Читать книгу А любить никто не хотел - Артём Леонович Чепкасов - Страница 4

Тёплый летний вечер совсем не радовал и, ощущая страх с каждым шагом всё сильнее и сильнее, Анна старалась идти быстрее. Уверенная, что её преследуют, она больше всего боялась оглянуться и подтвердить опасения. Когда до дома оставалось шагов тридцать, Анна и вовсе побежала, оглашая округу громким топотом каблуков о неровное покрытие тротуара, на коем споткнуться да растянуться во весь рост, дело пустячное. Безлюдная окраина большого города в этот ещё светлый час, девятый после полудня. Никто не поможет, кричи – не кричи.

Не найдя ключей в кармане жакета, Анна принялась панически нажимать все кнопки домофона на подъезде, сбрасывая вызов после одного – двух писков и тут же набирая следующий номер. Наконец, ответили сразу. Словно в неизвестной ей квартире, номер которой она и не запомнила, только её и ждали. С нетерпением.

– Кто?

Страх, давно уже живший в её истрёпанной душе, окончательно почувствовал себя единственным властелином на все времена.

– Кто там? – повторил хозяин неведомой квартиры.

– Извините, соседка ваша, – пересилила Анна себя. – Ключи потеряла…

– Какая квартира? – проскрипело в динамике, и Анна замешкалась.

«Господи, это-то им зачем? Как же можно назвать номер квартиры, если тот, кто искал её столь долго и вот теперь нашёл, стоит за спиной, слушая каждое слово»? – со скоростью и топотом целого табуна лошадей пронеслось в голове. Она же шеей ощущает его горячее дыхание, и ей наверняка не скрыться больше от смерти. Так её ещё и принуждают, самой сказать ему, где она от него спряталась. Нельзя!

– Умоляю, откройте, – прислонив лицо едва не вплотную к динамику домофона, прошептала Анна в отчаянии, чуть не плача и уже не надеясь на спасение.

К её удивлению, домофон приветливо запиликал, и Анна из последних сил рванула на себя массивную железную дверь.

Решительно шагнув в пыльный тёмный подъезд, как утопающий подныривает под спасательный круг, Анна вздрогнула от слишком громкого металлического хлопка за спиной и замерла, боясь даже вдохнуть.

Казалось, не только сердце, но и все остальные органы там, внутри неё оборвались, и лежат себе спокойно, никому не нужные, в самом низу живота. Во всяком случае, ничего, кроме крохотной точки где-то в левом виске, Анна больше не ощущала. В диком страхе она и стала сама этой точкой. Всё остальное ей уже не надо. Ни красивой, хоть и маленькой груди, ни специально остриженных под каре и обесцвеченных волос, ни глаз в синих линзах, скрывающих родной их цвет, серый. Ни рук, ни ног, ни спины. Ничего. Не трогайте только эту пульсирующую, почти незаметную, точечку. Оставьте жизнь!

И, всё же, в подъезд она зашла одна. Рядом, во что совершенно не верилось, не было ни души и только звук отпираемых дверных замков на одном из верхних этажей заставил действовать дальше.

– Так, и к кому же ты идёшь? – спросил бесполый из-за старости голос и предупредил. – Если наркоманы опять, то выметайтесь сразу, а то милицию позову.

– Не надо милицию, пожалуйста, – поспешно затараторила Анна. – Я в самом деле здесь живу, снимаю квартиру, а ключи потеряла.

– А как же ты домой попадёшь, если ключей нету, а?

«И, правда», – опять заволновалась Анна.

Снова лихорадочно проверив все карманы, она вдруг вспомнила и, испытывая облегчение, прокричала наверх:

– Нашла! В сумке! Думала, в карман положила, а они в сумке! Спасибо вам!

– Тьфу ты, – прилетел сверху недовольный ответ. – Понасдают кому попало, не спросивши, и не знаешь, что за человек у тебя под боком обитает. По телевизору вон кажут постоянно, что только террористам и сдают…

При последних словах, страх, было отступивший, атаковал с новой силой.

– Нет, нет, я учитель музыки, – как можно увереннее и словно бы оправдываясь, прокричала Анна наверх. – От мужа ушла, вот и…

– У нормальных людей своё жильё имеется, а снимают только шелудивые всякие, беспутные! И куда только милиция смотрит? Дармоеды, – донеслось сверху на прощание и дверь там захлопнулась так громко, будто тоже была живой и осталась недовольной диалогом ещё сильнее, чем хозяева жилища, куда она преграждала путь всем чужим. Да, и некоторым своим, пожалуй, тоже.

Мой дом – моя крепость. И у Анны ни того, ни другого не было.

Поддавшись очередному приступу паники, она бегом, через ступеньку, несмотря на узкую длинную юбку, поднялась на третий этаж, трясущейся рукой вставила ключ в замочную скважину и дважды резко повернула его.

«Лишь бы в самом деле милицию не вызвали», – испуганно подумала Анна, переступив порог съёмного жилища и закрываясь изнутри на все засовы: два ключа, верхний и нижний; массивная щеколда; цепочка.

Пересилив себя, женщина посмотрела в глазок, но ничего на лестничной площадке не увидела. Темно. Хотя нет, от двери квартиры напротив бесшумно отделилась тень человека и шагнула прямо к ней, пристально посмотрела на неё через глазок с обратной стороны. Вот и всё! Смерть нашла её! Пришла за ней! Не скроешься.

Испугавшись собственного вскрика, Анна с силой зажала рот обоими ладонями. Растеряв последние остатки воли, она опустилась на пол, подперев спиной дверь, словно могла укрепить её в дополнение к запорам, что уже имелись, но доверять им не стоило. Тот, кто пришёл за ней, силён и зол. Он одним махом вырвет железную дверь вместе со всеми замками да косяками, войдёт в тесную прихожую и…

Анна беззвучно заплакала.

Прошло около получаса, прежде чем женщина успокоилась, прислушалась и поняла, абсолютно ничего не происходит. Зря она накручивает себя до подобного состояния. Так и до психиатрической больницы недалеко. Но как же она устала жить в постоянном страхе. Может, и в самом деле, пусть он уже найдёт её, и всё кончится. Невозможно же больше терпеть. Хватит!

Стоп! А что, если в этом спасение и есть? Кто догадается искать её среди умалишённых?

И на что только она, дура, рассчитывала, когда согласилась совершить то, чего сделать не могла в принципе. Убить! Людей: женщин, стариков! Ну, этих ещё ладно. Сами виноваты, что не живут, как люди. Но детей! Их-то за что?! Дети не виноваты в разборках взрослых! И не понимали этого только гнусные фашисты.

Хотя, кого она обманывает? Себя? Так это бессмысленно, ибо невозможно. Уж она-то получше многих других знает, что те, кто окружал её последние годы и кому она помогала по мере сил своих, ничем не лучше арийских фанатиков. А то и похуже. Стократ. Вспомнить хотя бы заложников в московском театре. Но она-то, советская девушка, октябрёнок, пионерка хоть и была всё это время с ними, безжалостными убийцами – всё равно, не такая.

Однако в ту пору ей во чтобы то ни стало требовалось одно – спасти свою жизнь. И она пообещала убить других. Маленьких, беззащитных, доверчивых. Дабы жить самой – такой же маленькой и беззащитной.

И вместе с тем то, что никогда и никого не убьёт, Анна знала даже когда давала клятву бандитам. Она просто любила одного из них. Настолько сильно любила, что и звали её тогда иначе. Необычайно красивое и мелодичное имя. И означает тоже самое каким и является само по себе. Красивая. Она – красивая. И это он, её любимый и единственный, придумал ей такое имя, когда несколько лет назад она вместе с ним приехала жить в его дом. Навсегда приехала. Так бывает. Что же ей теперь за то, обязательно сдохнуть? Умереть за то, что искренне любила? Разве это правильно?

И вдруг, как вспышка. Взрыв, разрушающий всё, что ею было столь непрочно построено, ибо уже и фундамент был заложен неверно. С грубейшими ошибками. И все эти годы Анна обманывала сама себя. Она же даже не та, за кого уже довольно долгое время. Она – не Анна. И никогда ею не была. У неё совсем другое имя. И даже не то, каким называл её он, её муж. Единственный и любимый.

Но так ли уж сильно она его любила, чтобы забыть саму себя?! Правда – правда, любила? Или же просто жалела? И вот за жалость она теперь и расплачивается.

Никогда никого не жалей! Никогда никого не люби! Ни к кому и ни к чему не привязывайся. Только в этом случае, ты будешь по-настоящему силён, и никому тебя не одолеть, потому как ты именно независим. Нет у тебя той кнопки, что в детском кино безуспешно искали у мальчика – робота потешные и вовсе нестрашные бандиты. Совсем не такие, как те, которым она носила еду, одежду, лекарства. И которых она обманула, что было невероятно сложно.

Заказчики ужаса не должны были ей поверить, да, судя по всему, и не поверили. Но иного выхода у них не было и потому казалось, скрыться от контролёра будет уже легче лёгкого. Но и в этом она ошиблась. Она, вообще, всегда только и делала, что ошибалась. Всю свою недолгую жизнь.

Женщина без имени, без фамилии. Без возраста. Без прошлого и будущего.

Всю дорогу до места назначения она снова перечитывала мудрость Пророка. Контролёр потребовал, чтобы хоть чем-то занять её голову. Между тем, ей читать было вовсе не сложно. Все суры она знала наизусть, – сама когда-то с неподдельным интересом прочла Священную книгу. Как можно не знать того, перед чем любимый муж преклоняется, становится кроток и послушен. Спокоен.

Однако она ни в первый, раз много лет назад, ни в последний, под строгим взглядом контролёра, она не нашла в Коране ни строчки о том, к чему призывали убийцы, беспрекословно, подобно ей, слушавшиеся лишь её мужа. Не нашла, но промолчала. И ни мужу тогда, ни контролёру много позже ничего об этом не сказала. Перечить им – самоубийство.

Да, однажды Коран стал чуть ли не любимой её книгой, но теперь она видеть его не могла. Знала, всё написано правильно, только читают его все мусульмане по-своему и выворачивают сказанное Пророком, кому как удобно. Даже оправдывают мудрыми словами беспощадные убийства невинных. И никто в целом свете не может этому помешать. Даже сам Пророк. Так зачем же тогда Коран нужен? Для чего его читать? И, вероятнее всего, также обстоят дела и с Библией – книгой, которую она никогда не держала в руках, но откуда-то знала её истории, и никак не могла понять, откуда же.

После акции в Беслане попасть в место назначения да к тому же в далёкой – предалёкой Сибири через всю Россию и даже хоть через короткий её кусочек в Ставрополье, стало совершенно невозможным – со слов контролёра, даже постоянные мздоимцы гаишники, и те перестали брать взятки, а устраивали всем машинам с Кавказа доскональный шмон. И потому добираться пришлось окольными путями через Грузию, Азербайджан, затем по безразличному ко всему происходящему на Земле Каспию. Всё их изнурительное, с долгими простоями в томительном ожидании, путешествие заняло больше двух месяцев. Но как только, через Туркмению и Казахстан, наконец-то прибыли в Новосибирск, где их уже ждала какая-то конура в двухэтажном, наполовину расселённом, деревянном бараке с клопами, они незамедлительно стали готовиться к возмездию.

Ужас должен был случиться, самое большое, через неделю, да и то опасно – узнать про них, что они уже в городе, и зачем, спецслужбы могли в любой момент. И, тогда всё. Ей уж точно погибать, но она этого не хотела. Чего хотела, и сама ещё не решила. Однако всё отчётливее понимала, пока дышит, есть шанс. Малюсенький на то, чтобы и ей дальше жить по-человечески. А, может, и любить снова. Только в этот раз уже и по-настоящему. Не боясь и без сомнений.

Контролёр всякий раз уходил в неизвестность рано утром и возвращался из ни откуда только поздним вечером, и все время был молчалив. Спал он на полу, на матраце. Как верный слуга, у продавленного и скрипучего дивана, который уступил ей, своей спутнице по неволе. Она же никуда из их убежища не выходила, а лишь внимательно изучала карту сибирской столицы для туристов да с интересом разглядывала фотографии красивого огромного города и великолепных станций его метро. И уже к исходу второго дня наизусть знала свой маршрут все ориентиры, по которым в утренний час пик ей следовало дойти до станции «Заельцовская», откуда затем доехать до Красного проспекта, где и выпустить на волю смерть. Самой же быстро уйти.

Почему именно эта станция, контролёр отчуждённо объяснил. Красный проспект – символ Новосибирска. Да, к тому же, это единственное место, где пересекаются две имеющихся в городе линии метрополитена, и с восьми до половины девятого часа утра именно здесь собирается больше всего людей со всех городских окраин.

Почему массовую казнь неверных следовало совершить не в самом центре, – на Площади Ленина, контролёр объяснил ещё более сухо – они, то есть, и он, и она, вовсе не бандиты. А борцы с несправедливостью, как и тот, чьим именем названа площадь.

Женщина слушала и не могла понять, это у неё в голове всё настолько сильно перемешалось, или, всё же, у контролёра. Белое выдают за чёрное, чёрное за белое, да ещё и миксером всё взболтали всё. Чтобы точно никто и никогда уже не разобрался, кто прав, кто виноват.

За несколько утомительных дней они с контролёром подготовили всё необходимое. Не в силах совладать со своими мыслями о добре и зле, о любви и ненависти, женщина во всём помогала контролёру. Обсуждая детали предстоящего ужаса, она собственноручно готовила взрывчатку. Так, в неверии, что всё это не игра и происходит с ней по-настоящему, ей скоро стало ясно, смерть готова сойти с её рук и забрать себе все человеческие жизни. Всех тех людей, которых она так часто видела на многочисленных фотографиях вместе с красивыми домами. Людей, как и она, замученных жизнью, суровых и тяжёлых. Или наоборот, в отличие от неё, воодушевлённых жизнью, улыбающихся и лёгких. У них всё получилось. И у неё, значит, тоже всё получится. Надо только найти выход и спасти людей. Тех людей, кто, спеша на работу, в школу, в собес, в больницу, да ещё много куда, окажутся в переходе станций метро «Красный проспект» и «Сибирская».

Что ж. Действительно, очень символично. И смерти – это, по-видимому, нравится. Она уже ждёт – не дождётся. Но это просто люди и просто дети. Такие же, как и все другие. Как она. Как её контролёр. И они ни в чём не виноваты. А если и повинны, то не ей судить. И не контролёру. И в тот вечер, последний перед преступлением против человечества, женщина окончательно поняла, она не такая, как те, кто окружал её последние годы. Она не хочет убивать. И не будет.

Не слушая возражений контролёра, она выпила для храбрости, принесённой контролёром водки, и быстро разделась. Она знала, он давно положил на неё глаз, чего сам очень боялся, ибо не ему она принадлежала. Но в ту ночь, она была уже ничейной, и понимала, на завтра, не смотря на все увещевания об обратном, ей на самом деле тоже уготована погибель.

Прямо сказав об этом контролёру и не услышав возражений, она уже не стеснялась ничего и вела себя, как последняя шлюха, чего нельзя делать истинной мусульманке. Однако и таковой она уже тоже не являлась. Она, вообще, никем больше не была и всё для себя решила. И решимость её окрепла, когда мужчине понравилось, что она вытворяет. Он завёлся и дрожащей рукой робко коснулся давно желанного обнажённого тела, а затем разошёлся и властвовал над ней полночи.

Ей было никак. Но она вытерпела и даже ласкала его, и впервые за долгие годы их знакомства нежно называла по имени. Главное, чтобы он остался доволен. Получилось. Ей всегда удавалось обмануть, если это требовалось. Сумела она и в тот раз. Чему – чему, а притворяться научилась отлично. Ей всегда верили. Видели, своя. Она же всякий раз столь искусно выдумывала то, чего не было, что порой и сама верила своим фантазиям.

Вот и контролёр поверил. И как только расслабленно захрапел, она встала с дурно пахнущего от своей древности дивана и бесшумно оделась. Обшарила все карманы одежды контролёра, его небольшую сумку и найдя десять толстенных пачек денег, увесистых как огромные золотые слитки, которые она видела только в кино, да единственную связку ключей от их временного пристанища, женщина выскользнула на площадку.

Нет, в сумке были ещё поддельные документы: паспорт, права, медицинская страховка. Но всё это только в одном экземпляре и с фотографиями одного и того же человека. И, естественно, не её. Правильно, зачем делать фальшивые документы для той, которая, всё равно, умрёт. Для той, кого контролёр обратно не потащит, а станет добираться сам – так легче и спокойнее. Он ещё пригодится своим братьям по борьбе, а вот она им больше не нужна. Да, и себе-то, нужна ли? Ну, убежала, а дальше что?

Может, лучше остаться, и будь, что будет?

И, всё равно, закрывая дверь, женщина проглотила свой страх да молила только об одном, чтобы контролёр не услышал. Кого именно молила, если христианкой никогда не была, а ислам в ту ночь предала, она и сама не знала, но мольбы её были услышаны. Замки оказались отлично смазаны и в ночной тиши не раздалось ни единого щелчка. И чего раньше, не сбежала, в отсутствие контролёра? Так куда? Города ещё не знала. Да, и дверь хоть и деревянную, сплошь обшарпанную, но, всё равно, добротную, тяжёлую, пойди-ка, выломай.

Звать кого-то на помощь? А придут ли? Ладно, просто не обратят внимания. Ну, блажит какая-то дурочка, и пусть. А если милицию вызовут или того хуже – контролёру сообщат. И хоть за длинные дни сибирского лета она ни разу никого не видела на улице, всё равно, была уверена, за их пристанищем, за ней самой неотступно следят. Глядя в окно, можно было подумать, что они с контролёром остановились вовсе не в большом городе, а в каком-то давно вымершем посёлочке: пустырь да несколько таких же нелюдимых, как и их, бараков. Но она ложной безлюдности не верила, потому как наверняка знала, те, кто её сюда отправил, хитры и изворотливы Рядом пройдут, а не заметишь. И ещё она прекрасно понимала, что эти люди не могли ей взять и вот так вот запросто поверить.

Так куда же было бежать? Найдут. Догонят. Накажут.

Но теперь страх отступил. Совершенно незаметно. И впервые со дня смерти мужа ей захотелось дышать полной грудью. Открытым ртом. Чтобы навсегда запастись воздухом свободы. Неужто и, впрямь, противная, горькая водка добавляет смелости. Хотя, скорее безрассудности.

Несколько секунд женщина недвижимо стояла в тишине, пытаясь угадать, что именно хочет услышать. Контролёра ли, проснувшегося, всё понявшего и оттого разозлившегося да немедленно кинувшегося искать выход из ловушки, или же своё собственное сердце. Не услышала ни того, ни другого и тихонько выскользнула из подъезда. Старая деревянная дверь пропахшего испражнениями подъезда громко скрипнула в ночи, но женщине уже было всё равно. Впервые за много лет она была свободной и никому ничего не должна. И если имени у неё, по-прежнему, не было, зато появилось хоть какое-то прозвище. Которое сама себя и дала.

Беглянка.

Но только теперь, по прошествии пяти с лишним лет, стало понятно, сбежать у неё, всё-таки, не получилось и пусть бы её умертвили сразу. И несомненно так было бы лучше, нежели существовать все эти годы в диком страхе, который и вздохнуть лишний раз мешает. Не даёт жить, как страстно этого не желай.

Не позволяет даже с учётом того, что в ту ночь из Новосибирска она на первом же попавшемся большегрузе, укатила в Томск. Специально этот город не выбирала и даже была уверена, что никогда и ничего про него не слышала. Просто так вышло, что окраиной огромного, повсюду сияющего огнями фонарей и рекламных вывесок Новосибирска, где они с контролёром поселились, той самой Заельцовкой – оказался именно выезд в сторону Томска.

Всю дорогу молчала и боялась одного, не остановили бы на одном из многочисленных милицейских постов. Зато дальнобойщик постоянно курил и, не переставая балагурить, намекал на оплату натурой, да как бы промежду прочим разъяснял, у милиционеров опять какая-то спецоперация по выявлению и поимке террористов. Называется толи «ветер» толи «ураган». Пойти на неё в открытую атаку водитель так и не решился, хоть и не поверил, что она вовсе не проститутка.

– Плечевая ты, видно же сразу, чё ты отнекиваешься, – добродушно похохатывал он и его пузо подпрыгивало в такт трясущемуся двойному небритому подбородку. – Но я по нормальному хочу. А то знаю вас, затаскаешь потом по мусарням. Ссильничал, типа. И ведь не докажешь ничего, кто вас, шлюх слушать станет, но нерв помотают. Бабла ещё не хило снимут, чтобы замять все, на то они и мусора. А мне оно надо? У меня семья, жена, дочка взрослая, объясняй им потом, что это было.

Высаживая её, как только въехали в Томск, сразу же за мостом через почти высохшую речку, дальнобойщик, с удивлением глядя на толстую пачку денег, из которой она вытянула для него три тысячных купюры, присвистнул и всё также похохатывая, произнёс на прощание:

– Да, ты, подруга, кинула какого-то богатого Буратино, захотевшего похабной Мальвины. Ну, ты даёшь. И чё я тебя сразу не кокнул, бабла бы столько поднял. Эх, не знал я, сколь халявных денег у меня кабине едет. Ладно, тебя и так удавят за эти бабки, и меня потом, а оно мне надо. Тебя же, всё равно, найдут. Такие же вот как ты, тебя и сдадут. Зря ты это, девка. Жалко тебя. Ну, да, ладно, бывай, плечевая…

«Плечевая», – думала она, стоя на обочине дороги и глядя в след растворившейся в туманной утренней дымке фуре: «Странно. Почему именно так? Что за слово дурацкое? Почему не просто проститутка или шлюха?»

Мимо проехала патрульная милицейская машина и водитель пристально посмотрел на неё. Плавно остановилась и, словно бы, хорошенько подумав, а правда ли стоит, патрулька стала медленно задним ходом сдавать к ней.

«Только бы не побежать», – мысленно уговаривала беглянка себя: «Побегу, не отстанут. А так отговорюсь ещё может».

Её словно кто-то услышал. Не иначе, Пророк. Милицейский автомобиль, не доехав до неё буквально пары метров, резко остановился и, сорвавшись с места на бешенной скорости, умчался вперёд – туда же, куда и дальнобойщик. А она, оставшись на краю дороги в совершенном одиночестве, впервые за последние сутки почувствовала страх. Маленький ещё, почти незаметный, и вдруг вспомнила, спецоперация у ментов называется «Вихрь – антитеррор». То есть, это по её душу операция эта, – она же и есть самая настоящая террористка.

Не зная, куда идти и что делать дальше, беглянка бродила по пустынным дворам и никак не могла взять в толк, почему вокруг ни души. Зато впервые за много дней она расслышала робкое пение невидимых птиц. Затем пришёл рассвет и страх отступил. Даже не отступил, а позорно и трусливо побежал от неё прочь, так же, как и струи внезапно начавшегося холодного дождя, заставшие её сидящей на облезшей скамейке. Однако, намочить толком не успел – она спряталась под козырьком подъезда и уже не слушая шума льющейся с неба воды, внимательно разглядывала аккуратно обрезанную четверть обычного тетрадного листочка в клеточку: «Сдам однокомнатную квартиру на длительный срок. Только русским девушкам. Цена договорная».

С нетерпением дождавшись, пока закончится небесная вода, беглянка сорвала объявление и смело шагнула из-под козырька. Выйдя на непривычно узкую улицу, попросила у первого встречного телефон и набрала цифры, указанные в объявлении.

Оказалось, народу в городе полным – полно. Просто утро только что началось. Утро понедельника и люди уже спешили всяк по своим делам. И эти люди даже представить себе не могли, кто рядом с ними и что она могла их всех уже убить. Просто, раз и всё. О том, что акция планировалась в Новосибирске, а она уже пару часов как в Томске, как-то и не вспомнилось. Русские города – они такие одинаковые.

С хозяйкой квартиры – женщиной не полной и не худой, и неопределяемого возраста, но уж точно старше сорока, беглянка встретилась через полчаса на рынке, называемом не менее странно, чем милицейская спецоперация или проститутки на манер дальнобойщиков.

О цене рядиться не стала и сбивчиво объяснила выдуманную на ходу историю. Пьяный муж бил, сбежала да так, что и вещи, и паспорт свой забыла, но обязательно заберёт потом и покажет хозяйке, дабы та не волновалась за жиличку. Когда вместо названной арендной платы, беглянка протянула хозяйке квартиры аж на две тысячи больше, объяснив, что доплачивает за риск, дескать, понимает, нелегко поверить человеку без документов, та смогла спросить лишь её имя, но не получив ответа, настаивать не стала.

А название рынка в простонародии оказалось «Южка» по имени микрорайона, где он и расположился – Южный, и хозяйка торговала на нём молоком да маслом.

Квартира на первом этаже обычной хрущёвки в самом начале Московского тракта, куда хозяйка неспешно проводила жиличку, пришлась по душе. Может, оттого, что когда-то давно она, ещё до того, как стала Анной, жила точно в такой же, только двухкомнатной. А, может, и от названия адреса, напоминавшего имя родного, далёкого и отныне никогда для неё более недоступного города. Там её буду искать в первую очередь.

В уютной же однушке всё было на месте, живи – не хочу: люстра, обои, плита, холодильничек, телевизор, диван. Хоть и не богато, но далеко не то убожество с оглушающе капающим краном в ванной с порыжевшим дном, что подыскал им в Новосибирске контролёр.

Первым делом, забыв обо всём на свете, о том, кто она и зачем, хаза просто выспалась, но затем, боясь выйти даже в магазин за продуктами, стала думать, как быть дальше. Её обязательно будут искать. И найдут, – без документов долго не протянешь. Она это знала наверняка, но, как назло, ничего толкового в голову не шло.

На четвёртый день, в который, как и в предыдущие, беглянка неотрывно следила за телевизионными новостями, ожидая услышать, что акция свершилась и в новосибирском метро произошёл-таки взрыв, унесший множество жизней, она ещё до рассвета впервые выползла-таки из своего укрытия. Круглосуточный продуктовый магазин, что манил к себе через дорогу, она, сглатывая голодную слюну, изучала долго и всё никак не решалась. Но есть ото дня в день хотелось всё сильнее, и даже вода из-под крана не спасала от болезненного урчания в животе. Ещё никогда в жизни беглянка не была так голодна. Потому и решилась на безумную вылазку. По пути постоянно оглядывалась и мысленно ругала себя, что днём надо было идти, когда народу много и смешаться с толпой легче лёгкого, а так её одинокую сразу обязательно заметят, обратят на неё внимание.

Страх, уже самую малость окрепший, вернулся и по-товарищески сопровождал беглянку, пока она, тщётно пытаясь заглушить в себе голос и стараясь быть разумной, бродила между полок с обилием наивкуснейших продуктов, о существовании которых раньше и подумать не могла. И чего только люди не выдумают, лишь бы побаловать своё чрево. Никто не думает о душе, все только о плоти. И она, истинная мусульманка, тоже. Стыдно. И страшно. Однажды, хочешь или нет, придётся отвечать за отступничество.

И страх её было сдался, когда она с полным пакетом еды вошла обратно в подъезд. Но, вставив ключ в замочную скважину, беглянка вдруг почувствовала, на неё кто-то смотрит. Замерла на долю секунды. Затем обернулась – никого. Подняла голову вверх и чуть не закричала. Со ступенек этажом выше, прямо между перилами на неё глазела девушка. Но взгляд незнакомки был необычным и, не зная почему так уверена, беглянка отчётливо поняла, пристально на неё смотрящая, мертва.

Поставив пакет у двери и не понимая, зачем это делает, она поднялась к девушке, присела перед ней на корточки и внимательно посмотрела вокруг.

Первым увидела шприц с бурой жидкостью внутри, а только потом закатанный до локтя рукав джинсовки и малюсенькие проколы, почти незаметные, в локтевом сгибе. Она такое видела и не раз. У тех, от кого она сбежала, и кто её теперь искал, вера праведную борьбу с неверными, в Святой Джихад с каждым днём иссякала всё больше и больше и, как воздух, им было необходимо хоть в чём-то найти упоение. И беглянка выучила, если истинной веры в душе нет, то на помощь приходит героин. Иногда, но реже, водка. Как у её, давно забытого ею же, отца.

И опять стало страшно. И, если бы не то, что призывно выглядывало из заднего кармана грязных брюк умершей, беглянка ушла бы сразу. Но, затаив дыхание, она осторожно, кончиками двумя пальцев, будто боясь обжечься. Легонько, словно боясь разрушить раз и навсегда, она коснулась твёрдой красной корочки и, полностью вынув это на свет божий, раскрыла.

В её трясущихся от сильного волнения руках лежал паспорт и, ещё не перелистав всех его страниц, беглянка счастливо улыбнулась. У неё, наконец-то, появились имя и фамилия. И будущее.

Она знала – теперь она гражданка России, Бумагина Анна Юрьевна, двадцать пятого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года рождения, уроженка такого знакомого Волоколамска Московской области, но жительница старого, как Мир, Томска, называемого отчего-то городом студентов. Ей об этом квартирная хозяйка говорила.

И отныне у неё, женщины по имени Анна, обязательно всё будет хорошо. Её не найдут, пусть хоть обыщутся. Фотографию в паспорт она сделает сама. И чем скорее, тем лучше – в том же огромном продуктовом магазине, где только что покупала еду, о которой и забыла, примостился сбоку небольшой фотосалон.

И всё. Испуганной женщины с тем красивым, но, так уж вышло, несчастливым именем, которое ей когда-то дал её муж, больше нет. Она умерла. В праведной борьбе с безбожниками. Как и её единственный. Тот который и нарекал её такою, какой она для него и была. И она точно знала, он не врал ей, но теперь это уже не имело никакого значения – начиналась новая жизнь.

Жизнь без борьбы, а потому без страха за неё – эту самую жизнь.

И Анна, легко выучив своё новое имя, очень долго больше никого не боялась. Даже когда через несколько часов в дверь позвонили и, открыв, она с интересом смотрела на уставшего милиционера, обречённым голосом объявившего, в подъезде обнаружен труп неустановленной девушки. Судя по всему, наркоманки, и не знает ли умершую кто из подъезда. Анна уверенно ответила, что не знает, второй день только как снимает квартиру в этом доме в связи с предстоящим разводом. Милиционер понимающе кивнул и даже не стал записывать её данных и проверять паспорт, как минутой ранее записал данные соседки, что отчётливо было слышно из прихожей.

Паспортом с удачно переклеенной в нём фотографией квартирная хозяйка поначалу осталась довольна. Но через несколько месяцев, принимая от Анны очередную плату за аренду, неожиданно потребовала больше. Так и сказала, будто в упор выстрелила из пистолета прямо в лоб:

– Мне, милая, без разницы, кто ты. Хоть убийцей в розыске будь, платишь и ладно. Не я себя довела до того, что денег постоянно нет, а жить как-то надо, внуков от умершего сына – наркомана проклятого, прости Господи, на что-то поднимать.

Хозяйка ненадолго замолчала, внимательно изучая лицо, взгляд Анны, и продолжила:

– Вспомнила ведь я, кто такая Анна Юрьевна Бумагина. Долго не могла вспомнить, где слышала, а теперь вспомнила. Она из семьи военных. Отец её служил по всей стране, а потом у нас в отставку вышел да так и остался. Вчерась приходил за молоком ко мне и про сына моего спросил. Я спрашиваю, ему какое дело, а он в ответ, с дочерью его мой сын дружил, а дочь-то и пропала. А менты не искали долго, как положено, понятное дело, а то раз и говорят человеку, умерла дочь его. Вот в этом самом подъезде, где квартирка-то моя, что тебе вот сдаю, и умерла. От передоза. Тут-то я вспомнила, кто такая Бумагина Анна эта. Сына моего мёртвым она же и нашла. Милицию вызвала, а те меня уж потом отыскали. Квартира-то на мне, как им без меня сюда зайти. Подружка сынка это моего беспутного. Вместе они отраву эту себе и кололи. Вот в этой самой квартире. Только сын мой по весне ещё душу свою непонятно кому отдал, а этой идти некуда было, вот она по подъездам тут в округе и кололась. Здесь же её мёртвую и нашли. Опознать, правда, долго не могли, потому что паспорт её у тебя, милая, оказался. Но, гляди-ка, расстарались, опознали как-то. Пойди, разбери ментов этих. Где не надо, упираются, работают, а где надо, так и не дозовёшься их.

Хозяйка снова замолчала и уже наверняка зная, что не ошиблась, выдала то, что было вполне ожидаемым, но, всё равно оказалось, очень неожиданным:

– Так что, милая? Как решим с тобой? Платить будешь, или я милицию зову? Ты, не бойся, я не выдам тебя. Если всё честь по чести, по людски-то промеж нас будет.

Забытый страх вернулся так скоро, что Анна не сразу сообразила, как вести себя и заплатила хозяйке квартиры столько, сколько та и потребовала.

– Ты, милая, меня-то уж тоже не выдавай, если вдруг менты сами как-то на тебя выйдут. Внуки у меня, некому их больше кормить, так неужто им теперь по кривой дорожке идти, как ты вот ходишь. Не выдашь?

Анна не ответила, но хозяйке того, на самом деле, и не надо было. Довольная собой, она ушла, а Анна лишь через несколько часов поняла, нужно бежать. Опять!

Ушла она, как и от контролёра, ночью, только на улице было уже холодно и в воздухе всё отчётливее ощущалось, со дня на день ляжет первый снег. Ключи от квартиры бросила в раскуроченный со следами копоти почтовый ящик…

***

Поминутно перебрав в голове первые три месяца своей нелегальной жизни, Анна окончательно взяла себя в руки и долго принимала душ. Намыливая стройное, миниатюрное тело, она мысленно ругала себя за допущенную панику самыми распоследними грязными словами, которые хорошо выучила за время проживания в Сибири. Там, где судимого за самое различное, люду за край. Гораздо больше, чем на Кавказе или в русской столице.

Сибирь – край каторжан, земля проклятых. Потому здесь всегда и холодно так.

Выйдя из ванной, Анна взглянула на настенный календарь в кухне и нажала кнопку электрочайника. Четырнадцатое июля две тысячи десятого года. Среда. Середина недели и середина месяца. Середина лета. И скоро вновь нужно будет менять квартиру на другую, а потому пора начать просматривать газеты с объявлениями.

Тогда, четыре с половиной года назад, из Томска Анна, подгоняемая неуёмным страхом, пересаживаясь из одной электрички в другую, добралась аж до Иркутска. Там тихо, не привлекая к себе внимания, она пережила зиму в комнате одного из длинных, высоких и, как водится, через чур уж зловонных общежитий с полчищами тараканов. Человек везде, где он только появляется, оставляет после себя лишь грязь и вонь. Но при этом считает себя главным. Странно.

Впрочем, насекомые не волновали столь сильно, как неожиданно поселившиеся по соседству нерусские. Гостарбайтеры. Анна не знала их национальности, откуда они, вообще, взялись и спрашивать о том у них не собиралась. Но она отлично понимала другое, – надо держаться подальше от мусульман, ибо все они друг друга так или иначе знают, а, значит, рано или поздно контролёру станет известно, где прячется отступница.

Запоздало подумав, что так и не полюбовалась красотами Байкала, потому что опять только боялась, Анна уехала в Красноярск, где на последние деньги снова сняла однушку. И, как и в первое время жизни в Томске, выползала из своей норы она лишь в случае крайней необходимости.

Новое пристанище – просторная сталинка с высокими потолками, неподалёку от которой, поговаривали, толи живёт, толи жил в недавнем прошлом сам Хворостовский, оказалось похуже томской квартиры, но сильно лучше комнаты в иркутской общаге. Да и соседи все русские. Кто такой Хворостовский, чтобы его имя и фамилию следовало произносить с обязательным придыханием в тихом восторге, Анна узнала не сразу. Не до того было, – за горло безжалостно удушающей хваткой взял вопрос, на что жить дальше.

Решение нашлось не быстро, а когда новый учебный год ко второму своему месяцу успел порядком надоесть ученикам. Да, и учителям тоже. Но и протянуть до октября Анна, сильно похудевшая, ещё хоть как-то смогла – в музыкальную школу требовался преподаватель фортепиано на полставки, взамен ушедшего своего в декретный отпуск. И Анна осмелилась. На вопрос директора, что закончила и где работала раньше, почти честно ответила:

– Гнесинку, но на работу устроиться не успела.

После окончания поехала жить в Томск к мужу, потому и прописка томская, да тот наркоманом оказался, помер, а его родители её сразу и выгнали. Сама она сирота, Москва дорогущая и возвращаться туда не к кому, и пока скиталась по Сибири в поисках лучшей доли, все документы, кроме паспорта, потеряла. Директор, внимательно выслушав, пообещала помочь с восстановлением документов и на работу Анну взяла.

И ведь помогла – уже в ноябре, когда за окном опять вовсю валил липкий противный снег, на запрос из училища Гнесиных пришёл ответ. Бумагина Анна Юрьевна никогда в их заведении не обучалась. На немой вопрос, Анна сделала глупое лицо, картинно хлопнула себя по лбу, обозвала дурёхой, и выдала, – училась-то она и диплом получала по девичьей своей фамилии. Затем нашла в себе силы рассмеяться, чем заразила и директора.

Ответ на новый запрос был получен аккурат в начале второго полугодия – Савичкина Анна Юрьевна в училище Гнесиных так же никогда не обучалась.

Директор, молча, смотрела в испуганные глаза подчинённой и долго молчала. Анна хотела сию минуту убежать из кабинета и снова умчаться в какой-нибудь другой город, где протянет ещё хоть сколько-то. Но сделать этого не могла. Онемела. Вся, а не только голосом.

Директор, наконец, заговорила и слова её были столь увесисты, что могли легко раздавить любого:

– Зачем врёшь, не знаю, но преподаватель ты хороший, дело своё чётко знаешь. Видно, что где-то музыке училась и точно не во дворе. Да и, как не крути, а дети тебя любят, родители хвалят, а где мне ещё в середине учебного года искать другого такого учителя за те копейки, что тебе платим, ума не приложу. В общем так, дорогуша, Аня ты или не Аня, а ещё кто, Маша какая-нибудь, это я не знаю и знать не хочу. Но дорабатываешь год, а после прощаемся. И чтоб тихо мне. Никто, кроме нас с тобой чтоб. Мне проблемы не нужны, у меня их и без того вагон и ещё вагон. Поняла?

Ответить Анна не смогла, страх сдавил горло с такой силой, что казалось кислород вот – вот закончится, и всё, она, наконец-то, умрёт. И хорошо бы. Но этого не случилось и, кивнув в знак согласия, она пошла работать дальше. Директор обещание сдержала, и в первый день июня Анна также на попутках перебралась в маленький, тихий и спокойный Абакан.

Правда, деньги, выплаченные ей в качестве расчёта, к середине лета уже закончились и вновь пришлось искать работу. Однако в этот раз уже не слишком долго. В частной музыкальной школе к написанным Анной же характеристике и рекомендации, но от имени директора одной из красноярских музыкалок, отнеслись более чем благосклонно. Обещали при случае позвонить бывшему работодателю, так как неоднократно вместе с ней выступали на различных музыкальных конкурсах. Но так и не сделали этого.

И вроде, хорошо же, однако жить в постоянном напряжении от ожидания обещанного звонка было невыносимо и следующие очень с зимой для Анны стали, пожалуй, самыми тяжёлым. Одинокими вечерами она подолгу не могла уснуть. Она боялась.

Не закончив учебный год и всё чаще думая, что никакая она не Анна, а всего лишь беглянка, она, опять на перекладных, перебралась в Барнаул. Новосибирск проезжали глубокой ночью, и беглянка спала. Иначе не выдержала бы того давления, что испытывала всякий раз при упоминании кем-то сибирской столицы.

Зато на новом месте и вовсе без постоянной работы, Анна наверняка могла беззаботно прожить целый год и даже больше. В очень многом себе отказывая, в абаканской частной музыкальной школе, она сумела скопить денег. К тому же, разместив в местной газете объявление, стала давать уроки музыки на арендованной ею квартире с, наверное, ещё дореволюционным, поцарапанном во многих местах, но великолепно звучавшем, пианино. Хоть и в большом, но при том необычайно тихом городе абсолютно всем и на неё, и на то, откуда взялось такое музыкальное дарование, было плевать. Своих дел у каждого в избытке. И если бы только не милиционеры, остановившие её однажды на Павловке, и не иначе как от безделия да скуки.

Проверив названные ею данные по каким-то базам, старший наряда вдруг удивился:

– Вы хоть в курсе, что умерли уже?

Где только Анна нашла силы устроить представление, она и сама не знала, но подумав, что в своё время стоило попробовать силы и поступить в Щепку, легко изобразила сначала недоумение, а затем и возмущение:

– Как это умерла? Вы что? Вы в своём уме?

– Ну, так, два года уже, в Томске, – засомневался страж порядка. – Даже больше.

– Аа, так это муж мой, сволочь такая. Поди, умершей меня признал, чтоб детей наших забрать. Скотина! Не отдам! Он шлюх таскал домой, пьяные кутежи устраивал, думал, никуда не денусь от него. А я взяла и ушла вместе с детьми. Так, везите меня в это ваше отделение, разбираться будем как это я так умерла, когда я вот она, перед вами. Живая.

Милиционеры, сославшись на вечернее время, посоветовали Анне самостоятельно утром прийти в отдел милиции, а им лично некогда с ней возиться, патрулировать надо. Хулиганов, пьяниц и мелких воришек ловить. План у них. Не выполнят, выходных лишат да каких-то там доплат и к без того мизерной зарплате.

Но Анна, продолжая играть спектакль одного актёра, сценарий к которому сама же и написала, долго не отступала и требовала, немедленно во всём разобраться. Милиционерам ничего не оставалось, кроме как быстрым шагом ретироваться, что они и сделали, будучи уверенными, не побежит же она за ними. Не побежала и собой осталась довольна. Однако вместе с тем стало понятно, пришло время снова менять место жительства и новым городом, спрятавшим её от контролёра, стал Горно-Алтайск.

Человек, если раз и навсегда сумеет отречься от своего прошлого, забыть родных, друзей, кто он, где и откуда, имя, данное ему при рождении отцом, да при этом периодически менять место жительства, может довольно-таки успешно скрываться очень долгое время, если и вовсе не всю жизнь.

И, в общем-то, ничего хитрого в том нет, нужно только наплевать на вчерашний день и жить сегодняшним. У Анны проблем с этим никогда не возникало – уже минуло ровно одиннадцать лет, как её семьёй стал только один человек. Но и его тоже давно уже нет. Муж.

И всё, что было до него не в счёт, ибо никогда и не было. Если бы только его не убил тот, кого она любила до него. Впрочем, отбросив все эмоции и подумав трезво, то можно признать, что и муж её – тоже был убийцей. Безжалостным и хитрым, как и все его товарищи. Но рассуждать хладнокровно о муже у Анны не получалось. И выходит, она его, всё-таки, любила, хоть и гонит теперь эти воспоминания.

Саму себя гонит. От себя же.

***

Уже совершенно успокоившись, Анна сидела за столом в небольшой уютной кухоньке, мелкими глоточками пила зелёный чай и неотступно смотрела на нелепые цветочки, коими был украшен календарь. Жёлтые, синие, красные. Много. Но они и впрямь успокаивали и даже вызывали снисходительную улыбку. Чем-то похожи на её воспитанников – малышей из частной музыкальной школы, где она преподавала сольфеджио и музлитературу. Жаль, пришлось и их оставить, да снова бежать. И так из месяца в месяц, из года в год. Иначе нельзя. Убьют её.

В Кемерово она живёт без малого месяц, до этого год провела в Омске, где оказалась окольными путями через Павлодар. Дальше куда? Может, за Урал, – ближе к малой Родине? Нет! Нельзя! Запрещено под страхом смерти! Уж там-то её на каждом углу ждут. Город, где она предала первый раз в своей жизни. И если то её предательство ей, само собой, забыли, научившись жить без неё и, скорее всего, уже давным-давно сочли мёртвой, то второго отступа ей не простят ни за что, ибо это уже совершенно другие люди. Не её семья, хоть она их таковыми и считала.

А, вообще, есть ли у неё семья, коли она сама предала её? И дом предала, и Родину. А интересно вот, как они все эти годы живут? Папа и мама. Ведь они её по-своему любили и желали ей лучшей доли, нежели выпала им. Просто как-то немножко не так любили. Не как обычные родители обычных детей. Самую чуточку иначе. Или же нет, не любили они её и мучились с ней, и это она, её рождение испортили им всю жизнь. Да, теперь-то уж чего? Ладно уж. Нет, а, всё-таки, интересно, как они там? Младший брат как поживает? Человеком, поди, стал. Сколько ему сейчас? Когда она сбегала из дома, ему было десять. Теперь, значит, двадцать один. В институте, поди, учится или техникум какой закончил, женился да детишек воспитывает. Всё, как у людей. Или же спился, как папа, а то и того хуже, занаркоманился? Скорее всего, так и есть. С чего ему в люди выбиваться при таких-то родителях? Чудес не бывает, да и про яблоко от яблоньки, люди напрасно говорить не станут.

Подобные мысли всё чаще посещали Анну в последнее время и она гнала их прочь, всякий раз пытаясь отвлечься или, на худой конец, забыться сном. Но в этот раз, как она ни старалась, у неё не получалось так, как прежде. Что-то неясное, неопределённое тревожило Анну.

В халате и с обмотанной полотенцем мокрой головой, Анна вышла на балкон, с наслаждением вдохнула полной грудью нежную прохладу летней ночи, и впервые за весь день счастливо улыбнулась. Нет, определённо всё будет хорошо. И сегодняшняя гонка за ней, ей причудилась. Это от переутомления. А здравый смысл подсказывает, если за пять лет не нашли, то уже и не найдут. Главное, не отступать от правил, которые она сама когда-то придумала. Август ещё здесь поживёт, а к осени уедет дальше в Сибирь, и перезимует где-нибудь там, снова преподавая в какой-либо частной музшколе. Директора – хапуги особо не проверяют, кто она такая, откуда. Даже не спрашивают рекомендации с прошлых мест работы. Она же не просит высоких зарплат, а капиталистам это самое главное. Поменьше вложиться, побольше загрести. Ей же тех грошей на хлеб хватает и хорошо. Большего не надо. Выжить бы только.

Нехотя вернувшись в комнату, Анна взяла с журнального столика старый, советский ещё, атлас автомобильных дорог с неаккуратно вырванными страницами в нескольких местах, который однажды нашла брошенным и никому ненужным в иркутской общаге. Бегло пролистав толстую книгу в который уже раз за последние несколько лет, она остановилась на странице с городом Чита. Ну, что же, Чита – так Чита. От судьбы не уйдёшь. Анна самодовольно улыбнулась, – когда-то именно так она оказалась в Красноярске, потом в Абакане и Барнауле, затем в Омске. Теперь в Кемерово. Забавно.

Захлопнув атлас, Анна расстелила постель и легла, не снимая халат. Тихонько включила старенькое радио на стене. «Маяк» вновь, как и вчера, передавал симфонию Шостаковича, но это было славно. Музыка – единственное, что не предало её и чего никогда не предавала она.

Стало так легко, так нежно и тепло, что, закрывая уставшие за день глаза, женщина не сразу услышала, осторожный скрежет в дверном замке, а лишь второй или уже третий проворот ключа.

Вскочив на кровати, Анна сначала испуганно вжалась спиной в стену, внезапно ощутив, насколько та ледяная, и это столь жарким летом. Потом выключила радио и прислушалась. Да, так и есть, в её убежище кто-то лезет. И это определённо он – контролёр. Неотступно преследовавший её всюду с той же прытью, с которой и его жажда мести везде бежала за ним, он, всё-таки, нашёл её. Выследил проклятый. И сейчас убьёт её.

Захотелось закричать, чтобы уходил. А не уйдёт сам, так переполошенные в ночной час соседи, прогонят его, и у неё снова появится шанс, ускользнуть. Раствориться в многомиллионной огромной стране, которой отчего-то всю её историю не желают дать покоя. И опять в замке послышалось шебуршание.

Да, именно его она видела месяц назад в Омске, на выпускном концерте детей в музыкалке. Только она не поверила, что он может прийти с детьми, неоткуда им у него взяться. А Анна убедила себя, – гладко выбритый кавказец, улыбающийся тонкими красивыми губами во весь рот, всего лишь похож на контролёра. Её преследователь никогда не расставался с бородой, как и должно ваххабиту, и всюду был хмур, а там, во втором ряду кресел сидел обычный жизнерадостный человек. И, если бы, он не смотрел на неё так пристально, она не ушла бы с праздника столь скоро.

Передав ключи от съёмной однушки соседке и не предупредив хозяина квартиры, что съезжает, Анна помчалась на автовокзал, где не раздумывая, отдала таксисту ту сумму, которую он потребовал за провоз в другой регион. О том, что ехать вновь придётся через Новосибирск, она не подумала, а когда стояли в нескончаемых пробках этого каменного гиганта, убедила себя – здесь ей ничего не угрожает. Контролёра здесь больше нет, он остался в Омске и, досадуя на себя, уже снова ищет её, пребывая в жуткой ярости.

И, всё-таки, теперь, закончившимся уже вечером, её преследовал он. Контролёр. Больше попросту некому. А она, идиотка несусветная, только сейчас сообразила, таксист, так легко согласившийся на дальнюю поездку и привезший её в Кемерово, тоже был кавказцем. И глупо сомневаться, что именно через него контролёр столь быстро нашёл её в другом уже городе. У него везде свои люди, иначе он не был бы тем, кто есть. Ей ли не знать. И об этом говорило уже одно то, что пять лет назад к теракту в незнакомом, чужом Новосибирске, у них всё было готово меньше, чем за полнедели. И только излишняя самоуверенность да обнажённое тело Анны, которое так нравилось её мужу, беспощадно обманули тогда контролёра.

Но больше он промашки не допустит. Пока она жива, ему самому дальше никак нельзя. А потому нынче уже точно всё!

Заорать у не вышло. Огромный спазм беспощадно сдавил горло. И когда женщине, позабывшей обо всех внутренних засовах на входной двери, показалось, что убийца уже зашёл в комнату и она видит его чёрные, полные праведного гнева, глаза, шальной ветерок, играючи ворвался в комнату через балконную дверь и залихватски поманил за собой.

И, прыгая с балкона, Анна уже ни о чём не думала и ничего не боялась. Будь, как будет. И ей снова не было страшно. И никогда уже больше не будет.

И ещё, в самый последний момент, отчего-то подумалось, она же никогда не любила среды. Ещё школьницей и потом студенткой в такие дни обязательно опаздывала на занятия. Ни туда – ни сюда, да и, вообще, не ясно, куда, от этих скверных серединок. Так чему же теперь удивляться? Ей ещё при зачатии уготовано было сдохнуть в среду и не иначе.

Боли Анна не почувствовала. Мягкая, добрая, ласковая земля приняла её, как родную дочку и заботливо укрыла травинками лицо, словно хотела пощекотать, чтобы заставить жить дальше, но только Анна этого не желала и счастливо улыбнулась, когда в больших её красивых от редкого светло-серого цвета глазах померк свет тёплого летнего вечера.