Читать книгу Битвы зверей. Начало - Азад Гасанов - Страница 6

Убегая на восток, волки натолкнулись на горы: Небесные и Крышу Мира. Всем известно, что нет во всем свете возвышенностей более величественных, чем эти две, и то, что их преграда непреодолима. Небесные и Крыша Мира подобны стене, воздвигнутой богами. Но волки об этом не знали, и не было у них времени разведать местность. Волчья стая распалась надвое: одни в отчаянии бросились на приступ горных круч, а другие пошли в обход, на север. И пара драконов, преследующая их, также разделилась. Первая стая волков, поплутав в горах, в конце концов, отыскала в стене проход. Он был узок, все равно, что щель. Волки-то в нее протиснулись, а вот дракону пришлось перелетать через вершину. В высокогорье дракону сделалось худо. Воздух там оказался пустым. Даже драконьи крылья не могли об него опереться. К тому же в поднебесье царил холод, и дракону, чтобы не замерзнуть, пришлось расходовать огонь. В итоге, когда он перевалил через хребет Небесных и увидел открывшуюся внизу равнину, он решил оставить погоню, рухнул на землю и был счастлив уже тем, что выжил. С радостным чувством он стал глядеть на то, как земля, согретая его жаром, оживает и покрывается травами.

Гэсер Татори. История от начала времен.

– Отчего мое солнце сделалось холодным? Отчего оно не светится, как прежде, не обогреет Меванчу7? Мое солнце больше не любит свою кошечку?

Голос кошечки звучал жалобно, плаксиво. Противно было слушать. По-хорошему, следовало наградить ее увесистой оплеухой, чтобы не ныла и не мешала думать. Ведь бабьи стенания самая мерзопакостная вещь, от них портится состояние духа и расстраиваются мысли. Но Жамбо ограничился безобидным замечанием:

– Ты глупа, моя дорогая.

До кошечки не сразу дошел смысл сказанного.

– Что, впрочем, не удивительно. У женщины ума тем меньше, чем она красивей.

Девчонка растерялась еще больше, не зная, как отнестись к услышанному: похвала это или хула?

– Как говорится, длинные волосы – короткий ум. Но ты не настолько хороша собой, чтобы сыпать глупостями без остановки. Помолчи, моя киска. Твой буланый должен поразмыслить.

Девчонка насупилась. Уселась в углу, задрала колени и уткнулась в них капризным подбородком. И принялась сверлить взглядом свое неласковое «солнце». А «солнце» пружинистым шагом, будто вытанцовывая, закружило по комнате, отмеривая каждый шаг ударом кулака в раскрытую ладонь. Вышагивало и о чем-то думало.

– Так ты говоришь, что хозяйка твоя хороша собой?

Девчонка не ответила, только насупилась еще больше.

– Что она любит? – удар.

Девчонка фыркнула:

– Она любит, когда ей делают подарки.

– Это любят все женщины, – еще удар.

– Так она и есть женщина, – девчонка скривила рот, – притом знатная! К ней на плешивом осле не подъедешь.

– Зачем же на плешивом?

– Ха-ха, – девчонка постаралась принять надменный вид. – Можешь не мечтать! Моя госпожа с такими, как ты, даже разговаривать не станет.

– И что во мне не так? – мужчина остановился у зеркала и глянул на свое отражение.

Девчонка горько усмехнулась.

– Сама себе удивляюсь, как меня угораздило связаться с фруктом вроде тебя.

Фрукт еще раз критично оглядел себя. На него из дорогого зеркало – дхаунт8 высотой – смотрел смуглый здоровяк средних лет и среднего роста. Он обладал неестественно удлиненным туловищем и короткими, выгнутыми колесом ногами. Он подпоясывал кушак под животом, на бедрах, и это делало несоответствие туловища и ног вопиющим. Руки у него, напротив, имели такую непомерную длину, что едва не доставали до колен, и этим он напоминал обезьяну. Голова также отличалась большим размером и обладала формой шара. Если бы не широкая, мускулистая спина можно было бы подумать, что ему на плечи поместили тыкву. Лицо было плоское, без всякой растительности, и отливало бронзой. Нос – приплюснутый, короткий. А глаза – длинные, вытянутые к вискам, с короткими веками, на которые были посажены коротенькие ресницы. Волосы, впрочем, были роскошные. Густые, длинные, темно-коричневого цвета, почти черные, только на кончиках и еще кое-где местами отливавшие рыжиной. Он их заплетал в косицу. И глаза у него были такие, какие не могут оставить женщину равнодушной – черные и горячие точно угли. Он взирал ими на окружающих задиристо, с усмешкой.

– Да, ты права, – проговорил здоровяк, вдоволь налюбовавшись собой, – я еще тот красавец. Таких в ваших краях не встретишь. Но это меня больше радует, чем огорчает. Потому что у мужчин так же, как у женщин: чем красивее, тем глупее. С той только разницей, что глупый мужчина это уже не мужчина.

Девчонка пропустила его болтовню мимо ушей и, думая о своем промямлила:

– До тебя за мной ухаживал один юноша. Он знал грамоту и был удивительно хорош собой. Он нравился всем моим подругам.

– И что случилось с этим юношей?

– Я ему отказала.

От воспоминаний об отвергнутом поклоннике у девчонки окончательно испортилось настроение.

– Тут ты, конечно, дала маху, – посочувствовал здоровяк. – Если юноша знал грамоту, значит, он был не так уж глуп. И к тому же, как ты утверждаешь, он обладал красивой внешностью. Выходит твой прежний парень представлял собой редкий случай исключения из правил. Мне жаль, – здоровяк вздохнул, – но я, слава богу, к твоей оплошности непричастен. Ведь меня при этом не было.

– Ты такой черствый! – с чувством заявила девушка. – Ты выставляешь на смех все хоть сколько-нибудь возвышенное. Это потому что у тебя совершенно нет души!

– Каюсь, – здоровяк отвернулся от зеркала. – Я черствый, и возможно, у меня нет души. Но зато у меня есть кое-что другое, – он подошел к сундуку в углу комнаты и, откинув крышку, извлек из него скрутку диковинной материи. – Глянь сюда. Думаю, что это примирит тебя с моими недостатками.

– Что это? – спросила девчонка, оставив хмуриться.

Один конец скрутки выпал из рук мужчины, ткань размоталась и кровавой струей растеклась по полу.

– Шелк, – сообщил мужчина с довольным видом. – В ткацком деле с начала времен не было придумано ничего лучшего. Но в ваших краях о нем пока не знают. Ты первая, кому посчастливилось узреть.

Девчонка, не отрывая глаз от играющего всеми оттенками красного куска материи, поднялась и подобралась к своему благодетелю.

– Я намерен одарить тебя этой роскошной тканью. Пошей себе шальвары, или хитон… Хотя ты такая маленькая, что хватит и на то, и на другое.

– Такая гладкая, – с зачарованным видом проговорила девчонка, проведя рукой по ткани. – Тонкая…

– Нравится?

Девочка выдохнула:

– У меня нет слов…

Благодетель снова сделался грубым.

– Раз нет слов, так и говорить больше не о чем, – он с грохотом захлопнул сундук и заключил. – Забирай и проваливай! Я хочу, чтобы ты нынче же облачилась в обновку.

Девочка сгребла в охапку ткань и, еще не веря выпавшей удаче, снизу вверх посмотрела на мужчину.

– Ты сказала, что у твоей госпожи вечером собираются местные вельможи.

Девчонка кивнула головой.

– Тогда поторапливайся. Мне надо, чтобы гости подивились, глядя на тебя.

Мужчина схватил девочку за шиворот и поставил на ноги.

– О, мое солнце, – пролепетала та.

– Знаю, знаю, – перебило «солнце». – Знаю все, что ты можешь сказать, – мужчина поволок ее к выходу и там вытолкнул за дверь. – Да, не забудь сообщить, когда спросят, что этот чудесный дар ты получила от знатного купца по имени Жамбо. Скажи: у Жамбо из рода Тома много всяческих диковин.

Дверь захлопнулась перед носом у озадаченной девчонки, и мужчина, оставшись наедине с собой, перевел дыхание. Затем он вернулся в комнату и, встав перед зеркалом, с одобрением посмотрел на свое отражение.

«Старый пройдоха Жамбо, – проговорил он, любуясь собой. – Одну птичку ты приручил, осталось заставить запеть другую».

Местом встречи со второй своей певчей птичкой пройдоха Жамбо выбрал пустырь, тот, где по базарным дням торговали скотиной. Место, на первый взгляд, не вполне подходящее для свидания с женщиной – все усыпанное конскими яблоками и коровьими лепешками. Но, зато, безлюдное по будням.

К встрече Жамбо из рода Тома подготовился, как следует. Туго стянул волосы на затылке и заново заплел косицу. Прошелся бритвой по лицу, снимая редкую поросль. Полил на себя душистой водой, как это принято у чудаков-согдийцев. И переоблачился в платье по здешней моде: кожаные, расшитые серебряной нитью широкие шальвары, просторный парчовый халат, а под ним – льняная блуза с серебром по вороту. На шею повесил золотую цепь с медальоном, усыпанным камнями. Да еще все пальцы унизал перстнями. Одним словом, вырядился таким щеголем, что глаз не оторвать.

С выбором лошади тоже не промахнулся. Всем шести лошадям своей конюшни предпочел красавца чубарого. Этот жеребец пятилетка был самым видным из всех – и по масти, и по стати, а особенно по внутреннему складу.

Его чубарый в основе был гнедой, а на кончиках волос – вороней масти. Гнедые, как хорошо известно, это те лошади, которых отличает выносливость и сила – самые важные скаковые качества. Гнедые хороши на марше, да и в целом они из самых добрых лошадей. Но при всех достоинствах имеется у них изъян – они скучны, а на вкус Жамбо – через чур скучны. Нет у них пламени, нет задора. А это бесспорный недостаток для боевых коней. В бою лучше других проявляют себя вороные или кони дикой масти, так как последних от природы отличает злобность. И поэтому некоторые воины держат двух коней: один доставляет до поля боя, а на другом он врубается в сечу. А с чубарым такое без надобности. В силу того, что он двух мастей и сумел взять лучшее от обоих, он хорош и на марше, и в схватке. К тому же чубарый дичок, притом самый натуральный, а у диких, как известно, самый кошмарный норов. Скучными их точно не назовешь. Так что чубарый это та лошадь, надежней которой не найти, с той лишь оговоркой, что, как дичок он плохо приручается. Но Жамбо из рода Тома приручать умел, с этим, как говорится, не поспоришь. Он сделал из дичка такого коня, который ловит команды еще прежде, чем наездник успевает натянуть поводья. Его чубарый понимал хозяина с полуслова, на каком бы языке тот ни сказал, хоть на родном хиданьском, хоть на дари, хоть на языке вед. В общем, Жамбо сильно гордился и собой, и своим чубарым. А потому он был сильно озадачен, когда девица, на встречу с которой он приехал, обозвала его любимого коня коровой.

– Корова? – повторил Жамбо с искренним недоумением.

Девица нагло ухмылялась, глядя на него. Она стояла на краю пустыря. В длинной, доходящей до колен сорочке, в тонких шальварах, в бархатной безрукавке, тесно стягивающей грудь, она показалась Жамбо почти красивой. Пожалуй, грудки были маловаты, и полные губы напрасно кривились в ухмылке. Но во всем остальном, без преувеличений, девица была самой благородной породы – ни дать, не взять, рысистая кобылка.

Больше всего остального Жамбо понравилось ее лицо. Оно обладало необыкновенно белой кожей. Такой белой и такой тонкой, что на солнце, под его жгучими лучами, она делалась прозрачной и на носу и под глазами покрывалась веснушками, такими же золотистыми, как породившее их солнце. На фоне черных, длинных, спадающих до пояса волос ее белоликость была особенно впечатляющей.

«Редкая масть», – отметил Жамбо и сразу назвал ее «савраской».

– Корова, говоришь? – проговорил Жамбо, подведя лошадь поближе к саврасой. – Но где ты видишь корову?

Девица продолжала ухмыляться, и только позу поменяла – переступила с ноги на ногу.

– Под тобой, чужеземец. У вас так принято, ездить на коровах?

«Дерзка, – отметил Жамбо. – Языкаста», – и усмехнулся.

– Подо мной рысистый жеребец, каких мало, – он взял снисходительный тон. – Неужели так сложно отличить благородное животное от скотины?

Девица поглядела на лошадь, пожала плечами.

– Животное все в пятнах. Не знала, что это признак благородства.

Жамбо всегда умел порадоваться хорошей шутке и ценил чувство юмора в мужчинах. Но женщине, по его убеждению, следовало воздерживаться от колких замечаний и еще лучше держать язык за зубами.

Он чуть тряхнул поводьями, и его чубарый, вскинув голову, скакнул на языкастую девицу. Та едва успела отскочить. Она перестала ухмыляться, но в ее прищуренных глазах как будто полыхнуло злобой.

Ему это почему-то понравилось. Он широко улыбнулся, показав свои ослепительно белые зубы.

– Ты непочтительна, моя саврасая, и дерзка сверх меры. Но я тебя прощаю.

– Что ты скалишься! – крикнула девица, отбежав от лошади, которая продолжала наступать на нее. – У тебя зубы, как у твоей коровы. Думаешь, это красиво?

– Мой чубарый в бою зубами рвет глотки врагам, – Жамбо придержал лошадь. – И я рад, что у меня такие же. Но наши зубы для тебя не угроза, мы тебя не тронем. Что ты все пятишься от нас?

Девушка остановилась и, переведя дыхание, крикнула:

– И что еще за саврасая? Сам ты саврасый.

Жамбо склонился в седле и показал ей свою макушку.

– Видишь, – проговорил он и тряхнул косицей, – я буланый. Я вроде вороной, но на кончиках волос – я рыжий, – дав девушке изучить свою гриву, Жамбо разогнулся и одарил ее самой приветливой улыбкой. – Так и зови меня отныне – мой буланый.

Девушка усмехнулась и посмотрела на Жамбо с некоторым интересом. Такой же взгляд у нее был и в тот день, когда Жамбо впервые увидел девицу.

В тот раз она брела по рынку и разглядывала прилавки, с которых торговали красками. Маниах – самый отъявленный плут на рынке, завидев ее, вскочил со своего места и бросился ей наперерез.

– Не там ищешь, красавица! – крикнул он, подбегая к девушке. – Я знаю, что нужно твоему господину. Идем, – сказал он, схватив ее за руку, – я покажу то, чего нет ни у кого на рынке.

Торговец завел девицу за свой прилавок и из груды, наваленных друг на друга мешочков, выбрал один.

– Вот тот товар, который угодит изысканному вкусу нашего достославного шахриарты9. Я знаю, как взыскателен твой господин, и приберег для него то, что нужно.

Услышав о градоначальнике, Жамбо навострил уши и уже не спускал глаз с савраски.

– Вот полюбуйся, – предложил торговец и пересыпал из мешочка в ладонь. – Это настоящая хиндустанская хна. Видишь, она темная. Да, здесь на рынке все готовы поклясться своим товаром, но только я один говорю правду. У всех на руках дарианская краска, и только у меня истинно хиндустанская. Сама подумай, девочка, – предложил рассудительно торговец, – откуда взяться товару из Хинда, если уже год, как дорога туда закрыта.

– А у тебя откуда? – недоверчиво спросила саврасая.

Торговец улыбнулся.

– Я мог бы сказать, что это из старых запасов, но зачем мне врать? Ты такая проницательная и рассудительная.

– Так скажи правду, – потребовала савраска.

– За правду можно схлопотать по шапке. Тебе ведь известно, что якшаться с разбойниками, засевшими в горах, преступно.

Услышав это, девица наградила Маниаха тем самым взглядом, которым теперь оглядывала Жамбо. Она ухмыльнулась, сощурила глаза и погрозила пальцем.

– Пройдоха. Разбойники грабят караваны, а ты, значит, сбываешь краденное.

Торговец улыбнулся во весь рот.

– Я этого не говорил. Это ты сказала.

– Моли бога и пророка, чтобы я другим не рассказала.

– Целыми днями только тем и занимаюсь, что взываю к высшей силе. Ведь она поможет, верно?

– Как знать, – савраска перестала улыбаться и спросила напрямик. – Сколько просишь?

Пройдоха Маниах ответил не сразу.

– Меня так учили, – сказал он, глянув на девушку с серьезным видом, – когда имеешь дело со смышленым человеком, да хотя бы с женщиной, юлить грешно. А потому скажу тебе так: мне товар достался за полцены, значит, и я с тебя возьму лишь половину от цены на рынке.

– Это справедливо.

– А если меня кто спросит, к примеру, приказчик шахриарты, так я скажу ему, что взял с тебя полную плату.

– И это верно, – согласилась саврасая, – с чего бы тебе, уважаемый, торговать себе в убыток?

«А девка-то шустра», – подумал Жамбо, глядя на то, как она отсчитывает деньги.

– Если найдется еще что-то, в этом роде, дай знать.

– Непременно.

Мошенники подмигнули друг другу и расстались довольные собой и заключенной сделкой.

Девица побродила еще немного меж рядов, прикупила всякого и с полными корзинами покинула рынок.

Жамбо всюду следовал за ней. Проплутал по узким улочкам квартала шорников и сидельников, где пахло выделенной кожей и краской; пересек сад, где под тенистыми платанами торговали навынос снедью, и, миновав храмовую площадь, попал в квартал занимаемый знатью, и там убедился, что его савраска вошла в ворота дома шахриартры.

На следующее утро он подкараулил ее у хауса10. Жамбо знал, что последователям Зеро Аштры предписывается совершать первую молитву с первыми лучами солнца, а еще прежде – омовение. Иными словами они следуют правилу: очищать тело прежде, чем очистить душу. А потому здешние люди еще затемно, только-только забрезжит рассвет идут за водой.

Сидя на корточках у края бассейна, Жамбо черпал воду медным ведром и наполнял кумганы. «Воздастся подающему воду», – благодарили его каждый раз при этом. И Жамбо отвечал положенное: «Воздастся верующим».

Савраска узнала его еще издали. Когда подошла ее очередь, и Жамбо наполнил ее кумган, она вместо положенной благодарности сказала: «Ты вчера шел у меня по пятам. Я тебя приметила еще на рынке. Чего тебе надо, чужеземец?»

Жамбо восхитился. «Если тебе и вправду интересно узнать ответ, и при этом еще заработать денег, приходи сегодня после третьей молитвы на пустырь за рынком?» В доказательство серьезности своих слов он вложил в ладонь девушки серебряную монету. Та зажала ее и, ничего не сказав, ушла.

«Действительно смышлена», – подумал Жамбо в то утро, провожая саврасую восхищенным взглядом. И так же подумал теперь, разглядывая девушку, стоящую посреди пустыря, усыпанного конским и коровьим навозом.

«Добрая половина женщин, получив приглашение на первое свидание, сочла бы, что с ними строят шашни, и принарядилась бы для первого раза. Другая половина решила бы тоже самое и вовсе не явилась бы на встречу – из страха или стыдливости. А эта пришла, но даже не подумала наряжаться. Смышлена, смышлена. И к тому же не знает страха».

– Ну, хватит глазеть-то. Заворожить, что ли, хочешь? – нетерпеливо крикнула савраска. – Если есть, что сказать, говори, а то я пошла. Что надо?

На всякий случай Жамбо решил испытать ее по части шалостей.

– А сама ты не догадываешься, что может потребоваться мужчине от красивой девушки? Это же очевидно.

Савраска хохотнула.

– Куда это ты клонишь?

Жамбо с довольным видом отметил: «Девчонка совершенно не обучена кокетству. Фауны – ценители любовной интриги – от души посмеялись бы над ней».

– Если у тебя на уме одни глупости, то тебе следует знать, что я честная девушка и в такие игры не играю. Да и тебе не советую.

– Отчего так?

– Ты когда в последний раз смотрелся в зеркало?

– Не далее, как сегодня утром. Я со всей ответственностью готовился к свиданью.

– Плохо смотрелся, и напрасно тратил время. Соблазнитель из тебя никакой.

– Это почему?

– Рожей не вышел.

Жамбо рассмеялся.

– Неудачный день. Ты не первая, кто сегодня пеняет мне на мою наружность.

– Значит, она того заслуживает.

«Этой палец в рот не клади, по локоть откусит. Но ничего».

– Разве ты не знаешь, савраска, что в кругу воспитанных людей не прилично говорить в лицо все, что приходит на ум. Так можно и обидеть, верно?

– Я знаю, что такое приличия. Это когда черное называют белым, – заявила девица, – и наоборот. Хочешь, чтобы я сказала, что ты красавец?

– В тех краях, откуда я родом, меня именно за такого и держат. Смею тебя уверить, я пользовался успехом у многих женщин.

– Что-то не верится.

– А это от того, что ты не видела ничего, кроме этого города и его окрестностей. А вот я много попутешествовал и смог убедиться, что в разных странах по-разному смотрят на вещи, в том числе и на то, что считать благовидным и приятным взору. Есть, например, земли, где за первых красавиц держат тех, у кого на лице имеется родимое пятно или большая бородавка. А есть страна, где особо почитают косоглазых.

– Ага.

– Скажу тебе больше, в одном городе мне как-то сватали хромоножку, и очень удивились, когда я отказался от нее. Это потому, что хромота и сухорукость там считаются проявлением высшего совершенства. Многие женщины и девицы в том городе специально калечат себя. Как видишь, представления о красоте – одна условность. Взять хотя бы тебя. Здесь ты, положим, красавица, а попади ты в наши земли, и от тебя будут шарахаться.

– С чего бы?

– А с того, что таких белолицых, как ты, у нас считают хворыми. А кому нужна больная баба?

Девица скривила рот и отмахнулась.

– Хворая, так хворая. Это даже хорошо, когда от тебя шарахаются.

– Так и я о том же, – заверил Жамбо с видом преданнейщего друга. – Не важно, как ты выглядишь, важно, что у тебя внутри. Только не каждому дано умение видеть внутренности.

Получив наглядный пример вопиющей неграмотности и косноязычия чужеземцев, девушка позволила себе легкую ухмылку.

– А вот мне дано. Я смотрю в тебя, как в воду, и вижу всю тебя насквозь.

– Мои внутренности?

– Твое нутро.

Жамбо прищурился и сказал с видом провидца:

– Я вижу девушку, преисполненную всяческих достоинств. Честную, смелую, решительную, наделенную жизненной силой. Иметь такую женой – величайшее счастье. Да только она сирота и не знает родни – бесприданница, одним словом. А кто возьмет такую в жены? Никто. Вот она и ходит в девках, хотя ей давно пора познать мужчину и завести детей.

Девушка перестала ухмыляться. Нахмурилась.

– Откуда ты это знаешь?

Жамбо жестом призвал ее к молчанию.

– Слушай дальше. Девчонка служит у шахриарты, а тот известный пакостник. Как говорится, петушок, из тех, кто наскакивает на все живое. Саврасая шахриарте приглянулась сразу, но оказалась к его досаде недотрогой. Пробовал подлец подольститься, пробовал купить, да все никак – девка не дается. Вот шахриарта и осерчал на нее. Изводит теперь ее придирками, а чуть что не так – охаживает плетьми. У девчонки вся спина исполосована, и если принюхаться, то можно учуять запах горной смолы. Мумиё называется. Она им залечивает раны.

– Тебе служитель бассейна проболтался? – догадалась девица. – Смолу я у него покупала. Сколько ты потратил, чтобы развязать ему язык?

– Поверь, мне это почти ничего не стоило. Кувшин вина, круг сыра, и сердобольный старик с радостным сердцем рассказал о печальной участи несчастной сиротки.

Девушка долго смотрела на странного собеседника, так долго и пристально, что Жамбо начал беспокоиться, как бы она взором не просверлила в нем дыру.

– Сначала я решила, что вижу болтуна и бахвала, – проговорила девушка, наглядевшись на чужеземца, – уж больно ловко ты начал хвастать и складно привирать. Но теперь я вижу, что ты темная лошадка. Темный, почти что черный, и весь в подпалинах. И впрямь буланый. Как тебя зовут?

– Я Жамбо. Из рода Тома.

– Откуда ты, Жамбо?

Жамбо отмахнулся:

– Не важно, – он выждал паузу и предложил. – Поговорим о деле?

Девушка смерила собеседника мрачным взглядом.

– Давно пора.

– Хотела бы ты отыграться за все свои обиды, – поинтересовался Жамбо. – И заодно заработать денег?

Девушка не ответила.

– Меня интересует все, что происходит в доме твоего господина. Кто его посещает? О чем он беседует со своими гостями? Я хочу, чтобы ты навострила ушки. Запоминала все, что услышишь и передавала мне. В особенности меня интересуют те беседы, которые проходят за закрытыми дверями.

– Ты любишь чужие тайны?

– Я люблю мясо, женщин и лошадей. А знать чужие тайны – мое ремесло.

«Кажется, я превзошел самого себя. Эта птичка будет петь для меня самые замечательные песни».

Жамбо достал из-за пояса кошель и, перегнувшись в седле, протянул девице.

– Здесь пятьдесят васпров11. Плачу вперед. Это чтобы ты знала – я не обманщик.

– А откуда тебе знать, что я не обману?

Жамбо ухмыльнулся.

– Ты честная – сама так сказала. А потом, я знаю, как сладко бывает досадить хозяину, которого хочется убить.

Жамбо дернул за поводья, и чубарый снялся с места.

– Будет что сообщить, ищи меня в храме просветленных. Я там пропадаю всякую ночь.

Девица крикнула вслед:

– Ты не спросил мое имя!

– Я знаю, – ответил Жамбо, пуская лошадь рысью. – Тебя зовут Роксан!