Читать книгу На войне и в плену - Белль Бойд - Страница 4

Мой дом. – Беглый взгляд на Вашингтон.

Надеюсь, мои английские читатели, которые так сильно любят свои домашние очаги, простят изгнаннице, если она начнет рассказ о своих приключениях с краткой реминисценции ее далекой родине:

Нет места на свете прекраснее долины Шенандоа и нет, вернее не было, другого такого приятного и мирного селения, как Мартинсберг, где я родилась в 1844 году.

Все прелести, которые благодаря фантазии Голдсмита процветали в ирландской деревушке в период ее процветания, были воплощены и в моем родном городе. Но, – увы! Мартинсберг постигла более жестокая судьба, чем «прекрасный Оберн». Он, по крайней мере, до сих пор живет в поэме, и будет жить, пока живет английский язык, а Мартинсбергу суждено было стать первой и прекраснейшей жертвой, принесенной на алтарь свободы конфедератов, но из его руин не появилось такого поэта, который бы сумел увековечить его имя.

Пока в Америке был мир и Союз штатов сохранял свое единство, в окрестностях Мартинсберга появилось множество красивых усадеб, что свидетельствовало о том, что с тех пор, когда железнодорожная компания «Балтимор и Огайо» вложила массу денег в строительство нескольких машиностроительных заводов, город стал значимым населенным пунктом. Однако вложенные средства компании не окупились. Строительство еще продолжалось, но их судьба была уже предрешена. Они были уничтожены – только так можно было поступить, чтобы эти заводы не достались наступающим янки – бесстрашным героем, истинным апостолом Свободы, «Каменной Стеной» Джексоном.

Читатель, я должна снова вернуться к моему дому, который так скоро стал добычей интервентов и грабителей.

Представьте себе теплый солнечный день и миленький двухэтажный домик, утопающий в цветах роз и жимолости. Неподалеку протекает широкий, чистый и быстрый ручей, а в напоенном ароматами воздухе Юга покачивают своими ветвями обрамляющие его берега серебристые клены.

Даже здесь, в Лондоне, несмотря на огромную пропасть времени и пространства, отделяющих меня от родины, я еле сдерживаю слезы, когда вспоминаю сладкие дни моего детства. В минуты глубоких размышлений я часто спрашиваю себя, точнее, думаю: «А думали ли когда-нибудь мои английские читатели о той жестокой судьбе, которая постигла многих из их прямых потомков, чьим единственным преступлением была любовь к свободе, от которой не смогли отказаться Отцы Пилигримы, покинувшие родной остров? Неужели они не испытывают никакой жалости или сочувствия к нам – несчастным и обездоленным конфедератам? Способны ли они хотя бы на миг представить себе, чтобы они чувствовали, если бы знали, что по всей их стране в каждой дворянской усадьбе, фермерском поместье или лачуге ремесленника бесчинствуют разнузданные солдаты агрессора, или полыхают пожарища? Какие чувства могли бы испытывать граждане Лондона при виде костров штурмующей их город армии?

В последнее время было много написано о роскоши наших южных усадеб, ныне многих из них уже нет, а те, что остались уже не такие, как прежде, и я могу уверенно утверждать, что даже английские дома сейчас, в самом деле, более удобны и комфортны, чем наши, однако, наш уровень гостеприимства никогда не был превзойден.

Мое детство было таким же, как и у любого счастливого ребенка, я купалась в любви и ласке своих отца и матери, со мною рядом были мои братья и сестры. О печальных обстоятельствах, при которых умер мой отец, будет рассказано ниже. Где сейчас моя мама, я не знаю – она, без сомнения, тоже ничего обо мне не знает. И только Бог знает, где находятся в настоящее время мои братья и сестры.

Но я продолжаю. Думаю, что никто не станет со мной спорить, если я скажу, что нет в мире более приятного общества, чем в Вирджинии. В этом отношении Мартинсбергу повезло особенно – там жили самых лучшие и респектабельные семьи «Старого Доминиона» – под респектабельностью я имею в виду, как их репутацию, так и древность происхождения – их предками были Фэйрфаксы и Уоррингтоны, чьи имена обрели бессмертие благодаря перу м-ра Теккерея.

По тамошней традиции, когда мне исполнилось двенадцать, меня отправили в Маунт Вашингтон Колледж, которым тогда руководил м-р Стейли – о нем я всегда вспоминаю с чувством глубокой благодарности. В шестнадцать лет предполагалось, что мое образование завершено, и я совершила свой entrée [8] в мир Вашингтона, переполняемая надеждами и чувством бессознательной радости, свойственной моему возрасту. Тогда я даже предполагать не могла, как скоро моя молодость будет «разрушена бедствием» – худшим из тех, что могут постигнуть любого человека – бедствием гражданской войны.

Англичане настолько хорошо знают Вашингтон, что мне не нужно делать отступления, чтобы описать этот город, его оживленность и увеселения. Я познакомилась с ним зимой 1860-61 гг. – этот сезон был воистину блестящим. Залы Сената и Конгресса еженощно наполнялись нашими талантливейшими ораторами и государственными деятелями; аристократические салоны были заполнены до отказа, театры ломились от зрителей, и тогда в последний раз дочерей Севера и Юга соединили дружеские сестринские узы.

Я склонна думать, что в то время Вашингтон был очень похож на Париж незадолго до 1789 года, когда признаки грандиозной революции еще скрывались под спокойной и лживой поверхностью. Уподобившись парижанам той памятной эпохи, мы либо намеренно, либо безрассудно не замечали знамений времени; мы ели и пили, мы обедали и танцевали, мы приезжали и уезжали, мы женились и выходили замуж, совершенно не думая о том, какой вулкан кипит под нашими ногами.

Кто мог представить себе, каким будет конец и результат нашей революции, если учесть, что последствия того взрыва, разразившегося семьдесят пять лет назад в Европе, охватившего ее огнем и сбросившего царей с их тронов, хоть и частично, но ощущаются даже сегодня? Сколько тысяч наших сыновей пали, сражаясь с нашими угнетателями, не желающими признать, что наша свобода – это наше право, и они властны распоряжаться ей! Сколько несчастных женщин и детей погибло страшной смертью, а сколько было таких, которым пришлось искать спасения в чужих краях, бежать от врагов, тяжелой рукой стремившиеся сковать нас – врагов, которые не могли понять истинной сути памятного аксиомы ирландского оратора, и признать, что дух Свободы вездесущ и непреодолим!