Читать книгу Зов сердца - Барбара Картленд - Страница 4

Подъезжая к церкви, Лалита чувствовала себя ужасно.

Бренди лишь ненадолго привел ее в чувство, но теперь на нее навалилась какая-то противоестественная усталость, а окровавленная спина невыносимо болела.

Хорошо еще, что Софи не дала мачехе избить ее до потери сознания, как это уже не раз случалось раньше.

Всего лишь на прошлой неделе леди Стадли, в очередной раз разозлившись на нее, пришла в спальню Лалиты, когда девушка уже собиралась лечь спать. В тот раз она била ее, пока Лалита не свалилась без сознания на пол, где пролежала несколько часов.

В конце концов, собрав остаток сил, она доползла до кровати, но до самого утра не могла унять дрожь и уснуть.

Она ясно сознавала, что слабеет, что болезнь, которую она перенесла после Рождества, подорвала ее последние силы. Порой она молила Небеса послать ей смерть, но потом вспоминала мать и запрещала себе подобное малодушие.

Ее мать – маленькая, нежная и хрупкая – всегда восхищалась смелыми людьми.

– В жизни всем нам приходится порой совершать смелые поступки, – сказала она Лалите однажды, – но самое трудное – это то, что требует не столько физической смелости, сколько духовной. – Позволить леди Стадли убить себя представлялось Лалите трусливым бегством из невыносимого ада, в котором она оказалась после смерти отца.

Счастливые годы ее детства неизменно были наполнены светом. Хотя ее мать не обладала крепким здоровьем, хотя в доме не всегда было достаточно денег, они ни на что не променяли бы невыразимую радость их совместной жизни.

Ее отца – большого, добродушного, милого человека – любили и уважали все, кто работал и жил в его поместье.

Став старше, Лалита поняла, что именно доброта и мешает ее отцу преуспеть в жизни. Он никогда не мог заставить себя повысить арендную плату фермерам или выселить сильно задолжавшего арендатора. Поэтому семье часто не хватало денег для ремонта и обновления сельскохозяйственного инвентаря и даже для семейных нужд. Но его жена никогда не роптала.

– Мне так повезло, – часто говорила она Лалите. – Муж и дочь – для меня самые замечательные люди на свете!

Их дом, в котором жили уже пять поколений семьи Стадли, находился в отдаленной части графства. Земля здесь была превосходная, но соседей у них было мало, и приемы устраивались редко.

– Когда ты вырастешь, ты поедешь в Лондон и будешь наслаждаться балами и приемами, как я, когда была молоденькой девушкой, – говорила Лалите мать.

– Я абсолютно счастлива и здесь, с тобой и с папой, – обычно отвечала Лалита.

– Все матери хотят, чтобы их дочери пользовались успехом в свете, – задумчиво проговорила мать, – но я после своего первого лондонского сезона вернулась, чтобы выйти замуж за того, кого знала с раннего детства. – Она улыбнулась и добавила: – Именно в Лондоне я убедилась, что твой отец – единственный человек, которого я люблю и с кем хочу прожить всю жизнь.

– Тебе повезло, мама, – ответила Лалита. – Имение твоего отца находилось неподалеку от папиного, так что жених был у тебя почти на пороге. Но здесь никого для меня нет.

– Поэтому, Лалита, мы и должны экономить каждый пенни, чтобы, когда тебе исполнится семнадцать с половиной, ты смогла бы покорить своей красотой лондонский свет.

– Я никогда не буду так красива, как ты, мама. Папа говорит, что никогда не встречал никого прекраснее тебя.

– Если, вернувшись из Лондона, ты будешь думать так же, я, может, и поверю, – засмеялась мать.

Но Лалите не суждено было пережить волнения своего первого лондонского сезона.

Холодной зимой ее мать скоропостижно скончалась. И для Лалиты, и для ее отца это была беда, столь же огромная, сколь и неожиданная. В нее трудно было поверить. Осталась только могила на кладбище. Дом опустел.

– Я даже не знал, что она была больна, – твердил отец.

После смерти жены он изменился, превратился в человека угрюмого и грубого, пил иногда ночи напролет. Потерял всякий интерес к тому, что занимало его прежде.

Зимней ночью, когда отец, пьяный, возвращался домой с постоялого двора, с ним произошел несчастный случай.

Нашли его лишь утром. Он был очень плох.

Его привезли домой, он болел более двух месяцев, но чувствовалось, что этот человек утратил желание жить.

Именно тогда в доме и появилась госпожа Клементс.

Примерно год назад отец однажды за завтраком спросил мать:

– Помнишь довольно неприятного типа по имени Клементс? Он держал аптеку в Норвиче.

– Конечно, помню, – ответила мать Лалиты. – Мне всегда казалось, что он довольно неглуп.

– И мой отец, и мой дед всегда покупали в этой аптеке разные снадобья.

– Но Клементс не из Норфолка, – улыбнулась мать, – хотя много лет прожил в Норвиче.

– Я знаю, – ответил сэр Джон, – но я чувствую, что должен помочь его дочери.

– Его дочери? Я, кажется, припоминаю, была какая-то неприятная история…

– Да. Когда ей было всего семнадцать, она сбежала с молодым армейским офицером. Старый Клементс был в ярости и заявил, что не желает иметь с ней ничего общего.

– Да, да, я припоминаю, – проговорила леди Стадли. – Моя мать была глубоко потрясена поступком молодой женщины. Но она всегда была очень строга.

– Да, и впрямь, – с улыбкой произнес сэр Джон. – Не думаю, что она принимала меня всерьез.

– Она полюбила тебя после того, как мы поженились, – мягко заметила леди Стадли, – потому что видела, как я счастлива.

Лалита, которая внимательно слушала их разговор, спросила:

– Что же случилось с дочерью этого Клементса?

– Она вернулась. Я видел ее сегодня утром, и она спросила меня, не мог бы я сдать ей в аренду дом, – ответил сэр Джон.

– О, мне кажется, такие люди нам в имении не нужны, – быстро проговорила мать Лалиты.

– А я пожалел ее, – проговорил сэр Джон. – Человек, с которым она убежала, оказался подлецом. Он так и не женился на ней, а через несколько лет и вовсе бросил без средств, с ребенком на руках. Она работала прислугой, чтобы заработать на жизнь.

– Если бы господин Клементс был жив, у него случился бы разрыв сердца! – сказала леди Стадли. – Он всегда держался очень надменно.

– Да, от семейства Клементсов ей ждать помощи не приходится, но я чувствовал, что не могу отказать ей.

– И ты сдал ей дом в аренду?

– Да, тот, что около церкви. Он небольшой, но там хватит места для женщины с ребенком.

– Ты слишком добросердечен, Джон, – произнесла мать Лалиты. – Ее не слишком-то хорошо встретят в этих краях.

– Ей и самой не захочется общаться с деревенскими. Она, кажется, особа образованная и все еще хороша собой. Дочь у нее – ровесница Лалиты или, может быть, чуть-чуть постарше.

Сэр Джон помолчал, а потом смущенно добавил:

– Она сказала, что, если потребуется что-то сделать по дому, она будет рада помочь.

– Не сомневаюсь, – поспешила ответить мать Лалиты, – но сейчас нам никто не нужен.

До смерти матери Лалита ни разу не видела госпожу Клементс.

Она пришла в дом, когда положение оказалось особенно трудным: двое из старых слуг ушли на покой, в доме стало не хватать прислуги. Эпидемия лихорадки, которая свирепствовала той зимой, заставила и троих оставшихся покинуть дом.

Сэра Джона ничто не заботило. Мрачный, он либо напивался у себя в кабинете, либо верхом доезжал до соседнего постоялого двора и там снова пил до потери сознания.

Госпожа Клементс предложила Лалите свою помощь, и та согласилась, потому что положение было безвыходное.

Она сумела руководить сэром Джоном, что вызвало у Лалиты восхищение. Только госпожа Клементс могла убедить его поесть. Когда он возвращался из поездки верхом, в его кабинете ярко горел камин, а около него стояли удобные шлепанцы. Только госпожа Клементс могла убедить сэра Джона принять какие-либо решения относительно имения. Больше он никого не слушал.

И когда после несчастного случая умирающего сэра Джона принесли домой, Лалита, естественно, обратилась к ней за помощью.

– Не волнуйтесь, я позабочусь о нем, дорогая, – ответила госпожа Клементс, и Лалита, сама не своя от слез, вверила ей бразды правления домом. Впрочем, госпожа Клементс могла обмануть и гораздо более проницательного и искушенного человека, чем шестнадцатилетняя девушка. Они с дочерью уверенно вселились в дом.

Софи, как и ее мать, всячески старалась очаровать Лалиту, хотя иногда та испытывала смутное недовольство, видя, как бесцеремонно Софи пользуется ее вещами. Впрочем, Лалита уверяла себя, что не надо быть эгоисткой.

Когда сэра Джона похоронили и его друзья разъехались, Лалита в черном платье бродила по опустевшему дому и думала, что теперь она осталась совершенно одна. Она решила написать брату своей матери, который переехал из Норфолка в Корнуолл, приобретя там много лет тому назад имение.

Ее мать все время собиралась навестить его.

– Ты полюбишь Амброуза! – говорила она дочери. – Он старше меня, и именно ему я обязана тем, что так люблю деревню.

Но чтобы поехать в Корнуолл, вечно не хватало то времени, то денег. Дядя даже не приехал на похороны сестры, хотя прислал венок и длинное письмо ее мужу с соболезнованиями.

«Может, дядя Амброуз, – думала Лалита, – предложит мне переехать к нему».

Она уже села за стол отца в кабинете, когда госпожа Клементс вошла в комнату.

– Я хочу поговорить с вами, Лалита, – проговорила она совершенно новым, властным тоном. К тому же обращение к ней по имени ее мать, если бы была жива, сочла непростительной дерзостью. – Я хочу, чтобы вы знали, – продолжала госпожа Клементс, – что я была замужем за вашим отцом!

На мгновение Лалита подумала, что ослышалась.

– Но когда и в какой церкви вы венчались? – спросила она.

– Вам лучше не задавать мне слишком много вопросов, – ответила госпожа Клементс. – Просто помните, что вы моя падчерица.

– Я… я вам не верю, – спокойно проговорила Лалита. – Я напишу моему дяде Амброузу, он, вероятно, не знает о смерти моего отца.

– Я запрещаю вам это делать! По закону я ваш опекун, и вы будете повиноваться мне. Вы не будете писать ни вашему дяде, ни кому-либо еще из ваших родственников. Вы останетесь здесь и не забудьте, что я хозяйка в этом доме!

– Но это неправда! – возразила Лалита. – Папа всегда говорил, что если с ним что-нибудь случится, то и этот дом, и это имение будут моими.

– Полагаю, вам будет нелегко это доказать, – издевательски улыбнулась госпожа Клементс.

Появился поверенный, которого Лалита никогда прежде не видела. Он показал ей написанное неуверенной рукой завещание. Может, то был почерк отца после несчастного случая, а может, и нет. По этому завещанию сэр Джон оставлял все своей «возлюбленной жене, Глэдис Клементс» и ничего – Лалите.

Девушка чувствовала, что здесь какой-то обман, но не сумела возразить поверенному, который заверил ее, что завещание законно и полностью выражает волю покойного. Лалита все-таки написала дяде. Но госпожа Клементс, вернее, леди Стадли, как она теперь себя называла, поймала ее по дороге на почту.

Тогда она впервые избила ее. Она била ее, пока Лалита не взмолилась о пощаде и не пообещала, что не будет больше писать дяде.

Новоявленная леди Стадли была достаточно умна, чтобы не общаться с соседями. Конечно, со временем им стало известно, что незадолго до смерти сэра Джона она вышла за него замуж, а овдовев, стала хозяйкой дома и имения. Ее прежняя фамилия, Клементс, безвозвратно исчезла, словно ее никогда и не существовало.

Но когда и Софи стала называть себя Стадли, Лалита возмутилась:

– Вы мне не сестра! И мой отец вам не отец. Как же вы осмелились присвоить себе мою фамилию?

– А кто сказал, что ваш отец не был и отцом Софи? – спросила ее мачеха, входя в комнату. Было видно, что ей в голову внезапно пришла некая идея.

– Вы прекрасно знаете, что он не мог быть ее отцом, – ответила Лалита. – Вы появились здесь всего год назад.

В течение года больше об этом не упоминалось.

Леди Стадли выжимала из имения каждый пенни. Теперь не было ни малейшего снисхождения фермерам, задерживавшим арендную плату. Фермы распродавались одна за другой; дома сдавались лишь тем, кто мог за них платить; садовники были уволены; цветы, которые так любила мать Лалиты, заросли сорняками. Из дома мало-помалу исчезли все более или менее ценные вещи: сначала – два зеркала эпохи королевы Анны, прежде висевшие в доме матери Лалиты; затем на аукцион в Лондон были отправлены фамильные портреты.

– Вы не имели никакого права продавать их, – заявила мачехе Лалита. Это собственность семьи. Поскольку у папы не было сына, я хотела бы, чтобы они достались моему сыну.

– Вы и впрямь уверены, что у вас будет сын? – глумливо проговорила леди Стадли. – Вы воображаете, что на вас кто-нибудь женится? Или я смогу обходиться без служанки? – И действительно: Лалита к этому времени стала бесплатной прислугой в доме, когда-то бывшем ее родным домом.

Прошлым летом Софи исполнилось восемнадцать, и Лалита была удивлена, что леди Стадли не стремится вывезти ее в Лондон. Софи превратилась в очень красивую девушку, и Лалита искренне полагала, что на свете нет никого прекраснее ее «сводной сестры».

После Рождества она поняла, чем вызвано это промедление. В январе леди Стадли сказала:

– Софи – семнадцать с половиной. – Лалита посмотрела на нее с удивлением, но к этому времени она уже научилась не прекословить. – Она родилась, – продолжала леди Стадли, – третьего мая.

– Но это мой день рождения! – воскликнула Лалита. – Третьего мая мне будет восемнадцать.

– Вы ошибаетесь, – ответила леди Стадли. – Вам исполнилось восемнадцать десятого июля прошлого года.

– Это же был день рождения Софи! – проговорила в замешательстве Лалита.

– Вы, кажется, намерены со мной спорить? – спросила мачеха с таким выражением на лице, что Лалита в ужасе отпрянула от нее.

– Нет… не намерена, – запинаясь, проговорила она.

– Софи – ребенок мой и вашего отца, – спокойно продолжала леди Стадли. – Она родилась через десять месяцев после нашей свадьбы, и я легко могу это доказать. Вы же, к сожалению, были рождены до брака!

– Что вы говорите? Я… не понимаю! – закричала Лалита.

И леди Стадли весьма грубо растолковала ей, что они с Софи должны поменяться местами. Отныне отцом Софи должен был считаться не безымянный армейский офицер, а сэр Джон.

– Вы полагаете, что в Лондоне кто-либо усомнится в моих словах? – спросила леди Стадли.

Лалита промолчала. У нее не было в Лондоне ни друзей, ни знакомых. Что могло значить ее слово против слова леди Стадли?

Она была побеждена: она ничего не могла поделать, ей нечего было возразить. Эта наглая выскочка заняла место ее матери, но Лалите некому было даже рассказать свою печальную историю.

Забитая и запуганная леди Стадли, она вообще не смела выходить из дома. Ей самой казалось, что она больше похожа не на леди, а на незаконнорожденного ребенка, которого держат в доме, как уверяла леди Стадли, исключительно из милосердия. К тому же мачеха требовала, чтобы Лалита называла ее «мамой». Если же девушка забывала об этом, леди Стадли избивала ее. Прошло время, и Лалита почувствовала, что у нее не хватает сил бороться даже за память матери.

Прибыв в Лондон, леди Стадли действовала очень продуманно. Денег, которые она выжала из поместья, не могло хватить надолго, поэтому леди Стадли делала ставку исключительно на скорое и выгодное замужество Софи.

На Лалиту не тратилось ни пенни. Она не сомневалась, что, как только леди Стадли обеспечит будущее дочери, от той, чье имя было украдено столь беззастенчиво, поспешат избавиться.

Пока же она работала на них как прислуга. Иногда Лалита возвращалась к мысли написать дяде, но ее удерживал страх наказания. А через три недели после их приезда в Лондон леди Стадли с грубым смехом бросила ей газету.

– Твой дядя умер! Можешь прочесть сама.

– Умер! – горестно вскрикнула Лалита.

– Тебе некогда оплакивать его! Ступай работать!

Исчезла ее последняя надежда на спасение. Теперь она выполняла бесчисленные поручения своих мучителей, а потом, измученная, забывалась тяжелым сном. Голод и побои притупили ее ум. Ей стало трудно не только запоминать то, что ей говорили, но время от времени даже понимать, что говорят люди.

И вот она пыталась вспомнить, что ей было велено передать лорду Ротвину, но, казалось, голова ее пуста и она не в состоянии думать ни о чем, кроме боли, которую ей причиняла кровоточащая спина.

Лалита чувствовала, как ткань платья прилипала к открытым ранам. Она осмелилась расстегнуть платье сзади под темным плащом.

– Если бы только разговор с его светлостью уже состоялся, – бормотала про себя Лалита.

У нее даже возникла безумная мысль – бежать, но куда? У нее не было ни знакомых, ни денег, ни пристанища, а если бы она возвратилась, не встретившись с лордом Ротвином, ее наверняка избили бы до полусмерти.

Карета подъезжала к церкви Святого Алфея. Уже были видны шпиль, церковная ограда и кладбище за ней. Леди Стадли приказала кучеру ждать девушку. Это была некая уступка. Мачеха могла бы предоставить ей добираться домой пешком.

Лошади остановились, и Лалита еще раз отчаянно попыталась вспомнить, что должна сказать.

Она надвинула поглубже капюшон старого плаща, чтобы скрыть лицо. Вся дрожа, девушка уверяла себя, что это не от холода, а от страха.

«Но мне нечего бояться, – мысленно повторяла Лалита, – меня это не касается. Я должна лишь… передать… слова Софи».

Фонарь, висевший над входом в церковь, почти не рассеивал темноту. Церковь вырисовывалась перед ней темным зловещим силуэтом.

Внезапно послышались быстрые шаги, и девушка, еще никого не видя, почувствовала, как ее нежно обняли чьи-то сильные руки.

– Моя дорогая, вы пришли! Я знал, что вы придете!

Губы мужчины нашли ее губы. Она не могла пошевелиться. Эти настойчивые, страстные, требовательные губы не давали ей вымолвить ни слова. Она и не подозревала, что поцелуй может быть таким. С усилием высвободившись, Лалита прошептала:

– …Пожалуйста… пожалуйста. – Она запнулась. – Я… не… Софи!

– Что я слышу!

Девушка решилась взглянуть на него, и лорд показался ей еще выше, чем она ожидала. Он излучал темную мощную силу, а ниспадавший с плеч плащ делал Ротвина похожим на огромную летучую мышь.

– Кто вы? – резко спросил он.

– Я… я… сестра Софи, – запинаясь, пролепетала Лалита.

Она все еще ощущала его губы на своих губах, его руки на своих плечах.

– Сестра?! Я и не знал, что у нее есть сестра. Где Софи? – Его тон казался угрожающим.

– Я… я… пришла… сообщить вам… милорд, что она… не сможет… прийти.

– Почему?

Лалита пыталась точно припомнить, что она должна ему сказать, но его резкость пугала ее.

– Она чувствует, милорд, что… должна… совершить… благородный поступок… и не может пренебречь… обещанием, которое дала мистеру Вертону.

– Что за бред? Просто вашей сестре сообщили, что герцог Йелвертон умирает. Это так?

– Нет… я… не!.. Нет! – невольно произнесла Лалита.

– Вы лжете! – зарычал Ротвин. – Лжете, как ваша сестра лгала мне. Я верил ей, когда она говорила, что любит меня. Какого же я свалял дурака!

В его голосе было столько презрения, что Лалита сделала отчаянную попытку спасти Софи от падения в глазах этого человека:

– Я… это было… не так… это, – девушка запнулась, – …она должна была… сдержать свое… обещание, которое дала… прежде, чем встретила вас.

– Не громоздите ложь на ложь. Ваша сестра выставила меня дураком, но какая женщина могла бы устоять перед искушением стать герцогиней? – Его голос, казалось, разносился по всему кладбищу. – Возвращайтесь и скажите вашей сестре, что ее урок я никогда не забуду. Я проклинаю ее, а еще больше самого себя за то, что поверил ей!

– Нет… не говорите… так! Это… к несчастью.

– Какое еще несчастье? Ваша сестра бросила меня перед венчанием, и к тому же это стоило мне десять тысяч гиней!

Лалита не смогла сдержать любопытства:

– Как же это?

– Я держал пари на эту сумму. Я верил, что она действительно любит меня, что титул и богатство значат для нее меньше, чем искренняя привязанность. Но она такая же, как все женщины.

– Но… не все… женщины… такие, – сказала Лалита, прежде чем смогла сдержать себя.

Лорд Ротвин язвительно рассмеялся.

– Если есть другие, я должен был бы давно уже отыскать хоть одну из них!

– Возможно, однажды вы…

– Вы думаете, я держал бы это пари, если бы не надеялся? – спросил он сердито и добавил: – Идите! Чего вы ждете? Опишите вашей сестре мою ярость и мое отчаяние.

Но Лалита оставалась на месте, словно загипнотизированная накалом его страсти. И в то же время ей хотелось убежать.

– Десять тысяч гиней! – повторил лорд Ротвин, будто разговаривая сам с собой. – Но я заслуживаю этого! Как я мог быть таким наивным глупцом?

Его слова, обращенные к себе, словно снова подогрели его гнев. Он набросился на Лалиту:

– Идите! Скажите вашей сестре, что если я когда-либо увижу ее снова, то убью ее! Вы слышите меня? Я убью ее!

Вид его был настолько страшен, что Лалита кинулась бежать назад, к воротам, где ее ждала карета.

И тут лорд Ротвин вдруг проговорил немного спокойнее:

– Подождите! Если вы сестра Софи, вы носите фамилию Стадли!

Лалита с удивлением оглянулась, но он ждал ответа, и она нерешительно произнесла:

– Да.

– У меня появилась идея, – проговорил лорд Ротвин. – Я, пожалуй, могу сберечь деньги да и свою гордость тоже. А почему бы, черт возьми, и нет?

Он схватил Лалиту за руку.

– Вы пойдете со мной!

– Но… куда? – испуганно спросила она.

– Увидите!

Его пальцы так крепко сжали ее руку, что ей стало больно. Он потащил ее к входу в церковь.

– Куда вы меня тащите?..

– Вы выйдете за меня замуж! Было бы глупо заставлять пастора ждать понапрасну.

– Вы… не можете… так поступить… Это… безумие!

– Да будет вам известно, я всегда поступаю так, как говорю, – резко ответил лорд Ротвин. – Вы выйдете за меня замуж, и это, по крайней мере, заставит вашу лживую сестру убедиться в том, что, кроме нее, на свете есть и другие женщины!

– Нет… нет… нет! Я… не могу…

– Можете и сделаете! – решительно произнес он.

Они подошли к церкви, и в свете фонаря Лалите показалось, что в его лице есть что-то дьявольское. Никогда в жизни она не видела такого красивого мужчину, доведенного до такого бешенства, что он полностью утратил самообладание.

Его глаза сузились, губы побелели.

Он не отпускал ее руку, даже сжал сильнее и поволок внутрь церкви. Там было очень тихо. Слышались только их шаги, пока он тянул ее по проходу к алтарю.

– Нет… нет… вы… не… не сделаете… этого! – шептала Лалита, не смея нарушить царившую вокруг тишину.

Лорд Ротвин, не отвечая, вел ее за собой туда, где на ступенях алтаря ждал священник.

Лалита в ужасе пыталась освободиться от его хватки, но он был так силен, что ее слабых сил не хватало.

– Я… не могу… Пожалуйста… пожалуйста… это… не… неправильно! Это… безумие… остановитесь!

Они достигли алтаря, и Лалита с надеждой взглянула на ожидавшего их священника. Она подумала, что, возможно, сумеет объяснить ему, что произошла ошибка. Это был древний старик, белый как лунь, с добрым морщинистым лицом. Он был почти слеп. Слова протеста замерли на губах Лалиты.

– Дорогие возлюбленные… – начал старик дрожащим голосом.

«Я должна… остановить его! Я… должна! – твердила про себя Лалита, но все вдруг поплыло у нее перед глазами, и она никак не могла сосредоточиться. Только ощущала тяжелый аромат лилий, которыми был украшен алтарь, да видела мерцающие на алтаре свечи. – Я не произнесу… слов, которые сделают меня его… женой, – решила девушка. – Когда… дойдет до них… я скажу… нет!»

– Иниго Александр, берете ли вы эту женщину в законные жены? – услышала Лалита. До ее слуха доносился мягкий, завораживающий голос старого священника. Наконец под сводами церкви резко прозвучал голос лорда Ротвина:

– Да! – Возникла пауза. – Как вас зовут? – спросил ее Ротвин.

– Лалита… но я… не могу…

– Ее имя – Лалита, – обратился он к священнику, будто не слыша ее протестов.

Тихим, утомленным старческим голосом тот произнес:

– Повторяйте за мной: «Я, Лалита…»

– Я… не… могу, нет… я не могу! – прошептала она и ощутила, как пальцы лорда Ротвина впиваются в ее руку.

Было ужасно больно и так же страшно, как ожидать удара тростью.

Почти ничего не сознавая, Лалита словно со стороны слышала свой голос, который, запинаясь, повторял за священником:

– Я, Лалита… беру… вас… вас… Иниго… Александра…

Они вышли из церкви и прошли к роскошному экипажу. Лалита молчала, почти физически ощущая кипевшую в нем ярость. Она, казалось, заполняла собой карету, пугая девушку своей силой.

Лалита пыталась размышлять о последствиях того, что произошло.

«Что будет… со мной? Что я… буду делать?» – спрашивала она себя, но вопрос, казалось, не имел никакого смысла. Ей лишь было по-прежнему страшно. Было трудно вздохнуть, последние силы оставили ее.

Карета остановилась у одного из великолепных зданий на Парк-Лейн.