Читать книгу Три короткие истории из жизни сыщиков (сборник) - Артур Конан Дойл, Исмаил Шихлы - Страница 6

Мы шли за индусом по грязному захламленному полутемному коридору. Наконец он остановился и распахнул одну из дверей с правой стороны. Нам в глаза ударил поток желтого света; в самой середине этого сияния стоял человек. Это был невысокого роста мужчина с непропорционально большой головой и коротко стриженными рыжими волосами, над которыми, словно скала над ельником, вздымался совершенно лысый блестящий череп, отчего голова незнакомца казалась еще больше. Руки его были сложены на груди, лицо находилось в постоянном движении – мужчина то улыбался, то хмурился, и эта смена выражений не прекращалась ни на секунду. Природа наградила его отвислыми губами и выступающими редкими желтыми зубами, которые он то и дело старался прикрыть, проводя рукой по нижней части лица. Несмотря на лысину, он производил впечатление молодого человека. В действительности ему лишь недавно исполнилось тридцать.

– К вашим услугам, мисс Морстен, – все повторял мужчина высоким голоском. – К вашим услугам, джентльмены. Милости прошу в мое скромное убежище. Комната небольшая, но я здесь все обставил по своему вкусу. Это оазис искусства в унылой пустыне Южного Лондона.

Вид помещения, в которое мы вошли, изумил нас. В казавшемся заброшенным доме комната эта выглядела как бриллиант чистейшей воды, вставленный в оправу из меди. Окна были украшены роскошными дорогими портьерами, а стены коврами. Местами края их были отогнуты, чтобы обнажить какую-нибудь картину в изысканной раме или прекрасную восточную вазу. Пол был устлан желто-черным ковром с густым и мягким, как мох, ворсом. Впечатление восточной роскоши усиливали две брошенные поперек него тигриные шкуры и стоявший в углу на подставке кальян. Посередине потолка на почти невидимой серебряной нити висела серебряная лампа в форме голубя. Она наполняла странную комнату не только светом, но и тонким приятным ароматом.

– Мистер Тадеуш Шолто, – представился коротышка, продолжая судорожно улыбаться. – Так меня зовут. Вы, разумеется, мисс Морстен. А эти джентльмены…

– Мистер Шерлок Холмс и доктор Ватсон.

– Доктор! – взволновался он. – А у вас стетоскоп с собой? Можно попросить вас… Не могли бы вы… Меня очень беспокоит мой митральный клапан. Может быть, проверите? Аорта у меня хорошая, но вот митральный клапан, по-моему, барахлит.

Делать было нечего, я выслушал его сердце, но ничего необычного не заметил, кроме учащенного биения, вызванного страхом. Он весь дрожал.

– Похоже, все в норме, – сказал я. – Вам нечего беспокоиться.

– Прошу извинить меня за это волнение, мисс Морстен, – облегченно вздохнув, сказал Шолто. – Но я больной человек и давно уже подозреваю, что этот клапан не в порядке. Как я рад, что мои страхи оказались напрасными! Если бы ваш отец берег свое сердце, он, возможно, был бы еще жив.

Я едва сдержался, чтобы не ударить этого наглеца за то, что он так бесцеремонно и грубо вторгся в столь тонкое дело. Мисс Морстен опустилась на стул, кровь отхлынула от ее лица.

– Я чувствовала, что его уже нет в живых, – прошептала она.

– Я все вам расскажу, – сказал Шолто. – Более того, восстановлю справедливость, что бы там ни говорил мой брат Бартоломью. Я так рад, что вы пришли не одна. Но не только потому, что это ваши друзья. Эти джентльмены будут свидетелями того, что я собираюсь рассказать и сделать. Уж нас-то троих Бартоломью не одолеет. Только давайте не впутывать в наше дело посторонних, ни полицию, ни власти, хорошо? Мы и сами во всем разберемся и все уладим. Ничто так не разозлит Бартоломью, как огласка.

Он уселся на низкий диванчик и стал вопросительно смотреть на нас воспаленными водянистыми глазами.

– Даю вам слово, – сказал Холмс, – что то, что вы расскажете, останется строго между нами.

Я молча кивнул в знак согласия.

– Чудесно! Чудесно! – воскликнул Шолто. – Не хотите ли бокал кьянти, мисс Морстен? Или токайского? Других вин я не держу. Открыть бутылочку? Нет? Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы не станете возражать против табачного дыма, вернее, мягкого расслабляющего аромата восточного табака. Видите ли, я немного волнуюсь, а лучше всего меня успокаивает кальян.

Он приладил трубку к массивному сосуду, и в розоватой воде весело забегали пузырьки. Мы втроем уселись перед ним полукругом и, подперев головы руками, приготовились слушать. Странный человечек с огромной блестящей головой, нервно попыхивая, приступил к рассказу.

– Решив встретиться с вами, – сказал он, – я мог указать свой адрес, но побоялся, что вы не выполните моей просьбы и приведете сюда нежеланных гостей. Поэтому я позволил себе устроить нашу встречу так, чтобы сначала вас проверил мой слуга Вильямс. Этому человеку я полностью доверяю. Он получил от меня указание тут же возвращаться домой, если что-то покажется подозрительным. Прошу меня простить за эти предосторожности, но я человек возвышенных, можно даже сказать рафинированных вкусов, а может ли быть что-либо более неэстетичное, чем полицейский! Любые формы грубого материализма мне претят. Я редко сталкиваюсь с вульгарной толпой и, как видите, живу в мире красивых вещей. Знаете, я бы даже назвал себя покровителем искусств. Искусство – моя слабость. Вот этот пейзаж – подлинник Коро. Какой-нибудь ценитель, возможно, и усомнится, что это Сальваторе Роза, но что касается вон того Бугро, тут двух мнений быть не может. Я неравнодушен к современной французской школе.

– Извините, мистер Шолто, – сказала мисс Морстен, – но вы меня пригласили, чтобы что-то сообщить. Уже очень поздно, и мне бы хотелось, чтобы беседа наша была как можно короче.

– Нет, это вряд ли получится, – возразил Шолто, – потому что нам еще нужно будет съездить в Норвуд к моему брату Бартоломью. Если мы приедем все вместе, тут уж он не отвертится. Бартоломью злится на меня за то, что я взялся за это дело. Вчера вечером мы с ним сильно повздорили. Вы себе представить не можете, каким ужасным человеком он становится, когда сердится.

– Если нужно ехать в Норвуд, не лучше ли отправиться туда прямо сейчас? – вставил свое слово и я.

Шолто так расхохотался, что у него даже уши покраснели.

– Ну уж нет, – утирая слезу, сказал он. – Не знаю, что скажет Бартоломью, если я привезу вас к нему раньше времени. Сначала я должен вас подготовить, рассказать, что нас связывает. Во-первых, я должен вам сообщить, что мне самому не все известно. Все, что я могу, – это изложить факты, рассказать то, что знаю.

Мой отец, как вы, наверное, догадались, – майор Джон Шолто. Он служил когда-то в Индии. Около одиннадцати лет назад он вышел в отставку, вернулся в Англию и поселился в Аппер-Норвуде в усадьбе Пондичерри-лодж. В Индии он разбогател и привез с собой очень большую сумму денег, огромную коллекцию редких драгоценностей и целый штат слуг-индусов. Все это позволило ему купить дом и жить в роскоши. Мой брат-близнец и я были его единственными детьми.

Я прекрасно помню тот шум, который поднялся после загадочного исчезновения капитана Морстена. Подробности мы прочитали в газетах. Мы с братом знали, что капитан был другом нашего отца, поэтому свободно обсуждали при нем это дело, и он тоже участвовал в разговоре, строил догадки, пытался понять, что могло произойти. Мы тогда и представить себе не могли, что для него это вовсе не было загадкой, что он был единственным в мире человеком, который точно знал, что случилось с Артуром Морстеном.

Нам, правда, было известно, что над нашим отцом тяготела какая-то тайна… какая-то опасность. Он ужасно боялся выходить из дому один и платил двум профессиональным боксерам, чтобы они выполняли в Пондичерри-лодж роль привратников. Вильямс, который привез вас, – один из них. Когда-то он был чемпионом Англии в легком весе. Отец никогда не рассказывал нам о причинах своего страха, но больше всего он боялся человека на деревянной ноге. Однажды он даже выстрелил из револьвера в одноногого человека, который, как выяснилось позже, был безобидным торговцем, собирающим заказы. Пришлось заплатить ему большую сумму, чтобы дело это не получило огласки. Мы с братом полагали, что это не более чем причуды старика, но события показали, что мы ошибались.

В начале 1882 года отец получил из Индии письмо, которое просто потрясло его. Он вскрыл письмо за обеденным столом и прямо там же чуть не лишился чувств. От удара он так и не оправился и через несколько месяцев умер. О том, что было в письме, мы не узнали, но, когда он его читал, я успел заметить, что это была недлинная записка, написанная неразборчивым почерком. Отца уже много лет мучила увеличенная селезенка. Болезнь его резко обострилась, и к концу апреля нам сообщили, что надежды на спасение нет и он хочет передать нам свою последнюю волю.

Когда мы вошли в его комнату, отец лежал, весь обложенный подушками, и тяжело дышал. Он заставил нас закрыть дверь, подойти к кровати и встать с обеих сторон. Потом, взяв нас за руки, он произнес речь, и голос его дрожал от волнения и боли. Я попытаюсь повторить сказанное им дословно.

«Есть только одно обстоятельство, – сказал он, – которое не дает мне покоя в эти последние минуты. Это несправедливость, допущенная мной по отношению к дочери несчастного Морстена, оставшейся сиротой. Это проклятая жадность, которая всю жизнь была моим главным пороком, лишила бедную девочку сокровища, а ведь оно принадлежит ей по праву, по крайней мере его половина. Хотя сам я им никак не воспользовался… Вот какая глупая штука алчность. Сама мысль о том, что я обладаю этим сокровищем, была для меня так упоительна, что я просто не мог заставить себя поделиться с кем-то своим богатством. Видите эту жемчужную диадему у бутылочки с хинином? Хоть у меня и разрывалось сердце, когда я это делал, но я приготовил ее, чтобы послать дочери Морстена. Вы, дети мои, передадите ту часть сокровищ Агры, которая должна принадлежать ей. Но не давайте ей ничего, даже этой диадемы, до тех пор, пока я не умру. Я знаю людей, которые были уже одной ногой в могиле, но все же выздоравливали.

Я расскажу вам, как умер Морстен, – продолжил он. – У него много лет было плохо с сердцем, но он от всех это скрывал. Я один знал об этом. Когда мы с ним служили в Индии, удивительное стечение обстоятельств дало нам в руки огромное богатство. Я привез сокровища сюда, в Англию. Когда приехал Морстен, он первым делом направился ко мне за своей частью. Он пешком пришел сюда со станции, и тут его встретил мой верный Лал Чоудар, которого уже нет в живых. Мы с Морстеном поспорили о том, как делить сокровища, дело даже дошло до криков. Взбешенный Морстен вскочил с кресла, но вдруг лицо его посерело, он схватился за грудь и повалился на спину, да так, что угодил затылком прямо на угол того самого ларца, в котором лежали сокровища. Я подошел к нему, наклонился и, к своему ужасу, увидел, что он мертв.

Не помню, сколько я просидел над его телом, пытаясь понять, что теперь делать. Первое, что мне пришло в голову, – это, разумеется, обратиться за помощью. Но я не мог не понимать, что все решат, будто это я его убил. Умер он во время ссоры со мной, на голове у него была глубокая рана – все это свидетельствовало против меня. К тому же, если бы началось официальное расследование, пришлось бы рассказать и о сокровище, чего мне совершенно не хотелось. Морстен говорил, что ни одной живой душе не известно, куда он поехал. И я решил, что будет лучше, если этого так никто и не узнает.

Я все еще сидел в задумчивости, но вдруг поднял глаза и увидел, что в дверях стоит слуга, Лал Чоудар. Он тихонько зашел и закрыл за собой дверь на задвижку. “Не бойтесь, саиб, – сказал он. – Никто не узнает, что вы убили его. Давайте спрячем тело так, чтобы его никто не нашел”. “Я не убивал его”, – сказал я, но Лал Чоудар покачал головой и улыбнулся. “Я все слышал, саиб, – сказал он. – Слышал, как вы ссорились, слышал звук удара. Но уста мои запечатаны. Все в доме спят. Давайте вместе унесем его”. И эти слова заставили меня решиться. Если мой собственный слуга не верил в мою невиновность, разве мог я рассчитывать, что мне поверят двенадцать олухов на скамье присяжных! Той же ночью мы с Лалом Чоударом избавились от тела, и уже через несколько дней все лондонские газеты трубили об исчезновении капитана Морстена. Вы видите, что в том, что случилось, я не виноват. Вина моя в том, что я, можно сказать, похоронил не только тело, но и сокровище и решил, что доля Морстена теперь принадлежит мне. Вы должны будете исправить это и передать долю Морстена его дочери. Наклонитесь ко мне поближе, я скажу вам, где искать сокровище. Оно спрятано в…»

В эту секунду его лицо жутко изменилось. Глаза безумно округлились, челюсть отвисла, и он закричал. Этот крик я не забуду до конца своих дней. «Не пускайте его! Ради всего святого, не пускайте!» Мы с братом разом повернулись к окну за нашими спинами, на которое смотрел отец. Из темноты на нас глядело лицо. Мы увидели белое пятно в том месте, где к стеклу прижался нос. Лицо было заросшее, с бородой и круглыми дикими глазами, которые горели неимоверной злостью. Мы с Бартоломью ринулись к окну, но человек исчез. Когда мы вернулись к отцу, его голова склонилась на грудь, а сердце уже не билось.

В ту же ночь мы обыскали сад, но не обнаружили никаких следов вторжения, кроме одного небольшого отпечатка ноги на клумбе под окном. Если бы не он, мы решили бы, что это дикое злобное лицо нам вообще померещилось. Однако скоро было получено еще одно, на этот раз более серьезное доказательство того, что творится что-то неладное. Утром мы обнаружили, что окно в комнате отца распахнуто, все шкафы и комоды открыты, а на груди у покойного лежит клочок бумажки, на котором кривыми буквами написано: «Знак четырех». Что значит эта фраза и кем был наш ночной гость, нам так и не удалось узнать. Ничто из вещей отца как будто не пропало, хотя в комнате все было перерыто. Само собой разумеется, мы решили, что эти происшествия как-то связаны с тем, чего отец боялся всю жизнь, но все это для нас по-прежнему загадка.

Маленький человек замолчал, чтобы вновь зажечь погасший в кальяне огонь, и с полминуты в задумчивости молча пускал углом рта дым. Всех нас захватило это удивительное повествование. Мисс Морстен, слушая рассказ о том, как умер ее отец, побелела как мел, я даже испугался, что она упадет в обморок. Но выпив стакан воды, который я налил ей из графина венецианского стекла, стоявшего на маленьком столике в углу, девушка быстро пришла в себя. Шерлок Холмс сидел, откинувшись на спинку стула, с отстраненным выражением лица и полузакрытыми глазами, в которых, однако, то и дело поблескивал огонек. Глядя на него, я не мог не вспомнить, что всего несколько часов назад мой друг сокрушался по поводу скуки и отсутствия интереса к жизни. Уж эта-то загадка заставит его попотеть, тут ему придется напрячь все свои силы. Мистер Тадеуш Шолто обвел нас по очереди глазами, явно довольный впечатлением, которое произвел его рассказ, после чего продолжил, попыхивая непомерно большой трубкой.

– Вы, конечно же, понимаете, – сказал он, – как взволновал нас рассказ отца о сокровище. За несколько недель, даже месяцев поисков мы с братом перекопали весь сад, заглянули под каждый кустик, но так ничего и не нашли. Больше всего нас огорчало то, что отец умер как раз в тот миг, когда собирался рассказать, где спрятано сокровище. О размерах богатства мы могли судить по диадеме с жемчужинами, которую он передал нам. Из-за нее мы с Бартоломью, кстати, немного повздорили. Жемчужины явно были очень дорогими, и моему брату очень не хотелось с ними расставаться. Скажу вам по секрету, Бартоломью характером очень напоминает отца. Он считал, что, если мы отдадим ожерелье, это может породить слухи и у нас возникнут неприятности. Я добился лишь того, что он позволил мне узнать адрес мисс Морстен и разрешил отсылать ей по одной жемчужине в определенные промежутки времени, чтобы она не нуждалась.

– Это очень великодушный поступок, – с жаром сказала наша клиентка. – Вы поступили очень благородно.

Маленький человечек лишь отмахнулся.

– Мы были вашими своего рода опекунами, – сказал он. – Так что обязаны были так поступить. Хотя Бартоломью не был с этим полностью согласен. Мы люди и так небедные, мне лично большего и не надо. К тому же вести себя так низко по отношению к девушке – просто некрасиво. У французов есть на этот счет прекрасная поговорка: «Le mauvais goût mene au crime»[3]. В общем, несогласие наше дошло до такой степени, что я решил подыскать себе отдельное жилье, поэтому и уехал из Пондичерри-лодж, прихватив с собой китматгара и Вильямса. А вчера я узнал, что произошло нечто очень важное: сокровище нашлось. Я сразу же связался с мисс Морстен, и теперь нам остается только съездить в Норвуд и потребовать нашу долю. Вчера вечером я рассказал Бартоломью о своих намерениях, поэтому он нас ждет, хотя и без нетерпения.

Мистер Тадеуш Шолто замолчал и теперь сидел на своем роскошном диване, подрагивая от волнения. Мы тоже молчали, пораженные неожиданным оборотом, который приняло это загадочное дело. Первым очнулся Холмс.

– Сэр, вы правильно вели себя от начала до конца, – сказал он, вставая. – Возможно, мы могли бы в качестве небольшой благодарности пролить свет на то, что еще остается непонятным вам. Но, как недавно заметила мисс Морстен, уже поздно и лучше завершить дело, не откладывая его в долгий ящик.

Наш новый знакомый бережно свернул трубку кальяна и вытащил из-за гардины очень длинное, отделанное тесьмой пальто с каракулевыми манжетами и воротником. Хоть вечер был теплый, он застегнул пальто на все пуговицы и довершил свой наряд, надев кроличью шапку с опущенными ушами, которая скрывала всю его голову, кроме заостренного подвижного носа.

– Здоровье у меня хрупкое, – сказал Шолто, когда мы по коридору двинулись к выходу. – Приходится его беречь.

На улице нас ждал кеб, видно, поездка наша была предусмотрена заранее, потому что, как только мы заняли места в экипаже, возница тут же хлестнул лошадей.

В дороге Тадеуш Шолто болтал без умолку. Его тонкий голос даже перекрывал стук колес.

– Бартоломью умен, – рассказывал он. – Как, по-вашему, он догадался, где спрятаны сокровища? Он пришел к выводу, что они находятся где-то внутри дома. Поэтому высчитал объем строения и измерил все до последнего дюйма. Мой брат выяснил, что высота здания – семьдесят четыре фута, но, сложив высоту всех комнат и потолков, которые он узнал, просверлив в них сквозные отверстия, Бартоломью увидел, что цифры не сходятся. Куда-то пропали четыре фута! Они могли находиться только под самой крышей, поэтому он отправился в самую верхнюю комнату и пробил в оштукатуренном потолке дыру. И что вы думаете? Там оказался крохотный чердак, о котором никому не было известно. Прямо посередине на двух балках и стоял ларец с сокровищами. Он спустил его через дыру в потолке, и теперь все это богатство стоит у него в комнате. Бартоломью подсчитал стоимость драгоценностей, вышло не меньше чем полмиллиона фунтов.

Услышав эту гигантскую цифру, мы в изумлении переглянулись. Если мисс Морстен получит свою долю, она из бедной гувернантки превратится в одну из самых богатых женщин Англии. Конечно же, меня, как преданного друга, такая новость должна была обрадовать, но, к стыду своему, должен признаться, что на душе у меня начали скрести кошки, а сердце в груди словно налилось свинцом. Я выдавил из себя несколько слов поздравлений и всю оставшуюся дорогу сидел мрачнее тучи, понурив голову и пропуская мимо ушей болтовню нашего нового знакомого. Шолто был ярко выраженный ипохондрик, и я смутно помню, что все это время он рассказывал мне о своих болячках и умолял поведать о составе и воздействии на организм многочисленных шарлатанских снадобий. Некоторые из них он даже носил с собой в кожаном мешочке. Надеюсь, в его памяти не отложились те рекомендации, которые я давал ему по дороге, потому что Холмс впоследствии рассказывал, что я советовал Шолто не принимать больше двух капель касторового масла, поскольку это очень опасно для организма, и настоятельно рекомендовал употреблять в больших дозах стрихнин в качестве успокоительного. Как бы то ни было, когда кеб резко остановился и кучер спрыгнул с козел, чтобы открыть нам дверь, я вздохнул с облегчением.

– Вот, мисс Морстен, – сказал мистер Тадеуш Шолто, подавая руку нашей клиентке, – это и есть Пондичерри-лодж.