Читать книгу Дорога в Латвию - Ашот Левонович Григорян - Страница 2

1

В автобусе Рига-Москва удобно. Настроение хорошее – в Ригу я вернусь на следующие праздники. Шарль Трене клокочет в наушниках о чем-то экстраординарном. Переключаю на «Желтых почтальонов». Рядом у окна сидит примечательная голубоглазая блондинка и, как должно быть по сценарию, у нее что-то там не получается. Я вызываюсь помочь.

– Ангелина.

И впрямь как ангел – из тех явлений природы, присутствие которых создает вокруг праздник. Она проста и непосредственна, как будто мы знакомы с начала времен и всегда были на «ты». Учится на филолога и ей приятно, что я читал «Лачплесиса». Что-то ведь задумала природа, если мы друг с другом встретились…

– Ты кого выбираешь – Спидолу или Лаймдоту?

– Однозначно Лаймдоту. А ты – Ева иль Лилит?

Она улыбается. Моя очередь спрашивать:

– О чем ты мечтаешь?

– О кругосветном путешествии. И еще хочу разбогатеть.

Мне бы такую уверенность…

– Всегда просишь у Бога что-то, часто это получаешь и иногда понимаешь, что не стоило этого просить…

– Бедной быть я всегда успею, тем более, филологу из трущоб Даугавпилса нереально разбогатеть. Можно хоть помечтать? Напишу пьесу. После «Трехгрошовой оперы» Брехт стал миллионером…

Легко быть молодым!

Мы с ней встретимся в Москве и в Тарусе, а через два месяца – опять в Латвии. Рига вся в цвету, май всем влюбленным обещает рай здесь и сейчас, без смерти и воскрешения. Ангелина по привычке опаздывает больше чем на час (мы и расстанемся чуть позже по этой дурацкой причине, но пока об этом не догадываемся). Наконец она приходит – вся в белом, длинные волосы собраны в пучок, а сама пахнет полевыми травами. Она не идет, а летит, порхает над лужами от свежего дождя, как невечное над вечным (свейки, Чаклайс!).

Берем местный сидр, колбаски Кабанос и идем по улице Барона в сторону центра. По дороге звучит космическая музыка Zodiac. Точнее, не звучит, но ее можно представить.

По пути – одно из таинственных сооружений в Риге. Свято-Троицкий собор построили латвийские архитекторы Константин Пекшенс и Александр Ванагс в начале ХХ века. Этот собор никогда не закрывался, и богослужения там действительно впечатляющие, берут за душу. Особенно внушительно выглядело здание ночью и особенно для этого района, с разноликими многоквартирными домами и промышленными постройками. У дома №98 обнимаемся. Так тепло.

– Смотри на эти здания, – говорю я. – Чтобы так строить, у архитектора должны быть возвышенные переживания и, вдобавок, наверное, развеселое настроение. Рига манит меня уединением среди красоты. Только жаль, что и она не спасет человечество.

Ангелина не смотрит по сторонам, здешняя архитектура ее не изумляет, у нее более возвышенная роль – быть частью этого потаенного мира. В ее голосе слышна ирония, она идет, кружась и смешно пританцовывая.

– Ты так полюбил Латвию, но, сдается мне, того хорошего, что ты в ней видишь, в ней нет.

– Японцы называют это ваби-саби – восхищение красотой несовершенства. Наверное, мы любим то, что есть в нас, но проявляется в конкретных условиях, в любимом месте или рядом с любимым человеком.

– Тут все просто. Ригу оцениваешь, только если и ты ее видишь, и она в тебя всматривается. Это как глаза кошки в ночной тьме – блестят, только если на тебя смотрит.

– Кому, если не тебе, все знать про кошек… Кстати, ты танцуешь как девушка из «Ангелочков Хилла».

– Не издевайся. Что это я не знаю, но догадываюсь. Я уже в таком возрасте, что больше догадываюсь, чем знаю. –Выражение на ее лице меняется на более серьезное. – Обещай Святому Кристапу, покровителю Риги, что будешь хорошо себя вести.

– Я не Тони Монтана и не могу скрыть восхищение тобой.

Недалеко от нас старая женщина кормит голубей: стоит горбатая, с обезумевшим взглядом. Все потеряла, осталась одна доброта.

Моросит мелкий дождь, но мы и без него счастливы.

2

С запада дул сухой, то усиливающийся, то гаснущий ветер. Лыков стоял в окопе и изучал 120-мм миномет, который оставил противник, в спешке покидая высоту. С лысого холма до горизонта открывалась впечатляющая панорама (холм в здешних местах – большое везение). Степная местность с единичными кустами и деревьями и извилистая дорога внизу были как на ладони. Внизу же был поселок с красиво покрашенными, ухоженными домами. Те, крыши которых были разрушены, не портили общую картину – Лыков их и не замечал.

Несколько дней было спокойно и теперь нужно было продвигаться вперед. Получили задание зачистить разведпункт противника – скромный домик почти на самом краю поселка, который был примечателен разве что большей посещаемостью. Его гости старались быть незаметными, но Лыкова не обманешь – он нутром чуял вражеское логово. Его напарник рассматривал снаряды. Он прибыл сюда совсем недавно откуда-то с Таганрога. Был хмур и недоволен:

–Твою мать, сегодня еще пара деток отцов не досчитаются…

– Хорошо тебе, …, тебя не было здесь в феврале, когда вроде перемирие, ан-нет, …, неожиданно по нам начали стрелять с этого холма. Пули лились как дождь, укрыться некуда, да и бежать тоже. Чтобы смотреть в сторону высоты, и то храбрость нужна была. А мы пытались еще ответный огонь открывать. Много наших в тот день полегло, … Ну, когда Захар,…, сигареты отправит?

Федор Лыков матерился автоматически, все время, иногда выбрасывал фразы, весь смысл которых был руганью. Чаще в третьем лице. Может кто-то под третьим лицом и подразумевает бога. Но не он. Своего бога он любил. В деревне он ходил в храм, с мамой еще ходил; она думала, боженька защитит от отцовских побоев и участь сына облегчит.

– Ты с утра покормил Муху? Она что-то плохо есть стала.

Напарник, как обычно, не отвечал. Он приехал ради денег, которых еще в глаза не видел, да и пожалел уже. Надеялся, быстро все это закончится, противник будет повержен, он вернется домой с деньгами, героем в красивой форме с медалями. А тут такое… Федор не понимал его досаду. Раньше у него напарником был мужик постарше, стихи иногда пописывал, но хоть не путался под ногами и сигареты не стрелял. Тот бой и для него оказался последним.

«Черт, опять вспомнил тот бой», – подумал Лыков. Бои он не любил вспоминать, понимал, что временами трусит, очень трусит, не по-пацански это.

– Охромов сачкует, в штаб переводится. Верно сказано: хочешь откосить от войны – стань офицером. Был как-то у нас вороватый поваренок, но ведь вкуснотищи всякие готовил, Охромов его все бил: мол, «бью не за то, что своровал, а за то, что попался» … Забыл спросить, че Нинка приготовит на обед. Каждый день одно и то же … Скучно жить, хочется праздника! – Лыков стоит и невозмутимо наблюдает за движением вокруг разведпункта. Он и не замечает, как к нему подходит напарник. Тот долго рассматривает дома в поселке, покинутые поля, дорогу и негромко, подчеркнуто про себя произносит:

– Красиво, конечно, лучше, чем у нас. Только не даем им сеять.

Еще немного, и Федор выйдет из себя: переждав мгновение и как следует выдохнув, он из кармана достает календарик с советским гербом и ловко крутит между пальцами:

– Даже не ради верховного воюем. Долго сидит, и мне этот застой надоел. Ради себя воюем. Если ты не хочешь, …, воевать за чужую родину, то за свою тоже не будешь. Как на колени всех поставим, вернемся домой. Баню дострою. С сауной. Может, и Нинку с собой заберу. Но это нескоро.

Они осторожно заряжают миномет. Обратного обстрела сейчас вряд ли следует ожидать, но они готовятся к марш-броску на склон, в укрытие полка, к Нинке и приготовленному ею обеду. Лучше переждать там. Прицел взят.

– Скоро лето. Надеюсь, …, этим летом будет меньше комаров, – Лыков чешет пах.

***

– Маниша, соберись в школу, – кричит из спальни взъерошенная мать.

Маниша ставит полупустой пятиугольный стакан на стол и идет собираться. Матери лень, но сегодня она решила проконтролировать это дело. Увидев ее, Маниша как будто просыпается и поющим, замедленным местным говором произносит:

– Ма-а-а, купи мне новый пенал, тот желтый совсе-ем сломался.

На почти красивом, но теряющем с годами искорку лице матери явное недовольство:

– Как? Мы ж его совсем недавно купили в сельпо!

– Ни-ина с на-а-ашего класса, эта рыжая ду-у-ура, во вторник его сломала.

– Почему?

Дочь молчит. Она повесила голову – нет, стыда не чувствует. В ней ярость.

Мать продолжает:

– Ее мама, Ирка Падалева, та еще баба. В школе пила, буянила, бегала за моим парнем. Это сейчас она остепенилась, партийная, скоро глядишь, и старостой будет. Твой папа с фронта денег прислал, чтобы мы такой классный пенал тебе купили, чтобы ты ни в чем от одноклассников не отставала, а ты дала его сломать. Новый, значит, купим в другой раз.

– И не надо! Я у па-а-апы попрошу денег, когда он позвонит.

У дочери рассеянный взгляд. Она смотрит на покинутые «Жигули» папы, которые стоят перед окном.