Читать книгу Сэр Найджел. Белый отряд - Артур Конан Дойл, Исмаил Шихлы - Страница 15

Приближалось новолуние, а с ним и исполнение королевского замысла. Приготовления велись в большой тайне. Гарнизон Кале, состоявший из пятисот лучников и двухсот жандармов, предупрежденный загодя, мог отразить любое нападение. Но король не просто хотел его отразить, а и взять в плен нападавших. Больше же всего он желал найти повод для одного из тех рыцарских подвигов, которые прославили его имя по всему христианскому миру как одного из вождей и украшение европейского рыцарства.

Но дело это требовало большой предусмотрительности и осторожности. Прибытие подкреплений или хотя бы одного знаменитого воина встревожило бы французов и навело на подозрения, что их заговор раскрыт. Поэтому избранные рыцари и их оруженосцы тайком переправлялись во Францию по двое и по трое на маленьких парусниках, доставлявших в Кале провиант. Там они ночью через водяные ворота пробирались в замок, где могли скрытно от горожан дожидаться урочного часа.

Чандос прислал сказать Найджелу, что будет ждать его в Уинчелси в харчевне «Вересковый цветок». И за трое суток до назначенного дня они с Эйлвардом выехали из Тилфорда со всем своим военным снаряжением. Счастливый Найджел весело отправился в путь в охотничьем костюме, а его бесценные доспехи и очень небольшой багаж были навьючены на запасную лошадь, которую Эйлвард вел на поводу. Сам он ехал на крепкой вороной кобыле, тяжелой и медлительной, но зато хорошо выдерживавшей его немалый вес. В кольчуге и каске, с висящим у пояса прямым мечом, с желтым длинным луком за спиной и колчаном, полным стрел, на алой перевязи, он выглядел так браво, что любой рыцарь с удовольствием взял бы его в свою свиту. Весь Тилфорд провожал их, пока они неторопливо поднимались по длинному вересковому склону холма Круксбери.

На гребне Найджел придержал Бурелета и оглянулся на деревушку внизу. Вон старый темный господский дом: на крыльце виднелась одинокая согбенная старуха, глядящая вслед ему тусклым взором. Вон остроконечная крыша, бревенчатые стены, голубоватый дым, клубящийся над единственной печной трубой, а вон у ворот печально стоят старые слуги – повар Джон, менестрель Уэтеркот и дряхлый ветеран Рыжий Свайр. За рекой над деревьями поднималась квадратная колокольня Уэверли, и в эту самую минуту раздался звон тяжелого колокола, который прежде так часто казался ему угрожающими хриплыми криками врага, хотя, как и теперь, он только созывал монахов и мирян на молитву. Найджел снял бархатный берет и тоже помолился – о том, чтобы в его старом доме царил мир и покой, но чтобы за морем его ждала добрая война, дабы он мог снискать честь и славу. Затем, помахав провожающим, он повернул коня и медленно направил путь на восток. Эйлвард тотчас простился с компанией лучников и хихикающих девушек, которые держались за его уздечку и стремена, и поспешил за своим господином, посылая через плечо воздушные поцелуи. Вот так два товарища, один благородной крови, другой – самой простой, отправились в долгий путь.

Этот край бывает двух цветов – желтым, когда цветет дрок, и лиловато-красным, когда все склоны пылают вереском. Так было и теперь. Оглядываясь по сторонам узкой тропы, где и справа и слева папоротники и вереск гладили его по ногам, Найджел думал про себя, что нигде ему не доведется увидеть что-нибудь равное красотой его родным местам. На западе, пламенея в утреннем солнечном свете, катились волны вересковых пустошей, сливаясь вдали с темными тенями Вулмерского леса, с бледной зеленью Батсеровских меловых холмов. Ни разу в жизни Найджел еще не выезжал за их пределы, и лес, холмы, вереска были ему бесконечно дороги. Когда он повернулся к ним спиной, его сердце болезненно сжалось. Но если родной край оставался позади, на западе, впереди, на востоке и юге, простирался манящий мир подвигов, величественная сцена, на которой по очереди его предки играли свои благородные роли, оставляя после себя покрытое славой имя.

Как часто его томили мечты об этом дне! И вот он наступил – ясный, не омраченный ни единым облачком. Благородная дама Эрминтруда находится под покровительством короля. Старые слуги могут не опасаться будущего. Враждебность монахов Уэверли поугасла. Боевой конь, лучшие в мире доспехи и добрый молодец, его верный спутник, – чего еще он мог бы пожелать? А главное, он едет искать славы как оруженосец храбрейшего из рыцарей Англии. Вот какие мысли теснились у него в голове, он весело свистел, пел, а Бурелет выделывал курбеты в лад настроению своего господина. Но, оглянувшись на Эйлварда, молодой сквайр увидел, что лучник едет нахмуренный, глядя в землю, словно его терзает какое-то горе. Он придержал Бурелета, пока Эйлвард не поравнялся с ним.

– Что с тобой? – спросил он. – Нынче утром мне и тебе надо бы радоваться, как никому в Англии. Ведь мы едем в чаянии великих деяний. Клянусь святым Павлом! Прежде чем мы вновь увидим эти вересковые холмы, то либо достойно заслужим славу и честь, либо сложим наши головы, добиваясь их.

Эйлвард пожал широкими плечами, и на его загорелом лице мелькнула смущенная улыбка.

– Да, от меня толку, правда, как от отсыревшей тетивы, – сказал он. – Но такова уж природа мужчины, что он грустит, расставшись с любимой.

– Поистине так! – воскликнул Найджел и вдруг увидел перед собой темные очи Мэри Баттесторн, услышал ее негромкий, мелодичный, серьезный голос, который звучал в его ушах, как музыка, в ту ночь, когда они вернули ее легкомысленную сестру под отчий кров, голос, на который отзывалось все лучшее и благороднейшее в его душе. – Однако вспомни, Эйлвард! Женщина ведь любит в мужчине не его грубую земную оболочку, но его душу, его честь, славу, подвиги, которыми он украсил свою жизнь. Поэтому, отправляясь на войну, ты не только обретаешь славу, но и любовь.

– Оно, может, и так, – ответил лучник. – Но у меня сердце надрывается, когда красотки плачут, так бы и поплакал с ними за компанию. Когда Мэри… да нет, Долли… а вернее, Марта, ну рыженькая с мельницы, когда она уцепилась за мою перевязь, у меня чуть сердце не разорвалось, оттого что надо было высвободиться из ее рук.

– Ты называешь то одно имя, то другое, – сказал Найджел. – Как же все-таки зовут твою возлюбленную?

Эйлвард сдвинул каску на затылок и смущенно запустил пятерню в жесткие волосы:

– Зовут ее Мэри Долли Марта Сьюзен Джейн Сесили Теодозия Агнес Джоанна Катерина.

Выслушав это внушительное имя, Найджел расхохотался:

– Видно, не стоило мне брать тебя с собой! Клянусь святым Павлом, ведь по моей вине овдовела чуть ли не половина прихода. Но я видел твоего старого отца. Подумай о радости, которая наполнит его сердце, когда он узнает, что ты во Франции отличился и покрыл себя славой.

– Боюсь, слава не поможет ему уплатить долг уэверлийскому ключарю, – сказал Эйлвард. – И придется ему скитаться по дорогам, и никакая слава тут не поможет, если к Крещению он не соберет десять ноблей. А вот если я захвачу пленника, за которого получу выкуп, или буду участвовать во взятии города, вот тогда старик будет мной гордиться. «Твой меч должен пособить моей лопате, Сэмкин», – сказал он, целуя меня на прощание. Поистине для него будет счастливый день, коли я вернусь с седельной сумкой, набитой монетами. Ну, авось по милости Господней мне доведется запустить руку в чей-нибудь карман, прежде чем я вернусь в Круксбери!

Найджел покачал головой, лишний разубедившись, что не стоит и стараться перебросить между ними мост.

Тем временем они успели проделать по тропе немалый путь – впереди показался невысокий холм Святой Екатерины, и они увидели часовню на его вершине. Здесь тропа выходила на лондонскую дорогу, и у перекрестка их ждали два всадника, приветственно поднявшие руки: высокая стройная брюнетка на белой кобыле и толстый краснолицый старик на дюжем сером мерине, чья спина, казалось, прогибалась под тяжестью хозяина.

– Э-эй, Найджел! – крикнул толстяк. – Мэри сказала мне, что ты уезжаешь нынче утром, и мы уже добрый час ждем, авось ты проедешь мимо. Ну-ка, малый, хлебни напоследок доброго английского эля. Пить тебе теперь придется французскую кислятину, и ты стоскуешься по доброй его терпкости, по белой пене у себя под носом.

Найджел, однако, отказался – ему пришлось бы сделать крюк в две мили, – но с радостью согласился с Мэри, что им следует подняться на холм и напоследок помолиться вместе. Рыцарь с Эйлвардом остались ждать внизу, держа лошадей. Вот так Найджел с Мэри оказались наедине под величественными готическими сводами перед темной нишей, в которой поблескивал золотом ковчег для мощей. Молча они преклонили колена в молитве, а затем вновь вышли из угрюмого сумрака на яркое солнце летнего утра. Остановившись, они поглядели направо и налево, на сочные луга и голубую ленту Уэя, вьющуюся по долине.

– О чем ты молился, Найджел? – спросила девушка.

– Я молил Бога и его святых укрепить мой дух, дать мне вернуться из Франции со славой, дабы я мог прийти к тебе и попросить твоей руки.

– Подумай хорошенько, Найджел, о чем ты говоришь, – ответила она. – Что для меня ты, ведомо только моему сердцу, но лучше мне больше никогда тебя не видеть, чем помешать тебе хоть на дюйм не достичь той вершины славы и чести, к которой ты стремишься.

– Моя прекрасная возлюбленная, как ты можешь помешать мне, если мысль о тебе будет придавать силу моей руке и вливать мужество в мое сердце?

– Подумай еще, мой прекрасный возлюбленный, и не считай себя связанным теми словами, которые ты произнес. Пусть они будут как ветерок, который приласкал наши лица и унесся дальше. Твоя душа жаждет чести. К ней устремлялась она всегда. Так осталось ли в ней место для любви? Разве возможно, чтобы обе они равно царили в одном сердце? Вспомни, что в старину Галахед и другие преславные рыцари отворачивались от женщин, дабы всю душу, все помыслы отдать служению чести? Вдруг я окажусь помехой тебе, вдруг твое сердце дрогнет перед великим подвигом из страха причинить мне горе? Хорошенько подумай, мой прекрасный возлюбленный, прежде чем ответить. Ибо мое сердце разобьется, если из-за любви ко мне не сбудутся твои надежды и ты не совершишь всего, что мог бы.

Найджел смотрел на нее сияющими глазами. Душа, озарившая ее смуглое лицо, придала ему красоту, несравненно более благородную и редкостную, чем красота ее кокетливой сестры. Он склонился перед ее женским величием и прижал губы к ее руке.

– Ты как звезда, которая указывает мне путь к вершинам, – сказал он. – Наши души отданы служению чести, и как мы можем стать помехой друг другу, если цель у нас одна?

Она покачала гордой головой:

– Так тебе кажется теперь, мой прекрасный возлюбленный, но годы способны изменить все. Как можешь ты доказать, что я и правда помогаю тебе, а не мешаю?

– Я докажу это делом, моя прекрасная возлюбленная, – ответил Найджел. – Здесь, у святилища святой Екатерины, нынче, в день святой Маргариты, я клянусь, что совершу в твою честь три подвига, как залог моей великой любви, и только тогда вновь предстану перед тобой. Три эти подвига будут доказательством, что любовь моя к тебе, как она ни велика, не была мне помехой на пути к обретению славы.

Любовь и гордость освещали ее лицо, когда она сказала:

– Я тоже принесу обет и поклянусь святой Екатериной, возле святилища которой стою. Клянусь, что буду ждать тебя, пока ты не совершишь эти три подвига и мы не встретимся вновь, но если – боже оборони! – совершая их, ты падешь, я уйду в шалфордский монастырь и ни разу больше не посмотрю в лицо мужчины. Дай мне руку, Найджел.

Она сняла золотой филигранный браслет и надела на его загорелое запястье, читая ему вслух выгравированный по браслету девиз на старофранцузском языке: «Fais се que dois, adviegne que pourra – c’est commandе au chevalier»[14].

Затем они на мгновение обнялись, и влюбленный юноша и любящая девушка скрепили поцелуем свою помолвку. Однако старый рыцарь нетерпеливо окликал их снизу, и рука об руку они спустились по вьющейся тропе туда, где под песчаным обрывом ждали лошади.

До самого шалфордского брода сэр Джон трусил рядом с Найджелом, наставляя его напоследок в премудростях охоты от великой тревоги, что он возьмет да спутает годовика с двухлеткой либо назовет того или другого олененком, о чем и помыслить страшно. Наконец у заросшего камышом спуска к Уэю старый рыцарь и его дочь остановили своих лошадей. На опушке темного Чантрийского леса Найджел снова оглянулся: они все еще провожали его взглядом и махали ему вслед. Дальше тропа углубилась в чащу, и деревья заслонили их. Однако долгое время спустя, когда они выехали на просеку и вновь вдали открылись шалфордские луга, он увидел, что серый мерин и его всадник медленно приближаются к холму Святой Екатерины, но Мэри все там же у брода наклоняется в седле, напряженно всматриваясь в густой лес, который скрыл от ее взгляда того, кому она отдала сердце. Картина открылась ему в просвете листвы лишь на мгновение, но в чужих краях среди трудов и опасностей именно они – зеленый луг, камыши, река, медленно катящая голубые воды, и грациозная фигура, наклонившаяся над шеей белой лошади, словно устремляясь за ним, – именно они стали для него заветнейшим образом любимой и далекой Англии.

Но если друзья Найджела узнали, что в путь он отправляется в это утро, не дремали и его враги. Когда они с Эйлвардом выехали из леса и начали по вьющейся тропе подниматься к старой часовне Святого Мученика, под брюхом Бурелета со змеиным шипением пронеслась длинная белая стрела и, дрожа, впилась в дерн. Вторая просвистела у самого уха Найджела, когда он хотел повернуть назад, но тут Эйлвард хлестнул боевого коня по крупу, Бурелет рванулся вперед галопом и успел промчаться несколько сотен ярдов, прежде чем всадник сумел с ним совладать. Эйлвард, припав к шее своей лошади, гнал ее во всю мочь, а вокруг них свистели белые стрелы.

– Клянусь святым Павлом! – вскричал Найджел, натягивая поводья, весь белый от гнева. – Я не побегу от них, будто испуганная лань! Лучник, как ты посмел ударить моего коня и помешать мне проучить их?

– И хорошо, что посмел! – ответил Эйлвард. – Не то, клянусь моими десятью пальцами, наш путь окончился бы в тот же день, когда начался. Их же в кустах укрылось не меньше десятка. Видишь, как их каски блестят на солнце вон там, среди папоротника, под большим буком? Если не хочешь думать о себе, так пожалей хоть коня – ведь со стрелой в брюхе он все равно до леса не доскачет.

Найджела снедала бессильная ярость.

– И я позволю, чтобы в меня, точно в чучело попугая на ярмарке, стрелял любой разбойник, который ищет мишени для своих стрел? – вскричал он. – Клянусь святым Павлом, Эйлвард, я надену доспехи и узнаю, кто они. Помоги мне снять их с кобылы!

– Нет, мой благородный господин, помогать тебе искать смерти я не стану. Всаднику на открытом месте мериться силами с десятком лучников в кустах – это ведь то же, что сесть играть против мошенника с фальшивыми костями! Да и не разбойники они, не то бы не посмели натягивать луки под самым носом у гилфордского шерифа!

– Пожалуй, ты прав, Эйлвард, – молвил Найджел. – Верно, это люди Поля де ла Фосса, у которого нет причин любить меня. A-а! Да вон же он сам!

Они остановились спиной к длинному склону, увенчанному часовней. Перед ними тянулась зубчатая темная опушка, где в тени деревьев блеск железа выдавал присутствие затаившихся врагов. Но тут пропел рог, между деревьев замелькали бурые куртки – лучники бежали, развертываясь неровной цепью, быстро приближаясь к двум товарищам. Их громко подбадривал горбун на могучем сером коне, словно натравливая псов на барсука. Он махал руками, вертел головой и пронзительными вскриками подгонял своих подручных.

– Заманим их подальше, мой благородный господин! Заманим на холм! – радостно воскликнул Эйлвард. – Еще пятьсот шагов, и мы будем с ними на равных. Нет, не медли, но постарайся держаться все время чуть дальше полета стрелы, пока не настанет наш черед!

Найджел весь дрожал от нетерпения, держа руку на рукоятке меча и глядя на поспешающих за ним врагов. Но тут он вспомнил, как Чандос сказал, что холодный рассудок важнее для воина, чем горячее сердце. Совет Эйлварда был верным и мудрым. Он повернул Бурелета, и под насмешливые выкрики за спиной оба товарища начали рысью подниматься на холм. Лучники припустили бегом, а их господин вопил и махал руками еще безумнее, чем раньше, Эйлвард то и дело оглядывался через плечо.

– Еще немножко! Еще чуть-чуть! – бормотал он. – Ветер дует в их сторону, и дураки не сообразили, что мои стрелы полетят на пятьдесят шагов дальше. А теперь, мой благородный господин, подержи лошадей, ведь мое оружие сейчас стоит больше твоего. И прежде чем они опять спрячутся в лесу, многие пожалеют, что высунули оттуда нос.

Он спрыгнул на землю, нажал рукой вниз, коленом вверх и накинул тетиву на верхнюю зарубку тугого боевого лука. Затем молниеносным движением наложил стрелу. Сдвинув брови над сверкающими голубыми глазами, расставив крепкие ноги, левой рукой неподвижно сжимая лук, а правой, на которой двойным клубком вздувались мышцы, оттягивая белую, отлично навощенную тетиву, он выглядел таким грозным и яростным бойцом, что их преследователи невольно остановились. Двое-трое пустили в него стрелы, но встречный ветер замедлил их полет, и они скользнули по жесткой траве за десятки шагов до своей цели. И только один стрелок, низенький, кривоногий, чье коренастое тело говорило о редкостной силе, быстро кинулся вперед и так сильно натянул лук, что его стрела впилась в землю у самых ног Эйлварда.

– Это Черный Уилл из Линчмира, – сказал Эйлвард. – Много раз я состязался с ним и знаю, что никто другой в Суррее не смог бы послать стрелу так далеко. Уповаю, что ты нынче исповедался и причастился, Уилл! Ради старого нашего знакомства не хотелось бы мне отправить твою душу прямехонько в ад!

Тем временем он прицелился, и тетива громко зазвенела. Опираясь на лук, Эйлвард зорко следил за быстрым полетом своей подгоняемой ветром стрелы.

– Попал! Попал! А, перелет! – крикнул он с досадой. – Ветер-то сильней, чем я думал. Ну ничего, дружище, теперь, когда я к тебе примерился, ответить ты не успеешь!

Черный Уилл уже наложил стрелу и поднимал лук, когда вторая стрела Эйлварда пронзила насквозь его правое плечо. С воплем, в котором мешались злость и боль, он уронил лук и, приплясывая от ярости, грозил кулаком своему сопернику и осыпал его проклятиями.

– Я мог бы прицелиться в сердце, но не стал, потому что хорошие лучники редки, – сказал Эйлвард. – А теперь, добрый сквайр, надо поторопиться, потому что они задумали нас окружить, и уж тогда мы и правда тут останемся. Но прежде я пошлю стрелу вон в того всадника, который их науськивает.

– Нет, Эйлвард, прошу, опусти лук, – велел Найджел. – Хоть он и злодей, но благородного рода, и ему не подобает погибнуть от твоего оружия.

– Как прикажешь, – ответил Эйлвард, мрачнея. – Только вот люди говорят, что в недавних войнах не счесть, скольким французским принцам да баронам гордость не помешала принять смерть от стрел английских йоменов, а английские рыцари рады были стоять в сторонке и смотреть, сложа руки.

Найджел грустно кивнул головой:

– Ты говоришь правду, лучник, да и прежде так бывало. Доблестный рыцарь Ричард Львиное Сердце погиб таким подлым образом, как и король саксов Гарольд при Гастингсе. Но это не война, а ссора, и я не хочу, чтобы ты натянул против него свой лук. И сам я не могу схватиться с ним, хоть он и опасен духом, но телом слаб. А потому поскачем дальше, ведь здесь нам не найти ни чести, ни славы, ни выгоды.

Эйлвард тем временем снял тетиву с лука и вскочил на лошадь. Они быстро проехали мимо низенькой квадратной часовни, а на гребне оглянулись. Раненый стрелок лежал на земле, вокруг толпились его товарищи, некоторые продолжали бесцельно карабкаться на холм, но остались уже далеко позади. Их господин неподвижно сидел в седле, но, заметив, что они оглянулись, взмахнул рукой и осыпал их визгливыми проклятиями. Мгновение спустя его заслонил гребень. Вот так, провожаемый любовью и ненавистью, Найджел простился с родным краем.

Теперь два товарища ехали по старой-старой дороге, которая пересекает юг Англии, но так и не поворачивает к Лондону, потому что он еще был жалкой деревушкой, когда по ней уже давно ходили и ездили. От Винчестера, столицы саксов, до Кентербери, святого кентского города, а оттуда до Узкого пролива, где в ясные дни с обрыва виден дальний берег Франции, – по этой дороге, насколько удается проследить в истории, несли слитки металлов с запада, а навстречу трусили вьючные лошади, везя то, что присылала Галлия в обмен на эти металлы. Старше христианской веры, старше римлян была эта древняя дорога. На север и на юг лежат леса и болота, а потому четкий ее след можно найти только на сухом дерне меловых холмов. Ее до сих пор называют Путем Паломников, хотя паломники были последними, кому она служила, ибо насчитывала уже не одно тысячелетие, когда после убийства Томаса Бекета в Кентербери устремились благочестивые люди.

С холма Уэстонского леса открывался вид на длинную белую полосу, которая ныряла вниз, огибала склоны и убегала вдаль по зеленой волнистой равнине, где даже в лощинах путь ее можно было проследить по старым вязам, посаженным вдоль нее. Ни Найджел, ни Эйлвард прежде не уезжали далеко от дома, и теперь они с легким сердцем и жадным любопытством рассматривали разнообразные картины природы, а также всех встречных. Слева простирался холмистый край вереска и лесов, кое-где расчищенные вольными хлебопашцами под поля. Хэкхерст-Даун, Данлт-Хилл и Рэнмор-Коммон вздымались и уходили вниз, смыкаясь друг с другом. Но справа, когда они миновали деревушку Шир и старинную церковь в Гомшелле, у их ног, точно карта, распростерлась вся южная сторона. Огромный Уилдский лес, дубрава без единой просеки, простирался до гряды Норт-Даун, которая на фоне синего неба казалась оливково-зеленой. Под этим нескончаемым балдахином густой листвы обитали странные люди и творились злые дела. В глубинах его жили дикие племена, сохранившие обычаи предков-язычников, плясавшие перед алтарями Тора, и мирный путник благодарил Господа, что идет по дороге через открытый меловой край и ему не нужно сворачивать на коварную тропу, где его подстерегала липкая глина, непроходимые чащи и опасные люди.

Но не только холмистая местность слева и необъятный лес справа тешили зрение – сама дорога была нескончаемым зрелищем. Ее никак нельзя было назвать пустынной. Насколько хватал глаз, на узкой белой ленте чернели пятнышки – иногда одинокое, иногда несколько рядом, а иногда и множество их – то ли паломники, для безопасности собравшиеся большой компанией, то ли вельможа, доказывающий свою знатность числом воинов и челядинцев в его свите. В ту эпоху главные дороги кишели толпами путников, потому что по стране бродило много бездомных людей. Перед глазами Найджела и Эйлварда лился бесконечный их поток, но похожи они были лишь в одном: всех их от волос до башмаков густо припудрило серой меловой пылью.

Монахи путешествовали из одной обители в другую – бенедиктинцы в черных мантиях, подобранных снизу так, что видна была нижняя белая ряса, картезианцы в белом и двуцветные цистерианцы. И странствующие монахи трех нищенствующих орденов – доминиканцы в черном, кармелиты в белом, францисканцы в сером. Монахи, проживавшие в монастырях, и нищенствующие монахи очень и очень недолюбливали друг друга как соперников, перехватывающих пожертвования благочестивых мирян. И на дороге они расходились, как кошка с собакой, – скашивая глаза и сердито насупившись.

Кроме служителей церкви, пользовались дорогой и служители бога торговли – купец в пропыленном суконном плаще и фламандской шляпе ехал впереди вереницы вьючных лошадей, нагруженных то ли корнуоллским оловом, то ли шерстью западного края или сассекским железом, если торговал он в восточной части страны; если же путь его вел на запад, то во вьюках были генуэзский бархат, венецианское стекло, французские вина или доспехи из Италии и Испании. Паломники же попадались на каждом шагу, чаще всего бедняки. Они устало брели, волоча ноги, склонив головы, опираясь на толстые посохи, перекинув через плечо узелки с едой и пожитками. Изредка на иноходце, покрытом пышным чепраком, или в конных носилках, что считалось великой роскошью, проезжала знатная дама из какого-нибудь западного графства, совершая свое необременительное паломничество к святилищу святого Томаса.

На запад и на восток двигался всякий пестрый сброд: менестрели, спешившие с одной ярмарки на другую, назойливые и вороватые жонглеры и акробаты, самозваные лекари и зубодеры, школяры и нищие, свободные рабочие в поисках платы повыше и беглые кабальные – готовые трудиться за любую плату. Вот какие путешественники поднимали от Винчестера до Узкого пролива клубы белесой пыли над дорогой.

Найджелу, разумеется, интереснее были солдаты. Несколько раз они обгоняли компании лучников или жандармов, ветеранов французских войн, возвращавшихся домой. Все они были под хмельком, потому что в многочисленных придорожных харчевнях и на постоялых дворах прохожие угощали их пивом. Они орали забористые песни и выкрикивали вслед Эйлварду крепкие шутки, а тот, повернувшись в седле, во весь голос выражал свое мнение о них, пока они не оставались далеко позади.

Под вечер они нагнали пеший отряд из ста лучников, во главе которого ехали два рыцаря. Они шли из Гилфордского замка в Райгетский замок, где им предстояло нести гарнизонную службу. Некоторое время Найджел трусил рядом с рыцарями и не скупился на намеки, что тот из них, кто ищет славы, или не прочь сразиться в поединке, или дал тот или иной обет, мог бы тотчас обрести средство для исполнения своего желания. Но оба они были пожилыми, серьезными людьми, занятыми своим делом и не склонными к придорожным приключениям, а потому Найджел пустил Бурелета рысью и расстался с ними.

За Боксхиллом и Хедли-Хитом, когда впереди уже замаячили башни Райгета, они нагнали бодрого краснолицего толстяка с расчесанной надвое бородой, который трусил на сильной лошади и обменивался кивком или добрым словом со всеми встречными. В его обществе они доехали почти до самого Блетчингли, и Найджел неудержимо смеялся его рассказам, однако под шутками и прибаутками пряталась истинная мудрость. Их спутник объяснил, что разъезжает по стране для своего удовольствия, – денег у него достаточно, чтобы не знать нужды и находить в пути стол и ночлег. Он говорит на всех трех английских наречиях – северном, среднем и южном, а потому в каждом графстве обретает друзей, и люди поверяют ему свои беды и радости. Повсюду, сказал он им, и в городах и в деревнях, зреет недовольство. Бедняки устали от гнета своих господ, будь то церковь или светские владыки, и скоро в Англии начнутся дела, доселе невиданные.

Особенно горячо этот человек обличал церковь, ее огромные богатства (ведь ей принадлежит почти треть земли в стране), ее ненасытную алчность и то, как, загребая все больше, она объявляет себя нищей и смиренной. Его язык бичевал монахов всех орденов – их плутовство, их лень и хитрость. Он говорил, что их богатства, как и богатства любого надменного лорда, равно добыты руками бедного смиренного Петра Пахаря, который усердно трудится в полях под дождем и на холоде, терпит насмешки и презрение всех и каждого и тем не менее держит на своих усталых плечах весь мир. Вот какие мысли он изложил в прекрасной аллегории. Не хотят ли они послушать? И он начал нараспев читать ее, пальцем отбивая ритм стихов, а Найджел и Эйлвард наклонялись к нему справа и слева и слушали с одинаковым вниманием, но с очень разными чувствами. Найджел был поражен и смущен столь резкими нападками на духовную и светскую власть, а лучник посмеивался, радуясь такому искусному выражению помыслов и чаяний своего сословия. Но вот незнакомец остановил коня перед «Пятью ангелами» в Гаттоне.

– Харчевня хорошая, и эль в ней добрый. Я не раз его пробовал, – сказал он. – «Видение о Петре Пахаре», которое вы сейчас слушали, завершил я таким стихом:

Так войдемте же и утолим жажду!

– Нет, – ответил Найджел. – Нам предстоит далекий путь и мешкать нельзя. Но назови свое имя, друг мой, ибо мы весело скоротали время, слушая твои речи.

– Поберегись! – ответил незнакомец, покачивая головой. – Тебе и всему твоему сословию придется невесело, когда речи эти обернутся делом, Петр Пахарь устанет гнуть спину в поле и возьмется за лук и дубину, дабы навести порядок в стране.

– Клянусь святым Павлом! Думается, мы сумеем образумить и Петра, и тех, кто учит его таким скверностям, – сказал Найджел. – А поэтому прошу тебя снова, назови свое имя, чтобы оно мне припомнилось, когда я услышу, что тебя повесили.

Незнакомец добродушно засмеялся.

– Можешь называть меня Томасом Безземельным, – ответствовал он. – Но я был бы Томасом Безмозглым, коли бы назвал свое подлинное имя. Ведь наберется немало разбойников и в черных рясах, и в железных доспехах, кто с радостью поможет мне вознестись к небу способом, про который ты упомянул. Так прощай, сквайр, и ты, лучник, тоже, да вернетесь вы домой с целыми костями!

Переночевали два товарища в годстонской обители, а на рассвете уже вновь ехали по Пути Паломников. В Титси их предупредили, что в Уэстеремском лесу бесчинствует разбойничья шайка, убившая накануне трех путешественников, и Найджел уже предвкушал славную схватку. Однако разбойники на них не покусились, хотя они нарочно сделали крюк и ехали вдоль самой опушки. Но дальше они наткнулись на следы злодеев: там, где дорога огибала холм, в яме, откуда выламывали мел, они увидели мертвеца. Сломанные члены, искалеченное тело не оставляли сомнений, что его сбросили туда с обрыва, а вывернутая сумка на поясе указывала на причину убийства. Товарищи проехали мимо с некоторой поспешностью, ибо мертвецы были на королевских дорогах не такой уж редкостью, а застань их возле трупа шериф или начальник стражи, они могли бы угодить в сети закона.

Не доезжая Севенокса, они свернули с древней Кентерберийской дороги и направились прямо на юг к морю. Скоро меловые земли остались позади, сменившись глинами Уилда. Тропа, проторенная вьючными мулами, вся в рытвинах и ухабах, вилась среди густых лесов, лишь изредка выводя на расчистки, где ютились крохотные кентские деревушки и крестьяне в рубахах и полотняных штанах-чулках смотрели на путников дерзко и алчно. Один раз вдалеке справа замаячили башни Пенхерста, а потом до них донесся перезвон колоколов бейхемского аббатства, но, за этими исключениями, они до конца дня видели только угрюмых крестьян, их жалкие лачуги да бесчисленные стада свиней, кормившихся желудями. В отличие от кентской дороги тропа эта была безлюдна, и они лишь изредка встречали либо нагоняли торговца или гонца, направлявшихся в аббатство Битвы, замок Певенси или южные города.

Эту ночь они провели в миле к югу от деревушки Мейфилд на убогом постоялом дворе, кишмя кишевшем блохами и крысами. Эйлвард энергично чесался и с жаром сыпал проклятиями. Найджел лежал молча и неподвижно. Тот, кто с молоком матери впитал старинные рыцарские законы, не замечал никаких житейских неудобств. Снизойти до них – значило бы унизить высокое достоинство его души. Холод и зной, голод и жажда и все прочие такие же невзгоды не существовали для человека благородной крови. Его душу облекала столь непробиваемая броня, что она хранила его не только от великих зол жизни, но и от мелких досад. Вот почему Найджел лежал, с мрачным упорством не позволяя себе ни единого движения, а Эйлвард ерзал и извивался на своем ложе.

Теперь до их цели было рукой подать, но едва они на следующее утро углубились в лес, как произошло нечто, внушившее Найджелу самые радужные надежды.

Из-за могучих дубов показался смуглый черноволосый верховой в алом табаре с высоко поднятой серебряной трубой, в которую он дул с такой силой, что ее они услышали задолго до того, как встретились с ним. Ехал он медленно и через каждые пятьдесят шагов придерживал коня, дабы еще раз огласить лес воинственным пением трубы. Товарищи остановились перед ним.

– Прошу тебя, объясни, – сказал Найджел, – кто ты такой и почему трубишь в эту трубу?

Тот покачал головой, и Найджел повторил свой вопрос на французском – в ту эпоху языке рыцарства, известном в Западной Европе каждому человеку благородной крови. Всадник в табаре вновь протрубил и лишь тогда ответил:

– Я Гастон де Кастри, смиренный оруженосец прославленного и доблестного рыцаря Рауля де Тубье де Пестель де Гримсар де Мерсак де Леон де Бастанак, также именующего себя лордом Понсом. По его приказанию я еду в миле впереди него, дабы все были готовы к встрече с ним, и он повелел мне трубить в трубу не из бахвальства, но из величия духа, дабы всяк, кто пожелал бы вступить с ним в поединок, знал бы о его приближении.

С радостным криком Найджел спрыгнул на землю и принялся расстегивать дублет.

– Быстрее, Эйлвард, быстрее! – твердил он. – Он сейчас будет тут! Странствующий рыцарь! Какой случай славно снискать себе славу! Сними доспехи, пока я разденусь. Достойный герольд, прошу тебя, предупреди своего благородного и доблестного господина, что смиренный английский сквайр молит снизойти до него и скрестить с ним копье на этой дороге.

Но лорд Понс уже выезжал из-за деревьев – широкоплечий великан на могучем коне. Вместе они совершенно заполнили высокую темную арку, образованную переплетенными ветвями столетних дубов. Он был с ног до головы облачен в кованые доспехи, отливавшие бронзой. Только его лицо было открыто, но толком разглядеть удавалось лишь надменные глаза да черную бороду, ниспадавшую по бармице. На гребне шлема покачивалась привязанная к нему маленькая коричневая перчатка. Рука его держала длинное копье с красным значком, который нес изображение черной кабаньей головы. Тот же герб был выгравирован на его щите. Он медленно ехал через лес, тяжеловесный, грозный, и лязг доспехов сливался с глухими ударами копыт его скакуна по твердой глине, а впереди звенела в отдалении серебряная труба, призывая всех встречных подивиться его величию и очистить дорогу перед ним, если они не хотят, чтобы он очистил ее от них.

Даже в самых сладких сновидениях Найджелу ничего подобного не грезилось, и, спешно разоблачаясь, он, поглядывая на это дивное видение, возносил благодарственную молитву доброму апостолу Павлу, который оказал столь великую милость своему недостойному слуге, направив его навстречу столь великолепному и безупречному рыцарю.

Но, увы! Сколь часто злокозненная судьба вырывает из нашей руки уже поднесенную к губам чашу! Несравненный случай покрыть себя славой внезапно обернулся нелепой катастрофой, настолько смехотворной и непоправимой, что до конца дней своих Найджел багрово краснел при воспоминании о ней. Он с лихорадочной быстротой сбрасывал охотничий костюм – сапоги, шляпу, чулки, дублет, плащ – и остался уже в нижней розовой тунике и шелковых исподних, как вдруг герольд-оруженосец дунул в серебряную трубу над самым ухом запасной лошади, с которой Эйлвард приготовился снимать доспехи, чтобы подавать их, часть за частью, своему господину. Оглушенное животное вырвалось и галопом помчалось назад по тропе, унося на спине доспехи.

Эйлвард вспрыгнул на свою кобылу, пришпорил ее и во всю мочь понесся следом за беглянкой. Вот так за единый миг Найджел лишился своего скромного достоинства, двух лошадей, слуги, доспехов и превратился в одинокого невооруженного юнца, который в тунике и исподнем стоял на тропе, по которой на него медленно надвигалась могучая фигура лорда Понса.

Странствующий рыцарь, чьи мысли были заняты прекрасной девицей, с которой он расстался в Сен-Жане (именно ее перчатка болталась на его шлеме), не заметил разыгравшейся трагедии. А потому теперь увидел только привязанного к дубу великолепного золотистого коня и невысокого мальчишку, видимо сумасшедшего, раз уж он вздумал раздеваться в глухом лесу и теперь стоял в одном исподнем среди второпях сброшенной одежды и смотрел на него с жадной настойчивостью. Разумеется, знатный лорд Понс не мог снизойти до лишнего взгляда на такое чучело и продолжал свой грозный путь, устремив надменный взор вдаль и размышляя о девице, оставшейся в Сен-Жане. Он смутно сознавал, что раздевшийся умалишенный еще долго бежал возле его стремени, прося, умоляя, убеждая.

– Только час, благороднейший сэр! Всего лишь час, и смиренный английский сквайр навеки останется твоим должником! Соблаговоли, молю, остановить коня, пока я вновь не обрету свою броню! Разве ты не снизойдешь показать мне свое искусство? Прошу тебя, благородный сэр, удели мне немного своего времени и один-два удара, прежде чем ты продолжишь путь.

Лорд Понс нетерпеливо дернул рукой в железной рукавице, словно отмахиваясь от назойливой мухи, а когда Найджел воззвал к нему уже совершенно отчаянно, пришпорил своего боевого коня и, гремя, как кимвалы, скрылся за дубами. А потом продолжил свой величавый путь, пока два дня спустя не был сражен лордом Реджинальдом Кобемом на поле под Уэйбриджем.

Когда Эйлвард после долгой погони поймал запасную лошадь и привел ее назад, он увидел, что его господин сидит на стволе упавшего дерева, закрыв лицо руками, вне себя от горя и унижения. Сказано ничего не было – что тут можно было сказать? И в угрюмом молчании они поехали дальше.

Но вскоре перед ними открылось зрелище, заставившее Найджела забыть о горьком разочаровании. Впереди поднялись башни величественного монастыря, возле которого на косогоре тянулась черная деревенька. Узнав от проходящего виллана, что перед ними аббатство Битвы, они, натянув поводья, остановились на невысоком гребне над долиной смерти, из которой, казалось, и теперь еще тянуло теплым запахом крови. Вон там, рядом с этим зловещим озером, среди вон того редкого кустарника на голом склоне длинной гряды, весь долгий день продолжалась исступленная битва между двумя достойными противниками, наградой же победителю должна была стать Англия. Вон там час за часом ряды наступающих накатывались на тот невысокий холм и снова откатывались, пока вся армия саксов не погибла, где стояла, – и король, и все его придворные, и каждый дружинник, и каждый ополченец пали там, где сражались. Но теперь, после всех смут и трудов, разгула тирании, яростного восстания и свирепого его подавления, воля Господня исполнилась, ибо нормандец Найджел и сакс Эйлвард, верные товарищи, делящие одни мысли и чувства, ехали, чтобы под одним знаменем и во имя одного дела сражаться за свою общую родину – Англию.

Долгий их путь приближался к концу. Впереди простиралось синее море, усеянное белыми пятнышками парусов. Вновь дорога пошла вверх, поднимаясь с лесной равнины на меловые холмы, поросшие жесткой короткой травой. Вдали справа виднелась угрюмая крепость Певенси, квадратная, неприступная, точно высеченная из одной огромной глыбы. За зубчатым парапетом блестели каски, а вверху развевалось королевское знамя Англии. Перед ними теперь лежало широкое, заросшее камышами болото, над которым поднимался единственный лесистый холм, увенчанный башнями, а к югу на некотором расстоянии от него над зеленой равниной щетинились корабельные мачты.

Найджел поглядел туда, приставив ладонь козырьком ко лбу, а затем пустил Бурелета рысью. Это был город Уинчелси, и там, в этом скоплении домов на вершине холма, его ждал доблестный Чандос.