Читать книгу Стать собой: Путь к самопознанию. Сара. Путешествие ребенка в мир безграничной радости. Исцеление души: 100 медитативных техник, целительных упражнений и релаксаций - Бхагаван Шри Раджниш (Ошо), Ошо (Бхагаван Шри Раджниш) - Страница 6

Стать собой
Что важнее – «быть собой» или «познать себя»?

Оглавление

Ты думаешь, это разные вещи? Как ты можешь познать себя, не будучи собой? И наоборот: как ты можешь быть собой, не зная себя? Быть собой и знать себя не две отдельные вещи, поэтому не может быть речи о выборе между ними. Это две стороны одного и того же процесса.

Необходимо работать над одним и другим одновременно, синхронно; ни одним, ни другим нельзя пренебречь. Но легче начать с того, чтобы быть собой – легче, потому что тебя отвлекли от себя другие. Маски, за которыми ты прячешься, ты не сам себе навязал. Быть не тем, кто ты на самом деле, тебя заставили, против воли, против твоего желания; поэтому легче начать с того, чтобы все это отбросить.

От всякого рабства избавиться легче, – есть ли кто-нибудь, кто по своей природе хочет рабства? Это не свойственно никакому существу, человеческому или не человеческому. Рабство идет против вселенной, поэтому его легче отбросить. Оно всегда остается бременем, и глубоко внутри ты не прекращаешь с ним бороться, даже если внешне его принимаешь; но глубоко внутри никто не может заставить тебя его принять. В самом центре твоего существа оно всегда отторгается, поэтому его легче отбросить.

Процесс прост. Что бы ты ни делал, что бы ты ни думал, что бы ты ни решал, помни одно: это идет изнутри тебя, или в тебе говорит кто-то другой? И ты удивишься, когда узнаешь, чей это голос; может оказаться, что говорит твоя мать – ты снова услышишь, как она говорит. Или, может быть, говорит отец; это не так трудно определить. Их голоса сохраняются внутри, – советы, приказания, дисциплина, заповеди, – записанные в точности такими, как были тебе даны в первый раз.

Может быть, ты найдешь внутри множество людей: священников, учителей, друзей, соседей, родственников. Бороться не нужно. Если ты просто знаешь, что эти голоса не твои, что они чужие – чьи бы они ни были, – естественно, ты не станешь их слушаться. Какими бы ни были последствия, хорошо это или плохо, но ты решаешься жить по-своему, ты решаешься быть зрелым. Хватит: ты долго оставался ребенком. Хватит: ты долго оставался зависимым. Хватит: ты долго слушал эти голоса и следовал их указаниям. И куда они тебя привели? В пучину безумия.

Так что, как только ты определишь, чей говорит голос, скажи ему «до свидания»… – потому что человек, который передал тебе этот голос, не был тебе врагом; у него не было дурных намерений, – но дело не в намерениях… Дело в том, что он навязал тебе нечто такое, что не исходит из твоего собственного внутреннего источника; а все пришедшее извне психологически порабощает человека.

К расцвету, к свободе тебя приведет лишь твой собственный голос.

Да, поначалу путь покажется опасным, потому что ты привык, чтобы кто-то вел тебя за руку: отец, священник, учитель, мать; а когда ребенок держится за отцовскую руку, ему не страшно, ему нечего бояться. Он может положиться на отца. Но сейчас ты держишь его за руку только в воображении; отца рядом нет, есть только чистой воды воображение. И хорошо сознавать, что ты один и что нет руки, на которую можно было бы опереться, потому что тогда ты начинаешь искать собственные способы защиты от опасностей.

Продолжать думать, что тебя защищают, когда на самом деле тебя никто не защищает, опасно. Именно это случилось с миллионами людей во всем мире: им кажется, что их защищают – защищает Бог, еще кто-нибудь… кто угодно.

Бога нет. Нет никого, кто бы мог тебя защищать. Ты один, и ты должен радоваться своему одиночеству… На самом деле, в том, что никто не ведет тебя за руку, – величайший экстаз.

Мой дедушка очень любил меня, потому что я был озорником. Он сам оставался озорником, даже когда состарился. Он никогда не был близок ни с моим отцом, ни с моими дядями, потому что все они были против его шалостей. Они ему говорили:

– Тебе уже семьдесят лет, ты должен уметь себя вести. Твоим сыновьям по пятьдесят лет, даже за пятьдесят, твоим дочерям по пятьдесят лет, их дети женились, у них родились внуки, – а ты все делаешь такие вещи, за что нам просто стыдно.

Я был единственным, с кем он был близок. Я любил старика, и по той простой причине, что даже в семидесятилетнем возрасте он не потерял детства. Он был таким же озорником, как всякий ребенок. Иногда он подшучивал даже над собственными сыновьями, дочерьми и их мужьями, от чего те были просто в шоке.

Я был единственным его поверенным, потому что мы с ним были заодно, как заговорщики. Конечно, некоторых вещей он не мог сделать сам – такие вещи делал я. Например, пока его зять спал в комнате, дедушка не мог бы забраться на крышу, а я мог… Так что мы действовали сообща: подставив мне спину, он помог мне среди ночи забраться на крышу. И я снял черепицу и дотянулся до лица его зятя кисточкой, прикрепленной к концу бамбуковой палки… Зять поднял крик, сбежался весь дом…

– Что случилось?

К тому времени мы уже успели исчезнуть. Он сказал:

– Может быть, это было привидение… Кто-то коснулся моего лица. Я пытался его поймать, но не смог, было темно.

Мой дедушка оставался невинным, как ребенок, и я видел, как велика была его свобода. Он был старшим в семье. Ему следовало бы быть самым серьезным, согбенным под тяжестью забот и тревог, но он жил как ни в чем не бывало. Когда возникала проблема, вся семья становилась серьезной, начинала беспокоиться, и он единственный ни о чем не беспокоился. Только одного я не любил – как раз поэтому я вспомнил о нем сейчас, – спать с ним в одной постели. У него была привычка спать, накрывшись с головой. Вместе с ним и мне приходилось спать, накрывшись с головой, и мне было душно.

В конце концов я твердо сказал ему:

– Я согласен на все остальное, но этого я не могу терпеть. Ты не можешь спать с открытым лицом, а я не могу спать, накрывшись с головой: мне душно, я задыхаюсь. Ты накрываешь меня одеялом из любви (он прижимал меня к самому сердцу, и я оказывался с головой под одеялом), и это замечательно, но к утру мое сердце перестанет биться. У тебя добрые намерения, но к утру ты будешь жив, а я умру. Так что постель должна быть исключена из нашей дружбы.

Он хотел, чтобы я был рядом с ним, потому что любил меня. Он говорил:

– Почему ты не приходишь ко мне спать?

Я отвечал ему:

– Ты прекрасно знаешь: я не хочу быть задушенным, даже из самых лучших побуждений. Ты меня любишь, и тебе хочется даже ночью прижимать меня к сердцу.

Еще мы подолгу гуляли по утрам, а иногда, если светила луна, и ночью. Но я никогда не позволял ему вести меня за руку. И он спрашивал:

– Но почему? Ведь ты можешь упасть, ты можешь споткнуться о какой-нибудь камень.

– Так будет лучше, – говорил я. – Пусть я споткнусь, от этого я не умру. Зато я научусь не спотыкаться, быть бдительным и запомню, где лежат камни. Но если ты будешь держать меня за руку… долго ли ты сможешь держать меня за руку? Долго ли ты будешь рядом со мной? Если ты можешь дать гарантию, что будешь со мной всегда, тогда, конечно, я согласен.

Но дедушка был очень искренним человеком.

– Я не могу дать такой гарантии, – говорил он. – Я не могу ничего обещать даже назавтра. Только в одном я уверен: ты будешь жить еще долго, а я скоро умру, так что я не смогу всегда быть рядом и вести тебя за руку.

– Тогда, – говорил я, – мне лучше начать учиться уже сейчас. Я не хочу оказаться в таком положении, чтобы мне пришлось жить в выдуманной реальности. Я хочу жить настоящей жизнью, а не выдуманной. Я не герой романа. Так что оставь меня в покое, дай мне упасть. Я попытаюсь встать сам. А ты просто жди, пока я не встану, просто наблюдай, и в этом будет больше сострадания ко мне, чем в том, чтобы держать меня за руку.

Он меня понял; он сказал:

– Ты прав: однажды меня больше не будет рядом.

Полезно несколько раз упасть, ушибиться, снова встать на ноги, несколько раз сбиться с пути. Ничего страшного. Если ты понимаешь, что сбился с пути, тут же вернись обратно. Жизни учатся методом проб и ошибок.

Так что, когда ты начнешь слушать голоса – а все они записаны у тебя внутри точно такими, как прозвучали в первый раз, – ты удивишься, когда попытаешься распознать, чей голос в тебе говорит. Ты просто рассмеешься: «Да ведь это моя мать! Я не видел ее двадцать лет, а она все еще пытается мной манипулировать». Может быть, ее уже нет в живых, но даже из могилы ее рука тянется к твоему горлу. У нее нет плохих намерений, но она тебя калечит.

Я говорил моему отцу:

– Не давай мне никаких советов, даже если я попрошу. Будь в этом как можно честнее. Просто скажи мне: «Найди решение сам». Не давай мне советов.

Потому что, если можно получить дешевый совет, стоит ли труда искать собственное решение?

Я настойчиво просил своих учителей:

– Пожалуйста, занимайтесь своим предметом и не давайте мне никаких советов, не имеющих к нему отношения, чтобы я мог исследовать жизнь по-своему. Да, я совершу множество ошибок, множество промахов. Я хочу совершать ошибки и промахи, потому что это единственный способ учиться.

Нет другого способа учиться. Если упростить учение настолько, чтобы совершенно исключить возможность ошибиться, станешь попугаем. Можно повторять слова, предложения, но смысл этих слов и предложений останется неясным.

Итак, прежде всего узнай голоса, которые в тебе говорят, – а это просто. Когда тебе нужно принять любое решение, просто сядь и сиди в молчании, и слушай голос, который говорит тебе поступить так или иначе. Постарайтесь определить, чей это голос. И как только установлено, что говорит твой отец, твоя мать, твой дядя, твой учитель, твоя тетя, твой брат, все становится очень просто – поблагодари брата и скажи ему: «Это очень любезно с твоей стороны: тебя уже нет в живых, но ты все еще заботишься обо мне. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое».

И как только ты ясно скажешь определенному голосу: «Оставь меня в покое», – твоя связь с ним, твоя с ним отождествленность будет разорвана. Он имел над тобой власть, потому что ты считал его своим собственным. Вся стратегия была в отождествлении. Ты думал: «Это мой голос, это моя мысль», – и поэтому поступал так, как он говорил. Теперь ты знаешь, что это не твоя мысль, не твой голос; это нечто чуждое твоей природе. Этого понимания достаточно. Просто поблагодари отца: «Ты все еще заботишься обо мне, но я больше не нуждаюсь в твоей заботе. Ты сделал меня достаточно зрелым, и теперь я могу позаботиться о себе сам».

Избавься от всех этих внутренних голосов, и вскоре, к своему удивлению, ты обнаружишь еще один голос, тихий, как шепот, голос, которого ты никогда прежде не слышал, – и ты не сможешь определить, чей он… Нет, этот голос не принадлежит ни твоей матери, ни твоему отцу, ни священнику, ни учителю. И вдруг – внезапное понимание, что этот голос – твой собственный… Вот почему ты не мог установить, чей он, кому он принадлежит.

Он был всегда, но звучал очень тихо, – почти неслышно, потому что он был подавлен, когда ты был совсем маленьким ребенком; а голос был очень тихий… как росток, который едва успел прорасти, но его завалили кучей всевозможного хлама… А теперь ты тащишь на себе этот хлам и совсем не помнишь цветок своей жизни, который все еще жив, все еще ждет, что ты откроешь его.

Открой свой собственный голос.

Потом следуй ему без страха.

Куда бы он тебя ни вел, там – цель твоей жизни, там – твое предназначение. Только там ты сможешь осуществиться, там ты найдешь чувство удовлетворенности.

Только там ты расцветешь, – а в этом цветении случается знание.

Как ты можешь знать себя? Ты еще даже не вырос. Может быть даже, ты все еще внутри своего семени; может быть, даже ростку не было позволено прорасти. Каждая религия об этом заботится: немедленно окрестить ребенка… сделать обрезание… отвести на какую-нибудь индуистскую церемонию… А ребенок совершенно не понимает, что вы с ним делаете.

Обождите!.. – даже для того, чтобы получить избирательное право, ребенку придется ждать двадцать один год, ждать до совершеннолетия – даже права вмешиваться в третьесортную политику ему придется дожидаться двадцать один год! Неужели для посвящения в религию не нужно зрелости? Я бы сказал, для решений относительно религии может быть подходящим возраст сорока двух лет… но никак не день от роду – ребенок едва успел родиться, а вы уже начинаете принимать за него решения; другие уже принимают за него решения.

Да, новорожденного ребенка можно поднести к урне для голосования. Ему можно вложить в руку бюллетень и помочь опустить бюллетень в ящик, и он под вашим руководством изберет президента или премьер-министра, – но ребенок совершенно не осознает происходящего: зачем этот ящик?.. зачем эта карточка?..

Ведь вы так не делаете. Вы понимаете, что для того, чтобы разобраться в политике, нужно время, хотя бы двадцать один год – не меньше. Но для того, чтобы разобраться в религии, вы совсем не отводите времени. Вы боитесь, – потому что, если вы дадите ребенку достаточно времени и не напустите ему в голову туману, прежде чем он начнет думать своей головой, прежде чем он услышит свой собственный голос, у вас ничего не выйдет. Вам уже никогда не сделать из него иудея или христианина, или индуиста, или мусульманина.

Может быть, однажды он станет религиозным, но это будет уже его собственный поиск. Может быть, однажды он найдет пути, ведущие к молчанию, пути, ведущие к самому центру существования, но это будет уже его собственное исследование.

И помните одно: что бы вы ни нашли сами, это приносит экстаз.

Если самого Бога дать вам в готовом виде, это не принесет вам экстаза.

Но иногда ребенок, бегая по берегу моря, находит самую обычную раковину… вы увидите, что ребенок в экстазе.

Когда я был совсем маленький, я возвращался с реки домой, и все мои карманы… – а у меня было очень много карманов, я непременно хотел иметь много карманов. Мой отец говорил:

– С этими карманами ты похож на сумасшедшего. Меня все время спрашивают… Ты без конца доставляешь хлопоты, и без всякой причины. Ну зачем тебе четыре кармана спереди и по два кармана по бокам?

– Они мне нужны, – отвечал я. – Мои потребности отличаются от твоих. Я никогда тебе не говорю, сколько у тебя должно быть карманов: это твое дело.

Мне нужны были карманы, потому что, когда я ходил на реку, я находил удивительные сокровища – множество красивых камешков, разноцветных, ярких, и я часами бродил по пескам, собирая их. И я возвращался домой с грузом, который был почти вдвое тяжелее, чем я сам.

Завидев меня у входа, отец говорил:

– Так вот для чего тебе нужны карманы! Ты что, сошел с ума? Зачем ты все время носишь эти камни? А нам приходится каждый день их выбрасывать.

– Ты не понимаешь, – отвечал я. – Можете их выбрасывать, но если бы вы хоть что-нибудь понимали… я испытываю такой экстаз, такую радость, когда вижу эти камни! Меня не интересуют твои деньги, мне не интересует ничто другое – я просто собираю камни.

Но радость была в том, чтобы их искать; чтобы долго идти вдоль реки только ради того, чтобы найти один красивый камень.

Однажды отцу это так надоело, что он привел четверых рабочих и сказал им:

– Пойдите на реку и принесите как можно больше камней, потому что он каждый день тратит на эти камни слишком много времени.

И они принесли полные ведра камней. Они точно знали, где их можно было взять – я понятия не имел, что там был рудник – и они высыпали их в моей маленькой комнате, где у меня был свой собственный мир и куда никому нельзя было входить. Отец сказал:

– Все это тебе. Теперь больше незачем ходить на реку, потому что ты не найдешь ничего лучшего. Мы собрали для тебя камни всех цветов и всех видов… ты тратишь слишком много времени.

– Ты отнял у меня всю радость, – сказал я. – Суть была не в камнях, а в том, чтобы их находить. А теперь я смотрю на эти камни – их здесь тысячи, – но не чувствую никакой радости. Уберите их. Ты что-то разрушил.

– Но, – сказал отец, – я думал, ты любишь камни.

– Нет, камни здесь не при чем, – сказал я, – я люблю не камни, я люблю их находить. Камни были только поводом. Иногда ты находишь камни, иногда ты находишь бабочек, иногда ты находишь цветы, иногда ты находишь истину, – но помни: красота всегда в том, чтобы что-то найти, а не в том, что именно ты нашел. Это только повод.

– Кажется, тебя трудно сделать счастливым, как ни старайся, – сказал отец.

– Это правда, – сказал я. – Никогда не пытайся сделать другого человека счастливым. Этого никто не может. Ты можешь сделать меня несчастным – это возможно, – но счастливым? Это мое абсолютное право: быть или не быть… Ты не можешь заставить меня быть счастливым; это насилие. Высыпав передо мной все эти камни, ты пытаешься сделать меня счастливым?

Но нечто подобное все равно случалось по всякому поводу. Постепенно в моей семье стали понимать, что, похоже, этот мальчик очень странный, и лучше оставить его в покое. В моей семье поняли, что в мои дела лучше не вмешиваться, да это и бесполезно – от этого все только осложняется: я находил такой выход, который делал положение еще более затруднительным.

Наконец, пришло время, когда я сидел в своей комнате, а моя мать заглядывала и говорила:

– Жаль, что тут никого нет. Я хотела послать кого-нибудь на рынок за овощами.

– Я тоже никого не вижу, – говорил я. – Точно никого нет, только я. Тут никого нет.

Меня вообще перестали брать в расчет – как будто меня и не было. Мать смотрела на меня и говорила: «Что-то я никого не вижу…» Или соглашалась со мной: «Я тоже никого не вижу, комната пуста», – и шла дальше, чтобы найти, кого послать на рынок.

Как только меня стали воспринимать так, будто меня нет – как только я был признан как никто… Я вижу в себе, что с того момента я не слышу никаких голосов. Должно быть, мне было лет девять или десять, когда меня признали – моей семье ничего другого не оставалось, как признать, что я никто: ни в чем на меня не рассчитывать, не поручать мне никаких дел. Даже в мелочах…

Моя мать говорила: «Сходи на рынок и принеси дюжину бананов», – и я шел на рынок. До рынка было недалеко, всего четверть мили; городок был маленький. Но на протяжении этой четверти мили я встречал столько людей, вступал в такое количество дискуссий, что к тому времени, как мне удавалось добраться до рынка, я уже не помнил, за чем пришел. К тому же и время обычно было уже позднее. Я должен был поторапливаться, потому что солнце уже садилось – или давным-давно село.

Я приходил домой и спрашивал у матери:

– Так что это ты просила меня купить?

– Ты ни на что не годишься, – говорила мать. – Я просила тебя об одной простой вещи: купить дюжину бананов. И вот, через пять часов, ты возвращаешься с пустыми руками – и еще спрашиваешь!

– Что поделаешь? – говорил я. – По пути встречается столько людей, столько проблем, вопросов, споров. Когда я добрался до рынка, я уже забыл, что мне нужно было купить. Вот я и вернулся, чтобы спросить.

Мои родственники оставили всякую мысль о том, чтобы я мог быть чем-то полезен; но мне это было чрезвычайно на руку. Постепенно в собственном доме я стал своего рода отсутствием. Мимо меня проходили, как мимо пустого места. Со мной не нужно было здороваться. Не нужно было спрашивать, как я поживаю.

Я помню, что с тех самых пор я не нахожу внутри никаких голосов. Но до десяти лет меня пытались воспитывать не покладая рук, и поэтому, когда я начал работать над собой, мне пришлось перебрать все эти голоса и сознательно их отбросить. Это нетрудный процесс: нужно только понять, что ты слышишь не свой голос, что это голос твоего отца, или голос матери – или голос раввина… и тогда нужно сердечно распрощаться: «Как мило с вашей стороны было сопровождать меня до сих пор! Но здесь наши пути расходятся. Пришло время расстаться».

И как только все эти голоса исчезают и ты становишься пустым, лишь тогда… – потому что в этой толпе, в этой базарной сутолоке, в которую превратился твой внутренний мир, невозможно расслышать собственный голос… – лишь тогда ты начинаешь становиться собой. Тогда случится многое другое, но все это будет случаться естественно; тебе ничего не нужно будет делать.

Нужно будет только обезвредить все голоса, заглушавшие твой собственный голос, ничего больше. Как только это произойдет, в тебе начнет расти собственное прозрение. Постепенно ты начнешь осознавать проблемы, которых не осознавал никогда прежде, потому что у тебя на все были готовы ответы. Впервые ты начнешь слышать вопросы, вопросы чрезвычайной важности, существования которых в себе ты даже не подозревал.

А твой вопрос, в силу того, что он твой собственный, очень важен, потому что в самом этом вопросе скрыт ответ. Но вопрос должен быть твоим собственным – лишь тогда он несет в себе ответ.

Но все эти так называемые благожелатели постоянно передают вам свои вопросы, свои ответы. Никому нет дела до того, ваш ли это вопрос, нужен ли вам этот ответ. По существу, они даже боятся, что однажды вы найдете собственный вопрос. В тот день, как вы найдете собственный вопрос, все их ответы станут недействительными, все их писания станут чушью. И они боятся, что, открыв собственное существо, вы станете индивидуальностью.

Общество не хочет, чтобы вы были индивидуальностями, оно хочет, чтобы вы были христианами, хорошими христианами, хорошими иудеями, хорошими индуистами, – респектабельными людьми. Но оно не хочет, чтобы вы были индивидуальностями, потому что индивидуальность движется, действует, живет в свободе. Индивидуальность будет счастлива умереть, но ее невозможно обратить в психологическое рабство.

Если ты индивидуальность, легче всего на свете познать себя, потому что теперь ты умеешь быть собой.

Теперь остается только закрыть глаза – и ты увидишь, кто ты.

Так что не разделяй вопрос на две части. Не спрашивай меня, что важнее, быть собой или познать себя. Я понимаю, откуда идет этот вопрос: в знаменитой максиме Сократа говорится: «Познай себя», – а одно из величайших открытий современной психологии гласит: «Будь собой». Отсюда вопрос: что важнее?

Сократ не такой человек, которого можно отнести к прошлому. Иногда бывают люди, которые всегда будут оставаться современными. Сократ из тех людей, которые всегда будут оставаться современными. Когда он говорит: «Познай себя», – в этих словах подразумевается: как можно познать себя, не будучи собой? Так что, если ты хочешь познать себя, тебе придется быть собой. Это две стороны одной монеты.

Но, для начала, будь собой, – потому что в тебе многое было перепутано и нарушено, многое было перевернуто и смещено, многое было вообще у тебя отнято. Твое существо покрыто множеством слоев личности, поэтому тебе придется проделать с ним то же самое, что делают с луковицей: начни его чистить, как луковицу. Когда ты чистишь луковицу, стоит тебе снять один слой, как под ним обнаруживается следующий, более свежий, более живой. Ты снимаешь и его, но под ним – еще один, еще более свежий и живой… Так же и ты: многослойная личность покрывает тебя как луковая шелуха.

Английское слово personality – личность – весьма примечательно. Оно происходит от корня persona. В греческом театре актеры играли в масках и говорили из-под маски. Sona значит «звук». Persona значит «звук, исходящий от маски». Неизвестно, кто скрывается под маской, слышен только звук, и звук доносится от маски. От этого слова, persona, происходит английское слово «личность» – personality. Так и есть на самом деле: твоя личность, в буквальном смысле этого слова, не что иное, как великое множество масок. И все, что ты делаешь и говоришь, исходит от маски; ничто из этого не твое собственное, ничто не несет твоей истинной подписи.

Итак, сначала отбрось все свои личности.

И имей в виду: у тебя их много, не одна.

Обычно люди думают, что у них только одна личность, – абсолютно неверно. У вас много личностей. У вас их целый склад; так что всякий раз, когда вам нужно сменить личность, вы мгновенно надеваете новую маску. Мгновенно – не теряя ни секунды – вы становитесь другим человеком. Переодевание из одной личности в другую доведено почти до автоматизма. И их у вас так много, что вы сами не сможете сосчитать, сколько их всего.

Чем больше ваш набор личностей, тем более уважаемым и заслуженным членом общества вы становитесь. Очевидно, дополнительные личности дают вам больше возможностей. Они позволяют вам делать много такого, чего не могут другие.

Гурджиев играл со своими учениками в определенную игру. Он садился посередине, сажал двух учеников по обе стороны… – Он много работал с набором личностей. И он работал так сознательно, что научился, как умеют многие актеры, изображать… – Ученик, сидевший с одной стороны, видел по его лицу, что он в отличном расположении духа, а второй ученик, с другой стороны, видел его таким разъяренным, что страшно было сказать слово: подвернешься еще, чего доброго, под горячую руку. Гурджиев умел одной половиной лица улыбаться, а на второй половине сохранять самое серьезное и хмурое выражение. Научиться этому очень трудно, но возможно, если долго тренироваться. Это выполнимая задача – то же самое делают актеры, хорошие актеры.

Когда вы смотрите фильм, вы смотрите его целиком; вы не видите, что в один момент актер должен засмеяться, в другой момент он должен заплакать. Пока фильм снимается, актер постоянно меняет одну личность на другую. Вы видите только историю, которую вам показывают; но что происходит с актером? Он влюблен – в женщину, которую ненавидит! – и он изображает любовь так, что похож на влюбленного даже больше, чем был бы настоящий влюбленный: в его глазах, на его лице, в его прикосновении – во всем видна любовь. На этот момент он становится влюбленным. Он полностью перевоплощается, надевает на себя личность человека, влюбленного в стоящую перед ним женщину.

Во второй сцене, может быть, ему нужно заплакать – а актеры учатся плакать, вызывать на глазах слезы. Поначалу им приходится использовать химические средства, чтобы вызвать слезы, но к таким средствам прибегают только начинающие. Когда актер становится настоящим профессионалом, ему ничего не нужно; он просто надевает на себя другую личность. Он выбирает печальный и горестный образ, и слезы сами наворачиваются на глаза. Он обманывает не только вас, он может обмануть даже химию собственного тела.

Эти множественные личности сопровождают вас всегда и всюду. Внутри вас целая толпа, множество совершенно разных людей – врагов, в постоянном противоречии, в конфликте, в борьбе. Вот почему люди испытывают такую внутреннюю боль. Другой причины для этой боли нет, причина единственная: множество голосов у вас внутри, и каждый противоречит всем остальным, борется с остальными, пытается подчинить остальных себе, – каждый отдельный голос пытается добиться главенства.

Гурджиев называет эти голоса «разными я»; это одно и то же. Называйте набор личностей как угодно: «масками», «разными я» или «разными эго». Поищите их внутри, наблюдайте их – и вы не сможете оторваться, это захватывающая игра.

Вечером вы принимаете решение встать в пять часов утра. Такое решение вы принимаете уже много лет, вы сами знаете – каждый вечер вы решаете… «Но в этот раз все будет по-другому!» – это вы тоже знаете. Каждый вечер вы говорите себе: «В этот раз все будет по-другому; завтра я встану. Всему есть предел!»

Но все это вы говорили себе каждый вечер. Вы не говорите ничего нового, но вы этого не осознаете. В пять утра, когда зазвенит будильник, вы просто нажмете на кнопку; и вы разозлитесь на будильник. Может быть, вы даже отшвырнете будильник подальше, потом перевернетесь на другой бок и скажете: «Как холодно! А тут еще этот дурацкий будильник», – и снова заснете. Вы должны поспать еще пару минут… и так много лет подряд.

Каждое утро «еще пару минут», – и вы снова засыпаете. Когда вы просыпаетесь, уже девять, и вы в очередной раз раскаиваетесь и с грустью думаете: «Как же это вышло? Ведь я решил встать». Потом все опять повторяется, но вы так и не понимаете, что вечернее решение принимает одна личность, а швыряет будильник утром уже другая. Действуют две разные личности; невозможно, чтобы действовала одна и та же личность.

Личность, которая говорила: «Завтра я встану», – уже не управляет событиями, ее смена кончилась. Теперь на смену заступила какая-то другая, и она советует: «Забудь все эту ерунду». Она швыряет будильник и говорит: «Спи! Только дурак вылезет из-под одеяла на такой холод!» Вам тепло и уютно, и вы поворачиваетесь на другой бок; после истории с будильником сон кажется еще слаще. И в девять, когда вы проснетесь, вам опять будет грустно. Но это уже другая личность. Она не швыряла будильник, не говорила: «Еще пару минут…» Теперь эта личность решает: «Завтра я встану, встану во что бы то ни стало!»

Так продолжается всю жизнь, но вы так никогда и не понимаете одну простую вещь: у вас много личностей, и каждый раз, когда на смену заступает очередная личность, она говорит по-своему, она думает по-своему.

Просто наблюдайте. Само по себе наблюдение приносит столько радости; и оно так драматично, что не нужно даже ходить в кино. Достаточно просто закрыть глаза, чтобы посмотреть целый фильм, который идет непрерывно; столько актеров, столько актрис, все что душе угодно – свежеотснятый материал, без купюр…

Но прежде чем тебе удастся познать себя, ты должен быть собой.

Ты должен сбросить с себя, как одежду, все эти личности и достичь полной наготы.

С этого начинается все.

И тогда следующий шаг сделать очень просто. Труднее всего сделать первый шаг; второй шаг сделать очень просто. Когда множественных личностей больше нет, когда толпа внутри исчезла, ты остаешься один. Закрой глаза, и ты увидишь, кто ты – потому что внутри больше никого нет. Только осознанность без объекта, осознанность в великом молчании.

Там тебе не встретится никакого Бога, никакой души, никаких ангелов – все это выдумки. А если ты вдруг кого-нибудь встретишь, помни: это очередная галлюцинация. Если ты встретишь Иисуса, гони его в шею! Если ты встретишь Кришну, скажи ему: «Убирайся. Вам всем тут не место. Оставьте меня в покое». Только Будде хватило храбрости сказать: «Если ты встретишь меня на пути, немедленно отруби мне голову».

Ты должен отрубить Будде голову; иначе ты не будешь один – а не будучи один, как ты можешь познать себя?

В одиночестве, внезапно, из ниоткуда приходит аромат, который называют просветлением. Ты озаряешься изнутри; впервые ты наполнен светом, вся темнота рассеялась.

Ночь кончилась, наступил рассвет – рассвет, который никогда не станет закатом.

Стать собой: Путь к самопознанию. Сара. Путешествие ребенка в мир безграничной радости. Исцеление души: 100 медитативных техник, целительных упражнений и релаксаций

Подняться наверх