Читать книгу Абу Нувас - Бетси Шидфар - Страница 7

– Сегодня, сынок, ты отправишься с важным поручением к самому наместнику. Хорошенько вымой руки и смажь их благовонным маслом. Наш новый наместник Хайсам ибн Муавия не любит шутить. Если ему покажется, что у тебя грязные руки, нам не миновать беды, ведь он велел через своего слугу, чтобы ему доставили лучшие благовония, и предупредил, что сам осмотрит их. Нынче благовония вошли в моду, потому что наш халиф Абу Джафар взыскивает с тех, кто небрежно одет, и требует от своих придворных и наместников умащать голову и бороду благовониями, чтобы волосы бороды блестели и были мягкими. Он считает, что, когда простонародье видит наместника, облаченного в дорогую одежду, и чует благоухание его бороды, уважение к власти увеличивается.

Абу Исхак серьезен и мрачен. Хасан никогда еще не видел его таким строгим. Наверное, новый наместник и вправду не любит шутить – веселье не в чести при дворе Абу Джафара. Говорят, что повелитель правоверных приказал жестоко избить и продать одного из своих рабов только потому, что услышал, как тот играет на тамбурине.

– «Жди новых бед от новых правителей», – продолжает Абу Исхак. – Эта пословица еще никогда не обманывала. Правда, и старые не лучше… Спохватившись, хозяин добавляет: – Впрочем, это не наше дело. Нам нужно послать лучшие благовония Хайсаму ибн Муавии, и если он хорошо заплатит и не обманет, нам больше не о чем думать, а от судьбы все равно не уйдешь.

Абу Исхак дает Хасану большую позолоченную шкатулку. В ней самое дорогое благовоние – галия*, сделанное из смеси амбры и разных душистых трав. Крышка шкатулки резная и украшена сердоликом, а в середину вправлена большая жемчужина. Если нажать на нее, крышка откидывается. Хасан залюбовался искусной работой и несколько раз нажал на жемчужину. Благовоние было покрыто вышитым шелком и еще тисненым сафьяном, а сверху лежал засушенный рейхан – ароматная трава. В лавке еще сильнее запахло пряным запахом степи, а Хасану стало грустно. Ему вдруг захотелось снова увидеть бесконечные холмы и высохшие русла протоков, услышать свист сусликов и шуршание песка, стекающего струйками с возвышенностей…

В это время дверь лавки отворилась, и порог переступил человек в непомерно высокой чалме.

– Привет вам, – сказал вошедший, и Хасан узнал его. Это был один из писцов, которые приходили в гости к Абу Исхаку.

– О Боже, – воскликнул Абу Исхак, – что за чалма! Писец, осмотревшись, спросил Абу Исхака:

– У тебя нет здесь никого постороннего?

– Нет, только этот мальчик, но я доверяю ему, говори, не бойся ничего.

Писец неожиданно снял чалму и протянул ее Абу Исхаку. Хасан тоже потянулся посмотреть. Чалма была намотана на высоченную остроконечную шапку из грубого войлока. Внутри ее поддерживало несколько стеблей тростника.

– Что это такое? – спросил Абу Исхак. Писец, взяв шапку с накручен ной на нее чалмой, надел ее с видимым отвращением, а потом вполголоса сказал:

Абу Исхак и Хасан засмеялись, а писец сказал:

– Я не знаю, чьи это стихи, но в Басре передают их вот уже несколько дней, с тех пор, как к нам пришел приказ повелителя правоверных носить шапки только высотой не меньше полутора локтей. Мальчишки, увидев меня в такой шапке в первый раз, подумали, что я безумный, и забросали камнями. Теперь они уже привыкли, но я, клянусь Аллахом, никак не могу привыкнуть. Будь проклята эта шапка, и те, кто носит ее, и те, кто приказал носить ее!

– Тише! – испуганно прошептал Абу Исхак. – Лучше носить высокую шапку, чем лишиться того, на что можно ее надеть! – Потом, обратившись к Хасану, приказал: – Иди, сынок, и береги шкатулку, если она пропадет, я не смогу достать другой такой – это половина моего состояния.

Хасан вышел из лавки. Было рано, солнце еще не набрало силу, улицы, политые у дверей домов водой, были почти пусты, а воздух еще не наполнился пылью и конским потом. Пахло только рыбой, и от воды доносился запах водорослей. Дом наместника находился неподалеку от Мирбада, где стояли дворцы басрийской знати. Хасан неторопливо зашагал к площади, крепко зажав шкатулку под мышкой. Постепенно улицы стали заполняться людьми. Шли на рынки мясники, медники, на носилках несли богатых купцов, проезжали на холеных, лоснящихся конях нарядные всадники – сыновья знатных арабов. Мирбад, или, как говорят коренные басрийцы, Мирбадан, – самое оживленное место в Басре.

Только на Мирбаде можно услышать последние новости, стихи Абу Муаза и других прославленных поэтов. Если повезет, можно и увидеть самого Абу Муаза, он часто приходит на Мирбад со своим поводырем, когда ему надоедает сидеть у порога дома или когда он хочет, чтобы его новые стихи сразу же стали известны всей Басре.

Глашатаи начинают обход города всегда с Мирбада. Здесь они собираются – и конные, и пешие; самый голосистый из них возглашает приказ наместника у ворот его дворца, а потом они уже расходятся и разъезжаются по всему городу. Почти каждый день людей ожидает новый приказ, и тем более – в нынешнее время, когда в Басре новый наместник.

Подходя к площади, Хасан услышал крик глашатая. «Ну вот, я опоздал! – подумал Хасан, – он уже прочел приказ наместника». Мальчик пустился бежать, чтобы услышать конец, но в это время глашатай стал читать снова:

«О люди Басры, простые и знатные! Повелитель правоверных приказал всем жителям – и мусульманам, и людям Писания – явиться в течение трех дней к дому казначейства. Здесь люди наместника будут записывать ваши имена и каждому выдадут по пять дирхемов. Повелитель правоверных награждает вас, зная вашу верность державе. Явиться должны все мужчины, начиная от четырнадцати лет, но горе тому, кто попытается получить свою долю дважды».

Толпа зашумела, заглушив последние слова глашатая. Видно было только, как шевелятся его губы. «Да благословит Аллах повелителя правоверных!» – слышал Хасан чей-то визгливый восторженный голос. Множество голосов откликнулось: «Да благословит его Аллах, но за что?» Кто-то выкрикнул: «Даром деньги не дают, берегитесь, люди Басры, как бы вам после вашего ликования не пришлось плакать!» – «Безбожник!» – взвизгнул первый голос. – «Получай деньги и благодари того, кто тебе их дает!» – «Молчи, старый осел, или я заткну тебе глотку этой попоной!»

Толпа шумела, волновалась, а глашатай все читал. Наконец он свернул приказ, тронул поводья и отправился на другие улицы, за ним последовали другие глашатаи, а толпа не расходилась. Потом люди хлынули с площади к казначейству, и Хасан мог идти дальше. Он думал: «За что халиф приказал выдать жителям Басры по пять дирхемов? Ведь, как ему говорили, Басра никогда не была верна державе! Здесь скрывались бунтовщики, здесь то и дело вспыхивали мятежи. Наверное, тот, кто предостерегал басрийцев, был прав». Хасан решил, что после того как выполнит поручение хозяина, обязательно пойдет к казначейству и посмотрит, правда ли, что всем жителям Басры будут выдавать по пять дирхемов.

Вот и дворец наместника. Это самый высокий и роскошный дом в Басре. Он окружен высокой оградой, а у ворот стоят два стражника. Хасан подошел к ним и, обратившись к тому, кто показался ему важнее, сказал:

– О господин, мой хозяин, Абу Исхак, приказал мне отнести наместнику коробку с благовониями.

Стражник нагнулся и стал рассматривать позолоченную шкатулку, которую Хасан протянул ему, а потом, переглянувшись с товарищем, сказал:

– Ну что же, если приказал, значит, проходи.

Хасан с опаской прошмыгнул в ворота между стражниками и слышал, как они смеялись и говорили что-то нелестное о наместнике.

Когда Хасан хотел войти в дом, высокий безбородый толстяк преградил ему дорогу:

– Что тебе надо, мальчик? – спросил он.

– Я должен передать наместнику коробку с благовониями, – гордо ответил Хасан и показал ее.

– Наместник занят, дай мне коробку, а плату получишь завтра! Хасан отскочил от протянутой руки толстяка и крикнул:

– Ты обманешь меня, как Хузейфа* обманул того, кто ему доверился! Толстяк улыбнулся и сказал:

– Ты, я вижу, умеешь отвечать, у тебя острый язык. Это хорошо, но ост рая бритва иногда обращается против того, кто ее держит в руках.

Хасан рассердился и решил показать, что он не из тех, над кем можно посмеяться. Зажав крепче коробку с драгоценным благовонием, он, глядя на толстяка, сказал:

– Если тебя бранит толстый глупец, погрязший в невежестве, Отвернись от него и не слушай его слов!

Толстяк нахмурился и сильно толкнул Хасана, так, что он отлетел далеко от дверей, но стражник, который говорил с Хасаном, крикнул:

– Эй, ты, оставь мальчика, пусть он постоит здесь, наместник приказал пропустить его, он хочет, чтобы его борода была черной, как брови у красавицы!

Стражники снова засмеялись, а Хасан опять стал у двери.

Она так и осталась приотворенной, так что Хасан издали видел все, что происходит внутри. За дверью был портик с высокими колоннами, которые окружали внутренний двор, вымощенный гладкими каменными плитами. Прямо напротив Хасана находилось возвышение, покрытое богатыми коврами. На мягких подушках сидел грузный широкоплечий человек в черном кафтане, расшитом золотым шитьем, и в черной чалме. «Как ворон», – подумал Хасан, всмотревшись в смуглое лицо с хрящеватым носом, похожим на клюв. Вокруг человека сидело еще несколько одетых в черное, а по бокам возвышения стояли стражники. Справа стоял саййаф, палач, с обнаженным мечом, без чалмы; его бритая голова блестела от пота, блестела его раскрытая грудь, заросшая густыми волосами. Перед возвышением на коленях стоял человек. Его руки были стянуты короткими цепями за спиной, а размотанное полотнище чалмы было затянуто вокруг шеи.

Хасан прижался к стене, стараясь остаться незамеченным. Какое-то щекочущее чувство, – страх, смешанный с острым любопытством, – держало его на месте. Толстяк, оставив мальчика, проскользнул внутрь, а Хасан прислушался.

Человек в черном кафтане, наверное, наместник, обращаясь к закованному, говорил:

– Повелитель правоверных приказал мне лишить тебя жизни. Клянусь Аллахом, я выполню его приказ, хотя ты утверждаешь, что не совершал ни какого проступка. Но до меня дошло, что ты еретик и занимаешься измышлениями, и придумываешь сам предания, на основе которых наши судьи судят мусульман. Поэтому я не буду щадить тебя.

Тут вмешался один из сидевших рядом с наместником:

– Абу-ль-Авджа*, мы знаем, что до сих пор ты славился праведностью. Покайся, и, может быть, Аллах пошлет тебе милость.

Человек, стоявший на коленях, молчал, Хасан слышал только его хриплое дыхание, видно, ему сильно стянули горло чалмой. Тогда наместник крикнул:

– Эй, саййаф!

Палач не торопясь подошел к приговоренному, бросил перед ним заскорузлый кожаный коврик и встал рядом, опершись на меч. Тут стоявший на коленях человек заговорил:

– Клянусь Аллахом, вы можете убить меня, но это вам не поможет. Я записал четыре тысячи хадисов, передаваемых со слов Пророка и его сподвижников, и эти хадисы теперь знает каждый. Но на самом деле они придуманы мной, чтобы хотя бы немного ограничить ваши притеснения. Я сделал запретным для вас то, что было дозволенным, и разрешил то, что было запретным. Вы будете поститься в дни разговения, пока не иссохнете, и разговляться в дни поста, пока не лопнете от жира, будьте прокляты вы и ваша алчность!

Наместник сделал знак саййафу, и тот взмахнул тяжелым мечом. Хасан не заметил, как опустился меч, он увидел только струю крови, бившую на ковер. Человек упал, а его голова откатилась в сторону.

– Эй, люди, приведите в порядок двор! – крикнул кто-то.

Вбежали невольники наместника, одетые в грубошерстные кафтаны. Они унесли тело человека, а один из них, положив в мешок голову казненного, бросил этот мешок перед наместником. Другие тем временем взяли пропитанный кровью кожаный коврик, засыпали песком двор, потом подмели его, и плиты заблестели, как прежде.

Наместник, огладив бороду, подозвал к себе толстяка и что-то шепнул ему. Тот утвердительно кивнул головой. Потом посмотрел на приотворенную дверь и, увидев, что Хасан не двинулся с места, поманил его. Мальчик переступил порог и направился к возвышению. Он инстинктивно обогнул то место, где только что убили человека, и подошел к Хайсаму ибн Муавии.

Посмотрев на белолицего, чисто одетого мальчика, наместник улыбнулся и спросил:

– Это тебя прислал торговец благовониями?

– Да, эмир, он приказал передать тебе вот эту шкатулку. В ней находится лучшая галия, какая есть в Басре, а шкатулка изготовлена искусным мастером. Она украшена жемчужиной, отобранной среди многих, и сердоликом.

– Ты красноречив, – одобрительно сказал наместник. – Ты из арабов или новообращенных мавали?*

– Мой отец араб родом из Дамаска.

– Подойди, – милостиво промолвил наместник, – и покажи благовония, которые прислал твой хозяин.

Хасан протянул Хайсаму шкатулку и нажал на жемчужину. Набрав пригоршню драгоценной мази, наместник поднес руку к бороде. Волосы заблестели, борода, казалось, стала еще чернее, а наместник понюхал ладонь и одобрительно промычал:

– Неплохо, получай свою плату.

Достав из-за пояса мешочек с монетами, Хайсам швырнул его к ногам мальчика, потом запустил пальцы в сафьяновый расшитый кошель, достал золотую монету и бросил ее Хасану, сказав:

– Это тебе за твое красноречие и белое лицо. Иди с миром, мальчик, сейчас я занят, а через несколько дней я пошлю за тобой, и мы побеседуем.

Подняв мешочек и зажав в руке монету, Хасан попятился. Толстяк шепнул:

– Невежда, ты не сказал: «Да благословит Аллах эмира». Хасан повторил за ним:

– Да благословит Аллах эмира! – и поспешил выйти. Он был доволен, что выполнил поручение хозяина да к тому же получил в подарок золотой динар. Мальчик привязал мешочек с деньгами к висевшему у него на шее шнурку несколькими узлами. Упаси бог потерять мешочек! Он такой тяже лый, видно, наместник не поскупился. Теперь надо отнести кошелек, и бе гом к казначейству: надо же увидеть такое редкое зрелище. Всякий знает, что сборщики налогов собирают с людей харадж*, но никто еще не видел, чтобы людям ни за что давали пять дирхемов.

Он вышел на улицу. Солнце пекло, кошелек оттягивал шею, и Хасан бегом возвратился к хозяину. Абу Исхак стоял у порога, ожидая его. Заметив Хасана, он облегченно вздохнул и спросил:

– Ну как, видел наместника?

Вместо ответа Хасан протянул хозяину тяжелый кошелек. Абу Исхак взвесил его в руке и удивленно сказал:

– Здесь, наверное, больше, чем я просил. Наместник что-то расщедрился или у него хорошее настроение. Входи, сынок, и отдохни, ты, наверное, устал.

Хасан быстро сказал:

– Позволь мне пойти к дому казначейства, я хочу посмотреть, как жителям Басры будут выдавать по пять дирхемов. Я не устал, просто немного испугался крови.

– Какой крови?! – крикнул Абу Исхак и потянул мальчика за руку в лавку. Потом, закрыв дверь, усадил Хасана на ковер, сел с ним рядом, подав мальчику ломтик дыни, лежавшей на блюде, и, когда тот взял в рот прохладную розовую мякоть, тихо сказал:

– Отдохни, а потом объяснишь, что случилось.

Выслушав сбивчивый рассказ, Абу Исхак задумчиво сказал, погладив бороду:

– Так, так, погиб один из лучших людей нашего времени. Я могу поклясться, что на нем нет никакого греха, кроме праведной жизни и любви к справедливости, это всегда бывает не по вкусу правителям и их прихвостням.

Потом Абу Исхак встал, взяв кошелек, открыл внутреннюю дверь лавки и повернулся к Хасану:

– Не выходи сегодня из дома, на улицах может быть неспокойно. А если хочешь, иди сейчас к себе, я запру лавку, и тебе нечего будет делать. Но лучше тебе не ходить на площадь. Если стражники будут разгонять народ, как бы тебя не затоптали.

– Хорошо, учитель, – согласился Хасан. Выйдя из лавки на раскаленную улицу, он сначала хотел идти домой, но любопытство оказалось сильнее усталости. Он смешался с толпами горожан, которые шли все в одну сторону, к дому казначейства.

Казначейство недалеко – надо свернуть направо и пройти через рынок зеленщиков. Издалека слышался шум, широкая площадь была полна народу. Здесь собрались жители всех кварталов – и арабы, и персы, и даже язычники, индусы и малайцы, – проталкивались в толпе, хотя их осыпали проклятьями со всех сторон.

Дюжие носильщики и мясники, высушенные солнцем рыбаки перекликались: «Повелитель правоверных скоро объявит поход против язычников в Хинд*, поэтому всем добровольцам кроме добычи будут платить по пятьдесят дирхемов». – «Не пятьдесят, а пять, безмозглый болтун, и не добровольцам, а всем жителям Басры». – «Откуда казначейство возьмет столько денег, чтобы раздать всем жителям Басры даже по пять дирхемов?» – «Не бойся, это все деньги мусульман, они взяты у тебя и других, казна может и поделиться с нами тем, что взяла у нас самих!» – «У тебя с самого рождения не было даже одного дирхема, сын распутницы, не с тобой ли я буду делиться своим добром?» – «Это твоя мать была распутницей, а отца и вовсе не было, ты родился от осла и грязен, как водоем, где купаются ослы!»

Кругом раздавались крики, смех, кое-где люди уже дрались, особенно доставалось щуплым индийцам. Но Хасан протискивался вперед к дому. Наконец ему удалось пробиться к ограде. У ворот не было стражников, которые там обычно стояли, зато у дверей дома расположился целый отряд конников в полном вооружении – в шлемах, кольчугах, с копьями и саблями. Неожиданно дверь открылась, и из нее вылетел человек в грязном кафтане. За ним высунулся писец в черной чалме.

– Эй, стражники, – крикнул он, – дайте-ка этому пять плетей, он хо тел дважды получить свою долю!

Стражники схватили человека и с хохотом отстегали его вполсилы. Человек визжал, а толпа кругом гоготала: «Пять плетей вместо пяти дирхемов – хорошая плата!» – «Удвоенная милость повелителя правоверных!»

Писец изо всех сил крикнул в толпу:

– Не теснитесь, каждый из жителей Басры получит свои пять дирхемов, если будет правильно говорить свой квартал и свое имя. И не пытайтесь обмануть нас, здесь у нас старосты кварталов, они знают всех, поэтому каждый сможет получить свои пять монет только один раз!

Толпа зашумела, а Хасан, решив, что больше ему здесь нечего делать, стал пробиваться локтями к выходу. Наконец, обливаясь потом, он выбрался из толпы на соседнюю улицу и только тогда увидел, что его кафтан порван, а рукав висит на одной ниточке.

Пробежав два квартала, Хасан очутился у ворот своего дома. Матери не было, и мальчик, сняв кафтан, почистил его, зашил прорехи, пришил рукав и улегся спать. Он проспал до поздней ночи. Его не разбудили ни крики сестер, ни ворчание матери.

Когда Хасан открыл глаза, было совсем тихо и темно, даже светильник погас. В доме пахло бедностью – грязным бельем, которое мать брала в стирку, прогорклым маслом, кислым молоком, дымом. Этот запах особенно ощущался ночью, днем солнце выжигало все, кроме стойкой вони, доносившейся от бойни и рынка мясников. Хасан вспомнил дворец наместника, блестящие плиты пола, пушистые ковры и золотую вышивку на черной атласной одежде. Но пахло у него кровью, как на бойне. Хасан представил себе, как она тогда хлынула, как разлилась по белому полу. «Будто вино из дырявого бурдюка», – прошептал он стихи древнего поэта.

Хасан хотел снова уснуть, но не мог. Небо светлело. Наконец послышались крики муэдзинов: «Аллах велик, нет бога, кроме Аллаха! Вставайте на молитву!» В этот ранний час набожные мусульмане должны начать первую из пяти молитв, которые полагается совершать за день. Хасан тихонько встал, надел кафтан, круглую шапочку, сандалии – подарок Абу Исхака – и тихо, стараясь никого не разбудить, вышел за дверь. Дома ему не хотелось оставаться, идти в лавку было еще рано.

Он побрел к улице Курайшитов. Это красивая улица, но почему-то считают, что она приносит несчастье. Ни один наместник не проедет по ней из страха, что его сместят и посадят в тюрьму. Поэтому здесь много пустующих зданий, и в них нередко находят приют и гуляки, устраивающие тайные попойки, и разные мошенники. Вот и теперь из одного дома на улице Курайшитов крадучись вышли двое и нетвердой походкой пошли к Мирбаду. Если их схватит стража, им придется плохо.

Хасан подошел к гулякам и сказал:

– Вы идете прямо к дворцу наместника, а уже наступило время утреннего обхода! Сейчас все мусульмане должны молиться, а не бродить по улицам! Вы похожи на мышь, которая лезет по своей воле в когти кота!

Один из гуляк нахмурился и, обратившись к своему спутнику, сказал:

– Клянусь Аллахом, только в Басре мальчишки позволяют себе такго ворить со взрослыми людьми! Видел ли ты, Валиба, когда-нибудь такую дерзость?

Но тот, к кому он обращался, улыбнувшись, ответил:

– Мальчик прав, нам лучше зайти в этот дом, здесь живет Яхья ибн Масуд. Мы выпьем еще и послушаем Ясмин, она разучила новую песню на мои слова.

Потом он сказал Хасану:

– А ты куда идешь, мальчик? Как тебя зовут?

– Меня зовут Хасан, я ученик Абу Исхака, продавца благовоний, но его лавка еще закрыта, и я просто так хожу по городу.

– Тогда пойдем с нами, ты будешь нашим виночерпием.

– Зачем? – спросил первый гуляка. – Мальчишка донесет на нас!

– Нет, – возразил тот, кого называли Валиба, – он не похож на доносчика. Пойдем, мальчик, мыши укроются в норе и возьмут с собой мышонка. Ты попробуешь такую еду и сладости, каких нет у самого повелителя правоверных.

Взяв Хасана за руку, Валиба подошел к воротам и постучал. Створки сначала приотворились, а потом распахнулись, и старый чернокожий евнух, кланяясь, встретил гостей:

– Добро пожаловать, господин, да благословит Аллах твой приход!

– Где твой хозяин? – спросил Валиба.

– Он на утренней молитве, – улыбнулся евнух.

– Скажи лучше на утренней попойке, – возразил Валиба.

– Пожалуйте, – сказал евнух и повел их через широкий двор, в центре которого красовался водоем, окруженный цветником.

Хасан никогда еще не видел таких роз. Здесь были все оттенки – от светло-желтого до пурпурного, а среди розовых кустов росла пушистая ароматная трава – рейхан. Розы пахли сильно, но не назойливо, как благовония в лавке Абу Исхака, а нежно. Под утренним прохладным ветерком шелестели листья высоких пальм, окружавших дом. Да, по правде сказать, это был не дом, а дворец, больше и красивее, чем дворец наместника. Хасану не верилось, что он только что шел по пыльной улице, казалось, чудо перенесло его в другую страну.

Они подошли к широкому мраморному портику и, пройдя его, очутились в беседке. Виноград, цепляясь усиками за высокие резные деревянные столбики, поднимался вверх, заплетая беседку, и розовый утренний свет падал зелеными бликами на мозаичный пол. С возвышения, покрытого белым ковром, поднялся невысокий чернобородый юноша и, подойдя к гостям, обнял Валибу и его спутника.

– Добро пожаловать, вы оказали мне честь, садитесь и будем веселиться. Я вижу, что вы даже привели с собой виночерпия?

– Да, этот мышонок вырвал нас из когтей кота, и я решил, что его приход будет благословенным для нашей пирушки.

Гости уселись рядом с хозяином, он хлопнул в ладоши, и в беседку вошел тот же евнух:

– Прикажи Ясмин и музыкантам прийти сюда, и пусть нам принесут вина и закуски, – приказал Яхья.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил евнух.

Хасан удивленно оглядывался. Он никогда не видел ничего похожего и не думал, что такое может быть на свете. Слуги принесли большие серебряные кувшины и серебряные чаши. Когда чаши поставили перед гостями, Хасан увидел, что они покрыты резьбой, а внутри – выпуклые изображения конных лучников. Серебро искрилось и сверкало; казалось, всадники сейчас оживут и выпустят стрелы из туго натянутых луков в газель, изображенную на дне.

Мальчик протянул руку и коснулся изображения газели. Серебро тихо зазвенело, будто запела тетива лука, а Валиба сказал:

– Это изделие древних мастеров Ирана, этим чашам больше ста лет. Теперь наши чеканщики только подражают их искусству, никто больше неспособен создать подобное.

– Почему же, – возразил хозяин, – мой ювелир, мастер аль-Хазраджи, сделал мне серебряный кувшин, не уступающий этой чаше. Посмотри, это вон тот кувшин с вином.

– Да, клянусь Аллахом, он ничуть не хуже! Пусть не отсохнут руки мастера аль-Хазраджи! Он достоин того, чтобы воспеть его искусство! Эй, виночерпий, подай мне лютню, она лежит возле занавеси!

Хасан не сразу понял, что Валиба обращается к нему, но потом, оглянувшись, увидел за спиной парчовую белую занавесь, которая отделяла часть беседки. Там лежала украшенная перламутром и слоновой костью лютня. Хасан протянул ее Валибе, и тот, подкрутив колки, запел хрипловатым, но верным голосом:

– Ты хорошо спел, господин мой, – раздался вдруг из-за занавеси женский голос. – А теперь разреши спеть мне твою новую песню, которую я положила на музыку.

Валиба вскочил и, подойдя к занавеси, поклонился и сказал:

– Привет тебе, Ясмин, ты пришла к нам вместе с солнцем. Если твой господин позволит, то мы хотели бы сначала услышать старую песню, которая начинается «Ушла Суад, и мы расстались навсегда».

Яхья ибн Масуд кивнул головой, а Валиба немного откинул занавесь и подал лютню. Хасан увидел, как из-за занавеси показалась смуглая тонкая рука, украшенная браслетами и кольцами. Сверкнул огромный красный камень, надетый на указательный палец, потом из-за занавеси раздались удары бубна и зазвенели струны лютни.

Валиба крикнул Хасану:

– Эй, виночерпий, смешай вино с водой и пусти по кругу чашу!

Хасан не знал, за что взяться, евнух подал ему два серебряных кувшина, один с вином, другой с водой, и показал, как наливают вино в чашу до половины, а потом доливают воду. Мальчик налил красного вина в чашу, и она засветилась огненным светом, а когда он налил воду, поверхность вина покрылась тысячью пузырьков.

По знаку Валибы Хасан встал и подал чашу Яхье. Тот отпил и передал чашу. В это время Ясмин запела: «Ушла Суад…»

Ее голос переливался и искрился, как пузырьки воздуха в чаше, а бубен и лютня звенели, как серебро. Когда Ясмин кончила свою песню, Яхья снял с пальца блестящее кольцо и бросил к ногам певицы. Потом сказал:

– Выйди к нам, Ясмин, здесь только наш друг, прославленный поэт Валиба, и известный тебе Халид ибн Али, ты уже показывалась им.

Занавесь поднялась, и Хасан увидел девушку, одетую в такую блестящую одежду, что он сначала не заметил ее лица. Она опустилась на ковер рядом с хозяином дома, потом поднялась и присела возле Хасана.

– Что это за мальчик? – спросила она, взяв его за подбородок. Он поднял голову и увидел большие черные глаза, подведенные сурьмой, темные брови и ямочки на смуглых щеках. Потом, отпустив мальчика, она набрала полную горсть жареного в меду миндаля и протянула лакомство Хасану:

– Ешь, тебе еще рано пить вино и слушать песни про любовь и разлуку. Отдохни, я сама буду подавать вино.

Хасан принялся грызть миндаль, а Валиба, залпом выпив протянутую хозяином чашу, крикнул:

– Оставь мальчика, лучше спой нам что-нибудь новое! Ясмин взяла лютню и, сильно ударив по струнам, начала:

Ее хозяин, Яхья, вскочил на ноги:

– Что это за песня? Где ты ее слышала? Клянусь Аллахом, она может стоить мне головы! Я знаю немало людей, которых казнили за меньшее! Если еще раз споешь что-нибудь подобное, я убью тебя или велю продать на невольничьем рынке, хоть ты и стоила мне десять тысяч дирхемов!

– Не волнуйся, здесь нет чужих людей, – успокоил его Валиба. – Мы хорошо знаем друг друга, а мальчик ничего не понял, да к тому же он сейчас дремлет.

Все посмотрели на мальчика. Хасан наклонился и закрыл глаза. Но он не спал. Хотя у него кружилась голова от музыки и стихов, он понял, о чем шла речь в песне. «Они решат, что я на них донесу, и убьют», – испугался он, как только услышал первую строку, и быстро зажмурился. Пусть лучше думают, что он спит. Абу Исхак не раз говорил ему: «В этой жизни не обойдешься без хитрости. “Кто прост, того унижают, а кто всем верит, того обижают”. Это всем известная пословица. Не будь слишком прост, не то пропадешь».

Успокоившись, Яхья приказал Ясмин петь из-за занавеси, и она, покорно поднявшись, ушла и исполняла песни, только которые ей называли. Хасану стало скучно, и он несколько раз приподнимался, чтобы незаметно для хозяина уйти. Но мальчик боялся, что слуги Яхьи, которые не видели, как он входил вместе с остальными, подумают, что он вор, и побьют, а то и отдадут стражникам.

Но тут Валиба поднялся и произнес:

– А теперь послушайте новые стихи, которые я написал только вчера.

Он стал декламировать. Уставший Хасан не запомнил их, но они поразили его своей легкостью. Стихи звучали совсем не так, как чеканные строки Имруулькайса и других древних, в них речь шла о вине, веселых собутыльниках, они были написаны простыми словами, которые употреблялись в обыденной речи.

Забыв обо всем, Хасан широко открыл глаза и не отрывал взгляда от поэта. Наконец тот заметил, как внимательно слушает его мальчик, и, прервав чтение, неожиданно спросил его:

– А тебе нравится?

– Да, – не задумываясь ответил Хасан. – Это не такие стихи, которые я слышал от сказителей, но они тоже очень хорошие и, главное, простые.

– Что значит простые? – недоуменно спросил Валиба. Хасан поспешно объяснил, решив, что поэт обиделся:

– Это значит, что их можно понять. Здесь говорится не о старых палатках и истлевших остатках кочевья, а о том, что мы видим в жизни.

Валиба удивленно окинул взглядом мальчика, будто впервые увидел его:

– Вот ты, оказывается, какой! Может быть, ты тоже сочиняешь стихи? У Хасана от волнения горели щеки. Ведь он в первый раз в жизни говорит с настоящим поэтом!

– Я написал стихотворение про охоту, – пробормотал он, уже раскаиваясь в своей откровенности.

– Скажи его нам, – потребовал Валиба и уселся на ковер. – Встань вот здесь. Начинай.

Хасан с сильно бьющимся сердцем стал перед хозяином дома и нараспев произнес:

Когда он закончил читать и умолк, приятель Валибы сказал:

– Мальчик позаимствовал свои стихи у древних, но облек их в прекрасную новую форму, если это действительно его стихи.

Валиба молчал. Потом вдруг спросил Хасана:

– Если я начну стихи словами: «мы рыцари вина…», как ты продолжишь их?

Хасан, не задумываясь, выпалил:

– А с чем ты сравнишь вино и воду?

– Вино, если оно красное, можно, по-моему, сравнить с огнем, яхонтом, солнцем, а если оно желтое, то с глазами петуха – они желтые и прозрачные. А воду можно сравнить с жемчугом, потому что я видел: когда ваш слуга смешивал вино, пузырьки воздуха поднимались к краям и были похожи на жемчуг.

– Ты учился где-нибудь?

– В куттабе, когда мы жили еще в Ахвазе. Валиба вздохнул и, потянув мальчика к себе, сказал:

– Я живу на Восточной улице, рядом с рынком зеленщиков. Мой дом второй справа, если пойдешь от рынка. Когда кончишь работу в лавке, приходи ко мне после вечерней молитвы, я буду заниматься с тобой, как занимаюсь с другими учениками. Но с тебя я не буду брать плату. Каждый день вечером я читаю им стихи и учу их.

– Когда трезв, – вставил Яхья со смехом.

– Когда трезв, – серьезно повторил Валиба. Потом, обратившись к Яхье, сказал:

– Сейчас позволь нам уйти. Мы выпили совсем немного и отдохнули у тебя, так что доберемся до дома.

– Я велю подать вам оседланных мулов, мои слуги проводят вас, – предложил хозяин.

– Что ж, – согласился Валиба, – так и сделай!

Потом он хлопнул в ладоши и, когда евнух просунул в беседку свое лоснящееся лицо, сказал ему:

– Думаю, твой господин не будет в обиде, если я попрошу отсыпать этому молодцу в узелок побольше сладостей.

Евнух поклонился, взял Хасана за руку и повел за собой. Он завел его в большую комнату, которая, видно, была рядом с кладовой, – в комнате вкусно пахло сушеными плодами, – вышел и скоро вернулся, держа в руке довольно большой узелок.

– Возьми, сынок, тут много вкусных вещей, иди с миром.

Хасану хотелось посмотреть, что в узелке, но он спешил к хозяину – ему не терпелось поделиться с ним радостью, ведь только Абу Исхак мог оценить удачу, выпавшую на долю своего ученика.

Войдя в лавку, Хасан увидел, что старик, как всегда, сидит на своем любимом ковре, полузакрыв глаза. Мальчик ожидал, что его будут спрашивать, почему он задержался, но Абу Исхак, услышав скрип двери, повернул голову и произнес только:

– На улицах спокойно?

– Да, – удивленно сказал Хасан. – Все как обычно, я не заметил ничего особенного.

– Ну, дай-то Бог, – вздохнул Абу Исхак и, тяжело поднявшись, подошел к мальчику.

– Что это у тебя? – спросил он, увидев узел.

Наконец-то Хасан мог рассказать о том, что с ним случилось! Но хозяин не выказал особой радости. Он пожал плечами и сказал:

– Я бы желал для тебя другого учителя. Валиба хороший поэт, но гуляка и безбожник. Ему не раз грозило заточение, но его защищают могущественные покровители, среди которых – сам сын халифа, аль-Махди*. Однако милость сильных переменчива. Смотри, сынок, учись у него ремеслу стихосложения, если уж он позвал тебя, но не перенимай ничего дурного. Я буду отпускать тебя пораньше, чтобы ты не очень уставал. А теперь иди, разложи благовония, у меня сегодня много заказов.

Хасан сунул свой узелок в уголок и принялся за работу. Он не заметил, как прошел день. В лавку приходили покупатели, Абу Исхак разговаривал с ними, говорил Хасану, что надо сделать, и тот машинально выполнял приказы хозяина.

Наконец Абу Исхак закрыл лавку и отпустил ученика домой. Войдя во двор, Хасан сразу же положил узел на землю и развязал его. Одновременно он рассказывал матери, сестрам и брату, откуда у него этот подарок. Сестры завизжали от восторга и стали выхватывать друг у друга виноград, жареный миндаль, сладкие мучные шарики. Мать надавала им затрещин и поделила все поровну. Хасан насыпал свою долю в шапочку и сел во дворе. Он ел сладости и мечтал, как завтра вечером пойдет к веселому поэту и будет учиться у него стихам.

Он сам не заметил, как уснул.

Разбудили его лучи утреннего солнца, которые падали на лицо. Хасан вскочил, прополоснув лицо теплой водой из бадьи, наскоро помолился – мать его не очень набожная, да ей и некогда следить за тем, чтобы сын неукоснительно выполнял все предписания ислама, и, высыпав оставшиеся сладости в пояс, надел шапочку, скрутил пояс и повязал его поверх кафтана.

Но что-то беспокоило его, что-то было не так, как всегда. Хасан прислушался – тихо. Тогда он вышел на улицу и, как часто делал утром, отправился к Мирбаду. Но, подойдя к перекрестку, остановился. Дальше идти некуда: поперек улицы протянуты толстые железные цепи, укрепленные в кольцах, вделанных в угловые дома. За туго натянутыми цепями стоят стражники. Их было очень много – Хасан никогда не видел столько воинов. Казалось, что улица заросла камышом – так тесно сдвинуты копья.

– Сюда нельзя, – сказал ему один из них, когда Хасан хотел проскользнуть под цепью. Тогда мальчик повернул и пошел другим путем. Он влез по низкому забору на верх крайнего дома и, прыгая с крыши на крышу, добрался почти до самой площади. Тут тоже стояло не очень высокое здание, с него можно без труда спрыгнуть на землю. Но и у этого края улицы протянуты цепи и стоят стражники. Теперь нельзя было пройти ни в лавку, ни на площадь.

Хасан решил остаться на крыше. Он сел, развязал пояс и стал доедать миндаль.

– Не хочешь ли поделиться? – вдруг услышал он знакомый голос. Оглянувшись, Хасан увидел Исмаила, который незаметно подошел к нему и теперь сидел за спиной.

– Исмаил! – радостно крикнул Хасан. – Я искал тебя, но нигде не мог найти! Что с тобой? – вдруг испуганно спросил он, увидев, что приятель вдруг закатил глаза и оскалил зубы, как будто подавляя крик.

– Болит рука! – с трудом ответил Исмаил.

Потом он вынул левую руку, которую держал за пазухой, и показал Хасану. Тот чуть не закричал – у Исмаила не было кисти. Рука до локтя распухла, а ниже что-то чернело.

– Тебе отрубили руку? – шепотом спросил Хасан.

– Проклятый дьявол! – процедил сквозь зубы Исмаил. – Это наш новый наместник приказал рубить руки всем без разбору. Хорошо еще, что палач пожалел меня и отрубил не правую, а левую. Ничего, они еще узнают Исмаила Однорукого!

Хасан молча протянул ему пояс, и Исмаил жадно съел все, что там было, а потом спросил:

– Что ты здесь делаешь?

– Я хотел пройти на площадь, но улицы перегорожены цепями и стражниками, никого не пропускают. Не знаешь, что случилось?

– Нет, – покачал головой Исмаил. – Посмотрим, отсюда все видно, а здесь они нас не тронут, только бы хозяева дома не прогнали.

Пока мальчики разговаривали, на улицу с площади выехали новые стражники. Среди них был глашатай.

– Послушаем, что он будет читать, – толкнул Хасан в бок Исмаила.

Глашатай остановил коня, затрубил в длинную трубу. Гнусавый звук далеко разнесся по улицам, где уже показались люди. Потом он достал свиток, развернул и стал читать:

«Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, кроме Которого нет никакого бога, Вечного и Славного, посылающего милость правоверным и губящего неверных! О жители Басры! Повелитель правоверных, зная вашу приверженность вере ислама, наградил вас и осыпал своими благодеяниями. Знайте, что враги Аллаха и враги мусульман сеют смуту среди правоверных и обнажают меч во имя неправого дела. Для того чтобы разрушить их козни и затруднить их дело, мы повелели обнести город Басру стеной высотой в шесть локтей и окружить ее рвом, наполненным водой, дабы наши враги и враги всех мусульман не могли проникнуть в город. Повелеваем каждому из жителей города – а мы теперь точно узнали их число, подсчитав все записи, – внести в казну по сорок дирхемов. Кто же уклонится от этого и выкажет строптивость и неповиновение, будет наказан повелителем правоверных сообразно проступку по справедливости. Внеся по сорок дирхемов, жители Басры должны будут выйти для работы по постройке стен и рва. Уклонившиеся от этого и отговаривающиеся немощью или болезнью будут наказаны по справедливости. Мир и благословение Аллаха тому, кто покорен, а непокорному – воздаяние Аллаха и его наместника на земле».

Исмаил тихо свистнул:

– Вот это дела! Сначала всем выдавали по пять дирхемов и записывали имена, чтобы узнать, сколько народу в городе, а потом берут по сорок дирхемов с каждого! А еще называют нас ворами и разбойниками!

Хасан никак не мог понять:

– Но ведь с нас уже брали налог, как же можно брать его дважды, это не по закону!

Исмаил грубо оборвал его:

– Я вижу, ты все еще глуп и нисколько не поумнел! О каком законе ты болтаешь? Для бедняков нет никакого закона. Работай и плати, чтобы другие отдыхали и получали, – вот и весь закон! Пойду к шейху, он скажет, что делать, теперь будет здоровая драка, и это нам на руку, может быть, удастся освободить наших из подземной тюрьмы в суматохе.

– Я пойду с тобой!

– Нет, – отрезал Исмаил. – Сегодня будет не то, что тогда. Оставайся здесь, не тебе соваться в драку!

Бросив Хасану его пояс, Исмаил спрыгнул на улицу и, увернувшись от охраны, скрылся в одном из узких переулков. Хасан ждал, что люди будут шуметь, переругиваться со стражниками, но кругом было по-прежнему тихо. Посмотрев на улицу, Хасан увидел, что воины медленно движутся вслед за глашатаем.

Вдруг на площадь влетел на взмыленном коне один из стражников. Осадив коня перед начальником, он что-то крикнул, указывая рукой назад. Конь был испуган – дергал головой, переступал с ноги на ногу, плясал на месте, видно было, что всадник с трудом удерживает его. Начальник обернулся к стражникам. Те, что стояли у цепей, держа коней в поводу, вскочили в седло, и все быстро поскакали туда, куда указывал прибывший.