Читать книгу Игра в метаморфозы - Бернар Миньер - Страница 11

Понедельник, вечер

Вечером туман стал еще гуще, и свет уличных фонарей смотрелся как продолжение размытых гало желтых лун, выстроившихся вдоль улиц. Ночь в Саламанке дышала древностью многих веков. Фонари, сиявшие, как драгоценные камни в витринах антикваров, мало чем отличались от тех, что освещали пассажи времен Альфонса IX Леонского в 1218 году. Зябко кутаясь в пальто, Саломон думал о тех профессорах, что ходили раньше по этим улицам, а теперь населяли кладбища. В такт своим шагам он мурлыкал вполголоса:

«Yesterday, all my troubles seemed to far away, now it looks as they’re here to stay…»[13]

На улицах было людно. Главным образом полно молодежи. Главным образом, студентов, причем студентов в сильном подпитии. Если и существовал диплом, который Саламанка охотно выдавала, так это был диплом гуляки. Здесь учеба и праздник всегда хорошо ладили между собой. В свое время Саломон тоже попьянствовал вволю.

Но это время теперь было далеко. В каждом молодом существе сидит спящий старик, подумал он. А вот наоборот бывает не очень-то часто.

Он подошел к своему дому 62/64 на улице Замора. Старинное трехэтажное здание с барочным фасадом, лепными карнизами, эркерами и затейливыми балконами выглядело таким же перегруженным, как и все городские памятники. На первом этаже располагались обувной магазин и парикмахерская. На фасаде красовалась надпись «DANIA PALACE»; Саломон понятия не имел, зачем она нужна. Рядом располагалось кафе под названием «Колониальное» (кофе-закуски-ликеры). В это кафе он любил заходить по утрам, к открытию, хотя и имел некоторые сомнения по поводу происхождения его названия.

Саломон жил на последнем этаже. Свою квартиру в триста квадратных метров он приобрел в те времена, когда недвижимость еще не стала всеобщим безумием. Предыдущий владелец повесился на люстре через два дня после того, как его супругу в почтенном возрасте ста трех лет унес в мир иной рак. Однако Саломон рассудил, что это хорошее предзнаменование: повесившийся старик и сам дожил до девяноста семи лет, а потому вполне резонно решил, что хватит, зажился он на этом свете. С другой стороны, криминолог, штудирующий древнеримских и греческих философов, усмотрел в этом поступке то, что он назвал «философским самоубийством».

Саломон отпер замок входной двери.

Любой, кто входил в эту квартиру, сразу ощущал себя в окружении книг. Книги сплошь покрывали стены коридора, трех гостиных и спальни; книжные полки были оборудованы даже над дверями. Книги с темными кожаными корешками тускло поблескивали в полумраке золотом обрезов и названий, а более светлые корешки пожелтели от времени. Поэзия, философия, театр, книги по искусству. Кроме того, здесь стояли 193 романа и 158 повестей Сименона, 66 романов Агаты Кристи и 17 знаменитых приключенческих романов Мануэля Васкеса Монтальбана[14] о гастрономе и детективе Пепе Карвальо. Плюс десять томов его «Карвальо – гастронома»[15] вместе с «Безнравственными рецептами».

Саломон зажег лампу под абажуром, стоявшую на круглом одноногом столике. Сняв ботинки, влез в домашние шлепанцы и вошел, а точнее, въехал на шлепанцах в первую гостиную, самую большую. Направо из нее вела дверь в гостевую комнату.

Потолок с кессонами был невиданной высоты; лампы располагались таким образом, чтобы бо́льшая часть комнаты пребывала в полумраке, а пятна света были строго отделены друг от друга: возле кресла, где он читал, возле канапе, где он смотрел телевизор, возле буфета, где стояли бутылки и стаканы. Саломону нравились тень и полумрак. Темнота его не пугала, как не пугали и ночные кошмары. Смерти он уже однажды поглядел прямо в лицо. Смерти самого дорогого, самого любимого существа. Надо сказать, лицо это отличалось редкостным уродством. Однако, когда настанет его час, он встретит смерть с тем же стоицизмом, что и Бегонья.

Саломон подошел к буфету, где стояла большая фотография в серебряной рамке.

– Сегодня у меня был действительно интересный день, Бегонья, – сказал он, обращаясь к фотографии. – Ты даже себе не представляешь, на что способны эти мальчишки. Я полагаю, что сделал очень удачный выбор, формируя свою группу. Это блестящие парни.

Он открыл массивный графин из граненого хрусталя, стоявший возле портрета, и плеснул коньяка себе в стакан.

– И ДИМАС наконец-то начал выдавать результаты. Можешь мной гордиться, Бегонья.

Он отпил глоток, почувствовал, как по горлу разливается тепло, и снова взглянул на фотографию.

Why she had to go I don’t know she wouldn’t say, I say something wrong, now I long for yesterday.

«Yesterday»… «Вчера»… Любимая песня Бегоньи. Она не была интеллектуалкой, она была простой женщиной. Как же так случилось, что она покинула его на пороге старости? Неужели эта проклятая болезнь не могла забрать кого-нибудь другого?

Саломон наклонился, взял виниловую пластинку из ряда стоящих прямо на паркетном полу, вытащил ее из конверта и поставил на «вертушку».

Зазвучала музыка. Струнный квинтет Боккерини. Сначала вступили скрипки, легкие, как трепет крыльев бабочки. Потом более низкий, глубокий и земной голос виолончели. Саломон подошел к окну. Красноватый отсвет городских огней, преломляясь в тумане, просачивался сквозь плотные шторы. Вдруг по телу у него прошла дрожь, словно волна по поверхности воды.

ДИМАС.

Он что-то обнаружил. Он выгнал из норы убийцу, заставил его выйти из прошлого, из путаницы нераскрытых преступлений. И пустил по его следу студентов, как свору молодых собак.

Охота началась…