Читать книгу Шпана и первая любовь 2 - Артур Рунин - Страница 3

Дождь хлестал по лицу каплями-лезвиями. Деревья стонали под натиском ветра, точно скелеты-бедолаги, оставленные жизнью. Тучи нависли, походили на небесные ядерные грибы; в разросшихся лужах кишели невидимые пираньи. Данила тяжело вздохнул и пошёл по этому враждебному миру. Он шёл медленно, в сердцах надеясь, что Ирина его вернёт. То, что случилось, этого больше никогда не случиться.

«Это – не случилось. Ты это создал сам», – шептал голос улицы.

«Я выкраду у неё прощение, буду целовать её руки. Если понадобиться – при всех, прямо в школе. А когда простит, зарежу каждого, кто посмел надо мной смеяться. И пусть я потом сдохну. Мне не нужна такая жизнь. Не нужна».

«Иди шиздуй под мощным ливнем, Шекспир несчастный».

«Пошёл вон, голос! – орал в бешенстве Шпана, и это бешенство слышали лишь собственные мысли. – Пошёл во-он! Го-о-ла-ас!.. – Зубы заскрежетали. – Пошёл во-о-он!»

«Твоя жизнь безмозглая трагедия, которую творишь ты сам! Хе-хе-хе, бедный Маугли».

Сквозь беснующие капля ливня, замерев, Данила увидел лицо голоса – вроде воображаемый и вроде нет. Громадный треугольный рот до ушей, с кучей острых коротких зубов; длинные волнистые волосы соединялись с ветром и дождём, буйством природы; острый нос в складках, маленькие лукавые глазки. Голос хохотал. Острые уши двигались в такт.

«Пошёл вон!» – пронеслась мысль. Данила всмотрелся. – Это я? Ведь этот урод – я! Пошёл вон, я! – Поразмыслив над тем, что произнёс, Шпана громко и горько рассмеялся. – Я, кажется, схожу с ума, если вижу и слышу галлюцинации.

***

Сквозь ширму ливня Ольга видела ссутуленную спину Данилы. Его шаги становились шире. Он растворялся в нитях дождя. Впрочем, она не старалась догнать.

Она плакала, низко опустив голову, ощущала себя выкинутой на улицу, побитой и ненужной собачонкой, нечаянно укусившей хозяина. Да и всё ли здесь нечаянно. Чувство собственной вины не покидало, только укреплялось. Она не понимала – почему всё так происходит. Почему мальчик, буквально сгоравший от любви к ней, для которого была – в раздольном поле золотом, теперь несправедливо раздаёт ей – свой ледяной урожай. Говорят, что у природы нет плохой погоды, – и для неё действительно раньше было именно так. Но теперь каждый день царила ночь – холодная, ледяная ночь в её расколотом сердце, в её светлой нежной душе, в её очаровательных светлых глазах.

– Мой мальчик больше не любит меня. – Нижняя губа тряслась от холода, сырые волосы прилипали к щекам, мешали взору. Оля ступала по лужам, из-за тонкой подошвы сапожек чувствуя все камешки. – Он любит другую? Да, любит другую. – Она поджала губы, лицо исказила гримаса плача. Рыдания сорвались с губ. Присев на высокий бордюр, Оля закрыла ладонями лицо; плечи часто вздрагивали.

«Зачем ты так, мой хороший. Не надо, пожалуйста. Вся школа считает, что мы принадлежим друг дружке. Даже Сергей сказал мне об этом. Он сказал, что никому не позволит разрушить нашу любовь. А получается, разрушаем мы сами? – Понемногу Оля успокаивалась. – Нашу любовь». – Она повторила вдумчивой мыслью, взор устремился в след, где исчезла тень Данилы – словно призрака. – Нет, не призрака, – качала она головой. – Это наша любовь. Только и только наша. Как младенец – мамин и папин. – Оля вскочила на ноги, крикнула:

– Данила!.. Данечка, подожди! – Она споткнулась о камень в луже и упала, отбила колени. – Данила не исчезай! Подожди! Любовь только наша! Она наша!

***

Филат откинул затылок на спинку кресла, кулаки покоились на животе, скрещенные в лодыжках вытянутые ноги лежали на пуфике. Тапок слетел от нервного дёрганья ноги. Отражение в чёрном экране выключенного телевизора показывало ковёр за креслом. На диване, который летом вбирал всю пыль из открытого окна с проезжей дороги, лежала жирная кошка, Маркиза. Кот Кроха притаился на крышке серванта, готовился к прыжку, медлил. Из кухни прогремел бравый голос отца Сергея. Эльвира Прохоровна продолжила ему рассказывать, как сегодня на заводе привели парня с почти оторванным пальцем. Кот Кроха спрыгнул с серванта на ноги. Сергей вздрогнул, веки дёрнулись, но глаза не открылись. Он подтащил кота к себе, погладили шёрстку между ушами. Одобрительное мурлыканье успокаивало бушевавшие эмоции.

«Данила – что творит, а? Ему досталась принцесса-девчонка, можно сказать, нарядили и рядом усадили. Только бери и пользуйся. Иначе – под Савахом давно бы лежала. Думает, никто не знает, что к «англичанке» домой ходит. Пацанов избегает. Неужели в эту старуху и правда втюрился. Конечно, коза такая, нормальная. Но училка же! И не в этом дело. Ольга! любит его, – и этим всё сказано. Меня бы так любила, стихи подносила. Никакая богиня не нужна. Она сама богиня. Она! — Данила, – богиня-то – Ольга!»

– Серёжа, котлеты с макаронами будешь? – Эльвира Прохоровна выглядывала из-за угла кухни. – Компот остыл, холодненький

– Буду, мам.

– Иди тогда.

– Вы поешьте, я позже.

– Хорошо.

Филат поднялся, скинул кота на кресло. Недовольный Кроха спрыгнул на пол и скрылся за дверью прихожей. Сергей поискал глазами Маркизу, но та с дивана куда-то запропастилась.

Сергей подошёл к серванту и засмотрелся на статуэтку балерины. Её он видел тысячи раз, но надо было куда-то деть пустой взгляд, место освободить мыслям. Взгляд зацепился на шествии слонов, задравших хоботы; фарфоровая шкатулка с хохломской росписью распласталась черепахой. Карандаш и ластик улеглись на кипе документов, готовых грохнуться с высокого угла.

Сунув кулаки в карманы трико, оттянув, Сергей взглянул на улицу, расплывающуюся за стеклом. Ливень – как последняя падла достал. Глаза прищурились, внимательно всмотрелись. Сергей вытянул шею, лбом коснулся окна.

– Что за шляпа без зонта наяривает? Ах да, это же наш Данила. – Брови поползли наверх. – О, о, от «англичанки» ноги вострит. Не домой. А куда? Вот партизан. Но дружбана не проведёшь.

Сергей выискал глазами брюки, примостившиеся на табурете возле шкафа. В спешке натягивая водолазку, он провожал спину друга неотрывным гневным взглядом, в мыслях вламливая ему хорошие, увесистые подзатыльники из-под кулаков в чугунных перчатках. Филат спешил: дабы друг лучший в каплях дождя не потерялся! Он умеет.

– Мам, позже поем! – крикнул Сергей. – Нужно в одно местечко сбегать, – и очень тихо договорил, – одного осла оседлать.

– Куда, сынок? Остынет ведь.

– Позже, мам. – Сергей схватил куртку, подбежал к окну, чтобы удостовериться – не растаял ли друг как несъедобный сахар в дождевой воде. – «Олька? И Олька здесь! Вот бесят, эти двое слепых, барахтающихся в темноте собственной любви».

Ольга хвостиком следила за своей любовью, промокла и походила на бездомную бродяжку. Жалость сжала сердце Сергея: «Волосы свисают как… паклями. Вот… Данила, сделать бы тебе нос как у клоуна да щербатую улыбку, в которой лишь один зуб и тот надломленный. – Филат швырнул под руку попавшуюся тряпку. – Оба они уроды. Ненавижу. Ну на фига Данила мне друг? Ну на фига мне безумно нравится эта кобыла, Оля. Ну почему она любит этого хмыря болотного. Красавец что ли, в толк не возьму?»

Филат натянул ботинки, кинул обувную ложку в угол.

«Почему не я? Убить Демида, и девка моя! Моя!»

Филат выскочил в подъезд, хлопнув входной дверью.

– Что-то сын психует. – Владимир Маркович, отец Сергея, дожёвывал котлету, не отводя глаз от газеты.

– Не знаю? – Эльвира Прохоровна, всплеснув руками, ударила ладонями по бёдрам. – Девочку увидел на улице, сорвался. – Её внимательный взгляд застыл поверх окна. Паучок застыл на свисающей паутинке.

– В такой-то ливень. – Владимир Маркович развернулся на стуле, взглянул сквозь тюль на погоду. – Тротуары пусты. Что за девочка?

– Кажется, из класса.

– М-м. Глазастая у меня жена. Ну… – Владимир Маркович нанизал на вилку котлету. – Раз в такой ливень сиганул, значит, любовь… готовит и куёт оковы ржавые. – Он отложил вилку с надкусанной котлетой на тарелку. Потянулся, воздвигнув руки к потолку. Большие пальцы оттянули на брюхе широкие подтяжки. Тщательно прожевывав котлету, Владимир Маркович запил холодным пивом из гранённого стакана.

– Это почему ржавые? – улыбнулась Эльвира Прохоровна.

– Всё в этом мире подвержено коррозии. – Владимир Маркович усмехнулся. – Там же и отношения, и любовь. Как-то раз один тунеядец написал… Увидел одуванчик солнце, сказал: люблю, – расцвёл и пожелтел. Кулак ударил с неба жаром, вмиг поседел и облысел.

– Ты же не тунеядец у меня.

Владимир Маркович хитро загремел хохотом.

***

Клубок мыслей привёл Данилу под навес кинотеатра.

Стрелы ливня бились о бетонные ступени, разбивались и стекали, образуя маленькое озеро. Бьющиеся капли оседали на брючинах. Данила кривил губы и злился, косо посматривал, как брюки всё больше мокли. Шансов высохнуть здесь – никаких.

И чего сюда припёрся? Дрожь пронимала от холода и сырости. Когда шёл по дороге Данила один раз обернулся и вдалеке увидел Ольгу, но у него не было желания к ней подходить. «Ольга свернёт раньше. Так что не встретимся», – подумал Шпана. Вытянув губы, он подышал на стекло витрины. От тёплого воздуха образовался островок, начал сужаться по краям.

– Даня, – раздалось за спиной.

Шпана вздрогнул, резко обернулся.

– Оля? – На его лице застыли удивление и недовольство. – Ты как собачка – след нашла, как ни старался уйти.

Ольга часто заморгала, тряхнула головой, еле заметно:

– Почему ты так со мной?

– Как?

– Слова такие говоришь. Голосом ледяным, бездушным. Я тебе стала безразлична? Или… брезглива?

– Зачем ты за мной следишь? Я тебе что-то должен?

– Но как же? – Оля растерянно водила глазами. – Нет, не должен. Но разве… разве…

– Честно?

– Да, – закивала она, преданные глаза старались дать понять, как больны и мучительны его несправедливые поступки.

– Я огорчён тобою.

– Зачем ты к ней ходишь? – воскликнула Оля. – Ты правда влюблён? Я ведь действительно чувствую себя брошенным щенком.

– Не говори ерунду. (Он не высказал мысль, что щенком – может быть только он, а она – лишь сучкой). С ней просто интересно.

Свой горький плач Оля спрятала в ладонях. Она опустилась на корточки, прижала ладони к коленям; печальные глаза старались найти поддержку в лице Шпаны.

– Я тебе разонравилась, – вздрагивала она. – Но почему так? Почему? Ты же любил меня… Знаю.

– Я и сейчас люблю, – тихо сказал Данила одновременно обернулся, чтобы слова не были услышаны.

Но Оля услышала. Она услышала!

Колоски пшеницы, поле. Она бежала, радостно раскинув руки, слабо прикасалась к колоскам: как бы не сбить зёрнышки. Над этим полем – чистое ясное небо, солнце ласкало спокойную гладь золотого океана, мило стреляло рыжевато-золотыми лучами, птицы вновь воспели, благодать охватывала сердце.

Оля подпрыгнула и повисла на шее Данилы, поджала ступни и прошептала:

– Спасибо. Приходи ко мне. Я тебя с мамой и папой познакомлю, с младшим братиком. Приходи каждый день, каждый вечер. Почему раньше не так? Со мной тоже будет интересно. Я знаю – ты много читаешь. Но я тоже много знаю. Я буду стараться…

Голос Оли отдалился для Шпаны. Он усмехнулся.

«Ага. Слушать басни про бога, библию, святых. Мне только бубенцы на рожках Арлекино да мизерные тарелки похоронные, и этим… на подпевках: Харя! вскрикну, харя! с раму».

– О французских словах будем говорить? Об одноглазом спалившем Москву? Молитвами займёмся, лбы пробьём об пол, или пол лбами.

– Глупенький, – улыбнулась Оля, размазывая слёзы по щекам. – Можно и о Франции, и Бонапарте, и о войне. О чём захочешь.

– Вот спасибо. Школьную программу муслыжить будем. О великом Ленине, Карлушу вспомним, Макса. О съездах КПСС… Ещё о чём? Уж лучше о трёх поросятах и колобке. И то интереснее, хоть детство вспомнить можно.

– Принеси книги, какие читаешь. И разве… – Ольга приблизила глаза, наполненные безграничной добротой и любовью. – Разве обязательно обсуждать книги, фильмы. Нам и без этого будет хорошо. – Оля закрыла глаза, прикоснулась губами к уголку рта Шпаны.

– Для этого мы ещё малы. – Данила хитро прищурил один глаз. – Именно ты – мала.

Оля, надув губы, играючи дёрнула его за рукава куртки, нахмурилась. Грозно смотря исподлобья, приподнялась на носочках, призывая к себе приоткрытые губы любимого.

Ресницы Шпаны сомкнулись. Он поддался и слился с Олей в бесконечно долгом поцелуе.

«Нежные, горячие, божественные, просто охренетительные у неё губы, – мчались мысли Шпаны. Он прижал к себе голову Оли. – Как же я люблю её, – набирала скорость круговерть мыслей. – Как подкатить к Ирине? Как помириться? Что сказать? Видно, придётся на колени вставать принародно. Не, не дождётся. У меня ещё вот – красотка, сладкими слюнями обмусоливает из медовых шлёпанцев».

***

Сергей перепрыгивал лужи, шнырял глазами по улице в надежде выцепить Олю. Под козырьком кинотеатра обнимались два силуэта.

«А, – Филат остановился, держа над головой воротник куртки, – встретились «одноидейные» голубки. Идти не идти? Ладно, что я им – враг, что ли?»

Под шумом ливня Сергей подошёл незамеченным, улучив момент долгого сладостного поцелуя. Зависть и ревность выстрелили в его сердце. Он повернулся боком, ударил ногой по луже – брызги под углом полетели на обнимающуюся парочку.

Шпана незамедлительно развернулся. Оля испуганно выглядывала из-за его спины, сжав кулаками куртку на плечах – намертво.

– Ты же молодец? – Глаза Данилы сузились в щель. – Нарисовался как крот. Дать бы в бубен, чтобы сутки звенел, не разлучаясь с громом.

– Я всегда молодец. – Сергей зашёл по ступеням, не сводя пронизывающего взгляда с Оли.

Шпана задумчиво посмотрел на друга, перевёл глаза на Ольгу и, как показалось ему, – странная недомолвка сквозила в перекрёстных взглядах этих двоих.

– Отцепись ты. – Данила подался плечом вперёд, рывком выдернул куртку из Ольгиных кулаков.

– Ты чего, псих? – Сергей мерил Данилу взглядом, выказывающим готовность – прибить намертво. – Что на девке срываешься? Или друга не рад видеть? Куда пропал?

Шпана схватил Ольгино запястье, протянул другу свою пятерню – здороваться. И когда Сергей в ответ вытянул руку, вложил в неё ладонь Оли, крепко сжал их соединение пальцами. Оля, не понимая, что происходит, бегала затравленными глазами.

– Передаю эстафету. Воркуйте, сизари. – Данила пихнул Ольгу в спину и сбежал по ступеням.

– Данька, не убегай! – заплакала она навзрыд. – Не убегай, пожалуйста! Прошу!

– Филат! – крикнул Шпана, нервно двигая челюстью. – Подходил, видел же… мы целовались. Обоснуй для чего подошёл? – Сквозь зубы Данила сплюнул в лужу.

Сергей сунул кулаки в карманы куртки, наклонил голову к плечу и в ответ лишь усмехнулся.

– Молчишь. – Данила побежал по тротуару к железнодорожному переезду, неожиданно развернулся. – Олька! Не жалею, не грущу, не плачу!

– Не зову, – всхлипнула она, вытирая ладонями слёзы.

– Я!.. Не грущу. – Данила тыкал себя в грудь указательным пальцем с выпадом колена на полусогнутых ногах. – Я не грущу! Я!.. Я!

– Э! Псих! Так иди заплачь! – Линия сжатых губ Сергея исказилась в презрении.

Шпана уже отвернулся и, прибавив скорости, через голову крикнул:

– Не плачу, непонятливый родной друг! Если только на твоей могиле!

– Что, этот, сейчас заумного начитоводил. – Филат осматривал Ольгу колючими глазами, и у неё создалось впечатление, что она ему чем-то очень обязана. Она молчала, шумно втягивала носом воздух.

Сергей толкнул локтем.

– Я ему читала, – опомнилась Оля. – Стихотворение.

– Где? – недобрая ревность в тоне Сергея отразилась испугом в мыслях Ольги. Её затравленные, настороженные глаза широко раскрылись.

– В подъезде, – прошептала она.

– Нашли, где читать.

– А что, нельзя? – несчастный голос Ольги сорвался на писк. – Что ещё в подъезде делать?

– Боком становиться! – Филат смягчил цинизм и пошлую грязь. – К окну лбом.

– Почему так? – яростный шёпот слетал с губ Оли, глаза в страдании проводили исчезнувшую спину Данилы за переездом. – Сергей, зачем ты это сделал? Зачем?!

– Что сделал? – Взгляд Сергея прожигал Ольгу, желваки на челюсти скрипели. – Вы мои друзья. Я не могу подойти? А?! Под вашим запретом ходить мне, слепым?! Не замечать вас?! Так сдались мне такие друзья!

– Ты же не так сделал! – закричала Оля и испугавшись отшатнулась. – Ты нарочно подошёл. Помешал.

– Да! Нарочно! Мне ты тоже нравишься. Или не замечала? Не одному Шпане золото! Я хотел полюбоваться тобой. Хотел побыть рядом.

– Но я же с Данилой. – Оля заплакала, прижав ладони к глазам.

– Что с Данилой? – Сергей сжал пальцами щёки Ольги.

Испуганные, ошеломлённые её глаза искали помощи. Стараясь вырваться, Оля неистово пятилась.

– Шпана даже не пошёл со мной. Он увидел, как Савах тебя волочил к стадиону. Ты думаешь… Он понимал куда и зачем! Он боится Саваха! Он не сможет ударить Саваха! Если не я, сейчас бы полгорода тебя дербанило! Ходила-бродила бы как большинство молодых шаболд. Кто захочет – ловит и за каждый куст: на коленях жуй листву!

Ольга оттолкнула одноклассника, вырвалась из цепких пальцев, которые ей казались – чёрными цепкими крюками.

– Что ты такое говоришь? – Оля осторожно отступала, ноги соскользнули со ступенек под дождь. Ахнув, она посмела произнести:

– Какой же ты друг, если так?..

– А кто я?! – набросился Сергей, схватив её за грудки. – Кто?! Не друг?! Я тебя спас! Я! Не Демид! И я плохой, да?! – Филат присел, ладонями опёрся на колени, расставив локти, снова вытянулся в полный рост. – И я плохой? Я так же хочу, чтобы ты меня любила. Поняла?! – заорал Сергей в ухо Ольги.

– Замолчи! – голос Оли сорвался на визг; стараясь посильнее оттолкнуть, она упёрлась ладонями в его грудь.

– Поняла? – Зубы Сергея охватили ухо Ольги. – Иди сюда. – Филат за грудки толкнул несчастную на площадку.

– Нет! – Ольга завизжала. – Сергей, опомнись, не надо!

Пощёчина оказалось слишком мощной для нежного девичьего лица. Пятерня вмиг проступила на щеке Оли вздувшемся клеймом.

– Не надо! Умоляю! – Девичьи губы тряслись, глаза искали помощи в окружении деревьев. – Не бей меня, пожалуйста. – Слёзы хлынули по щекам, губы дрожали в такт стуку зубам. – Где моя мама?

Филат держал Ольгу за кофту, сжатая ткань в кулаке дрожала перед лицом. Слёзы сверкнули в его тёмных глазах.

Оля замерла, взгляд опустошения запечатлела природа, знойная пустыня легла на сердце, заполнила душу. Слёзы проделывали блёклые русла на щеках. Она смотрела на Филата с отвращением и непониманием.

Медленно, одним за другим, пальцы Сергея разжимались, освобождая из плена ворс синий кофты. Звоны набата били в голове, созывая частички разума к свету. Бешенное отчаяние Сергея, переходило в ужас. Запоздалое понимание кувалдой огрело разум: превознёсшись и топя друга – пхнул глубоко в гнилое болото – себя! Ольга теперь презрит. И если простит – осадок в её сердце не оставит просвета на взаимность: любую, будь то дружба или любовь. Сергей безвольно опустил руки, склонив голову; лицо исказилось в гримасе самопрезрения.

Дав волю слезам и рыдая, Оля сбежала со ступеней, бросилась по холодным лужам, разбивая хлёсткую стену ливня. Мысли возносили моления: «Мой боженька, пусть он не последует за мной. Умоляю. Умоляю. Умоляю. Не пускай его. Умоляю». Но бог не внемлет мольбам. За спиной шлёпающие по лужам шаги догоняли.

– Оля, прости! – Голос Сергея воздвиг в голове Ольги немыслимую панику. – Подожди! Прошу не беги! Прости!

– А! А-а-а! – Ольга закричала так, что Филат испугался. Её сердце колотилось, рвалось убежать, спрятаться. – Нет! Мамочка, где ты?! – Лицо тряслось, ужас застыл в горестных широких глазах.

– Оля! – хлестнул Ольгин слух голос Филата – рядом за её спиной.

Взвизгнув, Ольга обернулась. Она качала головой, выставив перед собой ладони, которые образами запечатлелись в глазах Сергея: тонкие кисти, хрупкие белоснежные пальцы.

– Нет, не надо, – умоляла Оля. – Пожалуйста, не надо. – Она споткнулась о корягу, упала, громко вскрикнув. Лужа, грязь обдали её лицо, сквозь сжатые пальцы полезла чёрная жижа. – Не бей, Серёжа.

Филат упал перед Ольгой на колени в грязную воду. Схватил за кофту и потянул:

– Прости. Скажи, что простишь. Если не простишь – нож в себя воткну. Ты меня знаешь.

– Нет, нет. – Мёртвая хватка Оли держала куртку на запястье Сергея. – Не доставай… не доставай нож. Я боюсь, боюсь. Прошу.

– Скажи.

– Да, да, – кивала Оля, сырые волосы липли к щекам. Ладони дрожали, отгораживаясь. – Только не надо. Не будешь бить? Не будешь? Отпусти меня, ладно? Хорошо, Серёжа? Не ходи со мной. Ладно? Пожалуйста.

Филат замер, не сводил глаз с её лица, не понимая самого себя.

– Я пойду, можно? – Оля поднесла к глазам дрожащие ладони и медленно вытерла слёзы, размазав грязь по щекам.

Сергей молчал.

Оля медленно поднялась из лужи, повернулась, склонив голову; запутанные сырые волосы свисали грязными прядями. Прижав уши ладонями, она поспешила в родные стены к родным – маме, папе, братикам. Именно братикам. На её письменном столе у стены в серебряной рамке тихо жила фотография – малыша с пустышкой во рту. И Оля обращалась и жила с ним как с живым.

– Мамочка, папочка, милые братики, – шептали её губы. – Мамочка, папочка, родные братики. – Ольга бежала, видя перед собой страшную жизнь. – Мамочка, папочка, родные…

Из кармана куртки Филат достал нож. Пустой взгляд проследил, как Оля скрылась за домами. Встрепенувшись и психанув, Сергей ударил грязным лезвием по тыльной стороне ладони.

– Я не хотел, девчонка. Не хотел я, Оля!