Читать книгу О чем я молчала. Мемуары блудной дочери - Азар Нафиси - Страница 9

Мой отец много лет писал мемуары. В черновом варианте рукописей было много случаев из его детства. Он рассказывал, как его четырехлетнюю сестренку убили, когда та отбивалась от человека, который хотел вырвать у нее из ушей золотые сережки. Она кричала, и вор ударил ее ножом. Этот случай с раннего детства вызвал у отца обостренное желание бороться с несправедливостью жизни. Душераздирающая история, очень эмоционально рассказанная, – но когда настало время издавать мемуары, отцу посоветовали убрать из книги все слишком личное. Мол, великие свершения на общественном поприще важнее убийства сестры. Когда позднее я читала эту книгу – она вышла в 1990-е, – я поразилась, какой пустой и надуманной она стала без этих личных историй. В книге, где описываются важные вехи политической карьеры моего отца, не слышен его голос, которым пронизано все в его неопубликованных мемуарах. Политическая карьера в опубликованной книге представлена во всех подробностях, но личность отца совсем не раскрыта.

Я так жалею, что невнимательно читала отцовские мемуары, когда тот был еще жив. Он дал мне почитать черновик после революции. Тогда я его проигнорировала, даже ощутила легкое снисхождение к этим пробам пера. Лишь после его смерти, когда брат прислал дневники и копию черновой рукописи, я поняла, как много упустила. В неопубликованной рукописи он на удивление откровенно рассказывает о превратностях своего воспитания, в том числе о сексуальных заигрываниях с соседской дочкой в возрасте восьми лет. Без стыда вспоминает о многочисленных случаях флирта с женщинами, которые, невзирая на общественные и религиозные ограничения, открыто заявляли о своих желаниях и потребностях.

Книга начинается с генеалогического исследования и прослеживает историю нашей семьи на шестьсот лет назад; ее корни восходят к Ибн-Нафису, врачу, ученому и хакиму[5]. Четырнадцать поколений мужчин в нашей семье были врачами, обученными также философии и литературе; некоторые являлись авторами важных трактатов. Мой отец подробно описывает достижения наших предков в сфере науки и литературы. (Когда я начала преподавать в Тегеранском университете, он сказал, что портрет Ибн-Нафиса, который висел на стене на кафедре права и политологии, должен напоминать мне о трудной задаче преподавателя и писателя.) Я никогда не понимала, как относиться к своим знаменитым предкам. Мы с братом принадлежали к поколению людей, пытавшихся откреститься от прошлого; мы воспринимали предков скорее как обузу и стыдились их, не считая, что происхождение давало нам какие-либо привилегии. Лишь после революции прошлое семьи вдруг обрело для меня значение. При хрупком и ненадежном настоящем я обрела в прошлом суррогатный дом.

Отец моего отца Абдол Мехди был врачом и не интересовался ни политикой, ни обогащением. Семейная легенда гласит, что после смерти своего первого пациента он отказался от врачебной практики, некоторое время пытался преподавать, а потом сделал катастрофически неудачный выбор: занялся торговлей. Врачом он был хорошим, а дельцом никудышным; денег едва хватало, чтобы содержать большую семью. Он женился на моей бабушке, когда той было девять лет; она была из строгой религиозной семьи и первого ребенка родила в тринадцать.

Абдол Мехди был человеком суровым. Его серьезное отношение к миру отражало его высокие требования к самому себе. У меня сохранилась одна его фотография: на ней он выглядит замкнутым и непроницаемым, человеком, полностью закрытым от мира. Отцовская семья принадлежала к шейхитам – диссидентской секте, противостоящей ортодоксальным шиитам, официальной религии Ирана. Дед был духовным наставником секты в Исфахане. Из-за его связей с шейхитами на семью смотрели косо, и она сплотилась в тесное и на первый взгляд самодостаточное интеллектуальное сообщество, взращивая иллюзию, что закрытость поможет защититься от упадничества и соблазнов внешнего мира.

Мой дед по отцовской линии Абдол Мехди Нафиси

Исфахан моего деда был аскетичным, полным страха и подавленных эмоций, но в неопубликованной части своих мемуаров отец говорит о другом Исфахане, представлявшем собой шоу разнообразных сексуальных извращений. В его воспоминаниях чиновник высокого ранга спит между двумя своими красивым женами; другой соблазняет мальчиков, включая моего отца, приглашая их поплавать в своем саду. Тут отец делает отступление и размышляет о сексуальном голоде иранцев, особенно среди юношей; он считает, что это в конце концов приводит к педофилии.

Он с любовью описывает красочные религиозные фестивали, особенно Мухаррам, когда шииты оплакивают мученическую смерть имама Хусейна в битве при Кербеле в Ираке. В ходе праздничных ритуалов толпы выходят на улицы посмотреть, как сотни и даже тысячи людей шествуют по улице, избивая себя тонкими цепями в знак солидарности с замученным имамом и его последователями. Некоторые при этом одеты в черные рубашки, разорванные на спине цепями; другие – в белые саваны. Фестиваль – один из редких случаев, когда мужчины и женщины могут свободно находиться рядом в общественном месте, не боясь, что их накажут. Траур по святому, с гибели которого прошло более 1300 лет, – странный способ выразить подавленные желания, и тем не менее все без исключения выходят на улицы, чтобы посмотреть на церемонию и театральное представление, изображающее мученичество Хусейна. Отцовский кузен Юсуф говорил, что этот праздник – лучший повод пофлиртовать с девушками, и делился с отцом историями своих «побед», которые обычно заключались в том, что ему удалось украдкой пожать кому-то руку. Отец рассказывал, что до начала двадцатого века священнослужители были не только охранителями религии и морали, но также следили за строгостью чувств и частной жизнью людей. И разве мы могли предвидеть, что случится, когда в нашу жизнь войдут другие картины, звуки, запахи и вкусы, вино и рестораны, танцы, иностранная музыка и открытые отношения полов? Когда все это будет конкурировать со старыми ритуалами и традициями и даже их заменит?

В своих мемуарах отец описывал тех, кто жил в этом старом мире: свою робкую и добрую молодую мать, которая редко смотрела в глаза даже собственным детям; фанатичного дядю, постоянно пытавшегося спасти заблудшего племянника от адского пламени; благочестивых педофилов, напоказ учивших скромности, но вдали от посторонних глаз совращавших своих племянников и племянниц. Сейчас меня поражает даже не столько то, как в таком городе, как Исфахан, могло сосуществовать такое множество противоречий – это свойственно любому большому городу – сколько то, что мой отец всерьез хотел опубликовать эти истории. Публичный человек его поколения должен был быть очень дерзким или наивным (называйте как хотите), чтобы раскрыть так много личного о себе.

Если бы моя мать обращала внимание на отцовские истории, она, возможно, нашла бы в нем то, что искала. Его жизнь казалась намного романтичнее, чем все, что я знала о Саифи. Он был бунтарем в своей большой семье. Его старший брат абу Тораб, любимчик родителей и очень умный человек, стал врачом, женился на приличной девушке и любил свою жену Батул, добропорядочную благочестивую женщину из той же семьи, что и его мать. Отец был вторым по счету ребенком и не дотягивал ни до абу Тораба, ни до Карима, который в детстве был послушным и подобострастным, а вырос и стал самым религиозным и консервативным из всех девяти детей. Мой отец же был непутевым сыном; его бесконечно наказывали за мелкие проступки. В неопубликованных мемуарах он описывает, как бунтовал против ультрарелигиозного дяди, строгого учителя, даже против отца, а позже – против правительства. Он почему-то считал, что обостренное чувство справедливости и бунтарство – одно и то же. Рассказывал, что когда в восемнадцать лет решил уехать из Исфахана, тамошнее закрытое общество и узколобое учение отца уже сидели у него в печенках. Своему фанатично религиозному дяде он писал, что не может верить в Бога, который закрыл вход в рай всем, кроме нескольких сотен шейхитов. Он также не хотел жениться по договоренности. Вероятно, его взгляды на брак сформировались, когда он пытался примирить пуританское религиозное воспитание со своими более романтическими стремлениями. Родители уже подыскали ему «подходящую» жену. Он же отказался даже рассматривать ее кандидатуру; позже она вышла за его младшего брата.

Мой дед по отцовской линии беседует с дядей Хасаном, 1980-е

Судьба распорядилась так, что жизнь моего отца радикально изменилась благодаря отцу моей матери Логману. Мои деды по отцовской и материнской линии были троюродными братьями; они носили одну фамилию. Логман Нафиси приехал в Исфахан по официальным делам, будучи главой особого правительственного агентства. Отец в то время работал в лавке моего деда; семья переживала финансовые трудности. Впечатлившись умом и энергией моего отца, Логман предложил ему попробовать устроиться на работу в местный филиал своего агентства. В отличие от моего деда по отцовской линии, Логман отличался общительностью, был богат, амбициозен и женат на красивой молодой женщине. Он был вспыльчив, играл в карты, пил, но считал себя правоверным мусульманином, молился и соблюдал религиозные ритуалы. Столкнувшись с подобным образом жизни, отец, должно быть, увидел в нем более привлекательную альтернативу трезвости и аскетизму своей исфаханской семьи. К вящему неудовольствию своего отца, он последовал совету Логмана. Вскоре коллеги убедили его, что в Тегеране ждет большое будущее, и отец попросил о переводе, надеясь, что в Тегеране сможет и работать, и продолжать учиться. В восемнадцать лет, наперекор родительской воле, он уехал из дома без денег, отвергнув устроенную жизнь и не зная, что ждет его впереди.

В Тегеране он поначалу жил у тетки матери. Работал полный день, чтобы содержать себя; самостоятельно выучил французский и английский. Учился по ночам, доводя себя до полного физического истощения. Иногда, чтобы не уснуть, садился в неглубокий бассейн в теткином дворе, держал книгу перед собой и читал при тусклом свете фонаря. Наконец Логман позвал его в свой дом. Но он начал ухаживать за моей матерью не там. После смерти Саифи мать покинула дом свекра, но, зная, что мачеха ей не рада, переехала к родственникам, бездетной паре, принявшей ее как родную дочь. У этих родственников они с отцом познакомились. Отца пленила ее красота и печаль, а, возможно, будучи человеком молодым и амбициозным, он увидел в ней выгодную партию.

Узнав о решении моих родителей пожениться, их семьи не обрадовались. Родители отца надеялись, что тот женится на девушке из более традиционной семьи, но Логман с его непредсказуемым характером, как ни странно, тоже выступил против этого союза – вероятно, из-за жены, а может, потому что не считал бедного кузена хорошей партией для дочери. В конце концов он даже не пришел на свадьбу, которую сыграли в доме Аме Тури, родственника, который их познакомил.

Брат отца абу Тораб прислал телеграмму из Исфахана и сказал, что отец консультировался с Кораном по поводу этой свадьбы и получил негативный ответ. Дядя добавил, что, несмотря на это, семья удовлетворится любым решением отца и дает ему свое благословение. В день свадьбы пришла телеграмма. Чтобы брак считался узаконенным, отец невесты должен был дать письменное согласие, а поскольку подписью Логмана заручиться не удалось, отец соврал, что телеграмма, также подписанная фамилией «Нафиси», на самом деле пришла от Логмана. Так началась их совместная жизнь – со лжи.