Читать книгу Кровавые девы - Барбара Хэмбли - Страница 4

До Санкт-Петербурга добрались в два дня.

Во время прежних визитов в Германию Эшер брился начисто, а в Южной Африке отпускал бороду. Вечером накануне отбытия в Лондон он выбрил темя, а остатки волос и усы выкрасил в черный цвет с прожилками седины. Лидию его вид насмешил до слез, однако когда путешественники – с горой багажа, включая сюда и гробоподобный чемодан Исидро о двух крышках, – делали пересадку в Берлине, Эшер чувствовал себя хоть немного спокойнее.

Берлин… «Заграница», как выражались служащие Департамента. Вражеская территория, даже если у короля заключены соглашения с тем, кто тут за главного. Для Департамента «заграница» являлась неприятельской территорией всегда, по определению.

Вдобавок в Берлине многие, многие знали его под именем герра профессора Игнациуса Лейдена…

И некоторые из этих многих вполне могли задаться вопросом, отчего это герр профессор столь внезапно пропал из виду по завершении Южно-Африканской войны.

Исидро покинул купе в вагоне первого класса за несколько миль до Берлина – к тому времени снаружи стемнело, а поезд на полном ходу мчался сквозь безотрадные чащи прусских сосновых лесов, мимо крохотных серых прусских деревушек и ферм – и лишь заполночь, после того как Эшер, наняв таксомотор, проследовал от Потсдамского вокзала, с Кенигсгразерштрассе, к Штеттинскому вокзалу по ту сторону реки, после проверки проездных документов, после того как санкт-петербургский поезд отошел от перрона, молча вошел в купе, уселся напротив и развернул «Ле Темпс».

– А знал ли о вашем приезде хозяин Берлина? – спросил Эшер, отложив в сторону свежую «Норддойче Альгемайне Цайтунг».

В памяти сами собой всплыли встречи с хозяевами других городов: холодная, ожесточенная дама, правившая парижским гнездом, и жуткая, необычайно темная тень, от которой он едва-едва ускользнул в Вене…

И, разумеется, белесый константинопольский ужас, до сих пор нет-нет да являвшийся ему в сновидениях.

По сравнению с этими встречами опасения наткнуться на кого-либо из Аусвертигес Амт, запомнившего его в лицо, безнадежно меркли, превращаясь в сущие пустяки.

– Я никому ни о чем не сообщал, – ответил Исидро, переворачивая страницу. – А поскольку я не так глуп, чтобы охотиться в чужих угодьях, полагаю, хозяин Берлина всего лишь понаблюдал за моим появлением и отбытием, а может, и это счел лишним. Он славится тем, что сидит в пещере, будто паук, пока кто-либо не привлечет его внимания – а это, как всем известно, весьма неразумно. Как бы там ни было, я о внимании с его стороны не осведомлен, – подытожил он и свернул газету.

– А ваша подруга? – после долгих колебаний (доводилось ли до него хоть кому-нибудь ободрять Мертвого?) спросил Эшер. – Сумеете ли вы отыскать ее при помощи сновидений, когда мы доберемся до русской столицы? Сумеете ли узнать, что с ней стряслось, что ей помешало ответить?

Исидро молчал так долго, что, знай он старого вампира несколько хуже, Эшер наверняка счел бы его молчание оскорбительным. Вампир поглощал газетные строки неторопливо, чувственно, точно смакуя сабайон[13] в «Савое», как будто мог чувствовать вкус умов и душ тех, о ком рассказывалось в статьях.

– Не знаю, – спустя немалое время ответил он.

– Так, значит, во время вашего знакомства в Англии она еще не принадлежала к вампирам?

– Нет.

– Выходит, она не из ваших «птенцов»?

Исидро поднял взгляд. На миг – пожалуй, за столь краткий миг сам Ангел Смерти едва успел бы взмахнуть крылом – Эшеру показалось, будто вампир готовит пространный ответ, однако тут он просчитался.

– Нет, – только и ответил Исидро. В голосе его слышался холод, достойный арктических льдов.

«Стало быть, узнать, КТО из германских ученых связался с Неупокоенными, от нее, возможно, не выйдет, – подумал Эшер. – Как и выяснить, далеко ли он успел продвинуться и в каком направлении».

Спустя пару часов (прибалтийские леса все еще укрывала непроглядная тьма) Исидро вручил Эшеру листок бумаги с двумя адресами, прибавил к нему чек банка «Лионский кредит» на пять тысяч франков и снова бесшумно выскользнул в коридор.

Поутру, без пяти восемь, на уличных мостовых еще белели кляксы грязного снега, в серо-стальных водах канала под строем угрюмых зданий покачивались, приплясывали на волнах ломающиеся льдины, Эшер сошел с поезда на перрон одного из вокзалов русской столицы, носящего несколько сбивающее с толку название «Варшавский». Столичные кебмены, izvozchiki, и носильщики в овчинных тулупах до пят кучками жались к разложенным на перекрестках кострам; в воздухе веяло угольным дымом, подгоревшим хлебом и кислой шерстью. Казалось, обрывки русской, французской, германской и польской речи витают над головами кутающихся в шарфы, спешащих по платформам пассажиров, словно крохотные облачка, и Эшера охватило странное, острое возбуждение – нет, не страх, однако нечто сродни.

«Заграница».

«Заграница», где все вокруг обретает необычайную четкость, каждый цвет ярок, в каждом запахе чувствуются нотки опасности. Где каждый звук что-то да значит, а кровь в жилах словно наэлектризована… вот только на самом деле, как это ни грустно, как ни прозаично, кровь в жилах просто насыщается адреналином, что, по словам Лидии, является обычной реакцией эндокринной системы на стресс.

Вскоре Эшеру вспомнилось также, каково это – любить заграничные вояжи.

Два дня кряду читал он «Войну и мир», дабы освежить в памяти изрядно заржавевший русский и без затруднений объясняться с носильщиками и кебменами. Не так давно начался Великий пост – однако Эшер прекрасно знал, что светская жизнь в Санкт-Петербурге хоть сколько-нибудь приостановится разве что для царя и его набожной императрицы. Неспешно, скользя и подпрыгивая на ухабах, кативший сквозь мглистый утренний полумрак по первому из адресов, к небольшому особнячку близ Смольного монастыря, грузовой экипаж то и дело обгоняли кареты и автомобили столичной знати, разъезжающейся по домам после обычных, весьма далеких от благочестия петербургских вечерних приемов. Разноцветная штукатурка городских зданий выделялась на фоне серебристой серости утра, словно весенние цветы – бледно-зеленые, лимонно-желтые, небесно-голубые, и все это окаймлено белым, точно пирожные в стиле рококо – глазурью. Невзирая на ранний час, панели уже заполонили чиновники, клерки и армейские офицеры в средних чинах, целеустремленной походкой людей, опасающихся показаться начальству не слишком-то радеющими о благополучии своих ничтожных департаментов, спешащие (спешат петербуржцы всегда) из канцелярии в канцелярию, из кабинета в кабинет, согласно законам извечного коловращения российской бумажной волокиты. Над головой, в сыром тумане, заунывно, пронзительно перекликались чайки.

Одним словом, Санкт-Петербург не изменился ничуть.

Распорядившись снести чемоданы и кофры в довольно мелкий – однако непроглядно темный, без единого оконца – подпол особнячка, Эшер запер дом на все замки, нанял другой кеб и велел отвезти себя по второму адресу, в отель под вывеской Les Meublées L’Imperatrice Catherine[14] на набережной Мойки. Там он извлек из саквояжа обшитые частой сеткой гирлянды сушеного чеснока и шиповника – растений, как всем известно, причиняющих Неупокоенным серьезный дискомфорт, оплел ими окна и лег спать, наказав горничной к десяти подать ему завтрак и приготовить ванну. Несмотря на все предосторожности, спалось ему неважно.

– Путешествуем мы нечасто, – некогда рассказывал ему Исидро. – Путешествующий вампир – тот, кто от малейшего прикосновения солнечного луча вспыхнет неугасимым огнем, – неизменно предвещает грядущие пертурбации. Перемены. А каких-либо перемен, если на время забыть о территориальных претензиях хозяев, никто из нас не любит и не желает.

Следовало полагать, именно это и побудило Исидро расстаться с Эшером в Берлине. Опыт его собственных столкновений с хозяевами Парижа и Вены свидетельствовал, что любой из них, скорее всего, прикончит человека, сопровождающего заезжего вампира, без лишних раздумий – скажем, затем, чтобы тот не предал их существование широкой огласке или просто чтобы дать незваному гостю понять: чужих, дескать, здесь не потерпят.

При определенном везении Исидро отыщет хозяина Санкт-Петербурга и наладит с ним отношения сегодня же ночью, до новой зари.

Тем временем самому Эшеру предстояло отыскать собственных «хозяев».

В Санкт-Петербург он приезжал так давно, что найти кого-либо из старых знакомых в посольстве не рассчитывал. Вдобавок, учитывая нынешнее состояние международных дел, за роскошным особняком на набережной Невы наверняка круглые сутки следят германские шпионы, а после фиаско в Южной Африке он просто не мог бы с уверенностью сказать, каким образом посольские умники распорядятся полученными от него сведениями. Вместо этого Эшер после позднего завтрака из кофе с булочками отправился в довольно убогие кварталы к северу от канала: там, на одной из боковых улочек, держал табачную лавку некто, якобы носящий фамилию Эрвье.

– Боже правый, Эшер, да ты ли это?! – воскликнул хозяин, якобы уроженец Швейцарии, после того как единственный покупатель ушел и оба покончили с обычным вступительным диалогом насчет вирджинских сигар.

Эшер подмигнул лавочнику из-за стекол пенсне:

– Последние годы уж очень нелегкими выдались…

– Нелегкими? Скажешь тоже! Будь они вправду нелегкими, ты бы не хуже моего облысел, – парировал Эрвье (во святом крещении – Макэлистер), похлопав себя по розовому, глянцевито блестящему темени, – а твоей шевелюре любой школьник еще позавидует! К тому же я слышал, на Фирму ты больше не трудишься.

Эшер, сощурившись, взглянул ему прямо в глаза.

– И не ослышался, – в весьма многозначительном тоне подтвердил он. – С Уайтхоллом я больше никаких дел не имею и иметь не хочу.

– А в Петербург, значит, так, для поправки здоровья?

– Именно.

– Ага, разумеется, зимой тут, за полярным кругом, как раз самый курорт. Где остановился?

– Весточку мне можно оставить в заведении Флекова.

Всякий работавший в Санкт-Петербурге довольно быстро выяснял, что половиной книжных лавок, кафе и газетных киосков заправляют мелкие буржуа, за пару лишних копеек готовые служить «почтовыми ящиками» хоть самому Сатане. Заведение Флекова находилось на Вознесенском проспекте, достаточно далеко от «Императрицы Екатерины», чтоб вовремя заметить увязавшийся следом хвост. Вдобавок на слежку за каждым «почтовым ящиком» в городе не хватит денег даже у германцев.

– Только учти: там я представился Вебером.

Отнюдь не новичок в Департаменте, интересоваться, как он назвался владельцам гостиницы, Эрвье даже не подумал.

– В посольстве теперь кто за главного? – спросил Эшер.

С этого вопроса начался привычный, приятный своей обыденностью разговор накоротке, точно такой же, как в старые добрые времена. Что представляет собой новый шеф? Кто из германцев нынче в городе? Стали ли русские хоть сколько-нибудь расторопнее, чем в девяносто четвертом? (Как же, держи карман шире!) А тайная полиция по-прежнему нос всюду сует? А с Революцией как? Назревает или же выдохлась с учреждением Думы?

Расспрашивать о германских ученых он не рискнул: одному богу известно, что натворят бездари из Департамента, начав наводить справки, и чем их бездарность аукнется, а вот прощупать почву – дело совсем другое.

– А как дела выглядят из Лондона? – в свою очередь спросил табачник. – Посольские мне передают кое-что, но все это выхолощено цензурой, а дипломаты, как обычно, держатся в рамках и против Страны Отцов словечка не скажут, и потому я всякий раз думаю: не врут ли мне, часом?

– Они идиоты, – резко ответил Эшер. – И врут, разумеется, тоже. Всем нам врут. Британия строит линкоры нового класса, и потому германцы строят такие же. Германия обзаводится девятидюймовыми пушками, значит, и Франции нужны пушки не хуже, иначе ей конец. А всякому напоминающему, что война между нашей и их коалициями обернется Армагеддоном, бойней невиданного масштаба, ответ один: «Что ж, мы должны защищать свои интересы за рубежом», – или, помоги нам Господи: «Дем дойчен георт ди вельт»… мир-де принадлежит немцам… Да, «нам нужны территории, пусть даже принадлежащие иностранцам, дабы ковать будущее согласно нуждам нации», сказано в Германии, но с тем же успехом это мог бы сказать и Асквит[15], и любой другой из парламентских недоумков. «Война придает человечеству сил!» «Избави Бог нас от жизни в мире, утратившем мужество, боевую закалку!» А кто ратует за мир или заговорит о том, как избежать этой самой «боевой закалки», тот, ясное дело, социалист, либо вырожденец, либо у немцев на жалованье. Уф… прошу прощения, – добавил он, покачав головой. – Поездки через Францию и Германию вечно действуют на меня…

– Это все газетчики, – вздохнул Эрвье, успокаивающе накрыв руку Эшера огромной, поросшей рыжим волосом лапищей. – Начитаются люди, и… Конечно, писанина их – чушь собачья, но людям-то этого не докажешь. К тому же врут нам или нет, а если германцы на нас навалятся по какой угодно причине, сам понимаешь, придется драться. А если так, что мы тут можем поделать?

– В самом деле, что? – прошептал Эшер, крепко стиснув ладонь Эрвье. – Спасибо.

– Еще что-нибудь мне знать нужно?

– Прямо сейчас ничего такого сообщить не могу.

Сощурив ярко-голубые глаза, Эрвье смерил Эшера пристальным взглядом. Разумеется, прорехи в предоставленной информации от него не укрылись, однако он понял все верно, как мог бы понять только причастный к Секретной Службе Короны.

– Тогда – за короля и родину.

– За короля и родину.

Небрежно отсалютовав старику, Эшер поглубже надвинул на бритое темя подбитую мехом шляпу и вышел из тесной, душной лавчонки навстречу студеному серебристому дню.

«Что мы тут можем поделать?» – подумал он, уворачиваясь от проходящего мимо разносчика, весьма напоминавшего с виду гигантский ком старого тряпья, а над головой, словно боевое знамя, несшего шест, увешанный гроздьями рукавичек всевозможных цветов. Слова эти казались колесом палача, на котором ломали не тело – самую душу Эшера, однако теперь он по крайней мере знал, что в городе есть хоть кто-то из Департамента прежних времен, тот, кто, не получив от него вестей, начнет розыски, и от этого на сердце сделалось немного спокойнее. Вдобавок после разговора с Эрвье он, как ни странно, снова почувствовал себя самим собой.

Кроме того, отвращение к поездке с Исидро и к Исидро вообще приняло несколько иной вид, утратило остроту, хотя легче для понимания не сделалось ни на йоту. Быть может, все дело в том, что вампир губил жертвы поодиночке, тогда как Германия и Англия с Францией предлагают отправить их на погибель гуртом? Быть может, сие обстоятельство видоизменяет их грех человекоубийства? А может, делает партнерство с вампиром несколько чище или грязнее сотрудничества с Форин-офисом?

Этого он не знал.

«За короля и родину…»

Как Эшер возненавидел эти слова!