Читать книгу Меркнет свет - Бах Роуз - Страница 5

Высокий узкий красивый дом викторианского стиля, сохранивший в себе целую историю и ее красоту, казалось, должен принадлежать богатой семье с детьми – такой, как владельцы соседних похожих домов. Но если бы владельцем дома был добросовестный семьянин, история этого дома не была бы такой интересной.

На улице давно стемнело, соседи, очевидно, спят, как спал бы сейчас и Крис, как всегда, напившись после рабочего дня.

Дверь отворилась, внутрь прошло существо, похожее на человека: руки, ноги, голова, одежда темных тонов и лицо – безжизненное, словно слеплено из грязи.

Вы когда-нибудь видели глаза мертвого человека? Не просто так говорят, что глаза – это зеркало души, и мертвые люди – яркое тому подтверждение. Когда живое существо начинает погибать, зрачки его глаз сначала расширяются, будто последний вдох, но позже, когда наступает необратимая смерть, глаза сереют, перестают блестеть, а зрачок становится узким, будто приоткрытая дверь на ту сторону.

Это один из признаков истинной смерти человека – вид его глаз. Но я уверен, что вы тоже когда-нибудь видели живого человека, но с мертвыми глазами. Они продолжают питаться, работать, если повезет – размножаться, но когда смотришь им в глаза, то понимаешь, что что-то в них мертво. Как у военного, который только что вернулся из горячей боевой точки. Или у психически больного человека, который не осознает реальность.

Глубокое погружение в себя на постоянной основе способно порождать собственную реальность, что делает человека психически нездоровым.

Человек, который только что вошел в этот снаружи красивый, но запущенный, а внутри – ущербный и будто намеренно грязный дом, имел точно такие глаза, которые были описаны выше.

Он был одинок настолько, насколько человек вообще может быть одинок, когда живет среди людей. А что не есть самое ужасное, как быть одиноким в мире, где столько людей? Безусловно, нас много, и все мы одиноки. Но лишь отчасти: кто-то сильнее, кто-то слабее, есть и такие, кому нравится одиночество, но их все никак не могут оставить в покое.

Он сорвал с себя плащ, ослабил галстук, из разбросанных вещей отыскал ручку, но не нашел бумаг, поэтому достал тетрадь из рабочего портфеля, прыгнул за стол и принялся что-то писать, коверкать, вычеркивать и снова писать.

02.03. 23:45

Недавно со мной случился вопиющий случай. А вопиющий он потому, что никогда со мной ничего не случалось, а теперь случилось, и не просто «что-то», а трагедия!

Беда пришла ко мне, вернее, не пришла, а свалилась на голову, в буквальном смысле свалилась на голову. У меня в голове обнаружили опухоль на последней стадии развития, так сказал мне врач, я только от него вернулся.

Именно эта шокирующая новость сподвигнула меня делать записи в тетрадь. Даже не знаю, зачем и для кого, и что именно я буду сюда писать, но поделиться больше не с кем, а поделиться хочется. Так ведь устроен человек, что трагедию вынести в одиночку не способен, поэтому у каждого человека есть человек, с которым можно боль свою разделить. Когда уж делишься ею, то сразу как-то легче становится. Так устроен человек.

Ох, господи, за что мне такое? Я ведь толком и не жил… Умереть в 37 лет, без родных, без друзей, один, в пустом доме. Что может быть хуже, скажите мне?

Впрочем, если честно, признаюсь, порой я сам того желал…

Но это желание не из тех, которое превращается в план, и ты намереваешься его исполнить, а из тех, о которых ты порою грезишь. Говорят же, что человек – существо социальное, а если социальность эту у него отнять, то он даже может умереть от одиночества. А одиночество – часть моей жизни. Поэтому таких желаний и грез меня было хоть отбавляй, почти каждый день. Имею в виду, в тоскливые дни (а у меня все дни в году тоскливые) хотелось внезапно умереть; чтобы повеситься – я слишком труслив, вены порезать – того больнее, а с таблетками можно часами мучиться, прежде чем помрешь. Поэтому я иногда мечтал, что случайная пуля, выпущенная психопатом из пистолета, случайно дойдет до моей головы, или вдруг что-то упадет на голову, например телевизор, или же какой-нибудь безответственный, недобросовестный строительный работник напьется за полученную зарплату после смены, сядет за руль пикапа и внезапно раздавит мое хрупкое тело.

Мечтал я о такой легкой смерти почти каждый месяц, а с каждым годом месяцы таких мечтаний превратились в недели, а потом и в дни. Докатился я до того, что мечтал о своей смерти каждое утро.

А от чего бы мне не мечтать об этом? Особенно каждое утро. Вы не поймете, уверен в этом. Понять может только тот, у кого каждое утро начинается с тошнотворства от самого себя.

Мне иногда кажется, что я существую, только чтобы мой скелет не развалился, настолько я бесполезен.

Здесь вы можете сказать что-то в духе: «Соберись, тряпка, возьми себя в руки, ты ведь мужчина».

Я об этом тоже думал, я ведь не глупый, однако, раз вы так говорите, то очевидно не понимаете, что как раз-таки от того, что я мужчина, у меня не получится так просто взять себя в руки.

А какой теперь в том смысл, если я обречен на гибель? На безызвестную, унизительную гибель, о которой даже никто не узнает.

Я уже вижу, как опухоль внезапно убила меня, на диване или в коридоре, когда я иду за чаем, как тело мое гниет неделями, и десятки соседей, проходящих вдоль дома, даже не заметят, что один из соседей вдруг перестал появляться на улице. Скорее, меня найдут счетовики за неоплаченные долги, когда от тела останутся лишь кости.

А теперь, когда доктор только что, шесть часов назад, сообщил мне, что я умираю от опухоли, которая росла во мне годы, а может быть, и десятилетия, мои поджилки трясутся, на глаза наворачиваются слезы и от дрожи трясет так, что слышно, как стучатся кости. Кажется, я помру от одного лишь страха.

03.03.

Утром я попытался повеситься, и, как вы поняли по продолжению писем, не смог. Я связал петлю, прочно закрепил ее за люстру, встал на табурет и смотрел на петлю перед собой. Все тело дрожало, я представлял, как она туго стягивается вокруг моей шеи, как душит меня, как силы покидают тело и шейный позвонок с хрустом ломается. Это было ужасно.

Как человек, созданный столь продуманно, до мельчайших деталей, до каждого атома, человек, чье тело и воля созданы таким образом, чтобы он выживал и продолжал род, способен пойти наперекор своим инстинктам выживания и убить себя? Господь видит, самоубийцы доводят дело до конца лишь по двум причинам: от чрезмерной глупости и от чрезмерных страданий, выносить которые не способен.

От глупости – это потому, что их интеллект не оценивает в полной мере действия, которые он совершает, поэтому уголок мозга, отвечающий за самосохранение, не включается, и защитные рефлексы не работают. Все от глупости и неспособности осознать урон в полной мере.

А от чрезмерных страданий – и объяснять, думаю, много не стоит. И так понятно, что человеческое тело способно выдержать только определенный уровень боли, а если боли этой чересчур много, то и руки наложить на себя проще, ибо сознание не видит возможности и смысла более выживать и продолжать род, что является самым главным заданием человека. Задание провалено – единица уходит со сцены.

Есть, конечно, люди, что продолжали жить даже после множества трагедий. Наверное, такие же трусы, как и я… Можно ли назвать такую форму трусости мужеством?

Какой же я все-таки трус, жестокая правда, я эту правду осознаю, и от нее становится еще горше, а это тем самым делает меня к тому же слюнтяем.

Трусливый слюнтяй. А еще я уродлив. Откуда я знаю? Никто, конечно же, мне этого не говорил, но разве надо уроду объяснять, почему его не любят дамы? Слава богу, у меня хотя бы ума хватает, чтобы это понимать.

Хотя ума хватает также осознавать, что и трусость – вещь положительная. Чувство страха – неотъемлемая функция для выживания, просто у меня это чувство особо сильно развито.

Иногда мне кажется, что я даже умнее многих буду. Особенно когда прогуливаюсь по парку в свой час печали и тоски и вижу радостные лица, что смеются и хохочут друг другу со всяких не смешных шуток. Ну разве не глупцы? Ребенку палец покажи – и он засмеется, а взрослому глупость ляпни – и он тоже засмеется. А разница-то в чем?

Юмор у меня тоже критический, как ум. А может, и кретинический. Кто его знает. Неправильно ведь я говорю так про юмор. Шутить – это хорошо, это порождает чувство радости. Видимо. просто нет такой шутки, которая бы обрадовала меня.

Вернемся к глупости людей, ведь меня это волнует, ведь от их ограниченности страдаю и я, возможно – и вы.

Например, гуляю я по тому же парку и вижу на столбах объявления от всяких там целителей, экстрасенсов, оказывающих всякие возможные и невозможные услуги. А если услуг каких-то не существует, то они сами их придумают, чтобы оказывать их глупцам. Это было бы смешно, но множество оторванных номерков от этих объявлений делает смех несколько печальным.

Люди до сих пор верят в призраков, гадания и порчи. Эти люди имеют такие же права, как и я, как и вы, имеют право голосовать и влияют на ваше будущее. А если такие люди сидят у власти? А такие люди, я уверен, наверняка имеются во власти. Представляете ли вы масштабы трагедии? Люди, что должны защищать нас от шарлатанов, сами пользуются их услугами.

В психологии кстати есть даже термин – «шизотипическое расстройство». Это легкая форма шизофрении, граничит с ОКР. А что же это еще, если не ОКР?

Подложить листочек с ритуальной молитвой под входной коврик, чтобы беды обошли твой дом; покреститься определенным образом определенное количество раз, чтобы дьявол покинул твой разум; трижды помыть руки одним мылом, потом трижды – другим, потом трижды – еще одним, и для каждого мыла – свое полотенце: белое, желтое и синее. И после этого ОКР считается психическим расстройством, тогда как самые набожные люди являются примерными представителями общества. И все эти люди, ограниченные своим расстройством, решают мое будущее?

Здесь вы можете сказать, что Бог обрек меня страдать, так как я не верую, а их обрек быть счастливыми, так как те веруют. Отнюдь, ведь в Бога я как раз-таки верю. Кто еще даровал мне широкий ум, что способен видеть узость других умов? Кто еще имеет такую мощь обречь одного человека страдать, как я, тогда как другим позволить бесчинствовать в пьяном виде за рулем, в барах, и прочее, и прочее?

Раз уж это обрекает страдать в своем темном углу, то пусть то будет.

Ладно, больно много желчи я испустил всего за пару минут. Обычно во мне и так много желчи, но я держу ее в себе. Похоже, испустил я столько разом из-за того, что я еще пребываю в шоке от новости о своей скорой и неизбежной гибели. Наверное, я еще долго буду в шоке.

04.03. 7:30

Казалось, что со сном пройдут все беды, как это всегда бывало, когда снился кошмар. Однако, не успев открыть глаза, я уже вспомнил о беде, настигшей меня. Тоска окутала мое сердце.

Огромное бесформенное пятно на потолке, возникшее от сырости дома много лет назад, почему-то стало напоминать мне улыбку. Это ангелы на небесах улыбаются моему скорому приходу или они насмехаются надо мной? Думаю, второе. Я бы и сам смеялся с такого неудачника. А кто бы не посмеялся?

Кто станет сострадать мне? Если бы люди действительно были столь сострадательны, то у меня обязательно был бы человек, которому я мог бы выговориться.

В этот момент гнев сдавил мою грудь. Что я такого сделал, что заслужил столько несчастий? Чем я хуже других? Почему даже у настоящих подонков и подлецов есть близкий человек, чаще такой же подонок и подлец, но человек же, а у меня нет никого?

Я много думал о подобном, об одиноких людях. В школе был изгоем и покой свой обрел в книгах и раздумьях. В сердечных делах с моим лицом и обаятельностью, которая имела бы рейтинг анти-обаятельности, даже пытаться не стоило, на работе же сижу в своем углу и печатаю то, что скажут, поэтому мысли почти всегда направлены на эти самые раздумья. Например, во время прочтения какой-нибудь книги люди ассоциируют себя с одним из главных героев, если их там несколько. Я же ассоциировал себя с каким-нибудь второстепенным неудачником (а такие в каждой истории есть). Сижу и думаю: «О, вот он я, очень похож. Изгой, которого никто не уважает и в расчет не берет».

Если вы сейчас меня спросите: «Раз уж ты столько времени потратил на раздумья в поисках причины одиночества, то к чему же ты пришел?» – я вам отвечу, что понятия не имею. Я бы и через сто лет таких раздумий ответил так же.

Вы когда-нибудь пытались разговаривать с одинокой бабкой, которая вечно ворчит, имеет пару кошек, а может, и десяток? Вы попробуйте – скажите мне потом, сколько продержались.

Я ведь знаю причину своего одиночества. Вот я такой же, как эта одинокая бабка. Я хочу с кем-то общаться, но общаться не умею, и, когда сам все порчу, то начинаю всех ненавидеть.

Здесь вы можете сказать, что бабка по старости своей замкнулась и отделилась от общества. Так вот я скажу, что вы ошибаетесь. Если бы бабка эта когда-то была частью коллектива, частью общества, то там бы она и осталась. Потому как семьей бы обзавелась, а там и друзьями. Возможно, человек не может так просто взять и стать изгоем по желанию общества.

Если примерный семьянин с кучей друзей вдруг будет осужден за какое-то мерзкое преступление, то его, кончено, сделают изгоем, но посадят к таким же, как он, а значит, одиноким общество человека не делает, хоть и очень пытается.

Ведь именно тогда человек и становится изгоем, когда сам себя таким называет и принимает. А если общество и обрекает тебя на одиночество, назвав изгоем, то разве ты один станешь таким? Изгоев соберется в итоге группа, и они образуют отдельное сообщество.

Хотя кто знает, как там и что на самом деле, я ведь не ученый, чтобы учить вас. Это просто мысли обреченного на смерть.

04.04 10:00

Вот о чем я еще думаю во время завтрака: меня переполняет злость.

Я ненавижу то пятно на потолке, ненавижу сырые ковры, пыль, которая превратилась в грязь, а ковры по-хорошему следовало мыть и чистить хотя бы каждые полгода, чего я не делал вообще никогда, и сейчас лучшим решением было бы сжечь их. Я ненавижу этот дом, который достался мне от государства как сироте. Вы скажете: «Как же ты ненавидишь добро, которое получил за так?» Да так, друзья мои, что, подарив этот дом, они привязали меня к этому району, который я тоже ненавижу. Здесь живет средний класс, успешные и многообещающие люди, а я, как урод, выделяюсь среди них. Они решили мою судьбу, за что я и их ненавижу.

Продать дом и переехать туда, где мне нравится, тоже не получится, ведь жилье, подаренное государством в помощь сиротам, остается собственностью государства. Такие у нас законы.

12:30

Порой, мысленно перечисляя вещи, которые я ненавижу, (а их немерено), я в конце концов прихожу к выводу, что умереть – это благословение. Это панацея от бесчисленных страданий одиночества, от бесконечно мучительной депрессии, от липкой сырости кровати, от косых взглядов, полных презрения, от взглядов надменных и высокомерных, да и… просто от взглядов. Смерть – моя панацея.

04.04 14:30

Я тут уже столько вещей перечислил, которые ненавижу, что кажется, будто добавить больше нечего, но это не так. Я только что прогуливался по парку, и добавлю к своей ненависти ярко-цветные галстуки в горошек. Вот что произошло.

Во время обеденного перерыва, в полдень, у меня не было аппетита, даже наоборот мне было тошно. Поэтому я решил прогуляться по парку, что находится через две улицы от офиса. Висела пасмурная пагода, солнце то выглядывало, то пряталось, и моросил мелкий дождик, потом снова светило солнце. Такую погоду я тоже ненавижу, она непостоянна. Будто небеса – это глупый, неопределенный парень в очереди за фастфудом перед тобой, который уже минут десять перебирает свой заказ. Неужели там, на небесах, не могут определиться, лить дождю или светить солнцу? Или они надо мной издеваются, чтобы сильнее разозлить, пока я жив? Смеются, наверное, с того, как я неуклюже сломанный зонт достаю, как разворачиваю спицы, поднимаю над головой – а дождь уже кончился. Смешно вам? Это всегда смешно, когда происходит не с вами.

Но здесь я не про эту ненависть хотел написать. Знаете, ненавидеть можно все, что угодно, но есть вещи, которые бесят тебя настолько сильно, что кровь кипит и пульс бьет по ушам.

Так вот, гуляю я по парку, пытаясь насладиться погодой, и вижу: напротив встал и пялится на меня мужчина – черные туфли, коричневые брюки, перламутровый пиджак и розовый галстук в желтый горошек. Я еще подумал: что за ужасная одежда? Мой потрепанный и заштопанный черный костюм куда приятнее смотрится, пожалуй, чем этот попугай. А морда-то! Пухлые щеки, нос картошкой, маленькие, глубоко посаженные голубые глаза и улыбка, как у пивовара. Ну, знаете, как в рекламах пива пузатые мужики? Вот точно такой и загородил мне путь. Я сначала его не узнал и замер в недоумении, а тот еще шире улыбнулся.

– Не думал, что встречу тебя когда-нибудь, – сказал он, и тут я его сразу узнал. Марк Вазовский, школьный одноклассник. Хоть и узнал его, сделал вид, что не знаю. Последнее, чего мне сейчас хотелось, так это лицемерно-дружелюбного общения. Особенно с Вазовским. Он всегда был высокомерным, чересчур уверенным во всем, на каждый вопрос знал ответ: даже если ответ был неправильный, он отвечал так, словно тот был правильный, и был уверен в своей правоте. Таких кретинов я особо ненавижу. Они не умеют признавать свои ошибки.

Я сделал вид, что оглядываюсь назад, будто бы за мной мог стоять человек, к которому он обращается, потом повернулся обратно и спросил:

– Вы со мной, господин?

Его улыбка расширилась, оголяя пожелтевшие зубы, и он засмеялся:

– Конечно, с тобой, Кома, – при слове «Кома» меня всего передернуло. Так меня называли в школе – от слова «комок», как комок шерсти, только со временем сократили до «Кома», но смысл прозвища не сильно изменился. Смысл заключался в том, что рядом со мной всегда будто нет жизни. Вот только на самом деле, если до того, как этот идиот дал мне такое прозвище, со мной пытались как-то держать связь, то после вовсе стали избегать и делать вид, будто меня нет. Так уж работают клички в школе. – Марк, ну же, – продолжал он припоминать мне, – Марк Вазовский, вспоминай, дружище!

Дружище! Он-то? В этот момент меня переполнило ненавистью, хотелось воткнуть зонт ему в глотку и затолкать поглубже, мое лицо все искривилось, и он наверняка это заметил. Мгновенье спустя мне удалось собрать все силы и продолжить играть в лицемерие.

– В какой школе вы учились?

– В двадцать первой Радонской.

– Да, я тоже там учился, но вас что-то не припомню. – У Марка заметно дернулась бровь, я определенно задел его эго. Его надменное, высокомерное и мерзкое эго. – Может быть, вы напомните какой-нибудь случай, который нас связывал, и тогда я, может быть, вас вспомню?

– Тебя ведь в школе называли Кома?

– Называли.

– Помнишь, кто дал тебе такое прозвище? Помнишь, как его звали?

– Имени его я не помню, ибо называл его всегда по-другому.

– Как же?

– Толстый попугай, – Марка заметно передернуло, что доставило мне неимоверное удовольствие.

– Что-то я не слышал, чтобы ты или кто-нибудь еще меня так называл.

– Если это вы, и вы не знали, что вас так называют, так это от того, что вы никогда и не спрашивали голосов, что так вас называют. Вы только бессовестно глумились, чирикая, как попугай.

Очевидно, Марк хотел сыграть в лицемерие и изобразить себя моим старым приятелем, и на фоне моего презрения ему стало даже как-то не по себе. Он слегка покраснел, и я позволил себе чуть улыбнуться.

– Кома, брось, сам же понимаешь – мы были глупыми детьми, а в детстве каждый зол по-своему. Но сейчас мы взрослые и ответственные.

– Да, взрослые, и тем не менее ты продолжаешь называть меня Кома, жирный ты попугай, – еще одна победа. Почему-то хотелось, чтобы это видели все наши одноклассники.

– Так я ведь по-дружески, – ответил он с еле уловимой сентиментальностью в голосе.

– Будь другом, катись к черту, – сам не знаю, почему я был так груб, но этот здоровый, толстый балбес вызвал во мне жалось, ибо глаза его и вид в целом был жалок. Он немного помолчал, посмотрел на меня грустными глазами и пробубнил.

– Мы были злыми детьми, вымещали свое зло на других, на тебе. Мне жаль, что тебе пришлось впитать столько черни, но, прошу, стань взрослым и пойми, что не стоит вымещать накопившееся зло на других теперь, когда можешь ответить. Ты уже не ребенок, перестань злиться.

– Да как ты смеешь еще учить меня? Давать советы? Ты! Балбес, который всегда списывал!

– Я после школы взялся за ум, принялся учиться, многое осознал.

– Балбес остается балбесом!

– Ты прав, я дурак и всегда им останусь, но я перестал докучать другим, перестал сменяться над теми, кому в жизни повезло меньше, чем мне. Это и называется быть взрослым.

Он что, хочет сказать, что мне по-прежнему везет меньше? Мои жилы надулись от приливающей крови, я был просто в ярости от его слов. Он нес полную чушь, белиберду, абсурд, но… правдиво. Меня переполняло злостью от того, что из уст полного кретина может исходить нечто, имеющее логику. В этой полемике он победил, но я не признаю этого.

– Я был злыми парнем, – продолжил он, – поэтому не видел в жизни ничего доброго. Понимаешь? Я хочу дать тебе совет.

– Совет? Ты мне советуешь? Да что ты можешь знать о том, что мне полезно?

– Я, может, и не знаю ничего, но совет дам, а ты уж сам смотри, правду я говорю или нет. Знаешь, с того момента, как я взял себя в руки, моя жизнь сразу изменилась.

– Из треников и спортивок переоделся в разноцветный костюм клоуна?

– Ты можешь смеяться, но так и есть. Из ненависти к другим, что исходила из моих неудач, я принялся решать собственные проблемы самостоятельно. Я перестал относиться к другим со злостью, и вскоре про нее забыл. Если ты видишь в чужих глазах зло, значит, это твои глаза смотрят на них со злостью.

Его чертов галстук, цветной идиотский костюм. Расфуфыренная, лицемерная манера речи. Будто я поверю, что такой злобный ублюдок, как он, может стать таким улыбчивым добродушным парнем. Зло, что я вижу в чужих глазах, это то зло, с которым я смотрю на них? Разве мои глаза съедают меня постоянно? Разве я смотрю в глаза начальника с ненавистью, а не он – в мои? Нет, Марк, ты остался балбесом.

Однако, должен признать, он привел хороший аргумент. Мы еще немного потолковали о том, где живем и работаем, о разных новостях. Оказалось, мы живем в одном и том же районе, просто на разных концах. Еще он поведал, что с неделю назад в нашем городе появился серийный убийца, и привел интересный пример с ним: разве это люди, сказал он, заставляет маньяка их убивать? Нет, зло заключается в нас самих, а не в обществе. Здесь я с ним согласился.

К тому времени обед подходил к концу, и мне нужно было вернуться. Когда я ему об этом сказал, то порадовался, что наконец разговор окончен, но мне показалось, что в его глазах я разглядел некую печаль. Так что же получается: исходя из его логики, печален я, что смотрю на него с печалью, или печален он, потому что смотрит на меня глазами печали?

Трудно это все. И глупо настолько же, насколько трудно. Я скоро умру, а думаю о таких глупостях. Не все ли мне равно, кто печален и кто зол – общество или человек как индивид? Не общество сейчас гибнет, а я – индивид.

Вернувшись в офис и встретив рассерженный вид своего начальника, Крис понял, что опоздал. Усы Боба, главного редактора «Волны», надулись и забавно танцевали с каждым выдохом из широких ноздрей.

Начальник был мужчина жесткий, ровный, обязательный и, как он сам считал, справедливый. Крис же с этим был очень не согласен. Впрочем, это, как и все, с чем он был не согласен, оставалось при нем.

За опоздание на семь минут он задержится на работе на два часа. Такой уж несправедливой была справедливость Боба.

Расстроенный непонятным и неожиданным разговором с Марком, а потом еще и наказанием Боба, Крис, сидя за переписыванием завтрашних новостей, на мгновение осознал, что благодаря этим двум проблемам он забыл о самой главной – опухоли в голове. Он, конечно, был зол и расстроен, но благодаря этим двум неприятностям на недолгое время все же осознал некоторое счастье.

Одни беды порой помогают забыть о других, более страшных, поэтому люди часто ищут в неприятностях утешение.

По пути домой он много думал об этом и пришел к выводу, что, как и те беды были утешением от опухоли в голове, так и опухоль в голове станет избавлением от многочисленных бед.

Зайдя домой и оглянув пустой пыльный сырой дом, он снова почувствовал эту давящую на сердце тоску и осознал свое одиночество. Быть может, ему не стоит вовсе выходить из редакции?

Пиджак повесил прямо на входе, брюки уложены на стул, остальную одежду так же раскидал по пути в душ.

После душа – пиво, бургер, снова пиво, лапша и – чуть не забыл, таблетки, прописанные доктором Хартом, что избавляют его от внезапных судорог, приступов эпилепсии и жуткой боли. В принципе, таблетки эти – только чтобы умирать было чуть легче.

Плюхнувшись на свою не застеленную постель в спальне на втором этаже, вдохнув запах плесени и сырой кровати, он в полудреме посылал к чертям Боба, из-за которого вернулся домой так поздно.

Внезапно послышались глухие стуки, Крис не отреагировал и продолжал дремать. Видимо, кто-то из соседей поздно вернулся домой, загулял. Стуки усилились, голова Криса недоверчиво поднялась, кривой взгляд устремился в коридор. Он медленно встал, дошел до лестницы и замер, пока новая порция стуков не напомнила ему о том, что нужно делать, когда стучатся в дверь. Ошарашенный, он двинулся вниз; проходя мимо зеркала, заметил, что идет открывать дверь в одних трусах. Он оглянулся – рядом был только костюм, в котором он ходит на работу; стуки снова долбили дверь.

– Минуту, уже иду, – крикнул он в проходной, отчаянно бросившись на поиски одежды или халата. Надеть костюм в глубокую ночь, чтобы открыть дверь, было бы чрезвычайно глупо. Не найдя ничего нормального взамен, он стянул плед с кресла, обернул вокруг себя и наконец открыл дверь.

Перед ним стоял парень средних лет, около тридцати трех, свет от лампы крыльца освещал его твердые скулы, симметричные брови и карие глаза. Молодой человек с уверенным взглядом и приятной улыбкой, которая показалось несколько ненатуральной, сделал шаг вперед и протянул Крису руку:

– Крис Камертон?

Обескураженный событием, Крис медленно сделал шаг навстречу и пожал протянутую руку.

– Чем могу быть полезен в столь поздний час? – внезапно его охватил приступ мигрени, голова закружилась, а к горлу подступила тошнота. Это показалось странным, ведь он выпил лекарство совсем недавно. Наверное, все-таки стоит соблюсти указание из инструкции по применению – «не употреблять с алкоголем».

– Вы в порядке? – забеспокоился незнакомец, взяв его под локоть.

– Все в порядке, просто устал.

– Я уж испугался, что зря потревожил вас так поздно. Раз уж вы в порядке, может, пройдем внутрь, вы присядете, а я объясню, зачем явился?

Не найдя ничего возразить, Крис отступил в сторону, пропуская гостя. Тот поднял чемодан, который хозяин дома заметил не сразу, оставил его и портфель в проходной, и они прошли в гостиную, что была совмещена с кухней.

Крис обошел его и включил чайник, гость присел за стол, осматриваясь. Крис наблюдал за его глазами и тоже обратил внимание на бардак: разбросанные пустые коробки от хлопьев, на столе – упаковки от лапши, всюду раскиданная одежда, предметы и столовые приборы не на своих местах, раковина заполнена горой немытой посуды, от которой уже смердело, и на миг ему стало стыдно за такой очаг, а стыдно ему бывает редко.

– Извините за бардак, я в доме редко бываю, в основном только сплю, завтракаю и снова иду работать, – решил оправдаться Крис, – гости ко мне заходят редко, еще реже – без предупреждения.

– Ничего страшного. У вас есть где спать, а это уже хорошо. На собственный дом сейчас очень сложно заработать, – гость оценивающе оглянул просторы, Крис даже несколько возгордился. – А насчет бардака не переживайте. Как говорят там, откуда я родом: если в доме беспорядок, значит, и в голове бардак. – Крис непонятливо посмотрел на него, тот лишь улыбнулся. Не оценщик ли он? Может, вздумал выкупить дом или обманом заполучить? – Простите, всего лишь глупая шутка, – усмехнулся гость.

Чайник щелкнул, уведомив, что вода вскипятилась. Крис открыл шкафчик.

– Вам чай… – пригляделся он к пустой полке, – или чай?

– Да, пожалуйста. Не откажусь от крепкого чая.

Некоторое время они сидели молча, пока гость размешивал сахар. Крис обратил внимание на то, как он делает это: ложка ныряет сверху до дна и, обхватив часть подтаявшего сахара, двигается вверх, потом снова вниз, медленно, даже грациозно, не касаясь стенок чашки и не издавая шума.

– Этот способ размешивать сахар некогда использовали в Англии, – прервал тишину гость.

– С чего вы взяли, что мне интересно? – грубо возразил Крис. Он был слегка напряжен спокойствием, что исходит от незнакомца, и то, как он бесшумно размешивает сахар, вовсе по какой-то причине раздражало его. Будто бы размешивание сахара обязательно должно издавать свойственный звук.

– Вы неотрывно смотрите на то, как я это делаю. Поэтому пришел к выводу, что или вы отравили мой чай по какому-то злому умыслу, или впервые видите этот метод. Версия с отравлением чересчур маловероятна, поэтому я выбрал второй вариант.

Крис насыпал в свою чашку сахар и демонстративно начал размешивать по кругу, издавая громкий, даже неуместный звук. Он даже не хотел пить чай с сахаром, просто таким образом решил продемонстрировать свою непреклонность, подчеркнуть, что он хозяин в доме, и, если он хочет слышать звон стучащей по стенкам чашки ложки, к которому привык, то он будет его слушать.

Гость это понял и лишь слегка улыбнулся. Он поднял чашку, оттопырив мизинец, поднес к губам и сделал глоток, не издавая ни децибела шума. Эта элегантность, свойственная аристократам, по непонятной причине разозлила Криса. Будто этим гость упрекает хозяина в его недостатках, однако Крис, не признавая упреков, находит в своей невежливой манере пить чай некую гордость, мол вот я, грубый и неаккуратный, но зато настоящий и не скрываю свои недостатки надменной и ненужной элегантностью.

– Ну так чем могу быть полезен, господин незнакомец? – наигравшись в противостояние манер, спросил наконец Крис, опять же, из своего невежливого нетерпения и плохого гостеприимства.

– Да, конечно. Прошу прощения за мою забывчивость, – гость поставил на стол портфель с документами, достал оттуда папки, и поджилки Криса затряслись. Версия о том, что этот человек пришел с намерением отобрать у него дом – последнее, что у него есть, да и единственное, что всегда было, – начала подтверждаться. – Видите ли, господин Камертон, вам сейчас тридцать семь лет, верно?

– Верно.

– И родились вы в этом городе, в приюте св. Иоанна?

– Я не знаю, где был рожден, но вырос в приюте.

– Так точно, – он поднял из папки два листа – распечатку каких-то документов – и протянул Крису, – видите ли, мистер Камертон, вы были рождены не одни, у вас был брат, которого по трагической воле судьбы разлучили с вами приблизительно в двухлетнем возрасте, вот копии его и вашего свидетельств о рождении.

Дыхание участилось, Крис с удивлением взял документы, бегло прочел информацию на одном, потом на другом, с именем некоего Лиама Камертона, сверил данные, перепроверил. Но доверять так сразу нельзя, это может быть какой-то мошеннический трюк.

– Данные свидетельств можно подделать. Это ни о чем не говорит.

– Конечно, это ведь копии свидетельств, у вас ведь есть свое, настоящее? Прошу, возьмите его и сверьте с копией.

Крис так и поступил, но все это по-прежнему мало о чем говорило, сцена могла быть хорошо спланирована.

– Хорошо, мои данные верны, и что же дальше?

«Может, мой брат по документам влез в долги, пропал, и теперь приставы ищут его по всей стране, и если не найдут, потребуют от меня вернуть долг? Нет, нужно что-то придумать», – думал Крис.

– Допустим, у меня действительно был брат, о котором я никогда не слышал и которого не видел. Чего вы хотите от меня?

Мужчина достал из папки документ и протянул Крису:

– Это настоящее свидетельство вашего брата, смотрите: дата рождения в день вашего, на час раньше вас, приют св. Иоанна, по имени Лиам Камертон.

Прошла минута, прежде чем Крис осознал информацию.

– И где он сейчас? С ним все в порядке?

Гость нежно улыбнулся и ответил:

– Он, как и вы, вырос в одиночестве, тоска съедала его сердце, – на глаза гостя навернулись слезы, – вокруг было много людей, но никто из них не был родным. В какой-то момент он вдруг узнал, что есть в мире такой же одинокий человек, его родной брат. Им завладела мысль, что сейчас где-то в мире его кровь и плоть, его родня одиноко живет, не подозревая, что он не один, – гость сделал глоток чая, – поэтому он потратил многие годы и немало сил, чтобы отыскать брата, и наконец нашел. Я Лиам Камертон по рождению.

Дыхание Криса замерло, глаза не сходили с глаз Лиама, он не знал, как на это реагировать, к такому невозможно подготовиться. Он слегка откинулся на стуле, снова обвел взглядом гостя: приталенная белая рубашка хорошего качества, на левой руке – часы, явно не поддельные, взгляд этого человека испускал странную магию, будто этот человек не умеет ошибаться, будто он действительно родной. Глаза его были полны тепла, кончики губ слегка приподнялись. Он ждал одобрения, но Крис не знал, как себя вести.

Уже 4.04

Брат! Надо же, оказывается, у меня есть брат!

Вчера ночью он явился ко мне с чемоданом. Я грешил сначала, думая, что это мошенник пришел продавать ненужные товары, позже решил, что он хочет отобрать мой дом, ведь он так подозрительно осматривался. Сначала я ему не верил, но, когда он привел убедительные доказательства, я уже и сам стал замечать удивительное сходство между нами.

Боже, а ведь он, наверное, был жутко смущен, а может, и испытывал отвращение из-за беспорядка вокруг и презрения ко мне, но не подавал виду. Поди думал, что я успешен, ответственен, чистоплотен, как он. Ведь мы одной крови, а он выглядит очень аккуратным, воспитанным, умным.

Мне было стыдно смотреть ему в глаза.

Сейчас я разместил его в комнате напротив своей и сразу пошел к себе писать это, ошарашенный событием.

Лиам, так зовут моего брата, сказал, что останется в городе ненадолго, дней на семь. Помимо знакомства со мной у него тут рабочие дела. Наверняка трудоголик.

P. S. Знаете, каким бы он ни был другим, я все равно очень рад, что не один. Впервые я ощущаю это теплое чувство в груди.

Наутро Крис не переставал удивляться: Лиам проснулся намного раньше, принял душ, приготовил завтрак, сварил кофе. В доме впервые запахло съедобной пищей.

Неуверенным шагом, будто в трансе или во сне, Крис присел за стол прямо в трусах. Обретенный брат, накладывая порцию яичницы с беконом ему и себе, как-то странно посмотрел на Криса, так ему показалось. Но виду он не придал и принялся молча за завтрак. Кусок бекона был настолько вкусный, что у Криса внезапно поднялось настроение и разогрелся аппетит, хотя он вовсе не привык завтракать. Максимум чай с печеньем поутру.

Он поднял ароматный кофе, сделал глоток, и жажда вдруг нахлынула. До этого он не любил кофе, отчасти потому, что пил только растворимый. Да и чай он пил дешевый, в пакетиках, но только тот был чуть сносный, не такой отвратный, как кофе.

– Это невероятно, – сказал Крис, и брат сделал полупоклон в знак благодарности за комплимент, – ты что, повар?

– Нет, мой дорогой, я менеджер среднего звена, – на слове «дорогой» сердце Криса екнуло, а в груди стало тепло. «Возможно, из-за кофе» – подумал он, – однако я считаю, что одинокий мужчина должен уметь все. От уборки и стирки до готовки изысканных блюд, – Лиам говорил уверенно, твердо, красиво, его приятно слушать и, хочешь не хочешь, но начинаешь восхищаться его всеумением.

– Надолго ты?

– Остаюсь у тебя?

Крис кивнул.

– Не знаю, как получится. Может, три дня, а может, неделю.

– Так мало… – Крис чуть не вскочил, – то есть, я хотел сказать, что ты можешь остаться здесь настолько, насколько хочешь, – старший брат чуть улыбнулся.

– Весьма признателен. В таком случае я останусь, пока не закончу тут кое-какие дела по работе.

Неизвестно, почему, у Криса в мышцах прибавились силы, а дышать стало легче. Гравитация снизошла жалостью на тяжелое, вялое тело и стала давить с чуть меньшей силой. Где-то очень глубоко внутри затаилось некое новое чувство: очень похожее чувство возникает, когда, например, ребенок ложится спать с игрушкой, которую он давно хотел, и, чувствуя, что засыпает, он понимает, что, когда проснется его ждет радость. Или мужчина, который приехал домой в новой машине, о которой давно мечтал, садится за стол обедать и в душе радуется, что позже прыгнет в новенькую, комфортную машину и поедет на встречу к друзьям.

Вот такое же внутреннее новое и непонятное чувство было у Криса, когда он прогуливался по улицам центрального района города вместо нудной работы в издательстве. Сегодня он решил не идти на работу, чтобы не видеть жирную морду начальника и не слышать его собачий рев. А что он сделает? Накажет? Да пусть хоть два раза, хоть десять. Как-то уже полностью плевать на заработок, на будущее даже. Будущего у Криса уже не существует, есть только настоящее, а в настоящем есть он и его новый брат, восхищение которым было безгранично.

Умный, начитанный, чистоплотный, уверенный в себе, даже красивый. Если так же почистить и приодеть Криса, подарить ему столь уверенный взгляд и приятную улыбку, то они даже будут похожи. Конечно, похожи, они ведь братья. Это уже постулат, обсуждению более не подлежит.

У стен торгового дома на гитаре играл уличный музыкант старших лет, худощавый, в белой, но посеревшей от грязи майке, без нескольких передних зубов, на лице время оставило шрамы в виде глубоких морщин, а недельная щетина подсказывала о пристрастии к выпивке, что само по себе говорило о нелегкой пройденной судьбе.

Играл он на четырех из пяти плохо настроенных струнах, стучал ступней, отбивая ритм, и что-то, бормоча, напевал хриплым голосом, какую-то тюремную балладу.

Любителей подобной музыки собралось маловато: какой-то пьяный алкаш с видом похуже, чем у музыканта, и парень с видом наркомана одобрительно кивал головой под музыку, но лицо у него было такое, будто трижды грузовиком переехали. Поэтому Крис решил, что ему хоть по голове настучи, он и там ритм найдет и пританцовывать станет.

Тут уже восприятие иное. От этого зрелища стало как-то не по себе, и он решил пойти гулять дальше, чтобы не портить дар небес – хорошее настроение.

Но всю ситуацию исправил безобидный случай судьбы. К уличному музыканту, хромая, подошел бродячий пес с белой испачканной шерстью, чьи глаза выглядели жалко и говорили о пережитых великих страданиях. Крис неотрывно смотрел ему в глаза, а пес смотрел в ответ. В этот момент между ними будто случилась магия: если бы вы видели их в таком виде со стороны, то сразу поняли бы, что эти две души, чистые перед миром, но по какой-то причине страдавшие за весь мир, сейчас видят себя в другом теле.

Внезапно пес устремил взгляд вверх и завыл, как одинокий волк, и в сердце Криса сдавили тиски от этого голоса, который рассказывал ему историю своих страданий. Собака пела о своем пройденном пути, а Крис, будто понимая, слушал, пуская неконтролируемую слезу. Через минуту вокруг уже собралась дюжина заинтересованных зевак, в коробку для подати начали сыпаться монеты и купюры, некоторые начали снимать поющую собаку, предвещая тысячи лайков в соцсетях, и даже Крис двинулся вперед закинуть мелочи, как вдруг старый музыкант взял гитару за гриф, вскочил, выкрикивая: «Пшел отсюда паразит», – и ударил собаку гитарой по спине, порвав при этом еще одну струну. Напуганный пес, жалко скуля, прихрамывая, убежал.

Недовольные люди заворчали, некоторые решили вернуть свою подать, посчитав, что старик ее не заслуживает.

Музыкант же сел, недовольно бормоча под нос что-то вроде «я не нуждаюсь в вашем одобрении», и продолжил играть тремя струнами непонятную и неприятную музыку.

Крис смотрел в спину бедной убегающей собаке, думая про себя, что, может быть, все-таки зло не заключается во взгляде, с которым мы смотрим на мир? Может, все-таки мир и есть злой?

По дороге домой Криса мучала мигрень, размышления стали угнетать, то злость, то утешение от злости волнами проходили сквозь его тело. Из-за этих глупых, совсем лишних размышлений счастливый человек вдруг может стать несчастным, а уже несчастный от такого начинает погибать.

Дом, его любимое, тихое место, покой и уединение, без тревог, без осуждений, выглядел сейчас чужим снаружи. Когда Крис уходил сегодня из дому, было солнечно и радостно, а сейчас двери дома, крыльцо и окна будто смотрят на него и не узнают хозяина.

Крис поторопился внутрь – скорее увидеть родного человека, услышать его речь и забыть о своих проблемах, о мерзком мире, по которому он гулял, о мерзких людях, которые вызывают отвращение и из-за которых перестаешь радоваться жизни.

От распахнутой двери было видно, как Лиам спускается сверху в одних штанах, вытирая голову полотенцем. Крис замер, глядя на него.

– Все в порядке? – спросил Лиам, озадаченный тем, как Крис стоит в проходе и смотрит на него.

– Мы с тобой так похожи, – прошептал Крис, присматриваясь к каждому изгибу на теле, фигуре, рукам, и даже лицо было очень похоже на Криса. Безусловно, они братья, сомнений в том больше не было.

– Что? – не расслышал Лиам.

– Все… в порядке, – Крис медленно осмотрелся и только теперь понял, что Лиам прибрался. Вокруг царили чистота и порядок, мусор был выброшен, посуда помыта, ковры отбиты от пыли и помыты. Лиам заметил озадаченность в лице брата.

– А, ты не против, что я немного прибрался?

– Черт возьми, дом сейчас чище, чем когда я поселился здесь, – засмеялся Крис.

– Если что, твоя одежда в стирке, – Лиам подошел, указал на грязные пятна на рубашке Криса, – может, это тоже бросишь в стирку, а на работу завтра наденешь мой костюм? – Крис был в замешательстве, но согласился.

– Отлично, тогда я пока заварю нам чаю.

Крис не ошибался, когда торопился домой. Упадшее настроение стало подниматься, а чистота вокруг дарила чувство уюта и чего-то нового, необыкновенного.

Действительно, люди – социальные существа, и, кто бы ни был рядом, нам всегда радостнее вдвоем.

Он поднялся, раздеваясь на ходу, в сторону стучащего шума стиральной машины, кинул рубашку и брюки в корзину, посмотрел на машину и ухмыльнулся при мысли, что он будто женился.

– Чай довольно крепкий, – прокомментировал Крис после глотка. Он полагал, что Лиам больше любит легкий, зеленый, а не крепкий и черный.

– Я хорошо читаю людей, и, мне кажется, тебе больше нравится черный, – ответил Лиам, раскладывая сладости на столе.

– И как ты это понял?

– Правда хочешь знать?

– Иначе бы не спрашивал.

Лиам глубоко вдохнул и улыбнулся своей умиротворяющей улыбкой, как будто хотел успокоить.

– Есть такой тип людей, прям как ты, Крис, которые не умеют получать удовольствие или радоваться жизни. Это состояние называют апатией.

– А чай тут причем?

– Когда я пришел к тебе, то сразу понял, что с тобой что-то происходит, – Лиам сел напротив, его тон сменился на мягкий, будто ранимый, – беспорядок вокруг – это следствие беспорядка в голове, а самая очевидная причина беспорядка в голове – это депрессия. Я проходил через все это однажды, и это чуть не погубило меня. Когда у тебя депрессия, то ты перестаешь получать удовольствие от обыденных вещей. Что может быть страшнее для человека, чем не уметь улыбаться? Не уметь испытывать радость от вкусной еды, от вкусного чая? Например, обычный чай наверняка был для тебя на вкус, как моча, а когда он крепкий, то ты хотя бы замечаешь его вкус. Так я и понял, что ты больше предпочитаешь. То, что вокруг тебя, говорит о том, кем ты являешься.

Крис смотрел на него с недоумением и страхом, его застали врасплох, увидели самую суть, ядро его души, струны чувств, но он не паниковал. Лиам, волшебным образом, хоть и внушал некоторый страх столь ясным видением и умом, но ему хотелось доверять.

Возможно это чувство и является главной ошибкой Криса.

Вдруг за коридором, в другой комнате послышался грохот и стуки.

– Ты это слышал? – Крис от страха вскочил.

– Что именно? – Грохот усилился, что-то приближалось из другой комнаты, Крис ухватился за нож.

– Там кто-то есть, кто-то идет!

– Успокойся, положи нож.

Шаги приблизились, и из-за угла, прихрамывая, выбежала собака с белой шерстью, со шрамами на морде, местами линявшая, но радостная.

Увидев парней на кухне, она тут же устремилась, как могла, к Лиаму и стала облизывать его лицо. Тот засмеялся.

– Это же та собака, – еле прошептал Крис.

– Ага, та самая. Выспался небось, Гамлет?

– Гамлет?

– Да, ты его сам так назвал, когда привел домой и попросил меня привести его в порядок.

– Я его привел?

– Верно, сказал, что это наш новый сожитель, потому что он такой же, как и мы, и ушел куда-то на несколько часов.

– Но я не помню…

Лиам подозрительно подошел к Крису, положил руку на плечо, обеспокоенно пригляделся.

– У тебя вроде мигрень была. Ты хотя бы помнишь, как добрался домой? Что делал сегодня?

Крис был напряжен, закрыл глаза и попытался вспомнить, но ничего не получалось. Он не помнил, как уходил из дома, где был и как вернулся. Помнил только инцидент с уличным музыкантом и собакой, но не помнил, как привел ее домой. Его охватил страх от потери памяти, ведь в такое трудно поверить, когда это происходит с тобой. Лиам сразу же понял, что с его братом что-то происходит, и посадил его на стул.

– У тебя есть какие-нибудь лекарства от этих недомоганий в голове?

– Да, кажется, оставались вон там, в комоде, – указал пальцем в сторону.

Лиам быстро открыл комод с кучей лекарств.

– Как называется?

– Понятия не имею, там название, как мануал по ракетостроению на санскритском языке. Это пластиковая баночка с красной линией над названием.

Лиам тут же нашел, что нужно. Он открыл баночку, достал таблетку и передал с водой Крису, тот выпил.

– Странное дело, – прокомментировал Крис, – мне казалось, я принимаю их вовремя, но приступы продолжаются.

– Приступы? – Озабоченно спросил Лиам.

Крису почему-то не хотелось рассказывать о своей смертельной болезни брату. По крайней мере так.

– Я немного болен, но все в порядке. Сколько там еще таблеток осталось?

Лиам поднял баночку, потряс.

– Это была последняя.

– Я уже так быстро все израсходовал, – удивленно промямлил Крис. По идее, как говорил доктор, эта баночка была на месяц. Месяц, за который Крис должен был умереть, а таблетки – для того, чтобы умер он безболезненно и без приступов. Но, очевидно, с ними что-то не так – возможно, появились побочные эффекты.

Крис подошел к телефону, набрал номер, записанный на обратной стороне баночки. Какое-то время гудки не шли или, возможно, он их не слышал из-за мигрени. Вскоре девушка взяла трубку:

– Приемная онкологического отдела доктора Харта.

– Приемная? – Крис почему-то был уверен, что доктор Харт дал ему личный номер, но, возможно это он не так понял. – Могу я поговорить с доктором Хартом?

– Его сейчас нет на месте, но я передам, что ему звонили. Какой у вас вопрос?

– Лекарства, которые он мне дал, уже кончились. Мне нужны новые, а лучше другие. От этих меня как-то странно штормит.

09.04. 11:20

Сегодня вообще работать не хотелось. Впрочем, как всегда. До сих пор задаюсь вопросом: зачем я вообще сюда прихожу? Мне скоро умирать, а я занимаюсь тем, чем занимался всегда. Может быть, все потому, знаете, в глубине души всегда есть чувство, что будешь жить? Не знаю, отправлюсь ли на тот свет или душа превратится в призрак, но не верю я в то, что можно умереть вот так легко, внезапно и безвозвратно.

Будто смерть – это иллюзия. Но насколько реальна смерть? Насколько смертельна реальность? Полагаю, нам стоит немного подумать об этом.

Реальность точно смертельна, а вот смерть в этой реальности порой сомнительна. Значит, вера в жизнь после смерти имеет некоторую, хоть и весьма сомнительную, но почву.

Конечно, я понимаю, что это просто успокоение собственных страхов. Подсознание создает разные задачи и неотложные дела, чтобы отвлечь сознание от мыслей, внушающих страх. Но кто знает – может быть, я действительно буду жить вечно? Люди убеждены в том, что каждый человек умирает, это не подвластно выбору и велению, смерть – это неизбежный факт. Но нет ведь обратного факта, опровергающего гипотезу вечной жизни после смерти?

Если и есть, то я о нем не знаю. Никто не знает. Знаем мы только то, что в мире, в котором пребываем, во время смерти гаснет жизнь: сердце перестает биться, мозговые гамма-волны застывают, нейроны гибнут и тело стынет.

Хочу к этому добавить, что зафиксированы реальные случаи авторитетных людей, которые при употреблении псилоцибе, погружались в глубокий транс или трип, из-за чего могли видеть вещи, которые были когда-то давно или произойдут в ближайшем будущем. Добавляю я этот пример для того, что предсказания людей во время таких приключений всегда сбывались.