Читать книгу Уроки вечности - Барбара Михайловска - Страница 2

Ей было пятьдесят шесть лет. Она была худенькой и совсем седой. Семь лет она провела в постели. Ее позвоночник был безнадежно разбит при аварии. И теперь ее уделом было лежать, глядя в потолок или в телевизор, качать головой, открывать и закрывать глаза и выталкивать из себя тихие короткие фразы. Ясное сознание при таком теле – тяжелое испытание. Не каждому по силам. Одни при этом становятся злыми, агрессивными, требовательными, как будто весь мир у них в долгу. Другие превращаются в «капусту», ничего не желая, подчиняясь пассивному течению бессмысленных дней. Мария Петровна была иной.

Она хотела жить, жить полной грудью, всем телом, каждой клеточкой. Ее оболочка была для нее непригодна. Такое кипение энергии, такую волю я встречала редко. Мария Петровна говорила мне: «Я не верю, что это на всю жизнь. Во сне я хожу, чувствую землю и даже летаю. Я верю, что однажды встану».

Мария Петровна была знакомой моих друзей. Меня попросили посмотреть ее, и так я впервые вошла в ее дом. Меня умилил его уют. Гобелены на стенах создавали очень комфортное, спокойное состояние души. Позже я выяснила, что гобелены были вышиты Марией Петровной собственноручно пару десятков лет назад, но еще не утратили красок, свежести, художественного благородства. На гобеленах в восточном стиле были красно-желтые цветы, пагоды и одинокие фигуры. И мне почудился запах сандала – так мастерски они передавали стиль и настроение.

Мария Петровна лежала в постели у стены, украшенной таким же гобеленом, и сливалась с ним, потому что ее душевно-психическое состояние ничем не нарушало эту восточную задумчивую картину. И, уловив это, я поняла, что судьба преподнесла мне встречу с неординарной женщиной.

Позже, общаясь с ней, я изумилась ее памяти. Она помнила и свободно цитировала Омара Хайяма, Николая Бараташвили, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама. Она помнила английский язык и, напрягаясь, старательно выговаривала старые английские пословицы, заставляя меня стыдиться моей институтской пятерки, ибо я ничего не понимала. Будучи в прошлом инженером-механиком, Мария Петровна высказывала почти профессиональные суждения об экономике, политике, праве, медицине и других областях жизни, получая новую информацию только из телевизионных передач. Она с удовольствием говорила со мной о Польше: о литературе, музыке, политике. Еще меня поразило то, как она без запинки перечислила сразу десять знакомых ей названий польских городов.

За несколько встреч у Марии Петровны сложилось обо мне собственное, вполне проницательное мнение. Я была очень благодарна ей за мудрые житейские советы.

Но медицинская часть была неутешительна. Я нашла возможность провести рефлексотерапевтическую стимуляцию отдельных участков периферической нервной системы, чтобы заставить хотя бы немного работать руки, но это было на пределе моих возможностей. И я сомневаюсь, чтобы что-то можно было бы коренным образом изменить другими методами. Операция ничего не дала еще в самом начале болезни. А теперь и подавно. Как важно для инвалида, может ли он взять чашку, почесать нос, самостоятельно держать книгу, сам делать те минимальные движения, которые мы делаем сотни раз в течение дня, нисколько не задумываясь о сложном процессе, сопряженном с этими действиями, в костной, мышечной, нервной, сосудистой системе. Реабилитация спинальных больных – одно из самых трудоемких и мало благодарных направлений в медицине. Реанимация, хирургия, акушерство в большей степени, терапия в меньшей – находятся в лучшем положении. Для сознания больного важен результат: вот был камень – вот его нет, вот была одышка и отеки – вот нет одышки и отеков, вот умер человек – а нет, оживили. А тут хорошо, что не становится хуже, хорошо, что есть минимальные позитивные сдвиги, видимые часто только взгляду специалиста, но больной продолжает быть в депрессии – но я же не хожу!

Конечно, я ничего не обещала Марии Петровне. Я взялась за нее, не рассчитывая на особый успех. Это был отчаянный эксперимент. Но меня удивили результаты. Ей сразу стало лучше, и это очень насторожило. Чаще в моей практике позитивный результат дается непросто, через обострение, ломку, страдание. Это нормально. Но вот так, в таком тяжелом заболевании… Я задумалась. Могла быть особая реакция больной, не всегда зависящая от работы врача. Избыточное употребление биофизических методов воздействия могло привести к формированию связи «донор (я) – реципиент (больной)», а потом ее сложно без ущерба разорвать. Это могло быть накапливанием сил перед кризисом, и чем больше накапливается сил, тем более остро и тяжело может протекать кризис и может быть похож на агонию. Но почему-то эти мысли уходили из моей головы, не задерживаясь. «Что же еще?» – непрерывно думала я. А все было совсем иначе.

Мария Петровна жила с семьей дочери. Валя, старшая дочь, вечно занятой бухгалтер на фирме, крутилась как белка в колесе. Она ухаживала за матерью, писала и сдавала отчеты, выхаживала километры по коридорам всяких инстанций, успевала приготовить обед, сходить на родительское собрание, постирать, погладить и т. д. Ее муж, средней квалификации врач-стоматолог, выпивал, мало бывал дома, и помощи от него не было. Девятилетняя Сашенька была праздником в семье – отличница, шахматистка, фигуристка, бабушкина любимица. Младшая дочь с мужем и детьми жила в Прибалтике. Такова была семья Марии Петровны.

Я рискнула продолжить лечение, начала вводить духовные элементы, в основном в форме беседы. Инстинктивная христианка Мария Петровна начала поддерживать меня в вопросах воцерковления – исполнения обрядов, регулярных молитв. Мы даже договорились о визите моего знакомого священника. В один момент все изменилось.

У Сашеньки оказалась положительной реакция Манту, и фтизиатр поставил диагноз – туберкулез. В семье началась паника. Валя сыпала именами знакомых ей медицинских светил, она плотно занялась дочерью. Тогда центр лечебных мероприятий в семье склонился в сторону младшего поколения.

Мария Петровна перестала расслабляться со мной во время сеанса. Все мысли ее были о внучке. Мы отменили лечение, причем достаточно резко. Но у Марии Петровны отвоеванные у болезни рефлексы не исчезали. Улучшение оказалось стабильным.

Пока вся семья занималась Сашей, я пыталась уловить какую-то мысль по этому поводу. Что-то меня беспокоило. И однажды в церкви меня пронзила догадка. Боже! Я упала на колени… Что же я наделала!

Я начала с того, что взяла Сашину медицинскую карту, начатую еще при рождении, и медицинскую карту Марии Петровны. Я обнаружила у Саши запись о тяжелейшей пневмонии с тремя днями в реанимации, когда ей было только полтора года. А потом в истории болезни Марии Петровны прочла, что злосчастная авария произошла через два месяца после этого. И тогда на следующее утро я пошла на разговор к Марии Петровне. Мне было очень тяжело. За это время она стала близким мне человеком.

Мария Петровна была мне рада, но, увидев мое серое лицо, забеспокоилась. Я не стала тянуть:

– Мария Петровна, вы помните время, когда у Сашеньки была пневмония?

– Да, это было как вчера. Мы чуть не умерли от страха. Валюта ведь рожала так трудно. И Сашенька была такой желанной.

– Вы помните, что было, когда она лежала в реанимации? Что вы делали в это время?

– Мы сидели в коридоре или ходили под окнами.

– А что вы говорили, как вы молились при этом?

Она угадывает мой намек, и щеки ее наливаются краснотой. Ее дыхание становится шумным, прерывистым.

– Я молила Бога, чтобы он спас ее. И… предлагала взамен свою жизнь.

Я была настойчива:

– Как именно вы предложили?

– Это было в аффекте… Вроде бы так… Господи, если хочешь, чтобы эта кроха страдала в жизни, позволь мне за нее отстрадать стократно. Я на все согласна, Господи, но не дай ей умереть, не дай ей слез, дай ей радость и счастье.

– Вы понимаете, что именно вы предложили?

– Да. Вы хотите сказать, что моя молитва была услышана?

– И вы приняли мученический венец…

– Слава Господу! – воскликнула Мария Петровна громче, чем обычно, и ее глаза счастливо заблестели.

Сердце мое дрогнуло, и я спросила глухо:

– Теперь вы не жалеете?

– Я действительно счастлива! Моя девочка защитится моими слезами.

А потом мы с ней рассуждали о справедливости, такой, какую представляют люди и какой она представляется с небес.

Мария Петровна говорила: «Господь не жесток. Я думаю, что кому-то из нашего рода нужно было принять крест тяжелой неизлечимой болезни, зато другим будет лучше. Это все равно, что очиститься, смыть грязь. Например, я убираю квартиру, мои руки в грязи, спина болит, зато все живут, не дыша пылью. То же самое здесь».

Я осторожно посомневалась в целесообразности нашего лечебного процесса. Я боялась, что нанесла вред этой связи бабушки и внучки, ненарочно наклонив это «коромысло» в сторону девочки. А потом успокоилась. Иначе мы бы никогда этого не узнали, и никогда бы Мария Петровна не сказала: «Да я теперь как на крыльях. Эти крылья нужны мне были внутри. Как я себя изводила: лежу, бревно бесчувственное, вокруг меня одни хлопоты… А теперь все иначе. Жизнь моя не напрасна. Только мы никому не скажем, правда?»

Так что на все воля Божья. Тогда Мария Петровна улыбнулась мне уникальной, загадочной улыбкой беременной женщины. Мол, вы думаете, я одна? А нас-то двое!

Так я посчитала себя не вправе вмешиваться в здоровье человека. И благодаря этому случаю, как и некоторым другим, я уверенно говорю. «Мать, как и другой очень любящий близкий человек, может спасти жизнь любимому человеку, беря на себя его тяготы, беды, болезни, страдания. Надо верить, молиться и быть готовым к самопожертвованию». Сама-то я знаю, что за спасение человека не назначается цена, это происходит не по заслугам человеческим, а по милости Божьей. Это от просящего должна исходить инициатива – например обет как вид особого договора между человеком и Богом. И приняв его, не следует удивляться тому, что происходит, если сам просящий его нарушит.

А Сашенька выздоровела, причем достаточно быстро. Она, как и раньше, отличница, шахматистка, фигуристка и вообще милая добрая девочка.

Мария Петровна так же лежит на фоне гобелена. Только взгляд стал более теплым и умиротворенным. И я прихожу к ней учиться терпению и мудрости. К сожалению, она скоро умрет. Но мне даже не грустно. Я испытываю только благоговение. И в моем сердце звучит музыка: далекие колокольчики на снежных горах, у подножия которых никогда не померкнут красно-желтые цветы.

* * *

Человечество придумало себе смерть. Наделило ее женским кошмарным обликом, вложило в руки атрибуты, от которых хочется бежать без оглядки. И тогда рассудок возопил: беги, спасайся, это – смерть. Звериный инстинкт поразил человека и затоптал то, что в человеке сильнее инстинкта самосохранения – Дух Божий. Именно Духом, искрой, источником жизни человек не позволяет себе выживать ценой жизни других, цепляться за каждую минуту, если все пройдено, выполнены все земные труды и подведены итоги. Именно Дух дает человеку силу и волю к жизни, если осталось еще что-то, перейдя через которое, можно идти не оглядываясь. Именно Дух дает человеку возможность прозревать свое начало и конец и быть мудрее самого себя перед лицом болезни, опасности, смерти. Именно неразвитость, замусоренность, захламленность человека не позволяет Духу вести его по жизни. И человек становится духовно больным, испуганным, уничтожающим себя. Нет возможности жить, если внутри смерть.

* * *