Читать книгу Только любовь - Басира Сараева - Страница 3

Абдул уже больше года жил и работал в селе Ипекйурд[6], охранял двор, убирал за скотом, обрезал деревья, а в последнее время и стирал одежду хозяина. Пожилые супруги Баладжафар-киши и Гызылгюль-хала[7] относились к нему, как к члену семьи, предлагая поселиться в доме, но он предпочитал сторожку у ворот рядом с гаражом с ветхим «Запорожцем».

Несмотря на обоюдную привязанность, жизнь слуги оставалась за туманной завесой. По словам участкового Бабира, его друг пришел в деревню, чтобы выбраться из депрессии – у него недавно погибла жена на восьмом месяце беременности, упав с обвалившимся балконом в доме брата. Мужчина в это время находился в отъезде, а когда прибыл, ее с серьёзной черепно-мозговой травмой только что поместили в реанимацию. Она умерла через десять часов, так и не придя в сознание. Ребенка изъяли путем кесарева сечения, но и он, также пострадавший от удара, не выжил. Когда Баладжафар-киши и Гызылгюль-ханум пытались спрашивать слугу о личной жизни, тот отвечал, что развелся с женой. Что бы там ни было, Бабир ручался за друга, божился, что он надежный и замечательный человек, пусть дружит с травками и иголками.

Сам Баладжафар-киши, страдавший тяжелой формой сахарного диабета (не зависящий от инсулина), доживал последние месяцы и прекрасно сознавав это. Неделю назад его выписали из больницы, где ампутировали правую ступню, а двумя месяцами ранее – большой палец той же ноги. В конце июля-начале августа старики перебрались бы к одной из дочерей, продав усадьбу людям, намеревавшимся скупить участки у нескольких соседей, чтобы построить зону отдыха. Абдул же планировал вернуться в Баку и попытаться начать новую жизнь.

– Жена, еще чаю! – приказал хозяин.

– А кто тебя в туалет поволочит? – раздался голос из кухни.

– Я не умер, отец, – произнес слуга, встав из-за стола, где играл с ним в шашки.

Когда он вернулся с чаем и медом, соперник уже убрал игру в коробку, подтрунивая:

– Проигрывал и нашел повод улизнуть.

– Сам ты проиграл, – ответила жена, достав коробку с домино. – Он же не сдался, а ты не стерпел.

Гызылгюль-хала размешала косточки домино и, обняв дворецкого, усадила перед мужем.

– Я за «спасибо» не играю, – улыбнулся Абдул. – Если проиграю, большой серый гусь – ваш.

Предприимчивый слуга не только увеличил поголовье хозяйского скота, но и завел свой, поскольку места было предостаточно. Когда он прибыл к этим людям, в просторных сараях обитали тощая корова и две козы, которых старики собирались продать; в одном из пяти курятников находилось 15 кур. Некогда богатый фруктами сад также пришел в запустение.

– Аппетит пропал. Давай договоримся по-другому, – ответил старик. – Проиграешь – отрежу ногу, жена пришьет мне.

– Сам пришью, – усмехнулся Абдул. – А если проиграешь ты?

– Встанешь и включишь видео.

После выписки из больницы дочери купили ему видеоплейер, в который он просил ставить только одну кассету – малую свадьбу[8] внука Гусейна.

Слуга выиграл первую партию и послушно пошел подключить приставку к телевизору. Он уже в третий раз ставил эту запись и хотел уйти к себе, как хозяин приказал остаться.

– Если пленка оборвется, не буду же орать на сто километров.

– С чего ты решил, что с кассетой что-то не так?

– Говорю тебе, сядь и смотри до конца. Будто не знаю, зачем смываешься. Очередная доза зовет.

Старик в чём-то был прав, но слуга не мог созерцать кадры на видео без боли: то тупо опускал взгляд, то закрывал большие серые глаза.

– Как же красиво танцуешь, отец.

– Танцевал.

– Мои ноги к твоим услугам, и ты еще повоюешь, – пошутил мужчина с печальным лицом и подавленным голосом.

Абдул выглядел лет на сорок, на несколько лет старше реального возраста. Это был статный мужчина с огромной лысиной и редко выступающей улыбкой на задумчивом лице.

Он нехотя присел на стул, устремив взгляд на пол.

– Иди за кайфом, так и быть! – произнес Баладжафар-дайы.

– Разве этот пир не кайфарики спели? У всех на лице написано «наркоман», – сказал Абдул, указывая на членов группы «Шестерка Умида».

Старик нахмурил брови, а слуга, подойдя к телевизору, ткнул пальцем в сидевшего за синтезатором Сейрана Ульви:

– А этот вылитый главарь банды.

– Зато как поет! – вставила Гызылгюль-ханум.

Абдул нажал кнопку «стоп-кадр», и пианист с локонами, спадающими на плечи, с синими глазами и выщипанными бровями на заросшем лице застыл, как Сфинкс.

– Ну, просто загляденье! Как вам настоящий азербайджанец?

– А ну, прекрати и дай досмотреть, щенок! – пробурчал хозяин.

Мужчина нажал кнопку повторно, и песня в исполнении Сейрана приласкала слух стариков. Женщина заплакала, а слуга подошел к ней, прося прощение за оскорбление памяти погибших музыкантов.

– Давно этот пир был, – протянул он, посмотрев на всплывающую на экране дату.

– Почти два года назад. Дочка в Дашкесане живет. А покойных музыкантов там любили, – напомнила Гызылгюль-ханум.

– Сынок, ни я, ни жена не забыли твою доброту к нам. Просто больно, что ты губишь себя. Если те люди кололись и нюхали, то после смерти оставили память в сердцах поклонников. А ты, дурень, даже одним пальцем на пианино играть не умеешь.

Баладжафар-киши припомнил дворецкому, как пару месяцев назад шестилетний Гусейн тщетно учил его играть на игрушечном пианино «Жили у бабуси».

– Прошу. Память о себе, когда меня заест гашиш, – сказал Абдул, вручая хозяйке покрытую лаком глиняную статуэтку девушки, похожую на ее дочь.

Изваяние было изготовлено по заказу сестер как подарок к дню рождения Перигюль, утонувшей в море семь лет назад.

Однажды, когда Абдул поехал в Баку, чтобы продать мясо, недоверчивые зятья Баладжафара (ненавидевшие сомнительного типа) потребовали открыть его каморку и вместо компрометирующих преступника улик обнаружили несколько лепок из пластилина и парафина. Когда Абдул вернулся, они как бы невзначай перевели разговор на хобби детей, а слуга охотно поделился скромными знаниями скульптора.

– В дом пионеров ходил от нечего делать, поэтому не стал ваятелем.

– Ох, дитя мое! – всхлипнула Гызылгюль-хала, обняв одной рукой мужчину и держа в другой бюст дочери.

– Отдал бы ее за тебя, – сказал старик. – Таким же романтиком была моя Перигюль.

– Умная, добрая, никого не боялась. Пряла шелк и гнала корову в загон и обратно, – добавила мать.

За работу Абдул принялся с душой, так как хозяйская дочь напоминала его погибшую жену. Если Перигюль умерла холостая в 20 лет, то Абдул был вторым мужем Джейран – беженки из Армении.

Ее первого супруга убили в 1989-м на почве межнациональной розни. Она с грудным сыночком перебралась в Баку и жила с братьями. Поскольку гуманитарная помощь и пособие не покрывали нужды, вдова работала в чужих домах: мыла посуду, окна и полы, стирала и ходила в магазин. Увидев эту хорошенькую женщину в доме друга, Абдул не упустил шанс насолить нелюбимой жене, заключил брак с любовницей перед Богом, и эта жизнь их устраивала. Он снял однокомнатную квартиру. Вскоре обе жены сообщили о беременности. Муж с трепетом ждал рождения детей, разделяя философию гражданской жены «дети – это богатство, как бы нужда не мучила».

Один из братьев Джейран, так же беженец, поселился в аварийном здании в Сумгаите. Она с разрешения мужа поехала в гости и не вернулась, потому что погибла, унеся в небеса и ребенка, который должен был родиться через полтора месяца. Сироту же взяла сестра покойной.

Абдул так и остался жить в съемной квартире, где никто не мешал ему дурачиться, приводил «наложниц» на пару дней. К законной жене приходил, когда вздумается. В связи с упадком промышленности после развала СССР его уволили с завода, в котором он дорос до начальника цеха. Полная пустота в жизни, и все увидели в нём законченного наркомана, хотя он не увеличил дозу, пусть сел на иглу намного раньше.

В первый раз это случилось зимой, когда он, вернувшись из армии, восстановился на дневное отделение Политехнического института. У соседки по лестничной площадке умер муж от рака, сама она передвигалась с большим трудом. Абдул, прежде чем спуститься за хлебом, позвонил в ее дверь:

– Не купить ли чего-нибудь?

– Спасибо, сынок! Всё есть. Да только сдай это, – попросила старушка, отдав нераспечатанную коробку с морфием.

Деньги она не захотела, так как лекарства инвалиду Великой Отечественной войны выдали бесплатно.

Абдулу наутро предстояло сдать сложнейший экзамен, к тому же голова трещала. Он зашел в аптеку за шприцем, не решившись взять жгут. Как вводить иглу в вену, он знал. Затаившись в своей комнате, туго-натуго обмотал майкой левую руку выше локтя. Потом аккуратно обезглавил ампулу и набрал шприц. Повеселев раньше времени, парень начал сжимать и разжимать ладонь, припевая:

Вены вздулись в ожидании живительного жала. Первая проба получилась, как у профессионала, и кайф не заставил себя ждать. Экзамен на следующий день Абдул сдал на «отлично».

По окончании института он устроился на работу. Года два никто не замечал за ним этой дурной привычки. Потом инъекции чередовались с травами, глаза покатывались, и речь изменилась.

В октябре 1987 года на партийном собрании завода начальник поставил вопрос об увольнении инженера, позорящего советскую молодежь. Директор, однако, подчеркивая достоинства Абдула Хангулиева, ограничился строгим выговором и лишением квартальной премии. Но через год с небольшим директор и начальник уехали из республики, и молодой инженер занял пост своего обидчика.