Читать книгу Материализм. Бога – нет - Артур Олейников - Страница 4

Старик улыбался… Пострижен… белая рубашка на выпуск… Он был только слегка выпивший… Знаете такой ловелас и денди с небрежной подходкой идущий по Невскому проспекту навстречу любовным приключениям… Или переходил проезжую часть переваливаясь точно мартовский кот насладившись любовью… Хороший старик… Я расчетливый материалист… Я остановился и стал делать вид, что меня беспокоит судьба старика и взволнован, что сейчас выскочит лихой автомобилист и задавит старика…

– — Аккуратней… Переходите быстрей… Не дай бог машина…

– — Вере вел! – - ответил старик…

Это единственного слово сочетание по-английски которое использовал в своем речевом обороте Сладок, но ему, как и любому незнающему иностранного языка человеку, представлялась что это очень многозначительные слова и что они обозначают самое главное, всю суть английского и американского… Не исключено, что так оно и есть если вспомнить образ разудалого ковбоя дикого запада… Да Сладков был таким ковбоем, только русским…

– — Как ваши дела? Куда направляетесь?

– — За пивом к Бирюку! Вот такой мужик этот Юрка! В долг даст никогда не откажет, да и вообще наш, казак!

Про Юру Бирюка я знаю, что мировой человек, он встречался с моей мамой, и они любили друг друга, а потом.… Всякое в жизни бывает. Но Юра, пожалуй, один из немногих, никогда в жизни не сказал дурного о Ларисе, он понимает в жизни больше других.

– — Так, что же вы в долг идете брать пиво?

– — Какой, долг? Пенсия!

Я состроил грустное лицо, несчастье… Траур… И белую зависть, что мол как бы было бы чудесно хоть прикоснуться к счастью старика.

– — Двум смертям не бывать!

Я заключил, что резонно.… Постулат жизни, то огромной стороны, под названием перипетии жизни. Коллизии жизни, но жалобно ответил.

– — Извините, – - сказал я. – - У вас не будет сто рублей?

Сладок замялся. Он всегда так делал когда вопрос заходил о деньгах, но только когда был еще не мертвецки пьян.

Мне повезло. Удача есть… Пожалуй это единственное, что есть на свете… Только с той разницей удачу нужно поймать рассчитать и направить…

– — Пожалуйста, выручите!

– — Сладок нахмурился, но достал паспорт, в котором было бережна, сложена львиная доля пенсии. Одна сторублевая купюра все остальные новые хрустящие по пятьсот рублей.

Сладок протянул мне сторублевую купюру.

– — Отдам, – - ответил я.

Сказал и тут же бросил небрежна:

– — Я тебя выручал, помнишь?

– — Да, да! – - смутился старик.

Никогда я его не выручал если и было то только с его собственных денег… Будем предельно честны если уже начали, книга которую мы читаем, стала писаться только под воздействием отвратной зловонной вони, которую испускал старик своей пропитой мочой у меня в доме спустя сутки… Но если мы говорим о материализме это не только пресловутая вонь естественной нужды… Очень хороший и важный термин естественная нужда… Ведь, что естественно не безобразно! Выходит, что бога нет, жизнь мерзость если не построить вразумительный мир и все навалку, любовь, небеса и душу!. Атеисты бросятся меня поднимать на руках, верующие проклянут. А вы не спишите… Ни одни ни другие… Бога нет! Но кто вам в талдычил в голову, что бог в том представлении каким его рисует церковь, в образе милости света и любви это не совсем верно. Да вот в том и дело если взять конституцию бога в первом родном естестве, бог это ужас, это боль, истязания, это океаны горя и только через нравственные страдания приходит свет, любовь и разум. Бог это термин абсолютной биологии, конструкция времени и событий из которых состоит не одна человеческая жизнь, а все жизни, все жившие когда либо и бедующие поколения всех форм жизни которые придут на смену человеческой формы жизни и вида. В четырнадцать лет я страстно желал идти в духовную семинарию. В средней школе убегал с уроков, чтобы прийти в церковь и подолгу смотрел с замиранием на лики святых. Когда все мне сулили поприща знаменитого артиста. Я занимался в школьном театре. Художественная самодеятельность не ограничивался новогодними утренниками с дедом морозом и бабой ягой, мы замахивались на и большое и страшное. Оставшись в очередной раз на второй год по русскому языку я попал в знаменитую на весь советский союз речевую спецшколу интернат. У меня были мировые преподаватели, словно они впитали весь сок мировой педагогике и образовательной советской великой школы… Жизнь Калигулы до Ленина, от Македонского до Суворова, от Геродота до Карамзина, отскакивает у меня от зубов. Но более во мне видели, какую то поразительную черту игры именно, что вживание в любой образ от первородных теней до пафоса и драматургии жизни.

Что кушать подано я могу сказать с тысячей оттенков, интонацией и характеров…

За пять небольшим лет на школьной сцене, которая простиралась от родного школьного актового зала, до сцен детских творческих фестивалей страны, залитых ярким светом софитов до полумрака боли и скорби сцены Новочеркасского интерната и детского дома для детей больных церебральным параличом, я сыграл все вообразимые образы. От королей, Вакулы Гоголя, от жгучего брюнета кружащегося в танце и поедавшего дамские сердца словно завтрак, до падшей девушки проститутки, трансвестита, которая желает выйти замуж за принца все проваливается и в конце сцены, она в отчаянье сбрасывает парик… Последняя большая роль была знаменитого Федота Стрельца Филатова, но самой главной стал Карсан и коляски с полуживыми обреченными детьми.

Это невозможно передать, это немыслимо… Ты выбегаешь из зала на сцену и хочешь смешить, катаешь на спине малыша, а с инвалидных колясок на тебя смотрят глаза полные боли. Такой боли, что ты не можешь говорить слова, их нет… Минута другая, заученный текст проваливается, искрученные детские шеи на неподвижных телах мотают головками, и ничего не понимают, не понимают, отчего смех. А что вообще такое неподдельный детский смех? Вы можете объяснить ребенку, что такое радость и беззаботность если его жизнь каждую секунду соткана из боли горя и самого страшного самого страшного бытия, такого, что невозможно, такого что неиссякаем вовсе. Ужас и горя, которое никогда не кончается, такого, когда не смерть умоляет ежечасно, а жизнь умоляет саму смерть, чтобы она пришла, умоляет перед смертью стоит перед смертью на коленях смерть, а боль не проходит, мысль что есть иная форма, форма счастья разрывает детское сердце. Надежда словно птица в клетки, клетки которая никогда не откроется умирает раньше чем смерть в ступит в свои прорва. Это тот случай, самый зловещий, когда надежда умирает не первой, а последней. Бога нет!

Если есть, тогда это только несусветное горе и боль… Невымышленные истории писательской братии, а подлинные… Писателя собрата, я не люблю. Я не писатель, литература мой эксперимент над людским сознанием, опыт что- то наконец переиначить в обществе. Я идеолог. Надо, наконец, то сказать о людей, которые живут с вами на одной улице, которых вы знаете, или захотите узнать, когда я их с вами познакомлю…

Тогда я смог рассмешить, несчастных… Инвалидные кресла словно исчезли… Дети ожили…

Я не знаю, что это было… Взрослые шептались, все доеденного увидев воочию какое то диво…

Я боюсь этого, концерт есть на видео, на это ерунда, я боюсь живых людей, которые помнят моего Карсана, но еще больше меня пугает, что живет во мне, это логика и самое то сострадание, которая слишком большая роскошь ля жизни и у подарок для смерти.

И я возненавидел свой артистический путь в тот самый момент, когда дети ожили, и инвалидные кресла словно исчезли, я поклялся себе, что я не стану артистом. Никогда… Все тогда всколыхнулось и поднялось тогда в моем сознании и чувствах… Но больше детское горе и страдание, на которое их обретаю взрослые…

Я никогда не ставил перед собой задачи стать писателям. Но понимаю сейчас это единственный способ рассказать по-настоящему коснувшись самой страшной стороны материализмы, людской жизни.… Потому что материализм это единственное, что есть истинное у человечества и это единственное, что ведет человечества к окончательному прогрессу и полному Эвересту развития эволюции, то есть окончательной смерти в той форме в которой мы сегодня существуем и возможно преобразованию и к прекрасному. А сейчас страшный жернова судьбы акулы с ее безжалостными зубами.

В раннем детстве я уже бегло читать при том, читать выучился самостоятельно, по со советской красочной азбуке с которой перешел на популярные советские журналы которые знает весь мир, которая выписывала каждая советская семья, Здоровье и Крокодил.

Я подолгу до глубокой ночи оставался сам и чтение стало естественной нуждой и потребностью разума, чтобы не сойти с ума, играя в игрушки сам собой наедине. Игрушек было в прямом смысле целое моря, и самые лучшие, что можно было купить в советском союзе.

Мечта была одна, быть врачом и только детским педиатром. Ведь с периодичностью в один месяц, я тяжело болел каждый раз оказываясь в шаге от летального исхода. Меня лечила необыкновенный врач, она сейчас несправедливо забыта, когда проработала в живой очереди на ежедневном приеме сорок с лишним лет. Это невероятная цифра, это невозможно. Подвиг сопоставимый с героям Советского Союза. Больше того.

Польшина спасла тысячи и тысячи детей и отчего-то я всегда был для нее самым любимым. Наверно все оттого, что ни как не жила умирать.

В кабинете этой необыкновенной женщины Гиппократа, были дефицитные в советское время резиновые игрушки пищалки и когда какой не будь разболевшийся карапуз и малыш разболелся капризничал и не хотел, чтобы его осматривал врач, Польшина начинала забавлять малыша игрушкой вступая с ребенком в игру.

– — А кто это у нас? Лев! – - говорила необыкновенный врач. – - Лев!

– — Леф, – - сквозь слезы повторял с ошибкой малыш.

– — Лев – царь зверей!

– Верей, – - отвечал карапуз – - и тянулся к игрушке.

И Польшина рассказывая о приключениях льва в африканской саване осматривала маленького пациента бегло латиницей делая пометки в медицинской карте и заводя на пустой странице карты историю болезни.

Я всегда уходил от Польшиной с новой игрушкой и историё и подрастая уже в шесть лет в тайне мечтал быть как мой спаситель… Лечить, спасать детей. Официально учиться Мединституте я так и не стал, хоть часто выходило так пропадал мединституте.…Читал литературу, десятки килограммов книг. С двадцати лет знакомился непременно со студентами интуитивно чувствуя медика. Меня водили с кафедры на кафедру. Я то тайно, то явно проникал на лекции и еще только черт знает, куда в последний раз уже, когда мне было двадцать пять, доктора не выдержали и прямо сказали:

– — Когда это кончиться, и ты поступишь как все люди?

Никогда, мыслимо ответил я, и ушел раз и навсегда…

– — Я, пошел, – - ответил Сладков и заковылял по улице.

Где ты пойдешь, думал и смотрел вслед старику. Тебе одна дорога ко мне в прихожую на пол – пока у тебя не опустеет карман… Я все уже вымерил и рассчитал. Мы встретились со Сладковым возле городской начальной школы номер один… Той самой школы, где меня два раза к ряду подряд оставляли на второй год по русскому языку в начальных классах… По всем предметам хорошо и отлично и только по родному русскому языку абсолютная два… И как после этого не стать русским писателям? Это просто закономерно!

До магазина, в который направлялся Сладков пусть и веселой, но уже немолодой походкой было метров триста не более. И мне через площадь героев до табачного магазина тоже три сотни. У меня существенное преимущество – нет не молодость. Голод и жажда денег! Деньги – самое лучшие средство для устранение невзгод и проблем в жизни. Может конечно и лучшие, но самое надежное это смерть. Смерть устраняет все и всех независимо желаете вы этого или нет. Смерть и только смерть снимает с вас обязательства и освобождает от всех проблем, но будьте осторожны смерть перекладывает на других все ваши хорошие и плохие стороны и поступки… И смерть надо еще заслужить или временем или отъявленным проступком.

Мой расчет был прост и бесхитростен основанный на наблюдениях. Я внимательный с детства. Все стараюсь примечать и анализировать в особенности черты и характеры. Сладков купит только пиво в очередной раз мысленно настраивая себя, что деньгами сорить не стоит да и мать, которой под девяноста надо пожалеть и купив пива пойдет домой, но непременно по дороге устанет разлакомиться пивом в жаркий знойный июльский день и присядет где-нибудь на приступках на своем марафоне жизни, бурном отрезке богатства и злосчастного финиша попрошайничества у дряхлой матери и новой вожделенной пенсии, которая в жизни старика по сути лишь призрак и мираж настоящей безоблачной жизни, на которую он, человек, горбатился всю жизнь, рвал жилы и получил лишь унижение в жизни.

Старик присядет, взгрустнёт, а я словно вырасту из под земли с таким заманчивым предложением, настолько привлекательным. Таким желанным для человека с горькой несчастной судьбой. Самым выигрышным предложением намеком, что старик кому то нужен, что о нем кто то проявил заботу. Просто приглашу в гости посидеть поговорить, выслушать.

Много лет назад у Сладкова случилось горе. По-настоящему горе.

У него родился единственный и долгожданный сын. Мальчику было десять лет и как то ребенок увязался за отцом на работу.

Отец рассердился. Сладков работал на стройке, не место для детских шалостей того смотри, чтобы не зашибло.

– — Я кому сказал, иди домой! Нельзя со мной!

– — Папа, пожалуйста! Пожалуйста!

– — Кому сказал, выдеру! Марш!

Мальчик загрустил, поник и отстал от отца.

– — Вон иди на речку!

Мальчик послушно пошел. Мальчик не утонул. Ребенка убил поезд, и железная дорога, что была у реки по соседством с работой отца. Маленькое детское тельце изуродовала до неузнаваемости.

Отец кричал не своим голосом и бился над бесформенной изуродованной детской плотью. И долгий страшный, самый жуткий час в своей судьбе не подпускал никого. Следование поездов остановилось. Все молчали, никто не мог пошевелиться, так рыдал и кричал несчастный отец и проклинал себя всё на свете, что не взял собой сынишку на работу.