Читать книгу Второй дом - Артур Мельников - Страница 2

Вы любите розы?

А я на них срал.

Стране нужны паровозы!

Нам нужен металл!

Лев Тюрин

Наступила перемена перед еще одной информатикой. Эти 10 минут, конечно, давали возможность чуть отдохнуть и, скажем так, подышать свежим воздухом перед тем, как придется вдыхать поры ртути из сотни разбитых градусников ". Однако, имея небольшой перерыв перед каторгой надо было чем-то себя занять. Любовь Петровна, например, занимала себя тем, что отходила в туалет и курила, едва ли я последую её примеру, так как в одной кабинке это будет не очень удобно. Она ходила в туалет для мальчиков, чтобы никто из других учителей не уловил её в плохом влиянии на учеников, поэтому всегда при входе в уборную, меня встречал прекрасный и манящий аромат дешевых сигарет, купленных в палатке напротив школы, и невообразимое благовоние куриных бич-пакетов, купленных в том же месте, хотя странно, что она их ест, ведь в отличие от курения и употребления алкоголя, подобный перекус пагубно влияет на здоровье. И, знаете, я ее ни разу не осуждаю, посмотрел бы на вас, учителей информатики, в нашей не самой лучшей школе, в не самом лучшем городе области, в не самой лучшей области страны, в не самой лучшей стране для проживания в целом, за эту не самую лучшую зарплату. Так что пусть курит, может настроение хоть получше будет.

Передо мной стояли Ренат, Сашка Евсеев и Витя Васин, узбек, толстячок и задрот, мало ли вы забыли. Они без особого увлечения обсуждали музыку, а именно новый альбом Лизэша; из-за того, что мы не были особо близкими друзьями, обсуждение зачастую содержало отстраненные от личной жизни темы, что в принципе логично. Поэтому объектами разговора наших небольших собраний в основном были игры, музыка, спорт или что-то непосредственно связанное со школой. Я подошел к ним, Ренат и Витя спорили, а Сашок просто находился рядом, радуясь тому, что люди не падают в обморок, стоя рядом больше 2 минут. Я не был так увлечен рассуждениями оппонентов, а значит моё обоняние сдавало с каждой секундой, и перекинувшись парой слов с тёской я пошел дальше. Ваня-блатной сидел один в наушниках всем видом, обозначая свое личное пространство, и подходя к нему он начинал смотреть на тебя таким уставшим и неприветливым взглядом, от которого приходило понимание того, что шершавый линолеум, неудобный стул или сопливая салфетка больше открыты для диалога, чем он.

За последней партой крайнего ряда сидел одиноко скучал Петя Самосвалов. Из-за низкого роста (165 см в 17 лет) я называл его Петручио, к тому же это просто забавное имя. Учитывая, что его ноги чуть длиннее, чем ваши руки, довольно странно, что он носил штаны сильно не по размеру. Они были слишком широки и длинны, от чего собирались и скомкивались, собирая всю школьную грязь. Как и свой перештопанный серый свитер, эти брюки он носил уже года 2. Видимо родители ожидали, что одежда будет на вырост, но Петрофан так и не рос. Объяснение этому куда менее забавно – бедность. Его отец работал на заводе, занимая не самую высокую должность, и большую часть зарплаты пропивал. Мать была уборщицей по найму. Брала работы так много, насколько могла, чтобы хоть как-то содержать семью. Этим объяснялось всё: низкий рост, худощавость Петра, старая потрепанная одежда и практически постоянный грустный вид. Я подошел к нему.

– Как дела, Петь? Как тест?

– Да нормально – промямлил он, отклонив голову набок, было видно, что он как мог держался на стуле, чтобы не рухнуть на стол – Я проспал весь урок, вчера была смена, расклеивал до ночи.

Петя, чтобы помочь маме по содержанию семьи, раздавал фляеры и расклеивал листовки по всему городу.

– Как тебе новый альбом Лизэша? – спросил я с надеждой как-то растормошить его, но он снова заснул. Не буду его трогать, может хотя бы во сне у него штаны по его размеру.0

10:40

Звонок, означающий начало еще одного конца, в класс заходит наш пучеглазый паровоз Любовь Петровна и с нескрываемой неприязнью к нам и своей жизни включает электронную доску. На этом моменте начинается самый тяжелый и неприятный период в человеческой жизни – скука. Тело будто атрофируется, и ты чувствуешь, что не способен совершить ни одного осознанного действия. Секунды, минуты, часы просто проходят мимо тебя, пока ты только сидишь за старым незафиксированным стулом, и самое страшное в этом – понимание того, что за время информатики, да и далеко не только за ней, ты не прогрессируешь или регрессируешь, становишься умнее или глупее, лучше или хуже, ты просто выпадаешь из жизненного цикла. С тобой ничего не происходит, а ведь весь смысл нашего существования – это какие-то изменения, и потому, наверно, я так не любил информатику, не потому что мне не нравится учитель, не потому что мне плохо дается этот предмет, или я гуманитарий. Все дело было в этой отягощающей скуке.

10:45

Хотя бы погода не была такой паршивой, как этот урок. Начало ноября – великолепная пора. То время, когда в осенней куртке уже холодно, а в зимней жарко. То время, когда необъятные капли ноябрьского дождя, пиздят тебя по лицу. То время, когда милостивая погода, как бы оказывая своим детям услугу, латает дыры в асфальте и неровности на дорогах, помогая нашим властям, которые я уверен заняты более высокими и важными делами. Да латает их вонючей чёрной грязью, но тут надо видеть метафору, раз у чинуш есть дела поважнее, а сами мы можем только жаловаться на власть и бездействовать, то вот и природа вступает с нами в диалог и, покрывая наши дороги говном, показывает кто мы и чего на самом деле заслуживаем, если вместо действия выбираем пустословие и критику. Это грязь прекрасна, поистине великолепна. Ты никогда не сможешь пройти мимо неё незамеченным, она всегда будет на твоих брюках, джинсах, кроссовках. Даже если ходить чуть ли не на носочках перед ней, грязь не упустит возможности познакомиться с новым домом и новым материалом ткани, не все ж на асфальте лежать, верно? Думаете, ей не может быть скучно? Представьте себя грязью в ноябре. И что вы видите вокруг себя? Правильно. Другую грязь. Неужели вам не хочется с кем-нибудь познакомиться, выбраться из этой бездонной мглы. Не вижу в этом ничего криминального и уверен, что совесть этой черной и немного вонючей субстанции намного чище и белее, чем у ее носителей. Всё в ноябре прекрасно: непрекращающиеся тёмно-серые тучи, огромные лужи, в которых небрезгливые могут и помыться, влажный холодный ветер, пронизывающий каждую молекулу твоего лица и предотвращающий каждое твоё движение. Великолепная пора, недаром ещё Сергей Есенин писал:

Осень гнилая давно уж настала

Птицы говно начинают клювать.

На старом заборе ворона насрала

Ну и погода, итить твою мать

Эх, классика вечна…

10:50

– Прокофьев, почему вы не пишите? Вам нужно особое приглашение? – тявкнул слюнявый целлюлитный цербер.

– Нет, Любовь Петровна.

Она диктовала нам какую-то программу на древнем языке староукраинских ацтеков, который сама же называла Pascal. Но с её произношением латинских слов это было больше похоже на попытку призвать дьявола или Сатану. К сожалению, её хватило только на ОБЖешника. В класс зашёл низкий седой мужчина в возрасте 83-85 лет. Звали его Сергей Афанасьевич и то, что он хоть куда-то вышел из своей небольшой каморки на самом деле было весьма редкой вещью. Для учителя ОБЖ он был довольно странный. При том, что он должен водить детей в военкомат, учить разбирать автомат, и, наверно, еще что-то, это только мои предположения, потому что его хриплый басистый голос одно из самых сладких и стабильно-работающих снотворных, которые только можно попробовать. Говорил он редко и немного, но буквально 30 секунд его речей погружают тебя в радужное и детское сонное царство, откуда может достать только дружеский плевок одноклассника в глаз.

Однако, странность нашего ОБЖешника заключается в том, что он просто ненавидел всё, что связано с войной, в частности армию. Первое вполне понятно, но учитель, по идее готовящий ребят к службе, на деле всецело ненавидит её. Вся суть его уроков состояла в том, чтобы донести до нас какая же армия – поганая вещь. Так он её и называл – поганая. И в те, редкие мгновения, когда твоё сознание не уходило в сонную лощину, оставляя бренное тело безвольно валяться на парте, на повестке дня были только сообщения о ужасах войны и бесполезности армии и военных ВУЗов. Этим Сергей Афанасьевич, мне, безусловно импонировал. Ведь сейчас тяжело встретить человека, который бы смотрел правде в глаза. В то время, когда большинство учителей считают свои предметы манной небесной, Сергей Афанасьевич знал, что служит верховному злу, имя которого армия, но всячески пытался ему противостоять.

Увидев, его Любовь Петровна протяжно и недовольно вздохнула, не пытаясь скрыть своего отвращение к нему, как в принципе и к любому другому человеку.

–Люб, можно я у тебя парня возьму какого-нибудь? Пока солнце вышло пусть поможет макулатуру в грузовик перенести – Хе-хе, он называл ей Любой, хотя она действительно годилась ему в дочери, несмотря на то, что со стороны они выглядели на один возраст.

– …Э.. Ладно, бери…э…ах. Точно. Забирай Прокофьева – произнесла она с нескрываемым удовольствием. Знаете, у нее была довольно широкая улыбка, особенно если сравнивать с другими гнилыми трупами.

–Да, Саш, пошли там немного, пошли, пошли.

–Как скажете, Сергей Афанасьевич.

Бля, почему? Что я такого сделал? Конечно люблю октябрьскую погоду, но не настолько, чтобы перетаскивать старые газеты, которыми подтирались чьи-то деды, живущие в деревнях. Грустно осознавать, что ученик в нашей школе это и грузчик, и уборщик, и массажист физрука, последнее немного выпадает из общего ряда, но про Витьку Евсеева разные слухи ходят.

10:55

Выйдя из кабинета, нам пришлось преодолевать полосу препятствий известную, как"Долина грусти" или "Родина вывихов". Это был пол в коридоре. Повезло, что мы с Афанасичем уже бывалые бойцы. Он в силу возраста все время ходил, чуть хрипя, редко вступая в какой-либо диалог. Он был в себе, в своих размышлениях, вы не увидите его увлеченным за разговором, а его смех вообще занесён в Красную книгу, как самое редкое явление в природе.

В отличие от других преподов, он не испытывает постоянную злость и отстраненность, скорее тоска. Да. Тоска больше подходит

Мы спустились по лестнице и вышли в холл. Лестницы у нас не такие убогие, как все остальное, поэтому свой "абзац критики" я им посвящать не стал. Мы зашли в раздевалку за верхом и пошли в холл. Грузовик стоял на улице прям перед школой. А в самом холле лежала макулатура, справедливости ради её и вправду было немного. Мы накинули куртки, я подошел к стопкам с книгами. Да, совести у людей конечно нет, не хотите вы читать, хотите деградировать, превращаясь в толстые куски фекалий – это ваше дело! Но выбрасывать, то зачем. Неужели так сложно пройти до ближайшей библиотеки и дать возможность, тем кто не хочет превращать свою жизнь в тоску и однообразие, а желает развиваться, но нет вы лучше нагрузите ими свои именные порванные презики, отправите их в школу и забудете.

Афанасич обратил внимание на заголовок газеты.

– Вот же черти у нас в Думе, хотят снова вернуть два года службы, и к чему они ребят молодых так хотят подготовить, к дедовщине, войне, ведь наверняка знают подлюки того, чего мы не знаем…Эх, черти – пробурчал майор в запасе.

– Да-да, Сергей Афанасьевич – отговорился я, все ещё размышляя о книгах.

– Вот, подлюки это … Эх – на этом короткий диалог закончился

11:00

У небольшого, видавшего лучшие годы, грузовика, стоял мужчина, с характерным для его возраста и работы пивным животом. Знаете, у многих самцов брюхо, как кольца в стволе дуба, позволяет определить возраст и состояние. Зачастую, тем больше тем старше. Эта же особь, имеющая для своего возраста довольно много брюшных колец, неторопливо курило, облокотившись на своего бедного скакуна. Бедная ласточка, не только непомерные тяжести таскает, но ещё и такую дрожжевую тушу должна держать. Сверкая лысиной, он бросил на меня взгляд, означающий абсолютное безразличие и нежелание помочь несовершеннолетнему дрищеватому грузчику, мол ваша бумага, вы и таскаете. Интересная у тебя позиция, пирожок ходячий. Хотя передвинуть с места его громоздкую жопень довольно сложно, тут согласен. Она сама весит, как грузовик. Возвращаясь за следующей партией, я встретил Сергея Афанасьевича, нёсшего пакет с журналами.

– Давайте я возьму, не таскайте. Сам донесу. – предложил я

– Ну тебя. Я не настолько стар, ещё тебя туда донесу – тихо прохрипел Афанасич.

Тяжело дыша, он всё-таки донёс эту тяжесть в грузовик, а этот жирный урод так и стоял. Поймите он урод, не потому что он жирный, разные ситуации бывают в жизни, понимаю, но не предложить помощь пенсионеру, видя, как тот находится в состоянии между припадком и обмороком. Ладно мне, но восьмидесятилетнему дедушке, как не крути, не понимаю я таких людей. Я зашел за остальной макулатурой и, кое-как собрав её, взял всё, чтобы Афанасич больше не нагружался, и чтобы это действо с тюленем-перевозчиком поскорее закончилось. Если до этого было немного неудобно нести, то сейчас реально тяжело, а чувствовал себя беременной восточной женщиной, у которой в животе пятеро или шестеро чеченских детей, которые разыгрывают в утробе бои без правил и курят кальян . Примерно такие ощущения. Еле-еле, на последнем издыхании я таки донес свое “детище” в грузовик. Ожидать помощи от Лысого из Мсdonald’s было также глупо как ожидать возвращения отца, ушедшего за хлебом, за хлебом в другую семью.

Водитель закрыл двери и потихоньку перебирался на седло своей кобылки. Фух, вроде это закончилось. Я уже было подошел к двери, но тут услышал шепот школьного учителя ОБЖ.

– Ах, ты подлюка, ах, ты подлюка…Эх… – ему стало тяжело дышать – совести у тебя нет, как ты можешь. Ты ведь и представить своей поганой головой не можешь, что там было.

Я понял из-за чего негодовал Афанасич, его взор был устремлён на двери грузовика, на которых было написано: «1941-1945 Можем повторить». Да, слов нет. Вроде хочется пооскорблять этого мудозвона, но как будто в ком в горле. Не могу даже представить, что сейчас чувствует Сергей Афанасьевич.

– Пойдемте, Сергей Афанасич, холодает

– Да, пойдем, Санёк, пойдём.

В этот момент толстяк включил двигатель, который ввиду своего возраста загрохотал на всю улицу. Все бы ничего, однако, Афанасич вдруг резко вздрогнул и упал на одно колено, дышать ему стало еще труднее.

– Что случилось, Сергей Афанасьевич? С вами всё хорошо? – я тут же к нему подбежал.

– Ничего, Сань…ничего.

Он сел на лестницу перед школой. Я подсел рядом. Так прошло минуты две, а потом он неожиданно заговорил.

– Когда началась война, мы жили в деревне, я, мать, отец и сестренка младшая – Светка, мне было лет 5-6 уже и не помню… Фашисты пришли в нашу деревню и родителей повели на расстрел прямо перед нашим домом, а нас с сестрой оставили внутри. Чтобы мы не слышали выстрелов, они включили мотор своей колымаги. Но я слышал, я все слышал… –

– Потому я и вздрогнул…Я…Я, когда вот так мотор зажигают, меня трясет… потому что, потому что… боюсь снова узнать звуки тех выстрелов.. Мне некуда деться от этих воспоминаний. Они всегда со мной, всю жизнь…

– Мне жаль… – на что-то большее меня не хватило. Куда делись слова, когда они так нужны?

–Ничего, Сань, ничего. Пошли обратно, тебя еще надо Любе отдать.