Читать книгу Утудус. Книга 2/1. Земля 18. Часть 1. Начало - Атман Флек - Страница 3

Мое появление было как яркая вспышка, что принесло небо. Я не помнил ничего кроме величественных гор, что вечно возвышались надо мной. Когда я поднимался на них, с вершины я видел зеленый лес, за которым у притока великой реки зажигались огни и клубился дым. Для меня это место было запретом, что тяжелыми ставнями заграждал мне путь.

Лежа на мягкой травяной подстилке, я пытался вглядеться в яркое солнце, что слепило меня. Но скоро я привык к его свету и мои зрачки сузились до крохотной точки; светило, переливаясь, играло своими лучами на моей ладони. Мой покой что-то нарушило, и мелкие камешки посыпались мне на лицо. Обернувшись, я увидел быстрого оленя, что промчался от меня вниз по склону. Я тут же устремился за ним, обегая низкорослые деревца, что были мне по пояс, и перепрыгивая через круглые валуны, встречающиеся у меня на пути. В несколько прыжков я взобрался на большое дерево, что свисало над большим ущельем, и, перецепляясь по его сучьям, перепрыгнул на соседнее, соскочил вниз и оказался возле большого притока реки. Скоро прибежал и олень. Увидев меня, он приостановился и, фыркнув, постучал своим копытом о камни; звук из его гортани был как рык льва.

– Я понимаю тебя, что моя хитрость снова превзошла тебя в скорости.

Подойдя к небольшому животному, я приобнял его, и оно потерлось своими рогами о мою руку, с уважением помахав головой. Испив воды, я играючи обрызгал своего друга, а тот в отместку, зайдя в воду, начал стучать по воде копытами, обдавая меня сверху донизу водой. Мой громкий смех отражался эхом, проносясь по ущелью, быстро растворяясь в лесу среди деревьев. Мне нравились его обитатели. Птицы, что пели мне красивые песни по утрам и не давали мне выспаться; семейство быстроногих крохотных пушистых зверьков, что вечно прятались в норах между корнями; бурый громила с крепкими лапами, который их распугивал, лазая на дерево за медом, а потом убегал от роя пчел, что гнали вора до самой реки. Они были моими маленькими друзьями, с которыми я делил эту воду, этот лес и эти горы. Однажды, когда солнце было в зените, я услышал топот, идущий со стороны большой долины с севера. Я вскарабкался на один из каменистых пригорков и увидел давних друзей, что приходят сюда с появления большой воды, которая растекается по своей пойме. Это были животные даже больше для меня, что шли с севера в поисках пищи. Их тела были покрыты густой шерстью, они медленно двигались в сторону зеленых пастбищ.

Я встал на их пути, приблизившись к вожаку, и тот остановился передо мной. Его бивни были закручены в несколько витков, он прикоснулся ко мне своим хоботом. Посмотрев на меня, он протяжно затрубил свою песнь; я поклонился, приветствуя их. Стадо побрело дальше, поднимая клубы пыли, а я еще долго наблюдал, как черные спины гигантов скрываются за холмами.

В лесу я часто находил ловушки для животных и ломал их – силки-то были уготованы для моих друзей. Кто-то постоянно развешивал их повсюду, и выкопанные ямы с острыми кольями, что были вбиты на дне, периодически появлялись на моем пути. Но однажды меня разбудило не пение птиц, а крик оленя, и это был голос отчаяния и боли. Я рванул в сторону исходящего звука, где опушка леса примыкала к низовью реки. Приблизившись, я увидел маленького мулу (человека) в шерстяной набедренной повязке, что стоял возле ямы с длинным копьем в руках. Увидев меня, он опешил и отшагнул в сторону.

– О боги, ты кто? – пятясь назад, пробормотал он испуганно.

С трудом разобрав звучание, что исходило из его рта, я приблизился к яме и увидел своего окровавленного друга. Он склонил голову, упершись рогами в один из острых кольев, что пронзили его тело; его дыхание было редким, а движения почти не было, лишь тихий клекот из его горла. От увиденного я пришел в ярость и, взяв первый попавшийся камень, запустил его над человеком. Глыба угодила в дерево, что стояло с ним рядом; от удара дерево сломалось, куски древесины разлетелись в стороны. Споткнувшись, человек упал; перекатившись, он на четвереньках, бросив свое копье, скрылся в гуще леса. Я аккуратно поднял оленя. Когда я вынимал из него колья, он взревел от боли. Взвалив его хрупкое тело себе на плечи, я побежал изо всех сил к источнику жизни, что находился в глубине леса и всегда помогал мне, когда я испытывал сильную боль внутри или от ран; он неоднократно спасал и моих друзей, что приходили к нему лечиться. Я чувствовал его слабое дыхание на своей шее, теплая кровь текла по моему телу, окрашивая меня в ярко-красный цвет. Проблески солнечных лучей сопровождали меня, прорываясь сквозь листья надо мной. Прибежав к источнику, от которого сорвалась стайка маленьких птиц, испугавшихся моего появления, я остановился, набирая полной грудью воздух. Древнее окаменевшее дерево, что когда-то раскололи боги своей палицей и пробили землю, изъяв оттуда живительную влагу. Я медленно опустил его в воду. Он больше не ревел, как прежде; прохлада воды успокоила его боль, а каменистая канавка воды окрасилась алым цветом, и поток, что стекал вниз, уносил ее вглубь леса, питая корни величественных деревьев, которые будто бы притихли в этот момент, прислушиваясь к нам. Я еще раз взглянул на животное – его глаза застыли, покрывшись холодной пеленой смерти. Что-то сжало меня, как невидимая боль от поражения копьем, а застывшая на моем теле кровь, потрескавшись, давила меня все сильнее.

Долгие ночи напролет я не спал и бродил по лесу. Мои мысли превратились в вереницу нескончаемых вариаций событий и воспоминаний. Я почти не ел, обходясь лишь несколькими глотками воды из источника. Я был как в прострации, я потерял реальность, и мне казалось, что этого мира вовсе нет и быть не могло. Лежа под кронами деревьев, я чувствовал, как каждая травинка касается моего тела; ручей, что шел от источника, огибал меня, как река обтекает гору. Я умывал свое лицо, и отражение менялось: волосы на моем лице стали реже, контуры лица преобразились, стали более отчетливо видны. Снова набрав в ладони воды, я увидел окровавленное лицо человека, что смотрел на меня.

– О боги, кто ты?

Отпрянув, обуянный страхом, назад, я упал, споткнувшись о ветку. А когда снова открыл глаза, передо мной было закручивающееся свечение, что шло от окаменевшего дерева. Эта энергия втягивала в себя тьму земли и, пропуская ее через свое сферическое ядро, поднимала энергию вверх и становилась ярче. В этом мне предстал силуэт необычайной красоты, с изящным телом и длинными черными волосами, по которым свет разливался, словно ручей, бегущий по склону утеса. Она, запрокинув голову, засмеялась надо мной. Я протянул дрожащую окровавленную руку к ней, и свет наполнил меня, погрузив во тьму.

Проснувшись, я почувствовал, как щебетание маленькой птахи у меня над ухом щекочет мой слух. А тоска, что будоражила меня, начала растворяться с увиденным сном. Что-то поменялось, и я понял: эти перемены во мне, и они зовут меня к дальнейшему пути. Направившись снова к источнику, я больше не боялся того прошлого, что пронзило меня острой пикой. Приблизившись к нему, я остановился, увидев прекрасное создание из своих снов. Она в естественном виде своей наготы обливалась прозрачной водой, и эти потоки бежали ручьями вниз по ее черным как ночь волосам, по ее шелковистой коже, огибая окружность бедра, и устремлялись вниз по длинным ногам, впадая снова в узкий ручей. Спрятавшись за молодым финиковым деревцем, я не мог пошевелиться, и даже мое дыхание остановилось на затянувшемся вздохе, будто я боялся спугнуть это мгновение, которое было так зыбко. Мои чувства обострились, и, казалось, вся моя жизненная сила сконцентрировалась в нижней части моего тела, и остановить это я уже никак не мог. Я шагнул навстречу своей погибели, своей страсти и своему инстинкту, что так яростно рвался наружу. Она обернулась и, испугавшись меня, громко взвизгнула, прикрываясь белой туникой.

Я поставил перед собой руки, успокаивая ее, и замер.

– Ты давно за мной следишь? – спросила она, прижав свою одежду к телу.

Я понимал ее, но говорить по-человечьи не мог и лишь помахал ей головой в знак отрицания.

– Тебя же зовут Энкиду. Ты живешь здесь, в лесу? – Успокоившись, она распустила свои волосы, которые прилипли к ее загорелым плечам, словно крылья ворона.

Я кивнул головой, не в силах даже пошевелиться.

– Меня зовут Шамхад, я из города Урука, что обнесен великой стеной. Он очень красив, его построили мы, объединившись племенами, кочевавшими в устьях двух рек.

Она, нагнувшись, вытирала свои ноги, изящно вытягивая носки вперед. Мне казалось, что я врасту корнями в это место и застыну, как вековые деревья, наблюдая за одним и тем же образом множество дней и ночей. Она подошла ко мне и взяла за руку. От ее прикосновения пробежала волна, что затронула каждую мою клетку. Потянув меня за собой, она пошла по узкой, выстеленной множеством маленьких белых цветов тропинке. Я не помню, как долго мы прогуливались по лесу и вышли к вершинам гор, но это время остановилось, как будто его и не было вовсе. Она говорила о городе людей; о том, как они от кочевого образа жизни перешли к оседлому пребыванию; о посевах различных растительных культур, что приносят хороший урожай, и о землях, насыщающихся от разлива реки. Я с умилением слушал ее, смотря на каждый ее шаг. Она не спеша ступала по каменистой тропе своими белыми карбатинами. Мы не заметили, как наступила ночь и солнце сменилось месяцем, что повис над землей, как рог горного барана. Я показал ей свои места, где я подолгу проводил время, общаясь с животными и птицами; рассказал о гигантах, что проходят здесь с разливом рек, изображая ей рисунки на камне, освещаемом луной. Я был так воодушевлен перед ней, что был готов свернуть для нее эти горы, которые возвышались над нами. Она достала камень темного цвета и ударила им по лезвию своего ножа, выбив после нескольких попыток искру, что подожгла волокнистую мелкую траву. Маленький огонек перерос в изгибающееся пламя, и я отшагнул в сторону – огонь для меня был страхом, поедающим все живое в лесу.

– Не бойся его, теперь он наш союзник, живущий в каждом очаге человека.

Она засмеялась, и ее звонкий смех пронесся по горам, отражаясь в них, словно звенящий гром. Огонь озарил пещеру, в которой я часто укрывался. На ее стенах было множество рисунков, что впоследствии покрывали каменные своды. В них я изображал себя и моих друзей, лес, эти горы и мои переживания во множестве событий. Я показал на один из рисунков, где диск солнца находился посередине большой горы и был луч, что направлялся в лес к окаменевшему дереву, где появился источник, у которого мы встретились.

Шамхад плавно водила своим острым ножом по моей шее, аккуратно обривая мою бороду, периодически смачивая нож в пенистом отваре, стоящем у огня. Я настолько ей доверился, что был готов принять смерть от ее рук. Она вычесала мои волнистые волосы, которые обрели цвет темной бегущей волны, растекающейся по моим плечам.

– Ты очень талантлив, я теперь понимаю твою сущность. Нескончаемая любовь простирается из-под покрова зверя, обличая его незримой красотой.

Она положила свою ладонь мне на грудь и притянула меня к себе. Огонь стал разгораться еще больше, как наша страсть вырывалась из этой пещеры и пронеслась по всему горному хребту, долине и лесу, устремляясь от источника к звездам.

Гром разбудил меня. От погасшего костра остались тлеющие угли, которые постепенно меркли в темноте пещеры. Шум дождя наполнял тишину своим шуршанием, а раскаты грома пробегали по горам, словно испуганный табун диких лошадей. Я бежал под струями дождя. Счастье этого момента наполняло мое сердце; я был ветром, что приносит тучи с севера; я был водой, что устремляется по долине на юг; я был потоком, пронизывающим небо и уносящимся к далеким звездам, в которых таилась некая тайна, растворяющаяся в моем сознании.

Шахмад уже проснулась, когда я вернулся. Набрав в деревянную миску воды, я смешал ее с ягодами с зеленых лугов и поставил рядом.

– Ты и впрямь как ребенок. Здесь в одиночестве ты не знаешь бед, что таят в себе новые города, которые постепенно заполняют речную долину. Ненависть и жадность людей приводят их к убийству себе подобных. Однажды тебе предстоит столкнуться с этим, и ты станешь другим, но вернуться сюда ты уже не сможешь.

Она снова раздула огонь, и он маленьким пламенем запылал, унося дым из пещеры, рассеивая его на ветру. Я возбужденно показал на стены и, встав на округлом выходе из пещеры, указал на горы, нависающие над нами, и лес, раскинувшийся у их подножья, на свое сердце, что билось в моей груди теперь для нее.

– Остааааанься, Шахммааада, – вытягивалось у меня с первыми моими человеческими словами. – Остааанься, – повторил я, сев возле нее.

– Энкиду, я – твое первое разочарование и твоя будущая боль. В царстве, в котором я живу, правит жестокий царь, не знающий пощады. Он превращает мужей своего города в беспощадных воинов, а их жены теперь принадлежат ему; он угнетает простой народ, и остановить его некому. Его богоподобие внушает страх людям, его сила – это живительная энергия в его храме, в который он никого не пускает. Долгое время он возвышался над человеком, почти не замечая его у своих ног; никто не смел бросить ему вызов, и лишь единицы храбрецов были им повержены. Его окружают семь волхвов, что поручили возвести великую стену, окружив город.

Когда царь узнал от охотника, что в этих лесах бродит сила, говорящая с природой и способная его победить, он послал меня за тобой, чтобы я соблазнила тебя и привела к нему. Я блудница, что доступна знатным мужам нашего города, моя красота – это мое проклятье от богов, оставивших меня здесь. Мне не скрыться от их взора: в каждом из нас они узнают себе подобных и знают всю историю этой и предыдущей жизни; а главное, я никогда не смогу убежать от самой себя. – Она приостановила свою речь и посмотрела на меня своими миндалевидными глазами, в омуте которых отражались языки пламени. – Имя нашего царя – Гильгамеш, он ждет тебя на поединок. Прости меня, – после небольшой паузы продолжила она и виновато опустила свой взгляд.

Услышав эти слова, я, как опоенный перебродившим соком, рванул из пещеры, убегая прочь от этих речей, от этой девы и от себя самого. Я не помню, сколько и куда я бежал. Разлетающиеся брызги мутной воды от болотистых заводей покрывали с треском ломающиеся кусты и иссохшие мертвые деревья, которые я сносил на своем пути. В какой-то момент поток сильного ветра, что ударил мне в лицо, будто отрезвил меня. Я уселся на покрытый мхом валун, запутавшись в речах Шахмад и в том, что было этой ночью, в своей уже прошлой жизни, в моменте, что привел меня сюда. Потоком неистовой силы налилась моя рука, сломившая толстый сук нависшего передо мной дерева. Увидевшие это олени разбежались, и попытки остановить их не увенчались успехом: они теперь боялись меня.

С рассветом мы с Шахмад вышли из леса, здесь заканчивалась его граница. Я прощался с ним, зная, что моя перемена или смерть вернет меня снова сюда. И лес как будто чувствовал меня, провожая шорохом своих листьев и поклонами ветвей, поглаживая мои ноги мягкой травой с пронесшимся игриво волной ветром. Шахмад смотрела на меня опечаленным взглядом. В ее молчании была лишь боль, какую она ощутила в той пещере, как некогда она чувствовала ее всем своим сердцем, понимая того, кто рядом с ней. Солнце уже садилось, когда мы пришли в низовье реки, которая огибала с трех сторон город Урук, осветив багряным цветом стены города, которые окружали ветхие лачуги земледельцев, а длинные поля злаковых культур простирались вдоль искусственных ирригационных каналов. При виде меня низкорослые люди в старых набедренных повязках, погоняя различных домашних животных между узких улочек, расступались в стороны и что-то бормотали друг другу, смотря на меня с любопытством. Подойдя к высокой стене, что была украшена фресками с изображениями людей и животных до самого верха, я поднял свой взгляд от изображения к изображению, все выше. Лики царей и богов с расправленными крыльями, как у птиц, возвышались над нами. Два стражника в кожаных защитных доспехах перекрыли нам дорогу.

– Передайте, что Энкиду пришел.

Один из стражников на стене махнул рукой, и тяжелые деревянные ворота начали медленно открываться. За стенами были высокие ротонды и ряд мраморных обелисков, постройки, украшенные фресками и статуями. Виноградники опутывали широкие улицы; торговцы на волах развозили разнообразную утварь в своих телегах. Впереди возвышалось величественное здание с высокими белыми колоннами, что удерживали своды следующих в несколько этажей. Вокруг искусственного водоема, что был выложен разноцветной мозаикой, стояли зеленые пальмы, и пение на них птиц на мгновение перенесло меня в мой лес. Мы прошли между колонн, и нам навстречу вышел человек в яркой тунике, борода которого украшала его подбородок, словно обелиск.

– Ты свободна. – Человек махнул рукой, украшенной множеством перстней.

Шахмад приостановилась, посмотрев на меня, и, накинув на свою голову белую накидку, медленно начала спускаться по каменным отшлифованным ступеням. Человек повел меня по широкому проходу, который то и дело изгибался между гранитных колонн, пока перед нами не открылись большие позолоченные двери тронного зала, стены которого украшала мозаика с изображением бога Энки, что создал великую реку и мир вокруг нее, а высокие скульптуры, стоявшие по всему залу, запечатлели ушедших царей и богов, что правили с ними с незапамятных времен. Мы остановились; тихие приближающиеся шаги были слышны здесь, за толстыми стенами замка, которые не пропускали шума улиц.

– Я наслышан о диком божестве, о котором говорят охотники и собиратели, что ходят в леса и горы. О нем говорят как о звере, что их язык понимает и в дружбе с ними пребывает. Но про свой род он забывает, прячась от него в густом лесу, не зная высоких стен Урука и своего царя, что так давно его ожидает. – В зале разносились эхом низкие громогласные слова, бьющиеся об эти высокие стены. Незнакомец ходил между колонн, и его плывущая от пламени многочисленных факелов тень следовала за ним. – А сила твоя под стать титанам, что приходят с севера. Об этом вещают мне люди, видевшие тебя, произнося твое имя шепотом, как в страхе перед чем-то величественным.

Произносивший эти речи был будто позади меня. Я оглянулся, но лишь тень промелькнула за колонну, укрываясь во тьме. Кружась в попытке увидеть его, я видел лишь ускользающий силуэт, пока в одно мгновение передо мной не оказался он, что сбил меня с ног ударом в грудь ногой.

– А ты всего лишь человек, с такими же руками и ногами, но облик твой пугающ.

Он стоял передо мной в позолоченной набедренной повязке; загорелое мускулистое тело его поблескивало от огня, по плечам его раскинулись густые пряди темных волос. Ровная, словно гранитный камень, борода сливалась с волевым подбородком. Я, вскочив, ринулся на него, но тот увернулся от моей руки, и мой кулак пролетел, зацепив лишь его локоны. Он снова нанес мне удар, попав в челюсть, и сбил меня на гранитный пол, что отражал зал, как вода.

– А нет, людям свойственно преувеличивать: я вижу обычного одичалого мулу с таким же, как у всех, страхом, что сжимает его хлипкое тело.

Он подошел ко мне и наступил на мою грудь ногой. Во мне пронеслась волна, которая изливалась, прорвалась сквозь меня, смывая все своим бурным потоком. Схватив Гильгамеша за ногу, я отшвырнул его в сторону. Он, ударившись о стену, упал на пол и, взглянув на меня разъяренно, снова бросился на меня. Мы столкнулись, как два разъяренных буйвола у подножья скал, и казалось, что они затряслись от того столкновения. Мы наносили тяжелые удары, кидали друг друга в стороны и снова сцеплялись в схватке. Наше дыхание стало как пламя, а сердца бились, словно волны о камни. И вот уже, изнеможенные этой схваткой, спустя время мы стояли на коленях друг перед другом, крепко обхватывая руками взмыленные тела, пытаясь свалить соперника. Но ни один не уступал, пока мы оба не свалились и, лежа на полу, пытались отдышаться, жадно хватая воздух. Нахлынувшая во всем теле боль сдавила обоих в свои тиски. Из моих десен и сбитых кулаков текла кровь; сломанные зубы и ребра ощущались, словно инородные тела.

– Я не ведал такой силы и скорости раньше, – тяжело дыша, проговорил лежащий царь.

Один из пажей принес ему воды из ярко-желтого сосуда. Испив, он протянул ее и мне.

– Выпей, это придаст силы и успокоит боль.

Попробовав, я почувствовал ту призрачную неведомую силу, что была и в моем лесном источнике.

Через несколько дней раны, что не давали мне сна, начали быстро заживать. Мягкие постели и светлые палаты, в которых я спал, были мне непривычны, а запах плавящегося пчелиного воска от свечей по ночам стоял повсюду. Лекари, что приходили ко мне, замазывали мои раны и что-то шептали над висящей надо мной тканью с изображением Ану – крылатого бога, что кружил когда-то над моей пещерой. Но стены давили, в них не было простора, я был словно в темнице, не в силах дольше пребывать здесь. Выйдя на свет, которым одаряло меня солнце, я окунулся в озеро, что было создано человеком. На дне его всё те же люди, искавшие благословение богов в украшениях мозаики, говорили о былом, и блики света в движении воды их снова оживляли с рассветом.

Когда я вынырнул, передо мной стоял тот человек, с кем был я в схватке.

– Ну как ты, мой друг? Затворником себя чувствуешь? Ведь двери для тебя не заперты.

Его яркая туника была украшена серебристыми узорами, а браслет на его руке блестел на солнце, лучи которого тонули в темном камне посередине. Он, присев на край искусственного озера, опустил в него свои ноги.

– Да, эти стены давят меня, и ты, мой враг, стоишь передо мной, одаривая своими благами. Зачем тебе это? – Мои слова звучали все четче: прежде я говорил с самим собой, но после встречи с Шамхад я в корне изменился.

– Начну с того, чем я закончу. Ведь ты не враг мне и я не твой противник, а вести обо мне тебя сюда же привели, и способ был простым – лишь женщина, чьи чары для мужей становятся ядом, и помутневший рассудок мужчины теперь в ее руках. – Он поводил рукой по воде, сжимая кулак, с которого бежали капли. – Вот ее сердце, которое ты пытаешься ухватить, оно тает, и его уже нет в твоей сильной руке, лишь только мысли о былом. Оставь ты эти попытки, ведь ты – как я: сидящий перед тобой – наполовину бог, что создает все эти страсти.

– Мужей ты превращаешь в убийц, а женщин их – в своих наложниц, что ублажают тебя; рабы пашут на полях, и дети сытости не знают. И ты себя считаешь богом и царем, что жизнь других ты в песчинку ставишь?

Я вышел из воды и, как зверь, движеньем тела отряхнулся.

А он, мне бархатную ткань на плечи положив, сказал:

– Ты вытри спесь свою, пока она не въелась. Мужи мои, что верны мне, с оружием своим не расстаются лишь потому, что врагов сейчас повсюду становится все больше и наживой богатого Урука они не прочь разжиться.

Царь медленно прохаживался подле меня.

– Мужи те – воины, а воинам может противостоять только воин. А что до женщин их, они свободны в выборе своем; в Уруке казни редки. Девы приходят ко мне сами, ища для себя успокоенья, одаривая своим телом царя; они открыты для меня, как эти изображения, что повсюду. Земледельцы во благо царства нашего трудятся; чтоб прокормить семью, они встают с рассветом и до заката работают в полях. И каждый знает: в царствовании моем есть справедливость и наказанье за провинность. Царем не просто можно быть, родившись на вершине, но с нее ты должен видеть самый низ и быть готовым туда же окунуться. А властью, вверенной мне моим народом, я дорожу, но не держусь во благости своей. Вся эта жизнь – игра богов, не боле, что будоражит их в скучном безмолвии.

Гильгамеш откинул свою голову назад, улыбнувшись, всматриваясь в небо, по которому медленно, переваливаясь плыли ванильные облака.

– А где моя Шамхад сейчас? – встав тенью перед царем, спросил я.

Но Гильгамеш лишь, молча опустив глаза, удалился.

Шелковая шторка, что плавно качалась в моих покоях, закрывала темное небо, и огни светил за ней снова ожидали моего взора, чтобы показать свою далекую призрачную красоту. Когда ее поднимал поток ветра, тусклый свет тонул во тьме ночи, и лишь огни факелов стражников и костры у домов земледельцев освещали землю. Смех и голоса людей смешивались с мычанием и блеяньем домашнего скота, что приводили домой пастухи. Я долго ворочался, не мог уснуть, пока не услышал шаги вошедшего ко мне.

– Энкиду, я знаю, ты не спишь. Пройдемся, друг, – проговорил Гильгамеш, стоя в проходе.

Мы, молча пройдя по ночному дворцу, вышли за стены Урука.

– Смотри на это творение. Его создавали мулу – люди, которых направляли семь мудрецов, они ходили по земле долгие столетья, охотясь и собирая пищу; освоили злаковые культуры, одомашнили диких животных. Поняв, что могут это делать на богатой равнине среди двух рек, стеной укрылись от племен, что до сих пор странствуют с оружием в руках.

Мы шли мимо домов ремесленников и кузнецов, чьи меха раздували угли, и вырывавшийся дым с искрами улетучивался из печной трубы. Улица заканчивалась, и ее каменистая тропа упиралась в небольшой храм, походивший на маленькую гору с лестничным проемом. Внутри зала горел огонь, освещавший стены все с теми же фресками на них, а идол, что стоял возле огня, имел бычье тело с головой человека и сложенными на спине крыльями.

– Шеду – еще один бессмертный облик, который прячет наши страхи в виденьях ночи.

На деревянных лавках сидели молодые женщины с закрытыми глазами, и в движениях их губ читались мольбы о прощеньи.

– Иеродулы – блудницы храма. Им всё прощают боги за искренность деяний. Они очистят пороки мужей и разольют через себя этот поток, который без них в дурное перельется. Любить их сложно, судить не нам дано; лишь пропусти, оставь виденье, что скроется за горизонтом лет. Шамхад – я знаю, ты думаешь о ней, мой друг, – она свободна, как они среди людей, но заперта в стенах божественного тела, что так желают многие мужи. А получая, бегут от своего стыда, проклятьями блудницу осыпая, и в объятьях своих жен о ней с вожделением вспоминают.

Гильгамеш замолчал, смотря на языки пламени, которые, устремляясь ввысь, исчезали под сводом храма. Я смотрел на этих женщин, и на их красивых усталых лицах вырисовывался скрытый свет, идущий изнутри, которым они одаривали своих посетителей каждую ночь.

– Завтра, друг мой, я возьму лучших воинов и выдвинусь в кедровый лес, что у подножия гор расположился. Там племя появилось, и оно растет день ото дня, сжигая ближние селенья, находящиеся в моих владениях. Вожак их грозен, Хумбабой его величают, и говорят, он сильный воин, а кедры его не разобьешь и морем, – прервав наше молчанье, проговорил Гильгамеш, не отрывая своего взгляда от огня. – Так вместе пойдем, веревку сплетенную не оборвем. – Я посмотрел на царя, который невозмутимо застыл у пламени, освещавшего его лицо.

Утром у храма царь собрал несколько сотен лучших своих воинов. Их копья поблескивали на солнце, а намасленные доспехи сливались с этим светом раннего утра.

– Воины, вы прошли со мной множество сражений, но сейчас Урук нуждается в защите: с севера пришли дикие племена, что захватили на подступах кедровый лес и грабят наши владения, угоняя людей в рабство. Наше бездействие приведет их к стенам Урука. И спросят наши сыны: где были тогда отцы, когда горели наши села, а наших стариков убивали и жен с детьми уводили в рабство? Не будет нашего ответа, и засмеются над нами боги, создавшие дрогнувших мужей на потеху праотцам. Они построили города и возвели большие стены, а смелости у них нет, тогда зачем они нужны? Пусть правят сильнейшие.

Воины громко закричали, поднимая боевой дух, и это звучание переросло в единый многократный гул, а удары рукоятей мечей о щиты грозно пронесся по всему городу как атрибут решимости и смелости.

Обойдя болотистые низины и переходя вброд разветвления реки, мы с воинами Гильгамеша остановились у берегов залива. Он переливался золотом от солнечного света, и эта яркая, дребезжащая бликами рябь на воде доходила до самого берега от светила.

– Хумбабе и его разбойникам давно приносит дань Элам, что у гор Загрос обосновался. А местный царь, что Иншушинку преклоняется в загробном мире, он покровителем является. На наши земли он давно свою ступню поставил. Изгнать его способны воины, что смерти не боятся и перед Иншушинком не преклонятся. – Гильгамеш прошелся по песчаному берегу залива, обдаваемый пенной водой, бьющейся о его ступни. – В боях ты сведущ, и сила твоя богам на зависть, а вместе мы непобедимы, – продолжил царь, взглянув на меня.

Песчаный берег сменился пальмовыми деревьями, которые покрывали эти земли; к вечеру показались горы и зеленый кедровый лес у их подножья.

– Разожгите множество костров: пусть знают, что сын богини Нинсу пришел, готовый к битве. Пусть осветят они края, что дикими зовутся, а город Сузы тяжелым затвором закроет врата и к своим стенам в страхе прижмется.

Воины навалили повсюду кучки дров и разожгли их, создав впечатление большого войска, расположившегося у этих гор.

– А если мы погибнем здесь, кто Урук укроет от бед, которые его застилают? – с волнением взглянул я на царя.

– Есть еще множество сынов, что город защищают. У них там дети и жены, они им жизни посвящают, и врагам там места нет. Отдать в рабы своих детей и жен они не позволят, и потехой для аннануков они не будут: за ними и в царство Иркалла они снизойдут, и кровью богов они стены зальют.

Сквозь узкие листья пальм просачивался свет. Большинство воинов уже встали и надевали свои доспехи, точили о камни мечи и копья. Неподалеку стоял Гильгамеш, всматриваясь в зеленый густой лес. Мы молча подошли к его окраинам. Он покрывал все низовье гор и, как зеленая пелена, поднимался почти к вершинам. Множество ручьев с прозрачной водой бежало повсюду, а движение водорослей на округлых камнях синхронно подчинялось потоку, в котором отблескивали маленькие рыбки, стремительно проплывая между заросшими преградами.

– Аааооооо!!! – раздался сильный крик из глубин леса, соединившийся со множеством голосов. А шум бегущих ног заглушил порывы ветра, играющего между могучих деревьев.

– Вот это мгновенье настало, когда наша сила в единстве предстала; врагов она разобьет, как волну у причала.

Мы спешились в три шеренги, за которыми лучники уже с силой натягивали тетиву. Со стороны леса черные стрелы взмыли в небо. Мы, прикрываясь щитами и прячась за деревьями, ожидали этого смертоносного града, который осыпал нас. Пронзая листья, втыкаясь в кроны деревьев и разбиваясь о камни под ногами, пробивая щиты, стрелы вонзались в руки, а не успевшим укрыться впивались в плоть, отчего те с криком падали, схватившись за окровавленные раны. Наш царь махнул рукой, обозначая свой ответ врагам. Лучники запустили свои стрелы, которые, скрываясь в лесу, вызывали всё те же крики раненых воинов противника, смешиваясь с нашими. Я увидел, как отовсюду на нас бегут разбойники Хумбабы, выставив копья перед собой.

– Сомкните строй, рассекайте копья, не дайте им возможности усомниться в нашей смелости.

Первые воины Хумбабы ударились о наши шеренги, ломая копья о щиты, а те, что пробились, были сразу же повержены нашими мечами. Вторая большая волна хаотично приближалась к нам, размахивая изогнутыми мечами. Мы, не размыкая строя, продолжали медленно синхронно двигаться вперед. С разгону противник вклинился в наши ряды, но пробиться вглубь ему не удалось: обученные тактически воины Урука наносили смертельные удары своим врагам, не давая им возможности перегруппироваться. На меня набросились двое разбойников с ветхими деревянными щитами. Первого я с разгону сбил с ног краем щита, а второго поразил мечом в грудь. Гильгамеш, почувствовав задор и боевое воодушевление, ринулся вперед, убивая одного за другим встречающихся противников, рассекая их тела тяжелым мечом. Они уже чувствовали в себе пронизывающий их страх от тех, кто так яростно бьется. Я, уподобившись своему царю, превратился в безумного зверя, что камни разносит; мои враги разлетались в стороны с глубокими ранами, падая замертво. Перед глазами были лишь тени, которые я разрубал. Моя ладонь прилипла к окровавленной рукояти меча, который стал продолжением руки. Меня остановил лишь взгляд Гильгамеша. Он остановил на мгновение свой взор, пристально пронизывая меня им, и я в тот же момент метнул свой меч в его сторону. Царь резко отвел плечо, и в зеркальном лезвии летящего оружия он уловил свой лик. Меч поразил врага, что замахнулся на Гильгамеша сзади. Царь в благодарность лишь моргнул. Остатки поверженного дикого племени разбегались, и лишь немногие, собравшись, готовились к своей погибели, скрывшись в лесу.

Мы тихо шли по величественному лесу, где каждое дерево хранило в себе ушедшую эпоху, подавляя остатки мелких засад, притаившихся на деревьях, что пускали в нас стрелы. Приблизившись к подножью огромного кедра, который возвышался над другими зелеными собратьями и усеял свои торчащие корни множеством шишек, он медленно раскачивался на ветру. Обойдя его, мы увидели старца в зеленоватой тунике и с белой гладкой бородой, сидящего у источника. Поток пробивался из-под корней дерева и растекался в стороны, заполняя поляну множеством журчащих ручейков.

– Вот мы и встретились, дети богов: Бельгомес, утраченное имя, и благородный брат его, забывший в сердцах свое происхождение, ослепший в страстных сплетеньях блудницы. Пролейте ж вы кровь Хумбабы на воду мою, потоки, идущие сквозь всю эту тьму.

Гильгамеш достал свою секиру с золотой рукояткой, на конце которой красовались две противоположные символические пирамиды. Он ударил старца в спину, и тело старика упало в ручей, окропив ствол могучего кедра кровью.

– Но он же старик, и в спину удар! Как можно в благородстве нам оправдаться? – выкрикнул я, схватившись за топор царя.

Он с силой оттолкнул меня, и я ударился о кедр спиной, и тут же над моей головой воткнулась его секира.

– Не смей ее трогать, она – Уту создание! В его горниле она, пламенем объятая, и выкована под ударом молота Энки, прочностью ей нет равных. Рубите вечный тот кедр, и пусть в храме Урука он станет вратами.

Несколько дней воины Гильгамеша расщепляли дерево и готовили его к перевозке из леса к заливу, а там по реке вверх, на юг, до города Урука.

Плоты, на которых сидели наши люди, тянули огромные части мертвого дерева. Река была тихой в ночи, колеблющееся отражение света луны на мелких волнах придавало уныние этой картине и моей печали.

– Энкиду, прости своего царя за это движение ярости, что не угасло во мне после боя. В моих венах течет кровь огненного Утуда, и она горяча; и ты, мой названый брат, схож со мной этим пламенем – я видел твою силу на поле той брани. Ты самый близкий мне среди всех этих мулу, кто меня понимает, а отец наш, призрачный Лиль, ту сущность заполняет. – Гильгамеш положил мне на плечо свою руку.

В Уруке нас встречали как победителей и героев, покоривших хранителя – жестокого Хумбабу. Бревна, которые мы привезли с собой, плотники зацепили в упряжку с буйволами и потащили в свои мастерские, чтобы украсить храм новыми вратами. Когда мы шли по вымощенной дороге к стенам Урука, жители торжественно забрасывали нас листьями множества цветов, и они застилали весь путь, по которому мы шагали. Мы обливались потоками славы, что смешивалась в криках и преклонении перед нами с лучами солнца, играющего на наших высоко поднятых лицах.

С заходом солнца Гильгамеш устроил пир в честь победы. На широкой площади под открытым небом были раскинуты столы в несколько рядов, накрытые всевозможной утварью, что еще дымилась после печей и костров; повсюду доносились приятные запахи. Знать и землепашцы собрались за одним столом, распивая крепкие вина; воины и ремесленники находили общий язык от этих яств и дурманящих напитков. А жены военачальников переглядывались с блудницами, что бродили между рядами; разнося в кувшинах крепкие напитки и разливая их, они смиренно улыбались им. Гильгамеш, умывшись и надев на себя яркую позолоченную тунику, причесав свои власы, источал мужскую силу и красоту своего стана; он величественно спускался по мраморной лестнице зиккурата к гостям. Я стоял рядом с ним, как его темная тень, смотря на пирующих гостей.

Один из знати прокричал:

– Тост за богоподобного царя Лугаля Гильгамеша, что одолел разбойника Хумбабу, разбив его войска в кедровом лесу! А кедр тот древний, аннуков жилище, предстанет пред нами дверьми в храм Урука, где Уту его озаряет, и победы он Гильгамешу в дальнейшем вещает! – он закричал еще громче, и гости присоединились к нему, подняли свои бокалы, ударившись ими, расплескивая вино.

– Мои братья и сестры! Я хочу еще добавить к сказанному тобой, Априм. Я царь, что реки и горы пересек, дабы с врагом сразиться и секире богов в плоть кедра вонзиться. С ним рядом его братья шагали, и спину царя они прикрывали. Так пусть разольется по ним же та слава, что льется с ваших уст. Но я преклоняюсь пред братом моим, что стоит в стороне и так нелюдим, а сила его под стать исполину, которого аннуки держали в зеленой долине. – Гильгамеш наклонил передо мной свою голову и протянул мне второй бокал. Все восторженно закричали.

– Ввезите дар царю Урука. И пусть та сила, что в клетке томится, богоподобным будет в смирении храниться.

Буйвол, потряхивая головой, тащил за собой скрипящую повозку. Стоявшую на ней клетку сверху скрывала серая мешковина. Априм демонстративно сорвал ткань и отшагнул в сторону. Внутри клетки разъяренный лев, рыча и оскаливая свои белые зубы, бросался на окружающих, которые держались в стороне и с любопытством наблюдали за ним.

– Вот этот зверь сразил двух ловчих звероловов, а третьего лишил руки. Но мы-то знаем, кто способен усмирить столь буйный нрав.

Все перевели свои взоры на Гильгамеша. Царь, подойдя вплотную к клетке, протянул свою руку к животному, но то тут же попыталось ударить ее своей когтистой лапой. Все демонстративно ахнули. Гильгамеш убрал руку и поймал взгляд зверя. Тот, щетинясь, оголяя зубы, снова зарычал, царапая деревянный пол, оставляя на нем глубокие борозды. Царь, не теряя его взбудораженных песочных глаз, продолжал смотреть на него, пока тот постепенно не начал опускать свою морду вниз; рык стал тише, и животное, поджав хвост, вжалось в угол клетки. Правитель, отодвинув засов, неожиданно открыл клетку. Все разбежались в стороны и притихли. Он медленно протянул руку ко льву; тот еще щетинился на него, но, покорно слушаясь своего укротителя, дал себя погладить по густой рыжей гриве. Все заликовали, восторженно захлопав в ладоши.

Винный дурман уже проник в голову, и гости, смешавшись между собой, о чем-то возбужденно говорили, продолжая пить и вести дискуссию о своих подвигах. Кто-то уже, уткнувшись в дубовый стол, крепко спал; в темноте закоулка пожилой представитель знати жадно обжимал молодую блудницу, а его жена яростно искала его глазами в этой суматохе. Я, взяв с собой кувшин и оставшийся в нем напиток, решил удалиться с этого пира, чтобы залить свое прошлое вином и забыть о былом как о разочаровании, постигшем меня на пике пустой славы. Гильгамеш ликовал в окружении своих людей и дев, что кружились рядом с ним, как мухи. Но не успел я покинуть место пиршества, как появилась красивая женщина в белой тунике, освещенная серебристым светом луны и яркой звездой, сиявшей над ее головой. Она на богиню больше походила, чем на знатную деву, в окружении таких же бесподобных существ в образе юных дев, и среди них была Шамхад. Я замер, не в силах пошевелиться. Все присутствующие вонзились взглядами в появившихся незваных гостей и умолкли. А Гильгамеш, растерявшись, обронил свой бокал, из которого вылились остатки вина.

– Великий царь победу отмечает, лучами славы свой прекрасный лик он умывает, и про меня он забывает в кругу своих друзей и юных дев. – Она подошла ближе и, аккуратно подняв позолоченный бокал, поставила его на стол.

– Иштар, твоя божественная красота мужей пленила. Что за причина снизойти к отбившемуся и непокорному царю? Богам он не подчинившись и высокими стенами огородившись, лишь богу солнца Уту поклоняясь, остался ему верным, покуда его свет живет в каждом из нас, не таясь. – Царь посмотрел в темный омут ее больших глаз, в которых множество факелов отражались, как звездное небо.

– Но я пришла не клясть тебя за твои прегрешения пред ними, а разделить со мною жизнь, пока она в тебе не увяла. Стать мужем моим я прошу тебя, и славе твоей не будет конца, а город Урук станет пристанищем творца, и распри мира забудет эта земля. – Она положила на плечо Гильгамеша свою белоснежную руку.

– Я знаю, Иштар, что ты такое и как сильные мужи сгорали дотла в твоих покоях, теряя рассудок, а вместе и душу, которую ты закрывала от них у Ану истока. Твоя красота – мне на погибель, твои сладкие губы – мне в удушенье, а взгляд твой – мне в утопленье. Иди и скажи им, что я не вернусь, а враг, посланный за мной, стал моим братом. – Гильгамеш убрал руку Иштар со своего плеча, посмотрев на меня.

– В погибели старца и кедра вершины, в твоем упоении славой – подлость воина, сразившего в спину Хумбабу, чьи знания этому миру давали возможность ошибки исправить, на истинный путь род людской направить. Но величие твой затуманило разум, и самолюбие, что тешет тебя, скоро увянет. – Иштар блеснула глазами и, плавно развернувшись, пошла прочь с площади.