Читать книгу Все адмиралы были троечниками 2 - Б. А. Корнилов - Страница 6

Качка на корабле – отдельная песня. Встречи с ней боятся все, впервые выходящие в море. Их можно понять, неизвестно, как поведет себя организм: справится или опозорит хозяина.

Натуры возвышенные, романтического склада души о качке выражаются приблизительно в таком ключе: «Море качало корабль, как заботливая мать колыбель». Но люди приземленные, а в нашем случае приводненные, им раздраженно возразят: «Какая там еще мать?!»

А затем сами обязательно упомянут чью-то мать, употребляя местоимение «вашу»… При этом непонятно, что имея в виду: то ли обобщенный образ матерей таких горе-романтиков, то ли обращаясь на «вы» к конкретному автору перлов.

И они будут правы. Где мать и где море? Последнему глубоко наплевать, как там себя чувствуют моряки. Это их проблемы, а если кому-то что-то не нравится, пусть гребет отсюда на все четыре стороны.

К счастью (хотя сейчас, кажется, жаль…), нашему кораблю ни разу не довелось попасть в такой шторм, когда нужно усердно молиться. Но волнение до пяти-шести баллов встречалось практически при каждом выходе.

Всегда качало в Бискайском заливе. Как только проходили Ла-Манш, прикрытый от океана Английскими островами, Атлантика спешила напомнить, КТО тут хозяин. Причем качало независимо от погоды. Даже если светило солнце и не было ветра, корабль умудрялся переваливаться с борта на борт до тридцати градусов.

Этот сюрреализм объяснялся просто – период качки корабля был очень близок к периоду волн океанской зыби. Такое совпадение не мог пропустить шутник резонанс, развлекавшийся раскачиванием «парохода» в течение полутора-двух суток.

Организм отказывался верить своим же глазам – волн нет (океанская зыбь из-за большой длины ее волн), а качает, как на аттракционах в парке культуры и отдыха. Вестибулярный аппарат тоже сначала удивлялся, но быстро начинал догадываться, что не все в этой жизни очевидно, и от этого расстраивался. У кого-то не очень, а у кого-то очень сильно. Да так, что начинал орать благим матом: «Сколько можно! Дайте уже передохнуть!»

– Сколько нужно, столько и можно, – в таких случаях сквозь зубы цедят ему суровые моряки. Им тоже не до смеха, но они же не жалуются. Они понимают, что корабль не самолет, и что он будет плестись своими несчастными четырнадцатью узлами через штормовой район долго. Очень долго…

Хотя если серьезно, то вестибулярный аппарат привыкает и на качку перестает реагировать. Она просто надоедает всему тебе в целом, потому что надо постоянно удерживать равновесие – стоя на месте, идя по коридорам, сидя за столом и даже лежа в койке. Организм не ропщет, понимая тщетность жалоб, он только молча ждет, когда это безобразие закончится. Если не скоро, то хоть когда-нибудь…

Как только входили в зону качки, начинались предсказуемые явления. Уже через час по всему кораблю устанавливался характерный запах… В жизни всегда так: то, что неприятно, наступает само собой, быстро и тянется долго. А приятное – наоборот, медленно запрягает, но быстро доезжает до своего финала.

На кораблях не выдают пакетов, как на самолетах гражданской авиации. А раз их нет, что делать тем несчастным, кого приступ морской болезни настиг внезапно? Выход один – бежать в гальюн. (Вариант с выскакиванием к ограждению палубы – не самый лучший. Во-первых, выход на верхнюю палубу во время шторма запрещается, а, во-вторых, за борт могут улететь не только последствия морской болезни, но и сам «больной».) Но обычно никто не успевает добежать, так как развязка наступает слишком быстро…

Приборщики коридоров и внутренних трапов начинают завидовать черной завистью приборщикам верхней палубы. И опрометчиво готовы с ними поменяться, забывая, что зимой и поздней осенью те завидуют им.

– Лучше бы ты обоср…ся! – от всего сердца желают они очередной жертве качки, ликвидируя последствия ее фиаско.

Если вы думаете, что приборщики злые ребята, то вы ошибаетесь, им всего лишь хочется справедливости. Произойди то, о чем они сейчас мечтали вслух, виновник сам бы стирал за собой, а тут убирают они. Их нужно понять и простить. Ведь и им сейчас не очень комфортно, а некоторые сами готовы присоединиться к невольным нарушителям корабельной чистоты. Нередко можно наблюдать картину, как приборщик, начавший убирать за кем-то, заодно убирает и за собой…

Передвигаться по кораблю становится опасно – можно случайно наступить на… в общем, понятно, на что. И это в тропических тапках!.. А ведь оно еще и очень скользкое… В таких случаях к нестройному хору проклятий приборщиков добавляются трехэтажные восклицания невнимательных или близоруких членов экипажа.

Те, кого клянут последними словами, сами не рады, они чувствуют неудобство перед товарищами и готовы многое отдать, чтобы перестало постоянно мутить. Но их собственные организмы отказываются им повиноваться. А, как известно, бунт на корабле ни к чему хорошему не приводит…

Командование пытается облегчить страдания новичков, используя дедовские способы. С началом шторма экипажу дополнительно выдают соленые огурцы и сухари. Баталер продовольственный разносит их по боевым постам и раздает желающим, словно Дед Мороз подарки.

Кто-то когда-то решил, что это должно помочь страдальцам. Беременным при токсикозе это, может, и помогает, но, по моим наблюдениям, от морской болезни не спасает. Единственным способом победить укачивание является привыкание к нему. Поговорка «Стерпится – слюбится» здесь тоже работает.

Чтобы «слюбилось» хватает двух-трех вахт, причем для некоторых – в обнимку с обрезом («тазом» на сухопутном языке), с которым можно, не стесняясь, делиться самым сокровенным. А тот будет участливо внимать…

Но у нас все-таки отыскались два упрямца, так и не полюбившие качку. Начальник РТС (радиотехнической службы), как только начинало штормить, переставал посещать кают-компанию, он лишь жадно пил чай и нехорошо бледнел с оттенками зеленого. Смотреть на него было больно.

Артиллерист из двух зол: тошнота или голод – выбирал первое. Поэтому во время несения вахты он по несколько раз убегал с ГКП (главного командного пункта) на подветренное крыло мостика. Благо там были высокие борта, за которые можно было смело перегибаться, не опасаясь выпасть. Океан относился к его наклонам с пониманием, а планктон – с благодарностью…

Так эти два мученика и несли свой военно-морской крест.

Смотреть на передвижение членов экипажа по кораблю во время качки доставляет большую радость. Причем степень удовольствия возрастает пропорционально массе и возрасту передвигающегося. Проносящийся галопом восемнадцатилетний худосочный матросик не шел ни в какое сравнение с массивным сорокалетним замом, неуклюже и грузно плюхающимся о переборки, громко сопящим и молча потеющим.

Прыжки сухощавого командира вызывали положительные эмоции, создавая иллюзию равенства и как будто морского братства. Оказывается, во время сильной качки даже боги теряют величие и степенность, ведя себя как простые смертные. Но это обманчивое впечатление длилось недолго, до первого построения, где командир снова ставил всех и вся на свои места, единолично развалившись на вершине корабельного Олимпа.

Вы спрашиваете, какая качка лучше: килевая или бортовая?

Обе хороши… Правда, килевая будет поживее, что ли. Поразнообразнее на выдумки. Корабль, натужно кряхтя, с трудом карабкается на волну, а затем лихо летит вниз. На какое-то мгновенье ты оказываешься в невесомости, как летчик, идущий в пике. В этот момент внутри все сжимается, хочется молодецки воскликнуть «Ух!», но погоны офицера не дают выразить эмоции. Да и не будешь ухать несколько дней подряд, через каждые пятьдесят – шестьдесят секунд. Так оно и чередуется: наверх – вниз, наверх – вниз, наверх – вниз… Здорово, не передать!

Бортовая качка скучна однообразием и примитивизмом, в ней нет полета и устремленности вверх. Корабль с тупой периодичностью переваливается с борта на борт. Чтобы добавить огонька в серую монотонность, океан старается чем-нибудь развлечь моряков. Но с фантазией у него явные проблемы, и ничего лучше, как доводить углы крена до тридцати – тридцати пяти градусов, он придумать не может. И вроде бы мелочь, но уже нескучно – занят тем, что все время стараешься держать себя вертикально. Этакий живой ванька-встанька. Палуба наклоняется, а ты торчишь, как… Как тополь на Плющихе.

Но природа не любит однозначности и прямолинейности. Это относится и к качке, которая не приходит одна: или бортовая, или килевая. Они, как две неразлучные подружки, – куда одна, туда и другая. Поэтому полет в яму происходит одновременно с наклоном на какой-либо борт. Тут уже не скажешь знаменитое: «Те же яйца, только вид сбоку». Это совсем другие яйца… Даже ухать не хочется, надо одновременно со входом в пике еще и торчать вертикально.

Качка – враг общению. Встретившись в коридоре с приятелем, не будешь болтать с ним, как раньше, до шторма. Потому что оба синхронно болтаетесь (извините за невольный каламбур), зацепившись за поручень, и думаете только об одном, как бы не оторваться и не убежать дальше по коридору, не завершив беседу. Что о твоих манерах подумает собеседник?

В каюте за чашкой чая посиделки тоже не устроишь, во-первых, как его вскипятить, а во-вторых, как выпить, не нанеся себе и другим ожогов какой-нибудь степени.

Качка – рай для интровертов, никто не лезет к ним в душу, давая волю для спокойного самокопания. Экстравертам тяжелее, ведь для них общение – источник энергии, в которую они аккумулируют даже пустую, ни о чем, болтовню.

Во время шторма нравы становятся проще, исчезают условности и стеснительность. Стираются ограничения, обусловленные иерархическими различиями. Когда корабль сильно накреняется, то до ближайшей переборки дружно несутся все, не пропуская вперед старших по званию. А иногда происходят события, которые в обычной обстановке интерпретировались бы как воинское преступление.

Однажды во время сильной качки наш минер чуть не взял грех на душу и не убил командира. Не подумайте, что он решил воспользоваться ситуацией и свести счеты за постоянные втыки по поводу содержания юта – своего заведования. Минер был добрым человеком и на это никогда не пошел бы. Но факт посягательства на жизнь командира, да еще и при исполнении им служебных обязанностей, имел место.

Вот как это случилось. Командир БЧ-3 нес вахту на мостике и занимался обыденной рутинной работой: вел Вахтенный журнал и не давал спокойной жизни рулевому, сигнальщику и БИПу (боевому информационному посту). А заодно и экипажу, периодически выкрикивая по трансляции всякие команды.

Пришло время объявить очередную приборку. Но минер про нее забыл, так как обстановка была напряженная – цели лезли со всех сторон, как муравьи на сахар. Даже командир не сидел спокойно в своем кресле и периодически отлучался в штурманскую рубку.

Рассыльный тактично напомнил вахтенному офицеру, что уже пять минут, как должна производиться малая приборка. Совестливый минер тут же рванулся к «Каштану», чтобы огорчить экипаж, решивший, что приборку из-за шторма отменили. Океан, словно стараясь ему помочь, участливо наклонил палубу на тот борт, где висит пульт «Каштана». Но при этом несколько перестарался с креном, и минер побежал к заветной цели быстрее, чем требовалось.

На его пути некстати встретилась приборная стойка, которую он на всей скорости задел левой ногой. От удара его развернуло, и он понесся все в том же направлении, но теперь спиной вперед. Интересно было наблюдать за лицом нашего минера. До разворота оно светилось решимостью, целеустремленно суженные глаза впились в пульт «Каштана», как прицел ракеты в беспечную мишень. Но после неожиданного поворота оверштаг глаза округлились, а на лице появилось выражение крайнего изумления.

Попробуйте сбежать с крутой горы задом наперед и вы поймете ощущения бедного минера, осознавшего, что сейчас со всего размаха он упадет на спину. Его руки инстинктивно раскинулись, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Правая безуспешно царапала ногтями поверхность злосчастной стойки, покрытую приборной эмалью. Ногти скользили, как коньки по льду.

Левая судорожно хваталась за воздух, пока не зацепилась за командирское кресло. «Зацепилась» – сказано мягко, на самом деле минер, проносясь мимо, со всего размаха вмазал локтем в то место, где любила покоиться голова командира. За несколько лет она даже продавила там трогательное углубление. Тело минера резко потеряло скорость, но тяжеленный морской бинокль, висевший на шее, продолжил движение и ударил в то же место, куда за мгновение до этого приложился локоть. Если бы там находилась командирская голова, то этот удар можно было бы смело назвать «контрольным в голову»…

Это счастье, что командир за полминуты до случившегося мелкими перебежками ускакал в штурманскую рубку что-то проверить по карте. Вполне возможно, что служебное рвение спасло ему жизнь или, по крайней мере, сохранило в целости нос или глаз.

Удар был такой силы, что у кресла вырвались крепления к палубе, и оно с грохотом упало. Надо заметить, что командирские кресла на мостике делают высокими, чтобы, не вставая, видеть обстановку по курсу корабля. Страшно даже представить, что было бы с командиром, рухни он вместе с креслом после двойного удара в голову…

Локоть у минера остался цел, но, распухнув, стал размерами напоминать крупное яблоко. После того случая командир каждый раз с началом качки благоразумно пересаживался из любимого кресла в менее любимое, стоявшее на правом борту. Оно находилось далеко от «Каштана», к которому вахтенные офицеры подбегали за вахту несколько раз.

Оказывается, качка – большая мастерица интриг, похлеще самой Агаты Кристи!

Представьте, что вы в кают-компании допиваете компот, собираясь подменить вахтенного на мостике. Вдруг открывается дверь, и кто-то хочет зайти. Кто, пока из-за двери не видно. Но уже появилась его нога, вот-вот и он объявится весь. Все с интересом ждут – кто же это такой? Но в этот момент палуба резко наклоняется в противоположную сторону, и нога отдергивается назад, словно махнув на прощание. Инкогнито, пытаясь задержаться, инстинктивно хватается за дверную ручку, но, увлекаемый назад силой тяжести, захлопывает дверь и улетает в коридорную пустоту.

Находящиеся внутри помещения ломают голову, кто бы это мог быть. По штанине брюк они уже определили, что это кто-то из офицеров, ну, может, какой-то мичман, но это вряд ли. Других выводов пока сделать невозможно. Начинаются догадки, предположения, версии.

По шуму шагов чувствуется, как неизвестный семенит, ища опору. Но за воздух держаться невозможно, поэтому он добегает спиной вперед до ближайшей переборки в коридоре. О том, что он ее достиг, становится ясно по характерному стуку и нелитературному возгласу. Только тогда по голосу, наконец-то, можно узнать, кто пытался осчастливить своим визитом. Расстраиваться, что он не зашел, не стоит, через несколько секунд он обязательно повторит попытку. Даже если уже передумал…

Еще качка любит преподносить сюрпризы. Это когда ситуация зеркальна описанной выше. То есть дверь вдруг резко распахивается и входящий неожиданно для себя самого становится вбегающим. Останавливается он, как и принято в такой ситуации, либо о переборку, противоположную двери, либо зацепившись все за ту же дверную ручку. При этом его лицо выражает целую гамму чувств: крайнее удивление, легкий испуг и неудобство за визит без стука. Тут главное – не стоять в такие моменты у двери…

Что-то подобное произошло с вестовым кают-компании, когда перед обедом он отправился на ГКП, чтобы пригласить командира к столу. Корабль при этом шел носом на волну.

Путь вестовому предстоял нелегкий: надо было подняться с пятой палубы на седьмую, преодолев два крутых трапа. В обыденной обстановке девятнадцатилетний матрос эти подъемы и не заметил бы, взлетев мухой. Но при килевой качке подниматься по трапам, расположенным в диаметральной плоскости, становится намного интереснее.

Геройски преодолев оба препятствия, вестовой остановился на последней ступеньке перед дверью на ГКП. Вежливо постучавшись, он повернул дверную ручку. Как раз в это время корабль, клюнув носом, стал проваливаться в яму между волнами. Дверь, почувствовав свободу от опостылевшей защелки, бунтарски распахнулась, увлекая вестового внутрь ходового мостика.

Пока, цепко держась за дверную ручку, он оправлялся от смущения, пока искал глазами командира, корабль начал взбираться на волну. Вестовой успел произнести «Товарищ командир, обед…», как дверь, повинуясь закону всемирного тяготения, захлопнулась. И снова вместе с ним. Окончание традиционной фразы «…готов. Прошу к столу» вестовой так и не произнес, потому что был занят подсчетом ступенек крутого командирского трапа. Он их считал, съезжая на животе ногами вперед…

Когда нос корабля снова полетел в яму и дверь открылась, командир приготовился дослушать доклад, но на трапе никого не оказалось. Зато снизу доносилось барахтанье встающего на ноги вестового. Поднявшись, он с чувством выполненного долга направился к другому трапу, чтобы спуститься в милую сердцу кают-компанию и зализать там душевные раны. Но в это время корабль снова полез на волну… Не успевший отойти от легкого шока вестовой резво подбежал к трапу и, не останавливаясь, загремел вниз.

Ступеньки того трапа он считал другим способом: съезжая на пятой точке и пытаясь тормозить ботинками. Сколько всего ступенек получилось у него в ответе, находящиеся на ГКП не узнали, так как дверь в этот момент захлопнулась – теперь уже на защелку.

Во время качки все живое ищет место, где можно лечь, сесть или, на худой конец, прислониться. А неживое, наоборот, хочет оторваться от креплений и покататься по палубе. Да так, чтобы все разнести к чертовой матери.

Стоять, а тем более ходить, становится физически тяжело, поэтому всё, что не несет вахту, старается как-то закрепиться «по-штормовому», чтобы не болтаться, как известное вещество в проруби. Большинство вахтенных имеют возможность кое-как впечататься в свои стулья, распластаться на планшетах и пультах. И только несколько человек вынуждены стоически переносить качку на ногах: вахтенный офицер, рулевой, сигнальщик и коки.

Рулевому переносить качку помогает специальная перегородка, в которую он вдавливается спиной. Бедного сигнальщика привязывают к стойке бинокуляра концом такой длины, чтобы ее хватило дойти до бортов сигнального мостика. И, в случае чего, перегнуться…

Кокам приходится труднее всего – качка качкой, а обед по расписанию. Они проявляют чудеса акробатической ловкости, чтобы доставить на камбуз из кладовых и холодильников продукты, нарезать, засыпать и сварить еды на полтысячи человек.

Я до сих пор не понимаю, как они остаются в живых после приготовления пищи. Да, огромные котлы полностью закрыты крышками, и кипящее содержимое из них не выливается. Но ведь в них надо что-то подсыпать, подливать, надо пробовать, что получается.

А то, что сварилось, надо еще разлить в бачки и донести до столов. Кстати, столы тоже не висят неподвижно, а вместе с кораблем совершают пируэты и броски. Поэтому при очень сильной качке экипаж лишают первого, как в старые добрые времена нерадивых детей лишали сладкого. Все понимают, что это делается в интересах их личной безопасности, и восстаний, как на «Потемкине», не поднимают…

Прием пищи во время качки принимает размах хорошо подготовленной боевой операции. Корабль даже меняет курс, чтобы двигаться носом на волну, ведь килевая качка всегда меньше бортовой. Если, конечно, позволяет навигационная обстановка. А если не позволяет, то и есть не хочется…

Во время качки самые обыденные действия требуют дополнительных усилий, а некоторые даже становятся невозможными.

Например, особой сноровки требует сон. Все ездили в поездах и знают, что спать на второй полке страшновато, вдруг слетишь, ворочаясь во сне. А теперь представьте, что вам надо заснуть на койке второго яруса, которая все время пытается вас с себя сбросить, как необъезженный мустанг храброго ковбоя. И если с одной стороны спасительная переборка, то с другой – манящая пустота…

С непривычки кажется, что так спать опасно и просто невозможно. Каких-то особых приспособлений для фиксации спящего на койке нет, а те, что есть, никто не использует. Но организм берет свое, он очень хочет спать, поэтому перестает переживать, упадет или нет. Он безрассудно засыпает и во сне сам, без вашей помощи, раскорячивается, чтобы не упасть. На моей памяти никто так и не упал. Может, один-два раза.

Умывание во время шторма требует ловкости, а бритье – виртуозности. Хорошо, что эра опасных лезвий ушла в прошлое. Иначе после утреннего туалета в морозильную камеру уносили бы по несколько человек с перерезанным горлом… На военном флоте бороды запрещены.

Надевание брюк превращается в цирковой номер. Проделать это стоя (как все делают на сухопутье) невозможно в принципе. Пока палуба находится в горизонтальном положении, можно успеть просунуть ногу только в одну брючину. Надеть вторую, когда на одной ноге резво скачешь «под гору», не удавалось никому…

Поэтому бывалые моряки надевают брюки лежа. В крайнем случае, сидя, но при этом надо надевать сразу две брючины. Причем быстро, потому что обстановка меняется, и попытка встать, чтобы застегнуть пуговицы, может закончиться все той же пробежкой, но со спущенными штанами… Кстати, самые бывалые сначала надевают ботинки, чтобы заодно и почистились.

Но есть в качке и свои плюсы, народную мудрость «Нет худа без добра» никто не отменял. «Какие такие плюсы?» – спросят любознательные читатели. Сейчас объясню.

Среднестатистическая качка, конечно же, не является бедствием масштаба войны, которая, как известно, «все спишет». Но кое-что и она сможет списать. Для этого надо только грамотно составить Акт списания материальных средств.

Чуть ли не в каждом походе вахтенные офицеры аккуратно переписывают в Вахтенный журнал с тщательно подготовленного черновика: «Широта ____, долгота ____. Во время шторма упало на палубу, а затем и за борт (или разбилось вдребезги) перечисленное ниже имущество: ____…» Как известно, выписка из Вахтенного журнала, заверенная гербовой печатью корабля, является серьезным подтверждающим документом. Так как проверить истинность содержимого выписки невозможно, остается ей только безоглядно верить. Попутно восхищаясь мужеством моряков, вышедших из схватки со стихией с такими мелкими потерями.

Много «билось» посуды, особенно польской, полученной при постройке корабля: масленки, тарелки. Даже небьющиеся стаканы ухитрялись «разлетаться на мелкие осколки».

«Разбились» о палубу кассетный магнитофон «Грюндик» и несколько десятков пластинок, проходивших по учету культпросвет имущества, за которое отвечал замполит. У кого дома они нашли вторую жизнь, можно только догадываться…

Так что корабельная качка – явление многогранное. Без нее море не было бы морем, и в нем было бы скучно, как на железной дороге.

Кстати, она, как ни что другое, подтверждает главную философскую истину – в жизни все циклично, поэтому за провалом, даже самым глубоким, обязательно будет подъем. Правда, на вершине тоже долго не задержишься.

Да и сама качка когда-то закончится, как все на этом свете…