Читать книгу Дневник художницы. Светлана Августинчик. 2008—2019 годы - АСВ - Страница 3

УТОНУЛ МОЙ ПАПА В РЕКЕ. Поплыл на спор туда-обратно через реку Бобровку в Артемовске: что тут скажешь, ничего… никак не поправить дело. Был с порезанной ногой, в перебинтовке, сверху носок; нога порезана была стеклом при купании, раньше. Ждали его на берегу дружки-выпивохи, фотограф – коллега по быткомбинату, и некто однорукий Алик, хотели выпить, если выиграют спор на папины деньги. Увидав, что отец доплыл до того берега и повернул обратно, они встали и ушли. Папа чуток не доплыл до берега. Утонул вблизи – в 3 метрах, ведь пусто было на реке вечером. Никто не оказал ему помощи. Дружки ушли, хай им перец. Фотографа я потом видала, он нас с бабушкой Нюрой фотал, ему было стыдно.

Бабке Анне папину одежду принесли утром – на дом – знакомые люди. Она побежала его искать и не нашла. Реку прочесывали по глубине, посередине – 2 недели, и не нашли. А потом водолазы обнаружили его тело у самого берега. Чуть-чуть не доплыл до …и меня осиротил. Ненавижу это слово «сирота». Оно повергает и повергало меня в ужас и в унижение. Во-первых, напоминало, что мой отец утонул, а во-вторых, само слово осклизлое какое-то. Мать вступила в официальный брак со Светловым, когда мой отец утонул. До этого они были расписаны с отцом! 13 лет она носила фамилию Абакумова. Потом стала светловскую фамилию носить, с 1974 года.

Папа звал меня на Черное море, в Судак. Я его ждала весь август, мне никто не сказал, что па умер. Меня еще отправили в пионерлагерь! Мать водилась с младенчиком Колей, ей было не до меня. Как это трудное лето, весь этот год искорежили мою жизнь! Такой мощный удар по мне, от которого не могу оправиться уже 40 лет! Баба Нюра сказала, что водолазы сильно поцарапали папе лицо багром, когда цепляли и вытаскивали его: хорошо, что я этого не видела (а она видела). И папа остался молодым, симпатичным на моей памяти. Ему было 37 лет. Представляю горе бабы Нюры, похоронить сына, примерно такого, как мой сын по возрасту. Его бросили друзья – моего веселого, смелого, шутливого, хорошего папу. Талантливого. Я осталась – не дай Бог никому такой судьбы! Хоть бы еще 4 года пожил! У меня был бы защитник и друг, я к нему бы в гости ездила. Он бы и дальше учил меня рисовать, – на берегу этой самой реки Бобровки. Я с ним ходила б на работу в быткомбинат, и смотрела, как он работает. Ловили бы рыбу, учил бы меня этикету за столом. Отдал бы меня в художку или в школу П.П.Хожателева, помог бы еще тогда определиться с профессией. У меня не было б такой жуткой депрессии, которая началась в 12 лет.

Депрессия моя продолжалась до 15 с половиной лет. Потом ее победили новые знакомые, люди извне, и внезапные обстоятельства (положили меня в больницу – печень лечить), и я там встретила милых женщин, что пели частушки, писали стихи и лечили мою душу. А так от отца на мое имя пенсия поступать стала, но я ее не видала. На нее, видимо, мать одежду мне покупала и тетради, и еду. Девчачьей красивой одежды не было у меня. А то, что было, попадало мне от теточек и знакомых, все ушитое, перешитое. Зато в 7 классе мне сшили пальто в ателье, с белым кроличьим воротником, на красной подкладке. Оно было как генеральская шинель. Пошили пальто в конце зимы, но я в нем пару недель походила в марте, как гранд-дама, и меня наш историк Юрий Владимирович, пошел провожать до дома. Вообще-то, я хорошо успевала по истории нашей родины. Он косил одним глазом в сторону, одним смотрел прямо, и когда я с ним разговаривала, то не знала куда смотреть. На то место, которое указывает его глаз, или прямо в его лицо. Я недавно видела по телику, его пригласили на телепередачу «Стенд» в роли эксперта. Он постарел, как без этого! но в принципе не изменился. Говорил хорошо, глазом косил.

Я ходила в толстой вязаной шапке с оранжевыми узорами, ее или такую же отчим потом донашивал в домашних условиях. Он почему-то дома всегда ходил в головном уборе и.… валенках. Наверное, комната с балконом плохо прогревалась батареей, и в окно дуло. К десятому классу школы мать купила мне еще и капор из искусственного меха, и в нем я стала выглядеть на 2 года старше. До дома из школы было ехать далеко (школа осталась на другом конце города), и с остановки меня как-то вызвался проводить студент юракадемии (тогда юридического института). Узнав, сколько мне лет, он скис и дошел до моего дома, чисто держа слово. Он задавал вопросы, а я отмалчивалась, не зная, как себя вести и что говорить. Да, да, нет – так я с ним говорила. Ему было со мной скучно. Он был красивый молодой человек. Позднее, через 2 года я познакомилась с другим парнем из юр. института – Рустамом С., он был лысым, хорошо играл на гитаре. В 16—17 лет, кроме меня и Тани Захаровой, все девочки нашего класса уже обзавелись ухажерами. Все девочки в классе были красивые, самые клёвые в школе, и девочек в классе было 18 – против 6 парней. У Брагиной – мальчик Гоша Ц., из класса на год младше, у других девочек тоже. Поэтому, когда после школы ко мне в аллейке на Ленина подвалил парень лет 18, по имени Саша, я подумала, что пора, пора обзавестись другом. Он назвался рабочим и, похлопав по карману, сказал, что денег много (идем в ЦУМ, купим тебе обновки, комбинацию…). Я, конечно, в ЦУМ не пошла, к чужим деньгам интереса не проявила. Мама мне говорила, что деньги любят только мещане. «Мещане» было ругательством у нас в доме. И не то, чтобы советская идейная идеология торжествовала, а что-то еще – на особицу. И книг было немного, но мы не были мещанами, и это внушалось. Отчим был парторгом (КПСС), только дурачок мог согласиться на пост парторга в 70-е годы: зряшная трата жизни, по-моему, – сидеть на собраниях, готовить доклады и болтать непонятные, длинные фразы на партийном, сектантском языке, так непохожем на язык Пушкина и Мандельштама…

Мне 13, еще с прошлого года, я влюблена в школьника, на три года старше меня, Женю Горенбурга (он, конечно же, не знает). Он учится в одном классе с будущим режиссёром – Алексеем Балабановым. Красив Женя черными кудрями, живыми глазами и круглым лицом. И тем что он старшеклассник.

С подачи отчима стали расселять наш дом, чтобы отдать его под офисы «Цветметавтоматики» – и отчим же возглавил «расселяющую» комиссию, у него были адреса жилфонда и право распределять его среди соседей. Расселять всех жильцов нашего дома по коммуналкам и квартирам – задача трудная и неблагодарная, почти самоубийственная, потому что квартир на 32 семьи было выделено всего две. Две трёх-комнатные квартиры. И одну отчим выдал нам. Доказал, что мать не зря его выбрала как мужчину, вышла за него замуж (факт свадьбы я не помню, может, ее не было вообще?). Если и была, то без моего присутствия, и – по словам принца Датского – башмаки не сносила еще, в которых шла за гробом… Нет, мать не ходила за гробом прежнего своего мужа и в Егоршино не ездила. Жестоко. Жестоко. Вот, работа, декрет, потом малой ребенок на руках, тесно, я мешаю… Короче, вот тогдашняя жизнь: всего в обрез, дефицит всего и всего, везде очереди, продуктов не хватает, везде туго. И меня дома ругают, ругают. Все люди вокруг орут и ссорятся, дерутся, пьют. Только в деревне Мосино – у бабушки Аги – было не так.

В 12 лет я подружилась с Еленой Дмитриевной, учителем биологии, и записалась в зоокружок. Она ожидала меня на пересдачу материала в своем кабинете – с чучелами и растениями, – перед самым Новым годом. И я пришла к ней прямиком со школьного маскарада в костюме индейца, с перьями в голове и бахромой на штанинах, в боевой раскраске. Она спросила, кто мои мама и папа, я сказала, что папа умер, что папы нет. Тут я получила хорошую оценку и покровительство хорошей женщины! В зоокружке я кормила животных и таскала белую крысу на плече по всей школе, доставая ее на время переменки из клетки. На уроках Елены Дмитриевны мне и отвечать особо не надо было, за первые 2 предложения она уже ставила мне отметку и говорила «садись, хорошо». Я учила предмет, потому что ее дружеское отношение меня обязывало! Царствие ей, Елене Дмитриевне, небесное, она умерла вскоре после того, как я окончила школу. Семьи у нее не было. Помню, как она смешно смотрела на класс строгим взглядом поверх очков, в начале урока выкликая наши фамилии. Сейчас я пытаюсь ее манеру копировать, когда смотрю поверх очков – дома на кухне. Милая, милая, строгая, спасибо тебе, моя учительница!

Еще до появления отчима, мать устроила мне дома, в нашей большой комнате день рождения: нарезала бутербродов и разлила газировки, а сама тихо устранилась. И мы с девчонками из класса скакали сначала по комнате, потом по всему дому и бегали на чердак (чердак можно было показывать всем гостям, он шикарен, на таком бы не скверно жил-поживал Карлссон).