Читать книгу Лучше не бывает - Айрис Мердок - Страница 9

– Мы ни разу не спели наш купальный гимн с тех пор, как ты вернулась, – пожаловалась Генриетта Барбаре.

– Ну так давай пой.

– Нет, мы должны петь вчетвером, иначе не считается.

– Я его забыла, – сказала Барбара.

– Я тебе не верю, – сказал Пирс.

Барбара вытянулась всем телом на плюще. Пирс стоял поодаль, слегка склонившись к могильному камню, с которого он энергично отковыривал ногтем желтый лишайник.

– Вот вы втроем идите и, ради бога, купайтесь, – сказала Барбара. – Я не пойду. Мне очень лень.

– Минго страшно жарко, – сказал Эдвард. – Почему собаки не чувствуют, что лучше лежать в тени?

Минго, тяжело дыша, лежал на плюще у ног Барбары, время от времени она голой ступней толкала и переворачивала его похожее на овечье туловище. Услышав свое имя, он скосил глаза, слегка поднял свой толстый, как сосиска, хвост и затем медленно уронил его.

– Мне жарко даже смотреть на него, – сказала Генриетта. – Хоть бы дождь пошел.

– Так иди с ним, – сказал Пирс, – окуни его в море.

– Идите охотиться за летающими тарелками, – сказала Барбара.

– Мы правда видели одну, видели!

– Ты идешь, Пирс? – спросил Эдвард.

– Нет, вы идите искупайтесь, надоели уже.

– Никто не хочет купаться теперь! – чуть не со слезами сказала Генриетта.

– Пирс, ты сердишься! – предостерегающе крикнул Эдвард. Быть сердитым традиционно считалось у них серьезным проступком.

– Нет, не сержусь. Извини.

– Может быть, и вправду не стоит купаться, – сказала Генриетта Эдварду. – Давай лучше играть в «Бобровый городок».

– Нет, я хочу купаться, – заявил Эдвард.

– Идите вдвоем, – сказал Пирс. – Может быть, я скоро присоединюсь к вам. Идите. Не будьте дураками.

– Минго, идем, мальчик, – сказал Эдвард.

Минго довольно неохотно поднялся. Его косматая серая мордочка как бы по обязанности улыбалась, но он слишком исстрадался от жары, чтобы вертеть хвостом, который так и висел безвольно, когда он пошел за близнецами, переставляя свои большие мягкие лапы по пружинистому плющу.

Недалеко, примерно в четверти мили от заброшенного кладбища, стояло здание. Вместе с шестиугольной церковью с зеленым куполом, пустым и запертым на замок храмом бога геометрии, оно было когда-то свидетелем веселого восемнадцатого века, от коего ныне остались только пирамидки. Старое кладбище сползало по холму к морю, а за ним можно было разглядеть затененные деревьями или пойманные случайным солнечным лучом в складках круглых гор выцветшие прямоугольные фасады домов, где жили когда-то канувшие в Лету обитатели. Если они еще оставались там, то это были очень тихие и вежливые привидения. Здесь же они охраняли прошлое от вторжения, став бестелесными, но вполне ощутимыми в реальных снах реальных людей. Задрапированные урны и обелиски, изысканно усеченные колонны, украшенные ангелочками, с надписями, начертанными с божественной ясностью и чувством пропорции, – все это дрожало сейчас в голубовато-белом сиянии при ярком солнце, колеблясь между присутствием и отсутствием, превращаясь почти в галлюцинацию, как это бывает в некоторых греческих археологических заповедниках.

Но при всей своей компактности место не было похоже на некогда обитаемое селение. Это было некое нагромождение, несколько легкомысленно брошенное Богом на месте, куда он собирался вернуться, но впоследствии полностью позабыл об этом, – настороженный неразборчивый образец нечеловеческого искусства. Здесь было ощущение речи, как будто бы что-то говорилось, но, как в уличном театре, слова сразу же поглощались воздухом. Действительно, природа с почти зловещей жестокостью возобладала над церковным двором, она как будто нарочно стремилась парализовать, размыть, сделать неразличимым присутствие слишком чутких сновидцев. Очень плотный мелколистный плющ разросся по всей этой местности, покрыв целиком маленькие камни, взбираясь по тонким обломкам других, образуя между могилами сплошную пружинящую поверхность, которая казалась ковром, лежащим на земле.

Оттуда, где сейчас были Пирс и Барбара, с вершины кладбищенского холма, можно было видеть тонкий серый шпиль трескомбской приходской церкви. Он возвышался среди деревьев, указывая на местонахождение деревни, на милю к востоку, но крыша Трескомб-хауса была едва различима на западе под сенью старых тисов, которые то наклонялись, то выпрямлялись, крепкий морской ветер трепал и ласкал их. Впереди виднелся изгиб пощипанной овцами травы, переходящий в усеянный камнями луг, он граничил с берегом. Близнецы уже достигли дальнего конца луга, шаг их замедлился на камнях. Им приходилось часто останавливаться и вытряхивать гальку из сандалий. Минго, видимо, избавился от летаргии, и его резкий, взволнованный лай (Эдвард называл его «морским» лаем) разносился далеко. Минго, хотя и был опытным пловцом-энтузиастом, всякий раз заново приходил в изумление при виде водной стихии. Чуть дальше виднелась фигура дяди Тео, шедшего очень медленно, с опущенной головой. Когда дядя Тео выходил на прогулку, он всегда смотрел на свои ноги, как бы восхищаясь их правильными движениями. В стороне от дяди Тео бродили чужие, приезжающие на выходные люди, которых дети называли «местными». К счастью, это место побережья посещали немногие не только потому, что здесь был каменистый берег, но и потому, что глубина начиналась внезапно – и это в сочетании с сильными течениями делало купание опасным. Понежившись на мягком плюще, Барбара теперь растянулась на солнце. Она сбросила сандалии, а ее белое льняное платье в мелкий зеленый цветочек задралось, когда она упала в темную зеленую траву, обнажив загорелое бедро. Ее широко открытые глаза казались текучими и ускользающими.

Пирс, стоявший к ней спиной, яростно сдирал плющ с одного из небольших надгробий, чтобы очистить барельеф, изображающий парусник.

– Значит, ты думаешь – я лгу? – спросила Барбара, помолчав.

– Не верю, что ты забыла купальный гимн. Ты бы не смогла.

– Почему бы и нет? Из Швейцарии все здешнее кажется таким далеким.

– Это место важнее Швейцарии.

– Кто это сказал?

– Ты плакала, когда уезжала отсюда.

– Теперь я выросла. Я плачу теперь, только когда мне скучно. Мне с тобой скучно. Почему бы тебе не пойти купаться или еще куда-нибудь.

– Не хочу. Разве что вместе с тобой.

– Почему ты все время таскаешься за мной? Почему ты не можешь чем-нибудь заняться сам по себе? Почему ты вообще здесь, если на то пошло. Предполагалось, что ты будешь кататься на яхте с Пембер-Смитами.

– Черт побери этих Пембер-Смитов!

– Почему ты злишься?

– Я не злюсь.

– Ну и не кричи.

– Я не кричу.

Пирс сидел на плюще, прислонившись спиной к могильному камню. Ему хотелось положить голову на светло-коричневые ноги Барбары чуть повыше колен и громко зарыдать. Ему хотелось еще разрушить что-нибудь, все, может быть самого себя. Он навалился всем телом на плющ, погрузив руки глубоко в него, борясь с сопротивлением жилистых нижних ветвей.

Сделав над собой усилие, он сказал:

– Что-то не так у нас с тобой, Барби. Наверно, это просто проблемы пола?

– Может быть, у тебя с этим проблемы. А у меня все в порядке.

– Еще бы, ты уже достаточно взрослая, чтобы флиртовать с Джоном Дьюкейном!

– Я не говорила, что недостаточно взрослая для чего угодно. И я не флиртую с Джоном Дьюкейном. Мы просто с ним подружились.

– Только посмотри, как ты задрала юбку.

– Я ее не задирала. Просто мне все равно – здесь ты или нет.

– Ты стала маленькой важной персоной, да?

– Я всегда была маленькой важной персоной.

– Хочешь посмотреть гнездо сойки, Барби?

– Нет, ты мне уже три раза говорил об этом гнезде.

– А ты мне уже пять раз рассказывала о своем посещении Шильонского замка.

– Тебе я не рассказывала. Я говорила об этом другим людям. А ты просто слушал. Que tu es bête[6], Пирс!

– Можешь не выпендриваться своим французским передо мной, на меня это не производит впечатления.

– Для меня это естественно. Я не выпендриваюсь, я говорю на этом языке месяцами.

– Не кричи на меня. Ладно, я ухожу. Сейчас отлив. Я пойду искупаюсь в Гуннаровой пещере. Я собираюсь заплыть вовнутрь Гуннаровой пещеры.

Гуннарова пещера занимала первое место в детской мифологии. Она находилась в основании скалы прямо в море, и у нее была репутация пещеры контрабандистов, вход в нее открывался очень ненадолго, только во время отлива. Мэри Клоудир, с ее живым и мрачным воображением, сразу представив себе попадание в ловушку и утопление, давным-давно уже запретила детям заплывать в пещеру. Барбара и близнецы, и без того боявшиеся пещеры, повиновались. Пирс, который очень боялся пещеры, иногда ослушивался ее. Он несколько раз заплывал туда во время отлива, и хотя он не нащупал внутри ничего сухого, ему казалось, что она уходит вверх, в скалу. А если это так, то даже во время прилива там должна была находиться еще одна пещера, недостижимая для воды, – чудесное потайное место для контрабандистов. Пирс не видел другой возможности узнать это, как залезть внутрь пещеры, вскарабкаться как можно выше и ждать, что произойдет. Конечно, если он ошибся и прилив полностью затопит пещеру, тогда он утонет, но это видение хотя и ужасало Пирса, но и странным образом возбуждало. Особенно с тех пор, как Барбара вернулась, он постоянно думал о пещере, представляя ее темноту как род высшего испытания, где найденные сокровища и смерть от утопления соединяются в звенящем водовороте божественной потери сознания. Но все это было лишь в его фантазиях. В реальности он делал только робкие и короткие попытки исследовать пещеру: ненадолго заплывал в ее пасть и сразу же выплывал оттуда, задолго до того, как прилив затопит вход, который открывался только на сорок минут.

– Ладно, иди, если хочется, – сказала Барбара. – Только, я думаю, глупо делать то, чего боишься. Это признак невротизма.

– Я не боюсь, мне интересно. Это пещера контрабандистов. Я бы хотел узнать, не осталось ли там чего-нибудь.

– Откуда тебе знать, что это пещера контрабандистов? Ты даже не знаешь, кем был Гуннар, контрабандистом или кем-то еще. Может быть, его вообще не существовало. Это не то что римляне. Гуннар – выдумка.

– Римляне! Ха-ха! Помнишь римскую монету, что ты нашла в бассейне?

– Да.

– Так вот, на самом деле ты вовсе и не нашла ее… Я подбросил ее туда, чтобы ты нашла. Я ее купил у одного парня из школы.

Барбара села и одернула платье. Она смотрела на Пирса.

– Мне мерзко то, что ты рассказал мне об этом сейчас! Ненавистно!

Пирс встал. Он пробормотал:

– Ладно, я сделал это, чтобы порадовать тебя.

– А сейчас ты говоришь, чтобы сделать мне больно.

Что случилось с нами, думал Пирс. Ведь нам было так хорошо когда-то.

С мягким пушистым звуком Монроз вдруг материализовался на вершине надгробия с парусником и, подобрав лапки, превратился в шерстяной шар, глядя на Барбару надменными узкими глазами. Пирс схватил кота на руки и, вдохнув запах одеколона Барбары, еще остававшийся на его шерсти, кинул кота Барбаре на колени.

Он сказал:

– Я виноват, Барбара, не сердись на меня.

Барбара повернулась и, стоя на коленях во мху, прижала Монроза к своему лицу. Пирс встал на колени напротив нее и, вытянув палец, коснулся ее обнаженного колена. Они в замешательстве смотрели друг на друга, почти со страхом.

– Я тоже виновата, – сказала она. – Думаешь, мы стали плохими?

– Что значит – плохими?

– Ну, знаешь, когда я была моложе, я читала в газетах и книгах о мерзких, по-настоящему плохих людях. Но при этом я чувствовала себя хорошей и невинной, я чувствовала, что эти люди совсем другие, чем я, и что я никогда не стану плохой и не буду вести себя всерьез плохо, как они. Ты чувствуешь то же самое?

– Я не знаю, – сказал Пирс, – я думаю, мальчики всегда больше знают о плохом. – Но он не был уверен.

– Хорошо, – сказала Барбара, – боюсь, что все оказывается гораздо сложнее, чем я предполагала.

– Октавиен, дорогой, ты никогда не ляжешь спать?

– Сейчас иду, дорогая. Слышишь, сова!

– Да, как мило. Между прочим, Мэри решила арендовать пони для Барбары.

– Хорошо. Кейт, дорогая, зубная паста кончилась.

– Там новый тюбик на столике. Не споткнись о карты и путеводители.

– Дорогая, я думаю, у нас не получится поехать в Ангкор.

– Знаю. Я уже передумала насчет Ангкора. Я решила, что хочу в Самарканд.

– А ты знаешь, дорогая, что это в Советском Союзе?

– Неужели? Что ж, они нас не съедят.

– Там будет очень жарко.

– Самарканд у моря?

– Нет. Боюсь, что нет. Не поехать ли нам лучше на море?

– Да. Мы, вообще-то, думали о Родосе, конечно…

– Надо расспросить Полу о Родосе. Помнишь, она ездила туда в круиз. Между прочим, что такое с Полой? Мне кажется, она выглядит ужасно подавленной и взволнованной.

– О, это просто конец учебного года. Она так ответственно относится к экзаменам.

– Дьюкейн навестил Вилли, да?

– Да, Дьюкейн видел его, а потом и Мэри тоже.

– Вилли в порядке?

– С ним все прекрасно. Он сказал Мэри, что Дьюкейн сильно взбодрил его.

– Дьюкейн так мил.

– Он такой хороший…

– Для Вилли он точно хороший.

– Он для всех нас хороший. Октавиен…

– Да, дорогая?

– Я целовалась с Дьюкейном в буковом лесу.

– Как тебе повезло! Ему понравилось?

– Он был очень мил.

– Не влюбляй его в себя слишком, дорогая. Я имею в виду, это может причинить боль.

– Нет, ему не будет больно. Я слежу за ним.

– Он очень умен на самом деле, и к тому же он очень порядочный человек.

– Да. Забавно, что он никогда не был женат.

– Не нужно строить по этому поводу догадки.

– Не знаю. Не думаешь ли ты, что он педик, хотя бы на бессознательном уровне? Я никогда не слышала ни о каких его связях с женщинами.

– Это потому, что он дьявольски скрытен, он как устрица.

– Да. Он как устрица. Ты знаешь, он мне так и не рассказал, что ему поручили это расследование.

– Он очень нервничает по этому поводу.

– Тем более меня сердит, что он не рассказал мне! Кстати, он думает, нам лучше не рассказывать Вилли об этом бедном парне, как бишь его зовут, Рэдичи.

– Он совершенно прав. Мне не приходило в голову.

– Он думает обо всем. Рэдичи ведь не мог быть шпионом или кем-то в этом роде?

– Конечно нет. Я предполагаю, что Джона нервирует мысль о копании в чужой жизни.

– А я нашла бы это увлекательным!

– Кажется, это пугает его. Он боится, что откроет нечто… странное.

– В сексуальном смысле?

– Да. Он же старый пуританин, ты знаешь.

– Знаю, и меня это приводит в восторг. Как ты думаешь, он думает о том, чем мы занимаемся?

– Он об этом вообще не думает.

– Октавиен, поторопись. Я уверена, что Дьюкейн теперь мне все расскажет, я имею в виду – насчет женщин, о своем прошлом. Он расскажет теперь.

– Ты собираешься расспрашивать его?

– Да, я не боюсь Дьюкейна.

– Думаешь, я боюсь? Что ж, может быть, в некотором роде. Мне невыносима мысль, что этот человек может плохо подумать обо мне.

– Да, мне тоже. Тебе не кажется все же подозрительным, что он завел слугу?

– Нет, не кажется. Дьюкейн не гомосексуалист.

– Октавиен, ты когда-нибудь видел этого слугу?

– Нет.

– Я спрошу Дьюкейна об этом слуге тоже. Он не способен лгать.

– Он способен смутиться.

– Да, тогда я попробую разузнать об этом слуге. Я зайду, когда Дьюкейна не будет дома, и посмотрю на него.

– Кейт, милая, неужели ты действительно думаешь…

– Нет, нет, конечно. Дьюкейн безупречен. Это в нем и восхищает.

– Безупречен? Этого нельзя сказать ни об одном человеке.

– Безупречен. Вот почему он неуязвим.

– И ты неуязвима. И я.

– Дорогой Октавиен, как мне нравится, что мы все друг другу рассказываем.

– Мне тоже.

– Бог в небесах, и на земле благоволение. Иди спать, дорогой.

– Сейчас приду.

– Дорогой, ты такой кругленький…

– Ты готова, дорогая?

– Да, я готова. О, дорогой, угадай, что Барби привезла в качестве подарка для дома – она прячет его для твоего дня рожденья.

– Что?

– Часы с кукушкой!