Читать книгу До свиданья, Шан-Кули! - Азат Рахманов - Страница 4

***

На следующий день, уже под вечер, бригадир, как всегда без особых церемоний, вошёл во двор нашего дома. Я как раз сидел во дворе, мне хотелось убежать, но мать приказала сидеть дома и ждать возвращения с работы сестры и отца. Сама она ушла на речку полоскать бельё.

– Заходи, заходи, учитель Юй. Не стесняйся. Мы тут люди все простые, не городской народ, не любим лишних церемоний. Эй, малый, зови мать. Я учителя из города привёл.

– Она на речку спустилась полоскать стиранки… чего её звать-то? Скоро сама придёт, – неохотно ответил я.

– Ты это, ну-ка встань-ка, разве так нужно приветствовать гостей? – грозно посмотрев на меня, попытался сделать строгий голос Ван. Я его совсем не боялся и не торопясь неохотно встал с завалинки.

– Учитель Юй, этот малый очень бойко по-русски говорит, вы уж поверьте. Можете прямо сейчас и начинать свою практику. Ну-ка, скажи, как вы там др-др-др-др-дэ… Очень сложный язык у советских, – с умным видом добавил бригадир.

Гость, улыбнувшись, шагнул в мою сторону и, явно стараясь правильно выговаривать слова, заговорил со мною по-русски:

– Здравствуй, меня зовут Костя, по-китайски Юй Пин. Рад с тобой познакомиться. Как тебя зовут?

Он ещё раз улыбнулся, снял с плеча сложенные в квадрат и перевязанные бечёвкой одеяло и матрац с эмалированным тазиком для умывания, личные походные принадлежности и протянул мне руку.

– Юрка, – ответил я, с неуверенностью протягивая китайцу руку. Ещё никто не протягивал мне руки для рукопожатия, и поэтому мне казалось, что в самый последний момент китаец всё-таки отдёрнет руку и они с Ваном начнут смеяться над моей наивностью.

Он мне понравился. У него была добрая улыбка. Как и все городские, которых мне иногда доводилось видеть, он был аккуратно пострижен. Белая рубашка и зелёные армейские брюки ладно сидели на нём, добротные чёрные туфли, а не кеды довершали его городской наряд.

– Эй, учитель Юй, я смотрю, вы по-советски очень хорошо разговариваете. Недаром вам доверили столько студентов привезти на эту… как её… полевую практику. Вы уже не хуже самого главного профессора в Пекине, я думаю!

– Что вы, бригадир Ван, век живи – век учись. Я стараюсь, но прекрасно понимаю, что ещё необходимо много работать. Русский язык богат своим словарным запасом и сложен грамматически. Всё сразу не охватить.

– Ну это да, они богаты. Вон в прошлом году ракету запустили. Но и мы, скажу я вам, учитель Юй, не лыком шиты! – довольный тем, что удалось показать свою грамотность перед городским учителем, он хихикнул. За моей спиной послышались усталые шаги моей матери.

– А вот и саоцзы возвращается, – залебезил он перед подходящей к нам матерью с тяжёлой ношей выстиранного белья. – Устали, саоцзы. Весь день по хозяйству, весь день. Домашних забот так же, как и в коммунном поле, всегда непочатый край. А это учитель Юй, сестрица, из города. Я вам с братцем о нём вчера говорил. Он будет у вас жить. Вы с ним по-вашему разговаривайте. Ему это и надо, – и, обратившись к Юю, он добавил: – Саоцзы по-китайски не очень хорошо объясняется, но, думаю, вам это как раз и нужно.

Парень слегка поклонился моей матери и опять заговорил по-русски:

– Здравствуйте, меня зовут Костя, это по-русски, а по-китайски Юй Пин. Спасибо, что вы согласились меня принять в вашей семье.

– Ну, я и не соглашалась, это вот он вас привёл, ну, да уж ладно. Пойдём, покажу, где спать будешь. Юрка, чего стоишь? Помоги ему пожитки занести.

– А как имя твоей матери? Ни мама цзяо шэньмэ минцзы? – тихо спросил Костя, когда мы шли вслед за матерью в дом. Мне приходилось напрягаться и прислушиваться к тому, как Костя произносил слова: он, как я сейчас понимаю, старался правильно выговаривать каждое русское слово и не допускать ошибок в построении предложений.

– Во ма я? Мамку-то? – Я на секунду остановился и задумался. Я никогда не слышал, чтобы в нашем доме кто-то называл мать по имени, она всегда была мамой. – А-а-а… Катерина. Ага, Катерина.

– Можно, я вас буду называть тётя Катя? – спросил Костя, когда мы зашли в дом.

– Зови, чего уж, – смутившись и как-то сразу подобрев, осмотрев его с ног до головы, сказала мама и, оправившись от смущения, серьёзно добавила: – Во, Юрка, видишь, как городской да грамотный человек разговаривает? Ты, оболтус, у него учись. А то будешь… – махнув в сторону шаньдунца, – как этот, бригадир.

– Ну да, ну да, – поспешил согласиться ничего не понимающий Ван. Он был рад, что так легко смог устроить учителя, о приезде которого звонили из укома партии!

– Юрка, ты спроси-ка у него, где лянпяо, которые он вчера посулил, – повернулась к бригадиру мать, и сама же строго спросила его: – Лянпяо цзай наэр?5 Чем человека-то кормить будем?

– А, лянпяо, лянпяо, – заулыбался Ван, доставая талоны на зерно и масло. – Конечно же, я принёс. Сейчас вот по другим домам пойду. Всем всё и раздам. Аж десять студентов с собой привёз уважаемый учитель. Всех устрою, всем создам условия для прохождения обучения.

Уже темнело, когда с поля вернулся отец, а вслед за ним и Лиза, моя сестра. Так как коммуна выдала нам карточки на питание постояльца, мать пригласила Костю питаться вместе с нами за одним столом, чему он, конечно же, очень обрадовался.

– Столоваться, если хошь, с нами будешь. А то сам кашеварь как угодно, не принуждаем, – нахмурив для важности брови, сказала мать.

– А? Что вместе? Извините, я не понял.

– Юрка, переведи ему. Вот напасть-то!

– А «вот напасть-то» тоже переводить или чё? – спросил я, быстро переведя Косте сказанное матерью.

– А ну быстро беги луку сорви… совсем уж сдурел, все мозги проиграл! – хлестнула меня мать посудным полотенцем, попавшимся ей под руку.

На ужин была жареная картошка, хлеб, лук и два больших солёных огурца. Особенно рад постояльцу был отец. «Мать, достань там ляна два гаоляновой, отметим приезд уважаемого учителя Юя. А завтра купим-ка свининки в кооперативе и ещё раз отметим», – потирал он руки, садясь за стол и ставя лампу посреди стола. Мать что-то для виду ворчала, раскладывая хлеб и стаканы для чая по столу, но всем было понятно, что Костя пришёлся по душе, гостю были рады. Даже Лиза – и та почему-то переоделась в выходное платье и молча сидела за столом.

После ужина я повёл нашего постояльца в школу, в которой летом всегда собиралась молодёжь и куда должны были прийти все десять студентов-практикантов. Клубом заведовал, вернее, ключи от дверей школы всегда держал при себе школьный учитель Гришка Хромов, ещё преподававший в четырёх классах русской школы. Мой отец почему-то решил, что с отъездом советских и русских эмигрантов в русской школе отпала надобность, и последний год я уже ходил в китайский класс. Григорий Фёдорович для меня сразу стал Гришкой, как его все в деревне звали. Вернее, я больше не называл его Григорием Фёдоровичем, но так и не смог назвать его Гришкой. Я его уважал. Гришка был не только моим бывшим учителем, чьи уроки русского, географии и истории мне очень нравились, он был нашим деревенским затейником. Он всегда был весел, хорошо писал и читал по-русски. А так как он окончил советскую шестилетку, его и поставили учителем за неимением других. Гришка гордился своим назначением и окладом в 85 юаней в месяц, огромные деньги по тем временам. Он хорошо пел и играл на гармони. До отъезда русских из деревни он был самым главным деревенским гармонистом, и каждый считал за честь угостить Григория у себя дома. Свадьба ли, рождение ли ребёнка – школьный учитель Хромов был желанным гостем. С отъездом русских клуб по вечерам больше не открывали, теперь здесь в основном проводились коммунные собрания. И лишь иногда, летом и по праздникам, проводили танцы для оставшейся молодёжи из смешанных семей да тех немногих русских, как семья Хромовых, которые то ли ещё не определились, куда уезжать, то ли уже ждали виз в Австралию и поэтому ещё жили в деревне. Без русских популярность Гришки немного сошла на нет, но, несмотря на молодость, он всё равно оставался одним из уважаемых жителей деревни: многие дома стояли пустыми, и по его инициативе молодёжь чаще начала собираться на танцы в пустующих домах, чем в здании школы. Гришка всем говорил, что он «жалает выехать на целину», но отец его, дряхлый и вредный старик-старовер в казацких штанах с жёлтыми лампасами, советской армейской гимнастёрке, казацкой же фуражке с жёлтым околышем6 и с длинной седой бородой-лопатой ни за что не хотел возвращаться туда, откуда бежал в 1920-х вместе с атаманом Бакшеевым. Попросту говоря, отец Гришки был бывшим белогвардейцем и поэтому не хотел и боялся возвращаться в СССР.

Когда мы зашли в клуб, все студенты уже были в сборе и, стоя полукругом вокруг сидящего посреди зала Гришки с гармонью на коленях, слушали его болтовню.

– Так вот, ребята, в вашем деле песня очень нужна. С нею вы весело и интересно будете изучать язык Пушкина и Гоголя. Слышали про таких? Они, конечно, песен не пели, я думаю, но по-русски здоровски изъяснялись. Итак… не забываем про р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р… – было видно, что Гришка доволен возможностью покомандовать и посмеяться над только что приехавшими студентами. – Хором за мной запе-е-е-вай! – И он запел, с силой разрывая меха гармони:

И студенты, которым уже нравился русский гармонист, дружно подхватили:

Гришка допел куплет и лишь тогда сделал вид, как будто только сейчас заметил наше присутствие. Он улыбнулся, встал, аккуратно поставил гармонь, нарочито вытер как бы грязные руки о широкие штанины своих щёгольских брюк, заправленных в до блеска начищенные хромовые сапоги, и, хитро улыбаясь, пошёл в нашу сторону. Вдруг он дёрнул плечами, наклонился, не разгибаясь повертел задом и, широко расставив руки, запел низким наглым голосом:

«Ха-ха-ха!» – засмеялся я, а вслед за мной и все студенты. Я сразу узнал эту песню. Так пели трактористы из фильма, который крутили в клубе года два назад. «Молодец, Гришка! Во даёт!» – пронеслось у меня в голове.

– Фильм «Трактористы», тысяча девятьсот тридцать девятый год. Знаю. Спасибо. Нам понравилось, – сказал серьёзно Костя и протянул руку Гришке. – Юй Пин, преподаватель факультета русского языка. Мы приехали к вам на практику.

Гришка сразу выпрямился и так же серьёзно отрекомендовался:

– Хромов Григорий Фёдорович. Учитель местной русской школы. Прошу любить и жаловать, – и, секунду помедлив, добавил по-китайски: – Цин до до гуаньчжао7.

– Вы хорошо говорите по-китайски, – не моргнув, серьёзно ответил Костя.

– Хусян сюеси, хусян сюеси8, – с той же серьёзностью, наигранно, слегка поклонившись, парировал Гришка. – Ваш китайский меня тоже шибко удивил.

Мне нравился Костя, но Гришка был в сто раз смешнее и веселее. Я с восхищением смотрел на них и думал, что я тоже скоро вырасту и буду таким же умным, как Костя, и весёлым, как Гришка.

– Молодец, – примирительно сказал Гришка, похлопывая Костю по плечу. – Даже знаешь кино «Трактористы». Ставлю пять!

– Вы тоже ничего, – не остался в долгу Костя. – Знаете китайские традиции. Не менее похвально.

– Наш учитель тоже хорошо играет на… – вступила в разговор одна из студенток и, указывая на гармошку, смущённо добавила: – Играет на… этом! Сыграйте, учитель Юй!

– Cяо Ван меня перехвалила, – улыбнувшись, поправил на китайском студентку Костя. – Григорий мастерски играет на гармошке, я же лишь немного играю на аккордеоне. Техника игры разная, на гармошке я не могу.

Гришка понял разговор и, обрадовавшись, добавил по-русски:

– Аккордеон у нас есть! Здесь же, в клубе. Я сейчас! – и, повернувшись ко мне, с напускной серьёзностью бросил: – Шуряк, слетай-ка за аккордеоном! В чулане, там, у стены, стоит.

– А что такое «шуряк»? – спросил кто-то из студентов.

– Сяоцзюцзы!9 – захохотал Гришка.

Когда мы возвращались из клуба домой, Костя вдруг спросил:

– А почему Григорий тебя называет сяоцзюцзы? Как это по-русски?

– Шуряк! Так он на нашей Лизке ещё не женился, но говорит, что это дело времени, скоро породнимся! – с гордостью ответил я. Я любил, когда Гришка называл меня шуряком, и мне было приятно оттого, что теперь и Костя знает, что скоро я буду родственником такого бравого парня, как Гришка Хромов.

– Вот как… – только и сказал Костя.