанными вдоль русла высохшей речки, пока они не достигли скрытого от глаз скалами уголка, где верные животные мирно стояли, привязанные к колышкам. Девушку посадили на мула, старик Феррье, держа мешок с деньгами, сел на лошадь, а Джефферсон Хоуп, взяв свою под уздцы, с предельной осторожностью повел ее по опасной горной тропе.

Любого, кто не привык действовать в условиях дикой природы, этот путь изрядно напугал бы. С одной стороны возвышался почти отвесный скалистый склон высотой не менее тысячи футов, черный, неприступный и грозный, с длинными базальтовыми наростами, как ребра окаменевшего ископаемого, торчавшими из его изрезанной глубокими трещинами поверхности. С другой – вся земля была завалена острыми обломками скал и гигантскими валунами, так что по ней нельзя было ступить и шагу. А посередине петляла порой вовсе исчезавшая тропа, такая узкая, что приходилось идти гуськом, и такая неровная, что одолеть ее мог лишь очень искусный наездник. Но, несмотря на все трудности и опасности, беглецы находились в приподнятом настроении, ибо каждый шаг удалял их от цитадели деспотизма, которую они мечтали покинуть навсегда.

Вскоре, однако, они получили доказательство того, что все еще находятся на территории, подвластной «святым». Они подъехали к самому дикому и глухому участку дороги, когда девушка, тревожно вскрикнув, указала куда-то вверх. На выступе скалы, нависавшей над тропой, четко вырисовываясь на фоне неба, стоял одинокий часовой. Они увидели друг друга одновременно, и в тишине ущелья прозвучало и многократно отдалось гулким эхом его: «Стой, кто идет?»

Не снимая руки с ружья, лежавшего перед ним поперек седла, Джефферсон Хоуп ответил:

– Путники. Едем в Неваду.

Они заметили, как одинокий страж, вглядываясь в них, положил палец на курок, видимо, ответ не удовлетворил его.

– Кто дал разрешение? – спросил он.

– Священная четверка, – ответил Феррье. Прожив среди мормонов не один год, он знал, что для них это высший авторитет.

– Девять к семи, – крикнул часовой.

– Семь к девяти, – без запинки произнес Джефферсон Хоуп отзыв, подслушанный в саду.

– Проезжайте и да хранит вас Господь, – напутствовал их голос сверху. Начиная с этого места, дорога становилась шире, и они пустили лошадей рысью. Оглянувшись, они увидели одинокого стража, который стоял, спокойно опершись на ружье, и поняли, что миновали последний сторожевой редут Страны избранных. Впереди их ждала свобода.