Читать книгу Грандиозное приключение - Берил Бейнбридж - Страница 6

Мередит звонил дважды, до и после завтрака, из вестибюля «Коммерческого отеля», где он жил. На втором звонке, когда он колотил кулаком по аппарату его застигла жена хозяина.

– Кнопку заедает, мистер Поттер?

Он кинул через плечо что-то невразумительное, бросился на вращающуюся дверь, и та вытряхнула его на улицу.

Рядом с гостиницей был сад, разбитый в честь каких-то высокочтимых мужей минувшего, где зверски, под корень подрубили розы на клумбах. Муниципальный забор разобрали для военных нужд, и сквозь прорехи времянки из оцинкованного железа Мередит видел скамейку и бродягу в подранной военной шинели. Бродяга поднял глаза, упер колкий взгляд в Мередита. Он обсасывал куриную ножку, и щетина его лоснилась.

– Я так, – сказал Мередит. – Просто садом любуюсь. Мирный оазис среди кирпичных коробок.

И пошел дальше, по зимнему блеску, унося кошачью вонь в ноздрях; ветер вздувал ему полы и катил, катил его с горки, к станции.

Он было начал повторять покаянный монолог, отдаваясь на волю Божью. О Господи, Господи, я сейчас же, немедленно приму любую смерть от Твоей руки, какую Ты ниспошлешь… но вовремя осекся, поняв, что не то затеял. Нет, он не хочет умирать, просто не имеет права, пока не придушил Хилари.

Освежив замшевые туфли перед Главным почтамтом – чистильщик орудовал проволочной щеткой, – он успел на вокзал к без чего-то десять. Зашел в станционный буфет, заказал кофе, сел в главном зале спиной к входу. В голове толпились фразы, которые он напишет Хилари, как только выкроит время. «Смею напомнить, что не заикнулся ни об едином пенни на погашение летнего счета за газ… Я ведь и обидеться могу… я не каменный… Кто часами выслушивал о перипетиях той склоки в Бромли, когда Фортескью затирал тебя якобы в „Ночи ошибок“[10]… и ты, конечно, не помнишь, но не я ли, после второго удара твоей матери, тащился с ней в „скорой помощи“, а потом еще трясся на автобусе за этой ее статуэткой гипсового Пресвятого Сердца Иисуса?»

Он запнулся на этом «не я ли» – не слишком ли помпезно, когда Харбер, молодой герой-любовник, тронул его за плечо. Харбер ужасно нервничал, как-никак первый ангажемент, боялся прохлопать свой шанс. Мередит его высмотрел в «Поживем – увидим»[11] на экзамене в драматической школе.

– Доброе утро, – сказал Харбер, – простите, что помешал.

– У меня просто голова распухла, столько дел, – сказал Мередит. Отводя от мальчишки глаза, он разглядывал пальму, увядавшую в кадке на подиуме возле рояля.

Харбер, опешив, выпалил, что считает «Опасный поворот»[12] изумительной вещью, абсолютно изумительной. И Дотти Бланделл изумительна тоже. Кстати, сколько ей лет?

Глаза у Харбера были синие, кукольные, в черной густой обводке.

– За сорок, – сказал Мередит.

Дотти было тридцать девять, но, состарь он ее хоть на двадцать лет, это бы ничуть не отпугнуло юнца. В который уж раз он подумал, как однообразен и скучен, в сущности, неусыпный отбор неподходящих объектов для страсти. Этому Джону Харберу лететь бы к Бэбз Осборн, как пчелке на цветок. Дон Алленби, мазохистке из мазохисток, в ногах бы валяться у Десмонда Фэрчайлда, садиста в вечно заломленном, как у водевильного комика, котелке.

– На чашечку кофе времени не найдется? – спросил Харбер. Он был сегодня в полосатом шарфе, по-детски обмотанном вокруг шеи.

– Едва ли, – сказал Мередит и был вознагражден удрученной ссутуленностью удалявшейся к лифту спины.

Пока плотники не построили декорации на сцене театра, труппе разрешили пользоваться комнатой на верхнем этаже отеля. Она выходила окнами на кассы, или на станцию, просторностью вполне соответствовала их задачам и была к тому же роскошно отделана красным деревом. При отправлении или прибытии поезда голуби вспархивали с купольной крыши, клубы пара катили в окна, и Мередит чувствовал себя как на корме рассекающего бесплотные волны древнего брига.

В «Опасном повороте» заняты трое мужчин и четыре женщины, причем все, кроме одной, подписали контракт на сезон. Исключение составляла Дон Алленби, дама за тридцать, взятая только на эту пьесу и со второй же репетиции смертельно втюрившаяся в Ричарда Сент-Айвза. Если за утренним чаем ей первой подавали чашку, она моментально передавала ее ему, объявляя, что его потребности важнее. Стоило ему полезть в карман за трубкой, она тут же щелкала своей музыкальной зажигалкой, вызвякивавшей «Вернись в Сорренто».

Сент-Айвз был явно запуган. Загнанный в угол, похлопывал ее по плечу, а по лицу блуждала тем временем затравленная улыбка, как у хозяина, оглаживающего нервного пса, который может и тяпнуть. Он хихикал всякий раз, когда она к нему обращалась, и жался к Дотти Бланделл, ускакивая с ней под ручку, едва закончится репетиция.

В общем, он был сам виноват. Не надо было любезничать с ней в день читки. Самонадеянно воображать, что ничего не случится, если он выкажет ей мелкие знаки внимания – этой дурнушке, от которой уже в десять утра веяло спиртным, – и разливаться про интереснейшие фотографии, развешанные над лестницей, ведущей в партер.

– Все очень старые, – усердствовал он. – Некоторые 1911 года.

– Какая прелесть! – зажглась она. – Ой, покажите!

Он узнавал некоторых актеров, схваченных камерой в самых животрепещущих позах, и по тому, как она морщила лоб, что-то ляпала невпопад, заключил, что она была бы куда просвещенней, если б носила очки.

– Я один сезон играла в Престоне, в комедии нравов периода Реставрации, – заметила она, разглядывая слащавые завитки П.Л. О’Хары, изображающего капитана Крюка в «Питере Пэне».

Бонни согласился с Мередитом, что Дон Алленби была бы вполне ничего себе женщина, если бы не ее несчастная любовь к красоте, с которой бедняжка никак не могла сладить. Она из тех дев, резюмировал он, которым дай цветущий лужок, тут же они и кинутся собирать цветочки.