Читать книгу Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее - Айдас Сабаляускас - Страница 6

«Эх, коня бы сейчас,

Что подобен дракону,

Чтоб умчаться

В столицу прекрасную Нара,

Среди зелени дивной!..»

Отомо Табито

Спящий император возлежал в ванной и грезил.

…Теперь он грезит уже второй половиной 245 года нашей эры, когда в пределы державы, а именно в Мёзию, не получая положенного серебра и злата, осмеливаются-таки, переправившись через Дунай-Дунавий, вторгнуться полчища варваров-карпов, возмущённых римской наглостью: Филипп отказал им в выплате дани, которой исправно откупался ещё Гордиан III да и многие другие их предшественники.

«Фу, какая мелочь… пузатая! Тьфу на этих некультурных дикарей! Да и ерунда всё это! На Балканах правит мой талантливый шурин Севериан. Раз он брат Отацилии, то, значит, и большой государственный деятель. Веятель и сеятель! Шурин – талантливый и отважный полководец, жена меня в этом заверила. Он с ними быстро разберётся. На раз-два!.. Ну, в крайнем случае на раз-два-три расправится!» – думает во сне император, причмокивает и потирает руки, пуская по воде волны, круги и рябь.

Пройдя, как сквозь оливковое масло, всю Нижнюю Мёзию, карпы выходят на оперативный простор и грозят теперь, растекшись, затопить собой все Балканы.

– Бездарный Севериан! Неумеха! Я разочарован, однако! – пеняет император Отацилии на её брата-проконсула Македонии и Мёзии.

– Нельзя списывать со счетов парня из-за случайной неудачи, – оправдывает близкого родственника императрица, сложив крестом на груди руки. – Это в первый раз! Он оплошал из-за никудышных советников и бестолковых полководцев, которые достались ему в наследство от трёх предыдущих Гордианов. Севериан доверился не тем, кому нужно было. В следующий раз у него всё получится! Надо дать парню второй шанс! И третий, и четвёртый… Уж на пятый-то он точно не оплошает! Семью надо беречь, холить и лелеять, на то она и семья! Другой такой у нас с тобой уже не будет! Чужие тебя могут предать и вероятней всего когда-нибудь так и сделают, а Севериан – никогда!

– Но он бесталанный! Сей мужчина, как выяснилось, бездарь!

– Зато верный! Горло за тебя, кому хочешь, перегрызёт!

– Всё-то приходится делать самому! – приходит к неожиданной для самого себя мысли август.

Поднятые по тревоге итальянские легионы во главе с Филиппом выдвигаются с одного полуострова на другой: с Апеннинского на Балканский.

«Бог ты мой! Какие свершения и военные победы мне предстоят! – думает во сне воодушевлённый император. – Юпитер… эээ… Иисус сулит мне славу и триумф!»

*****

Филипп спит. Ему снится, как римская армия, придвигаясь к кордонам, торжественным маршем вступает в красивый эллинский город, расположенный во Фракии.

– Что это за град? – спрашивает Филипп у греческого проводника.

– Это…

– Стоп, не надо… не учи учёного! Я сам всё знаю!

– Это…

– Молчать, я сказал! Я в курсе, что это Филиппополь…

– Это…

– Молчать! Иначе на кре… на плаху!

– Я только хотел уточнить и подсказать, что ваш Филиппополь, который строится на месте Шахбы, – он на востоке империи, в азиатской части державы. А тутошний Филиппополь, уже отстроенный и обустроенный, – наш, фракийский. Эллинский! Европейский! Другой! Он вам не ведомый избранник!

– Ещё как ведомый!

– Как?!! Вы разведали? По глазам вижу, что нет… Или?.. Да неужели..? – проводник остановился, чтобы перевести дух, и о чём-то задумался.

– Что неужели? Пронеслись вокруг метели?

– Неужели вы знаете, что почти шесть столетий назад этот град завоевал Филипп II Македонский? А завоевав, прославил его тем, что переназвал в свою честь. Неужели не ведаете?

– Ну, не знаю, и что?!.. эээ… Конечно, я в курсе этого! Однако сегодня сей град – мой! На период войны с карпами эти крепостные стены станут моей ставкой! Боевой резиденцией, где будут разрабатываться стратегические и тактические планы всей военной кампании! У меня два Филиппополя! И оба в честь меня! На кре… на плаху его! Взять его! Ату его!

Когда несчастного утаскивают на тот свет специально обученные телохранители-мавры, август повелевает:

– Легаты-пропреторы, легаты легионов, префекты легионов, трибуны и примипилы! Через час жду вас всех на кубок вина… эээ… на военный совет! Впрочем, одно не исключает другого. Мы победим, и враг сбежит!

– Так за царя, за Родину, за веру! – дружно гремит в ответ вся армия. – Ура!!! Ура!!! Ура!!!

*****

Филипп спит. Ему снится, что наступательные ратные планы срабатывают.

Тяжело дыша, Филипп видит в своих грёзах, как карпы отбрасываются за Дунай-Дунавий. Он сам преследует их в Дакии, упоённый счастием, будто ловит ещё один чин «Величайший».

Лёгкая и летучая арабская конница, словно эскадроны грядущих гусар, нещадно крошит, кроит и кромсает неорганизованные толпы варваров в пух и прах.

И даже в капусту.

«Вот бы снова Дакию захватить – там и золота было море, и серебра океан!» – внезапно вспоминает император слова, некогда оброненные сенатором Претекстатом, а дальше домысливает сам: – Вот он, источник новых поступлений в казну, покрытия её дефицита и долгов! Впрочем, мои долги и долги державы можно всем благосклонно простить – пусть кто-нибудь только попробует рыпнуться! Вот на какие деньги я дострою свой ближневосточный Филиппополь и проведу Секулярные игры в честь тысячелетия Рима».

Но в прекрасные линейные мысли августа вклиниваются сомнения: «Однако… чуть не запамятовал… нельзя забывать то, на что мне уже открыли глаза: Дакия уже давно наша и… и… и все драгоценные металлы из её недр уже выкачаны Траяном и докачаны теми, кто правил после него. Неужели на меня и моё благословенное правление, и правда, ничего не осталось?.. Казначеи и прочие финансисты, ищите женщину… эээ… ищите деньги, землю носом ройте, женщин я сам себе нарою!»

Императору всё чётче вспоминается тот разговор с сенатором Претекстатом, а заодно и грезятся картины и образы, сложившиеся в голове, исходя из беседы мимоходом. Плывут живые сюжеты в сером веществе: вот умирает царь Дакии Децебал, и его приближённые разбегаются кто куда. Вот дакийцы-предатели на огромных блюдах с голубыми каймами преподносят императору Траяну сто шестьдесят пять килограмм чистого золота и триста тридцать один килограмм столь же чистого серебра. Всё добро – из того самого клада, что был спрятан по приказу Децебала в реке Саргессия, чтоб эти ценности не достались врагу. Так предатели из числа поверженного народа выторговывают себе у римского императора-покорителя Дакии жизнь и безбедную старость внутри своей новой римской родины.

Вот золотоносная Дакия с её молочными реками и кисельными берегами покрывается множеством разрабатываемых золотых приисков – оттуда высасываются новые несметные сокровища. Вот конкретное месторождение с названием Вереспаток – из него добывается и вывозится в Рим свыше двухсотпятидесяти тонн золота. Благородного металла в Риме теперь столько, что Траян, великий завоеватель из далёкого прошлого, отменяет в державе все налоги, а каждому свободному римскому гражданину-налогоплательщику единоразово выплачивается по шестьсот пятьдесят серебряных денариев.

«Не сестерциев, а именно денариев! Ну, а каждый серебряный денарий, как все знают, классически состоит из четырёх сестерциев!» – Филипп вспоминает слова сенатора Претекстата о том, что эта субсидия пусть и не на много, но превышала годовое жалованье рядового легионера!

(У Араба во сне, хотя он лежит в горячей ванне, выступает холодный пот, сжимаются, как у волка, челюсти, и скрипят зубы то ли от восхищения Траяном, то ли от зависти к нему).

О Господи Иисусе! Ведь в Дакии добывалось не только золото, но и электрум – такой самобытный минерал, где золото и серебро, словно сросшиеся близнецы, сплавлены меж собой как два в одном. Целый поток электрума сыплется с неба. Где счастье, там и бяда! Инфляция разыгрывается в империи, управляемой Траяном.

Одни воспоминания и ассоциации порождают другие: куда иголка, туда нитка. Вот она, готовая сеть-паутинка. Уже не один сон во сне, а как будто цепочка нанизанных друг на друга снов: мужчина спит и видит сон, а в этом сне – ещё один сон, а в нём – ещё один.

Как будто вся жизнь есть сон: вот в детской руке Филиппа ауреус с портретом Траяна на лицевой стороне, а на оборотной – с изображением Богини Виктории со щитом и надписью «Дакия». Но… тут императора осеняет, что, говоря о захвате Дакии, Претекстат имел в виду переносный смысл. Типа «такую же, как Дакия». Ибо в оригинальной Дакии, провинции давно завоёванной, нет больше серебра-злата-электрума! Пуст тот сундук, а потому потерял былую ценность. Не бывать в Римской державе, подвластной Арабу, гиперинфляции, не говоря уж о галопирующей! И даже просто ползучей не бывать!

Филипп во сне вдруг вспоминает, что собирался провести аудит и полную инвентаризацию имперских закромов ещё в 244 году, но так и не сдержал своего слова, не отыскал воров, не вытащил их за ушко да на солнышко, ни с кого не взыскал по делам их и по справедливости.

«Ещё есть время, – думает император, причмокнув во сне. – Вся жизнь впереди… надейся и жди!»

Внезапно один сон во сне прервался, а за этим – и вся цепочка. Остался просто логический и последовательный сон о грядущем.

*****

Император спит и грезит.

…В сражениях и стычках проходит вся первая половина 246 года нашей эры – и к середине лета робкие карпы, оставляя то ли римлянам, то ли на произвол судьбы свои города, веси и крепости, бегут, сверкая пятками… до самых Карпатских гор.

«О, Иисусе! Я же теперь…» – осеняет владыку Рима.

Мысль не прерывается, а естественным образом перетекает в прямую речь.

– Я нынче Карпийский Величайший! – объявляет император войскам, а разросшейся, как на дрожжах, канцелярии отдаёт приказ: – Сейчас же готовить об этом Эдикт за моей подписью и срочно сообщить в Рим! Сенаторы должны знать, что они не ошиблись в своём императоре! Пусть готовятся восславить меня официально сразу, как только судьба и Боги… эээ… как только Господь Бог позволит мне вернуться в столицу!

Голову туманят мысли, а язык вязнет в зубах и гландах (их ещё не научились при заболеваниях вырезать без последствий для здоровья).

Прямой речью и суетящейся челядью дело не закачивается, ведь виктория должна быть увековечена на материальных носителях. Посему секретари, помощники, писари, курьеры и прочая обслуга продолжают стоять на ушах – император никому не даёт ни покоя, ни заскучать, ни задремать: мол, на то и щука в море.

– Скачите в Рим и на все монетные дворы! Вручите денежным властям мои Эдикты о чеканке серии монет касательно начала новой эры в истории римской Дакии! Я – второй Траян! Я круче Траяна! – приказывает Филипп, а в голову его лезут мысли о префекте Рима и претория Гае Мессии Квинте Деции, уже за пару дней успевшем в гущах столичного народца получить неформальную партийную кличку Траян (но правящий император об этом – ни сном, ни духом).

– А если спросят, где им взять золото и серебро для чеканки, что отвечать? – мнутся посланцы.

Тут императора снова пронзает неприятная мысль о том, что недра Дакии давно опорожнены: нет там больше благородных металлов. Пусть остатки и сладки, но и остатков-то никаких нет!

– Пусть изыщут возможности! – гаркает владыка Рима. – На то они начальниками и поставлены!

…Вскоре, как назло, приходят вести, что на доведение до ума азиатского Филиппополя опять нет денег.

– Раз мы прекратили выплаты карпам и нам это недорого обошлось, пора заканчивать и с прочими варварами! – озаряет Господь Филиппа. – Больше ни денария германцам! Ни сестерция! Ни шерсти клочка с паршивой овцы!

Почти никто и не обращает внимания, не замечает, не вдумывается в то, что же такое сказал император. А тот, кто смекает, не становится буквоедом и не долго раздумывает над тем, кого или что август имел в виду под овцой.

*****

Словно по цепочке приходят в движение голодные и озлобленные северяне – горячая, не в пример южной, кровь бурлит в дикарях.

«Чтоб два раза не вставать, заодно погромим и этих», – думает во сне Филипп.

И даёт жару варварам. Их горячая кровь стынет в жилах.

Разгромлены у Рейна и бегут на другой берег робкие германцы: река, впадающая в Северное море, – это естественный рубеж между Римом и европейской Варварией.

– А собственно, кто это? Что за племя? – спрашивает Филипп. – Кого мы нынче разбили наголову?

– То ли готов, то ли квадов…

– Таки я не ошибся: это германцы?

– Так точно!

– Тогда будем считать, что разгромили и готов, и квадов, и всех к ним примкнувших!

– Так точно! Всех, иже с ними!

– Значит, я теперь Германский Величайший! Готовьте Эдикт и сообщите об этом событии моим соправителю и соправительнице, а также в римский Сенат! Сенаторы меня всегда поддержат, среди них у меня вечное квалифицированное большинство.

Внезапно император слышит из эфира возражение, которое произносится не вслух, а мысленно:

«Там у тебя большинство не квалифицированное, а стопроцентное… до первой кочки, о которую споткнёшься!»

«Стопроцентное – это тоже квалифицированное!» – приводит свой мысленный довод Филипп, на что получает из эфира прямо в лоб:

«Стопроцентное – это не квалифицированное, а… стопроцентное!»

Настоящая пикировка. Поскольку Филипп не находится, что подумать в ответ или в отместку, то и перепалка прекращается, умирает сама собой, а у августа так и не получается вычислить, кто же мысленно с ним так рьяно спорил.