Читать книгу Виола - Артём Соломонов - Страница 3

Двери открылись, и в зал суда, в сопровождении полупьяного конвоя, ввели в наручниках молодого человека. Он безучастно смотрел вперёд, на треснутый циферблат на стене, стрелки которого отчего-то шли наоборот. Зал был переполнен. Всюду витала какая-то душная атмосфера и на редкость оглушающая тишина, которая однако резко сменилась балаганом, после возгласа писклявого судьи, на голове которого было что-то вроде мужских кальсон.

***

Стоит осенний Петербург, гордо сияя червонным золотом. Он всегда был и остаётся для меня чем-то непостижимым и вместе с тем необычайно значимым, хотя бы благодаря пушкинскому «Медному всаднику» или гоголевскому «Невскому Проспекту».

Этот город не просто символ белых ночей и разводных мостов, как это представляется большинству, а именно та сердцевина – великая сокровищница европейской культуры, от самых миниатюрных скульптур античности и барокко до величественных дворцов, Исаакиевского собора с его фресками, или необъятного Эрмитажа с его многочисленными колоннами, галереями и экспонатами.

Не перестаю дивиться этому прекрасному и вечно ускользающему городу. Его зыбким, полурасплывчатым очертаниям – будто бы картинам, написанным самим дождём, его таинственным мелодиям скрипок и стуку рельсов, по которым проходит вечерний трамвай, медленно огибая всё те же улицы, освещённые тусклыми фонарями… Его манящему запаху цветов, среди которых выделяется один-единственный – запах ночной фиалки, ощутимый лишь короткое мгновенье. Неуловимый город… воистину неуловимый!

Итак, Петербург. Всюду бронзовые лоскутья. На скамье – фигура молодого человека. В руках – небольшой томик. Юноша был одет в чёрное, как ночь, пальто, на фоне которого горело оранжевое кашне.

Тем временем по пустынной аллее, подобно перекати-полю, пронёсся и присел на край этой же скамьи незнакомец в бежевой полуклассической куртке. Вдохнув немного влажного воздуха, он спросил:

– Что читаете?..

– Дневное светило русской поэзии.

– Александр Сергеевич?!

– Он самый.

– А что именно, если не секрет?..

– Не секрет, «Моцарт и Сальери».

Поражённый незнакомец с длинной, как амфора, шеей, которую принято называть «лебединой», погрузился в молчание, для него это было нетипичным и даже неестественным в такое время. Спустя минуту, собравшись с мыслями, он произнёс:

– Да, «Маленькие трагедии», несомненно, его вершина! Кстати, меня зовут Томаш Салманский, а вас как, любитель классической литературы?..

Закрыв книгу, молодой человек посмотрел на собеседника и немедля ответил:

– Алексей Соловьёв. Очень похвально, что вы этим интересуетесь, такое редко встретишь в наши дни.

– Вы правы. А чем вы занимаетесь по жизни? – спросил Салманский.

– Просто пишу стихи, – с болезненной улыбкой ответил Соловьёв.

– Правда?! – восторженно переспросил Салманский. – Я тоже пишу, а ещё учусь, здесь в Петербурге, на философском факультете. Кстати, а что вы думаете об образе поэта и отведённой ему роли в нынешней жизни?

– Трудно сказать… – несколько неуверенно отвечал Соловьёв, очнувшись как после долгого сна. – Во все времена быть поэтом означало нести своего рода бремя, если угодно, тяжкий крест! Поэт не только не должен утверждать своё поверхностное «я» за счёт творимого им стихотворения, но должен умертвить его, чтобы стать частью чего-то большего и гораздо важного, чем он сам… Правда, особая необходимость в как таковом признании давно улетучилась и утратила, как мне кажется, всякий смысл.

Да и кому, по-вашему, оставлять «памятники красоты»?! Даже если допустить, что таковые имеются, где гарантия, что их не смешают с грязью сразу же после вашей смерти?.. В общем, как мне представляется, перспектив никаких или почти никаких… Но всё же я не возьмусь утверждать окончательность этого суждения.

Для Соловьёва подобная манера была вполне свойственна, учитывая его вечно сомневающуюся натуру. Бывало, он начинал о чём-то углублённо и изящно говорить, но тут же ставил многоточие и замолкал, будто становясь безмолвной птицей, которая пропела свою трель и более не в силах возвысить голос. Однако, немного отмолчавшись, он всё же заговорил:

– А о чём пишете вы?!

– Я? – удивлённо воскликнул студент, и немного помедлив, ответил, – На данный момент я просто одержим историей Древнего Иерусалима, а точнее, меня давно интересует фигура царя Соломона… Да, я пишу о той любви, которая сильна как смерть… Но пишу, вероятнее всего, в стол!

– Хм… как интересно! Сразу вспомнились слова из повести «Гранатовый браслет» Александра Куприна: «Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной».

– Да, конечно… – несколько протяжно ответил Салманский.

– А почему, собственно, в стол? – незамедлительно продолжил Соловьёв. – Полагаете, никто не оценит?

– Скорее, не всякий поймёт! Кстати, а вы что преследуете в творчестве? Какова ваша основная идея?..

– Красота!

– Красота?!

– Да, да! – стремительно продолжал поэт. – Вы не ослышались, как бы это пафосно ни прозвучало, я служу именно Ей, а остальное для меня не имеет принципиального значения. Причём мне абсолютно не важно, призрак ли Она, цветок или статуя. Но Красота, как мне кажется, немыслима без жемчужного облачения добродетели, в противном же случае, Она будет представляться мне не иначе, как мнимой.

Немного помедлив, он продолжал тем же непринуждённым тоном:

– Как сейчас помню: была весна, и я решил прогуляться. Подышать свежим воздухом, насладиться тишиной, разглядывая звёзды на ночном небе. Помню, меня обступали стены узкого коридора, потускневшие серые многоэтажки с еле освещёнными окнами, аллея, окружённая тусклыми фонарями и коваными скамейками. Только одни сладостные и пробуждающие воображение духи придавали моему бесполезному существованию и окружавшим меня предметам особый таинственный смысл.

Меня обдало необъяснимым жаром – я едва мог держаться на ногах. Но вскоре я понял: то благоуханье принадлежало прекрасной ночной фиалке, переливающейся от жемчужного сиянья луны.

И, хоть я не имею сил передать это мгновение более ощутимо, но буду лелеять его словно на дне маленького флакона! Да, служение Искусству должно быть столь же трепетным, как робкое прикосновение к цветку или мысль о единственной возлюбленной!