Читать книгу Почти ангелы - Барбара Пим - Страница 5

Дейдре разбудили звуки органной музыки и распевающие гимн голоса. Поначалу она решила, что все еще видит сон, но потом сообразила, что скорее всего сегодня день какого-нибудь святого или еще какой церковный праздник, и отец Талливер, наверное, служит раннюю мессу с певчими. Ей было чуточку не по себе, что совсем близко от ее кровати церковь, да еще такие «высокие» гимны, – певчие зачастую не вытягивали верхние ноты. Разумеется, голоса были преимущественно женские.

– Очень надеюсь, что у преподобного будет плотный завтрак, – заметила, садясь за свой, Мейбл Свон. – Что-нибудь горячее, надо думать, даже овсянки едва ли достаточно.

– Даже смешно, что ты на это надеешься, мама, – сказал, поднимая глаза от газеты, Малькольм.

– Ну, дорогой, ему полагается плотный завтрак после такой ранней службы.

– А я думаю, мне тоже что-нибудь горячее полагается, – заявила Рода, входя в пальто и шляпе.

– Неужели ты уже была в церкви? А я и не знала, что там сегодня служба.

Мейбл явно была уязвлена, поскольку в том, что касалось посещения церкви, между сестрами существовала изрядная доля соперничества, да и отец Талливер был настолько «выше» предыдущего священника, что иногда трудно было за ним угнаться.

– Разве сегодня церковный праздник? – спросила она чуточку смущенно, поскольку новые выражения еще нелегко ей давались.

– Не просто церковный, а праздник ревностных, – откликнулась, не удержавшись от толики самодовольства, Рода.

– Ну надо же! – еще пуще разобиделась Мейбл. – Надо полагать, чай ты перед службой не пила?

– Не успела, – ответила Рода, но и она вспомнила службы старой «низкой» церкви их детства, когда для тех, кто шел на службу пораньше, выставляли поднос с чаем и тонкими ломтиками хлеба с маслом. – Пожарю-ка я себе яичницу, – возвестила она.

Она слегка надулась, точно это сестра должна была предложить ей яичницу, но Мейбл, уязвленная тем, что сочла хитрой уловку Роды, осталась на месте, упорно продолжая читать «Дейли график».

Закончив завтрак, Малькольм и Дейдре собрались уходить. Малькольм всегда ездил в Сити подземкой, но Дейдре предпочитала автобус, хотя тот шел намного медленнее. Она сидела в полудреме, с раскрытым учебником по антропологии на коленях, сознавая, какое прекрасное сегодня утро, но не думая ни о чем конкретном. Она испытывала смутную тоску, слабое ощущение недовольства, но в этом не было ничего необычного. Она хотела быть красивее, умнее, иметь собственную квартиру, а еще не помешало бы влюбиться. Она вспомнила, что сегодня вечером идет в театр с другом Малькольма, которому, пожалуй, нравится на скучный манер, но такая перспектива не вызывала у нее особой радости. Бернард Сприндж был из тех молодых людей, которых мать с теткой считали «подходящими», а одного этого было достаточно, чтобы очернить его в глазах Дейдре. С другой стороны, представится подходящая возможность надеть новое платье с открытыми плечами и без бретелек.

У школы антропологии, а точнее, на углу здания, где она располагалась (две-три комнаты – вот и все, что могли допустить власти колледжа для изучения этого нового и рискованного предмета), она нагнала двух студенток-третьекурсниц, Ванессу Ивс и Примроуз Катбаш, которые собирались на семинар. Эта варварская церемония, возможно, отголосок тех дней, когда христиан бросали на съедение львам, устраивалась каждую неделю. Кто-нибудь готовил и зачитывал доклад на заданную тему, после чего все с величайшим удовольствием рвали и его, и автора на части и вносили собственную лепту, излагая свою точку зрения на различные предметы, не всегда относящиеся к делу.

Дейдре с легким восхищением прислушивалась к разговору девушек. Примроуз, высокая белокурая амазонка, обладала ясными и громко выражаемыми политическими взглядами, а темненькая и томная Ванесса обычно терзалась из-за того или иного любовного романа. Из услышанного выходило, что сегодня у нее похмелье, а ей предстояло читать доклад на семинаре.

– Я сегодня вся на нервах, – стонала она, – мне кажется, я такая хрупкая, точно из венецианского стекла, рассыплюсь, только дохни.

– Если ты действительно доклад не закончила, пощады от Фэрфекса не жди, – бесцеремонно отрезала Примроуз.

– Знаю… Но подумай, какая изощренная пытка! Едкий сарказм тона, который он с нами берет… Как по-твоему, он его заранее репетирует? Интересно, на нем будет костюм из грубого твида… Так мужественно, да?

– Ума не приложу, что ты нашла в профессоре Фэрфексе, – благоразумно отозвалась Примроуз. – Он даже внешне некрасивый.

– Знаю, благослови его, Боже, – пробормотала Ванесса глупо влюбленным тоном, – но уроды бывают так отчаянно привлекательны, помяни мое слово.

Дейдре пренебрежительно скривилась. Она-то считала, что так манерно разговаривают только студентки Оксфорда, но тут же вспомнила, что Ванесса живет в Кенсингтоне, а оттуда чего угодно можно ожидать. Она уселась за работу в темной, наводящей тоску комнате, где на полках вдоль стен стояло множество потрепанных книг и повсюду были развешаны траченные молью африканские маски, попавшие сюда с целью вдохновлять студентов в учебе или потому, что все музеи от них отказались. Тут даже имелся скелетик какого-то зверька, реликт тех дней, когда помещением пользовался факультет зоологии.

Утро набирало ход, и к Дейдре понемногу присоединялись другие, поскольку помещение не только служило свалкой для ненужных антропологических образчиков, но также считалось ничейной землей, где выпускники прошлых лет, которые не знали, куда податься со своей работой, могли притулиться обрабатывать полевые заметки. Один-два стола всегда были завалены бумагами, и эти столы время от времени спешно захватывали как раз такие захудалые иждивенцы. Жили они обычно в самых нищих кварталах Лондона или на невероятно далеких окраинах на гранты, которых всегда прискорбнейшим образом не хватало. Их творческие порывы вечно душили бедность и семейные проблемы. Потребовалось бы перо Достоевского, чтобы воздать должное их жалкой жизни, зато сами они были высокообразованными людьми и часто собирались в этой комнате или в пабе по соседству, чтобы поговорить о своих неврозах и психологических проблемах, которые мешают им оформить собранный материал в диссертацию. Кое-кому из них посчастливилось завоевать любовь преданной женщины – такой, кто может однажды стать женой, но, будучи брошенной, примет свою участь с веселой миной и без горечи. Такие женщины рано узнают, что значит нести груз любви, терпеливо выслушивать проблемы своих мужчин и всегда быть наготове с пишущими машинками, на случай если рукопись или хотя бы короткая статья дойдет до стадии написания.

В описываемое утро один бледный, несчастный с виду молодой человек бормотал на странном языке в диктофон, а другой с четверть часа яростно стучал на машинке, потом вырвал лист, смял и бросил на пол, после чего выбежал из комнаты, удрученно прижимая руку ко лбу. Никто не обращал внимания на Дейдре, но она поймала себя на том, что ей трудно сосредоточиться, и обрадовалась, когда подошло время ленча. Она как раз собирала свои книги, когда дверь открылась и вошел очередной молодой человек. Этот был приблизительно в возрасте отчаявшихся – двадцати восьми или девяти лет, – но Дейдре не припоминала, что видела его раньше. Он был высоким и смуглым, с тонкими аристократичными чертами и яркими серыми глазами, – так во всяком случае Дейдре всегда его потом описывала. Возможно, в то время она заметила только поношенный плащ, потертый портфель и тот факт, что он стоял над ней довольно пугающе, точно ожидал радостного приема.

– Полагаю, мы незнакомы, – сказал он наконец, улыбнувшись ей. – Меня не было почти два года, и я чувствую себя Рипом ван Винклем[5].

Дейдре была несказанно поражена, что молодой человек удостоил ее своим вниманием, и даже не нашлась, что сказать. Впрочем, и в лучшие времена она слишком стеснялась, чтобы легко выдать остроумный ответ.

– Думаю, большинство на семинаре, – выдавила она.

– Ну, конечно! Пятничный семинар! С тем же успехом можно вернуться в Судный день, думая, что застанешь мир прежним, правда, все мы этим грешим. Кстати, я Том Моллоу.

Он начал расхаживать по комнате, снимая с полок книги и отпуская на их счет уничижительные замечания, словно не мог решить, уйти или остаться.

– А вас как зовут? – спросил он.

– Дейдре Свон, – промямлила она, думая, какое дурацкое ей досталось имя.

– Дейдре – дочь печалей[6], – сказал он, и почему-то она не обиделась на бородатую шутку. – И вид у тебя довольно грустный, когда сидишь тут совсем одна. Пойдем выпьем?

– О… спасибо… с удовольствием…

Она пробормотала первое, что пришло в голову, поскольку не привыкла пить вообще и посреди дня в особенности. Она надеялась, что не производит впечатление дурочки, слишком уж жаждущей с ним пойти. Однокурсники никогда не приглашали ее с ними выпить, хотя на курсе имелась пара девушек, за которыми ухлестывали, считая их «выгодным вложеньицем», что бы ни подразумевала такая довольно зловещая формулировка.

– Я всегда считал, что тоскливо пить одному.

Значит, подумала она про себя, он все равно собирался пойти выпить. Ну, разумеется, собирался. Он рассчитывал застать тут толпу знакомых. Пожалуй, стоит считать комплиментом в ее адрес, что он не стал дожидаться их с семинара. Правда, возможно, ему так надо выпить, что сил нет терпеть.

– А я никогда и не пробовала пить одна, – сказала она.

От самой мысли ей захотелось рассмеяться. Она вообразила, как сидит дома у себя в комнате с бутылкой джина, а мама или тетка кричат: «Ты чем занята, милая?» Или мистер Дулк наблюдает за ней из сада.

А Том улыбнулся ей и сказал:

– Да уж, полагаю, ты слишком юна, чтобы вообще научиться пить.

– Мне девятнадцать, – довольно холодно возразила она.

– Да, целых девятнадцать! – передразнил он на ходу. – Ага, вот сюда, кажется, принято ходить, или предпочитаешь другую забегаловку?

Они остановились возле одного из многих в окрестностях школы антропологии пабов. Дейдре не знала, «обычная» это забегаловка или нет. Для нее все пабы походили один на другой, отличие заключалось лишь в том, что одни выглядели старыми и уютными, а другие, вроде того что у реки возле дома, новенькими и сверкающими. Этот был уютной разновидности, с круглыми столами и потертыми банкетками, набитыми конским волосом. Внутри было людно: сплошь, как показалось Дейдре, «бизнесмены», которые чересчур громко смеялись над шуткой, которую, вероятно, отпустила обслуживавшая их толстая немолодая женщина. Хотя, наверное, не обязательно нужна шутка, чтобы заставить мужчин громко смеяться в пабе.

– Нам придется пить пиво, – извиняясь, сказал Том. – Надеюсь, ты не против.

– Прекрасно, – отозвалась она, храбро делая большой глоток тепловатого горького. – Я его просто обожаю.

Повисло молчание, и Том спросил себя, почему пригласил эту странную девушку, а не подождал, когда выйдут с семинара Марк и Дигби или кто-нибудь еще из знакомых. Он оставил Кэтрин дописывать рассказ, ей как будто было не до него, а ему было разом приятно и лестно, что рядом с ним Дейдре, что на него устремлены ее огромные карие глаза, и лишь изредка ее заинтересованный или сочувственный шепоток прерывает его рассказ о самом себе и о своей работе. Тому никогда не приходилось прилагать особых усилий, чтобы расположить к себе женщин, которые проникались к нему естественной и немедленной приязнью, поэтому он не потрудился показаться Дейдре интересным или расспросить девушку о ее жизни.

Любовь с первого взгляда редко бывает взаимной, хотя и может казаться таковой, когда о ней вспоминают или обсуждают потом. Том, разумеется, видел в Дейдре всего лишь сносную слушательницу, но для нее дело обстояло совсем иначе. Она испытала прилив счастья, такого, что могла бы вечно слушать его голос, вещавший о хитросплетениях сегментации родства. Отсвет этого счастья, вероятно, отразился у нее на лице, потому что, когда она повернулась к нему с улыбкой и отрешенным мечтательным взглядом, он улыбнулся в ответ, сказал, что, наверное, ей наскучил, и пошел еще за пивом.

За вторым горьким они рассматривали сделанные им фотографии. Темнокожие фигуры в белых балахонах, набедренных повязках или вообще без ничего были запечатлены за теми или иными делами – по большей части подсмотренными издалека. Иногда, разнообразия ради, встречался крупный план грозной фигуры в маске и одеянии из листьев или красивой девушки, голой по пояс, но с множеством бус, – на эти Дейдре смотрела из чувства долга, однако с некоторой неловкостью, не зная, как лучше реагировать. На последнем снимке сам Том стоял у хижины с остроконечной крышей из пальмовых листьев.

– Думаю, эта мне нравится больше всего, – робко произнесла она, надеясь, что он подарит ей снимок, но он просто рассмеялся и со словами, что самым дурным вкусом считается показывать свое фото в полевых условиях, убрал снимки в папку.

Глянув на часы, Дейдре с изумлением обнаружила, что уже больше двух.

– Мне надо идти, – сказала она. – Я обещала маме вернуться сегодня пораньше.

– Тогда, надеюсь, она не будет волноваться. Матери, как мне кажется, к этому склонны.

«Неужели у него тоже есть мать?» – с восхищением подумала Дейдре.

– А твоя мама за тебя волнуется? – спросила она, расхрабрившись от горького.

– Очень даже. Купила себе книгу о тропических болезнях и провела несколько отвратительных часов, читая обо всем, что я мог бы подхватить. Надеюсь, ты не слишком проголодалась, – продолжал он, когда они уже шли по улице. – Следовало бы купить тебе сандвич, но сам я поел раньше, поэтому, боюсь, забыл.

Дейдре спросила себя, что же такого он мог есть. Ранний ленч казался маловероятным, поэтому, наверное, это был очень поздний завтрак? Над этим она могла поразмышлять в автобусе по пути домой, вспоминая все восхитительные минуты и его дружеское, пусть и небрежное «Увидимся как-нибудь». «Когда?» – хотелось спросить ей, она ведь думала, как ей вынести вечер с Бернардом Спринджем и все последующие дни, омраченные неопределенностью, состоится ли эта новая встреча.

Мало найдется испытаний для женщины более тягостных и мучительных, чем вечер, проведенный в обществе одного мужчины, когда она тоскует по другому, и тем вечером скучность Бернарда выкристаллизовалась так, что превратилась почти в физическую муку, подобную той, когда сверло дантиста касается чувствительного зуба. Однако Бернард был высок, хорошо одет и выглядел лучше Тома Моллоу, а его остроты и реплики, если их проанализировать, были, пожалуй, поинтереснее, чем у Тома. Он повел Дейдре на пьесу, которую она хотела посмотреть, а после накормил вкусным ужином. Более того – у него была машина, а это означало, что поездка домой в предместье будет комфортной и не придется нервничать из-за последнего автобуса или утомительной толчеи в душной подземке.

Выпитое за ужином вино повергло Дейдре в молчаливую задумчивость, и довольно долго они ехали молча. Она старалась вообразить себе, каким был бы вечер, проведенный с Томом. Конечно, денег у него нет, поэтому они бы пошли поесть в какую-нибудь дешевую забегаловку или, возможно, просто сидели бы в пабе, пили пиво и говорили о его работе. Сегментация родства, дробление и приращения, думала она в отчаянии и без тени юмора.

– О чем задумалась? – мягко спросил Бернард.

Они могли бы вместе поехать на верхней площадке автобуса, но, разумеется, она пока не знает, где он живет. Может, кто-нибудь в колледже знает… Неужели она не сумеет как-нибудь перевести разговор на Тома Моллоу, при этом себя не выдав?

– Ты и впрямь витаешь в облаках, – не унимался Бернард. – Такое ощущение, будто ты за много миль отсюда.

– Ах, извини. Я думала про пьесу. Такая печальная.

– Остановимся на минутку посмотреть на реку? – предложил он с дрожью в голосе.

– Ладно, – безразлично согласилась Дейдре.

Тем, кто не жил в этих местах, ночной вид реки казался восхитительным, но для нее берег был просто местом, где мистер Дулк и мистер Лоувелл выгуливали собак, а молодые люди из клуба – своих девушек. Выглянув в окно, она и теперь увидела мистера Лоувелла, который шел, пожалуй, слишком быстро для своего Снежка – старого терьера, пытавшегося то ли вприпрыжку, то ли враскачку, как маленькая лошадка-качалка, бегом угнаться за хозяином.

– Ты ничем не расстроена, милая? – спросил Бернард.

– Нет, нет, прости, просто разговаривать не хочется, – ответила Дейдре.

Она терпеть не могла, когда ее называют «милая», и к тому же рука Бернарда заползла ей на плечи, а пальцы пробирались гораздо дальше, чем хотелось бы. Но внезапно они остановились, и их прикосновение исчезло так быстро, точно шалуны встретили гремучую змею или скорпиона. Наверное, Бернард наткнулся на косточку в корсаже платья, который придавал лифу без бретелек такую странную форму. Вот уж где он никак не ожидал найти кость, подумала она, давясь смехом.

– На самом деле формы у меня совсем не пышные, знаешь ли, – внезапно сказала она игриво. – Наверное, на ощупь как скелетик цыпленка. Такая неожиданность!

Бернард, вероятно, несколько смутился, поскольку не нашел ответа, поэтому она продолжала с той же несвойственной ей веселостью:

– Цыплячий скелетик, полый, как купол собора! Возвышенно, правда?

– Какие странные вещи приходят тебе в голову! – почтительно сказал он. – Наверное, надо отвезти тебя домой, уже за полночь.

За полночь – значит, уже завтра! И она, возможно, увидит Тома. С сияющими глазами Дейдре повернулась к Бернарду поблагодарить за прекрасный вечер. Испытав огромное облегчение, поскольку ее странные слова его встревожили, он ее поцеловал, а она не протестовала, что делала довольно часто. Забавная девчонка, так он в целом ее про себя характеризовал. В следующий раз они пойдут смотреть мюзикл по его выбору, а не мрачные пьесы с проблемами, которые предпочитает она.

– Смотри, свет по соседству горит, – удивилась она, когда они подъезжали к ее дому. – Интересно, что делает мистер Лидгейт?

– Решил пропустить рюмочку на сон грядущий? – предположил Бернард, поскольку мало что знал про чиновников из колониальной администрации, и его представления о том, чем они могут заниматься, были прискорбно ограниченными и традиционными.

– О нет, он совершает какой-то жуткий ритуал, чтобы умилостивить своих предков, – бурно возразила Дейдре.

– Господи помилуй! Ты это видела? – Бернард указал на освещенное окно, в котором возник гротескный силуэт, задержался на минуту, потом скрылся снова.

– Похоже, на нем африканская маска, – сказала Дейдре. – Странно расхаживать в ней в такое время суток – соседи скорее всего будут жаловаться.

Попрощавшись с Бернардом, она тихонько прокралась вверх по лестнице, но и мать и тетка еще не заснули, и мать, как обычно, окликнула: «Это ты, милая?»

Подтвердив, что это действительно она, Дейдре ушла к себе и покрутилась перед зеркалом, чтобы со всех ракурсов рассмотреть себя в платье с лифом на косточках. Потом она сняла платье, небрежно бросила его на спинку стула и, как была, в нижней юбке опустилась на колени у книжного шкафа. Ей вспомнились строчки, любимые школьницами разных возрастов и применяемые ко всем мыслимым разновидностям любви – четвертый сонет Данте Габриэля Россетти «Взгляд любви», который начинался словами «Как вижу я тебя, тобой любимый?».

Перечитав сонет, она стала готовиться ко сну. «Политические системы Африки», ее нынешняя постельная книга, той ночью осталась неоткрытой.