Читать книгу Пустошь. Дом страха - Блейк Крауч - Страница 13

Передо мной лежал человек. Всего несколько часов назад Ширли Таннер была со своей семьей. Наклонившись, я поцеловал ее в лоб.

– Извини, – прошептал я. – Ты не…

Держи себя в руках. Теперь тебе это не поможет. Ты не мог ее спасти; ты не сможешь вернуть ее к жизни. У меня на глазах произошло ужасное зло – психическое издевательство над женщиной. Я рыдал. Когда слезы наконец высохли, я взял себя в руки, вытер глаза и принялся за работу.

Много лет назад, когда у меня было время охотиться в горах Северной Каролины, я однажды освежевал и выпотрошил оленя, подстреленного в лесу неподалеку от охотничьего домика. Сейчас мне предстояло то же самое. Человек ничем не отличается от животного. Эта женщина ничего не почувствует. Мертвое остается мертвым, независимо от того, кто оно.

Работа оказалась трудной. Но если вам уже приходилось извлечь какой-нибудь внутренний орган из одного крупного животного, вы сможете повторить это с другим. Вот только все значительно усложняло лицо. Я не мог на него смотреть, поэтому натянул на голову убитой ее собственную тенниску.

Взошедшее солнце быстро прогрело сарай, и вскоре внутри стало настолько жарко, что я не мог думать ни о чем другом, кроме как о глотке холодной воды из колодца. Мучавшая меня жажда подстегивала работу, и когда послышался звук открывающейся двери, задолго до того как истекли четыре часа, я уже почти закончил свой жуткий труд. В сарай вошел Орсон, по-прежнему в комбинезоне. В открытую дверь я увидел утреннее солнце, уже ослепительно яркое. Предстоял еще один восхитительный безоблачный день. Прежде чем Орсон закрыл дверь, в сарай проскользнул ветерок, и его прикосновение было просто волшебным.

– Энди, улыбнись!

Щелкнул моментальный фотоаппарат. Меня пронзило понимание, что самый страшный момент моей жизни запечатлен на снимке.

Мой брат выглядел уставшим – его глаза были наполнены мрачной меланхолией. Оторвавшись от работы, я отложил нож. Поскольку почти всю работу я выполнил, стоя на коленях, они ужасно болели, и я уселся на красную пленку. Орсон обошел вокруг тела, изучая мою работу.

– Я решил, что ты, наверное, хочешь пить, – слабым, опустошенным голосом произнес он. – Дальше я закончу сам, если только, конечно, ты ничего не имеешь против.

Я молча покачал головой.

– Работа неплохая, – заметил Орсон, изучая вскрытое тело. Взяв нож, он вытер его о штанину. – Ступай вымойся.

Я поднялся на ноги, но брат остановил меня прежде, чем я успел сойти с куска пленки.

– Разуйся! – приказал он.

Опустив взгляд, я увидел, что стою в луже крови.

– Нам в любом случае придется сжечь всю одежду, так что раздевайся прямо здесь. Я обо всем позабочусь.

Раздевшись, я свалил одежду в кучу. Даже трусы и носки были в крови. Раздевшись догола, я увидел, что руки у меня красные по локоть, а лицо забрызгано кровью. И все же, все смоет холодный душ.

Подойдя к двери, я открыл ее. Хлынувший в сарай солнечный свет ослепил меня. Прищурившись, я обвел взглядом пустыню. Когда я шагнул на раскаленную землю, Орсон окликнул меня по имени, и я обернулся.

– Я не хочу, чтобы ты проникся ко мне ненавистью, – сказал он.

– А чего еще ты ждешь? После того как заставил меня смотреть на все это, а затем вынудил… резать ее?

– Мне нужно, чтобы ты понял то, что я делаю, – сказал Орсон. – Ты можешь постараться?

Я посмотрел на Ширли, неподвижную на куске пленки, с лицом, по-прежнему закрытым тенниской. Полная деградация. Я ощутил наворачивающиеся слезы, готовые разбить вдребезги то бесчувственное оцепенение, которое поддерживало меня на протяжении последних нескольких часов. Ничего не ответив, я закрыл за собой дверь. Через несколько шагов мои пятки уже горели на раскаленном песке, и я побежал к колодцу. На стене душевой кабины был закреплен бак с краном. Наполнив из ведра бак, я открыл кран. Когда ледяная вода ударила о землю, я зарыл ступни в грязи. Волосы у меня на руках были испачканы засохшей кровью. В течение десяти минут я начисто отскабливал свою кожу, стоя под серебристой головкой душа, чуждым предметом в этой безжизненной пустыне, чувствуя, как ледяная вода струится мне на голову.

Выключив воду, я вернулся в дом и какое-то время постоял на крыльце, совершенно голый, дожидаясь, когда сухой обжигающий ветер высушит мое тело. Чувство вины, гнетущее и неумолимое, маячило на задворках моего сознания. Моя душа оставалась такой же грязной, какой и была.

Я увидел самолет, оставляющий инверсионный след на высоте нескольких миль над пустыней. Щурясь на солнце, всмотрелся в металлический цилиндр вдалеке, гадая: «Видите ли вы меня? Кто-нибудь смотрит на меня сейчас в крошечный иллюминатор? Видит ли он меня и то, что я совершил?» Самолет скрылся из виду, и я почувствовал себя как маленький ребенок – летний вечер, половина девятого, а я уже в кровати, остальные дети еще играют на улице, и я, слезами призывая сон, слышу их смех.

Из сарая вышел Орсон, держа на руках тело, завернутое в пленку. Отойдя в пустыню ярдов на пятьдесят, он бросил тело в яму. Ему потребовалось несколько минут, чтобы засыпать ее. Затем Орсон направился обратно к дому, и когда он приблизился, я заметил у него в руке маленький полиэтиленовый пакет.

– Оно там? – спросил я, когда он поднялся на крыльцо.

Молча кивнув, Орсон вошел в дом. Я последовал за ним. Он остановился у двери своей комнаты и отпер ее.

– Сюда тебе нельзя, – сказал Орсон, не открывая дверь.

– Я хочу увидеть, что ты с ним сделаешь.

– Я положу его в морозильник.

– Дай мне посмотреть твою комнату, – настаивал я. – Мне любопытно. Ты ведь хочешь, чтобы я понял?

– Сначала оденься.

Сбегав к себе в комнату, я быстро натянул чистые джинсы и майку. Когда я вернулся, дверь в комнату Орсона была открыта, и он стоял перед морозильником.

– Теперь я могу зайти? – спросил я, остановившись в дверях.

– Да.

Комната Орсона была больше моей. Справа от меня стояла низкая односпальная кровать, аккуратно заправленная красным покрывалом. У стены рядом с кроватью Орсон соорудил еще один книжный шкаф, гораздо меньше, но также набитый книгами. У дальней стены под незарешеченным окном стоял морозильник. Когда я приблизился к Орсону, он как раз открыл дверцу.

– Что там? – спросил я.

– Сердца, – сказал Орсон, закрывая морозильник.

– Сколько?

– Пока что еще недостаточно.

– Это трофей? – спросил я, указывая на газетную вывеску, приколотую к стене рядом с морозильником. Пробежав ее взглядом, увидел, что имена, даты и места замазаны черным маркером. – «Изуродованное тело найдено на строительной площадке», – прочитал я вслух. – Мама будет гордиться тобой.

– Когда ты делаешь дело хорошо, разве тебе не хочется, чтобы тебя признали?

Закрыв морозильник, Орсон прошел к кровати. Плюхнувшись на нее, вытянул руки и зевнул, после чего улегся на красное покрывало и уставился в стену.

– Вот так я себя чувствую, когда все заканчивается, – сказал он. – У меня в груди пустота. Вот здесь. – Он указал на сердце. – Ты не можешь себе это представить. Знаменитый писатель… Я хочу сказать, абсолютно ничего. Я живу в бревенчатом доме посреди пустыни, и это все. Вот пределы моего существования. – Он скинул сапоги, и на каменный пол просыпался песок. – Но я – это не только то, что лежит в морозильнике. Мне принадлежит то, что в нем. Теперь это мои дети. Я помню рождение каждого из них.

Я сел и откинулся на бревенчатую стену.

– Через пару дней депрессия пройдет и я снова буду чувствовать себя нормально, как и все вокруг. Но затем и это также пройдет, и там, где сейчас пустота, появится огонь. Испепеляющее желание сделать это снова. И я ему подчинюсь. И весь цикл повторится сначала.

Он посмотрел на меня умирающими глазами, и я постарался не проникнуться к нему состраданием. Но он был мой брат.

– Ты себя слышишь? Ты болен.

– Раньше я сам тоже так думал. Догмат стоицизма советует жить согласно своей природе. Тот, кто пытается быть чем-то таким, чем он на самом деле не является, уничтожает себя сам. Приняв свою природу, пусть жестокую, я примирился с собой. Перестал ненавидеть себя и то, что я делаю. Прежде после очередного убийства мне бывало гораздо хуже, чем сейчас. Я подумывал о том, чтобы свести счеты с жизнью. Но теперь я уже заранее готовлюсь к депрессии, и это позволяет мне значительно легче переносить отчаяние и чувство утраты. – Самоанализ повысил настроение Орсона. – Мне действительно лучше, Энди, когда ты рядом. Это весьма удивительно.

– Быть может, твоя депрессия порождается чувством вины, что вполне закономерно после убийства невинной женщины.

– Энди, – сказал Орсон, и голос его прозвучал веселее, что было свидетельством перемены темы, – я хочу рассказать тебе, что поразило меня, когда я прочитал твою первую книгу, которая, кстати, мне понравилась. Твои книги не заслуживают той критики, что им достается. Они гораздо глубже, чем просто ужастики. Так или иначе, прочитав «Убийцу и его оружие», я осознал, что мы с тобой занимаемся одним и тем же.

– Нет. Я пишу, а ты убиваешь.

– Мы оба убиваем людей, Энди. И то обстоятельство, что ты делаешь это словами, напечатанными на бумаге, не оправдывает того, что скрывается в твоем сердце.

– Между прочим, читателям нравится, как я рассказываю о преступлениях, – сказал я. – Если б у меня хорошо получалось сочинять научную фантастику, я бы занимался именно этим.

– Нет, для тебя в убийстве, в безумной жестокости есть нечто завораживающее. И ты удовлетворяешь эту страсть литературным творчеством. Я же удовлетворяю ее самим действием. Так кто же из нас живет в гармонии со своей природой?

– Между тем, как проявляется наша страсть, бесконечная пропасть, – возразил я.

– Значит, ты признаёшь, что у тебя страсть к убийству?

– Исключительно ради дискуссии. Но мои книги никому не делают больно.

– Так далеко я бы не заходил.

– И каким же образом мои книги убивают?

– Прочитав «Убийцу и его оружие», я почувствовал, что больше не одинок. Энди, ты знаешь, как мыслят убийцы. Почему они убивают. Когда десять лет назад у меня это началось, я был озадачен и напуган тем, что происходило в моем сознании. Я тогда был бездомным, проводил дни напролет в библиотеке. Я еще не приступил к действию, но огонь в груди уже разгорался.

– Где ты тогда находился?

Орсон покачал головой.

– В городе N. Я ничего не расскажу тебе о своем прошлом. Но каждое слово в твоей книге подкрепляло те чувства, которые я испытывал. Особенно ярость. Я хочу сказать, что тебе, для того чтобы описать отрицательного героя, необходимо было близкое знакомство с той яростью, с которой я жил. И, разумеется, оно у тебя было. – Он усмехнулся. – Как-никак ты мой брат-близнец. К сожалению, у меня не было твоего литературного дара, чтобы направить свою ярость в другое русло, поэтому людям пришлось умирать. Но твоя книга… она меня воодушевила. Если хорошенько задуматься, это весьма забавно. Оба мы страдаем одним и тем же заболеванием, но только тебя оно сделало богатым и знаменитым, а меня – серийным убийцей.

– Скажи мне вот что, – сказал я, и Орсон приподнялся на руке. – Когда это началось?

Он задумался, прокручивая мысль в голове.

– Восемь лет назад. Зимой тысяча девятьсот восемьдесят восьмого. Нам было по двадцать шесть лет, и это был последний год, когда я оставался бездомным. Как правило, мне приходилось спать на улице, поскольку я засиживался в библиотеке до девяти вечера, до самого закрытия, а к этому времени все ночлежки уже оказывались заполнены.

Если ты хочешь пережить холодную ночь без крыши над головой, нужно отправляться туда, где горят костры, – в промышленный квартал, рядом с железнодорожными путями. Там поблизости много складов, так что повсюду валяется различный деревянный мусор. Бездомные разводят костры в пустых бочках и поддерживают их до утра, когда снова открываются библиотеки и закусочные.

В ту конкретную ночь ночлежки были заполнены, поэтому после того, как библиотека закрылась, я направился на товарную станцию. Путь был неблизкий, мили две, а то и больше. По дороге туда мне становилось все хуже и хуже. Меня охватила ярость. В последнее время мне уже много раз приходилось идти этой дорогой. Особенно по ночам. Я ловил себя на том, что ругаюсь вслух и громко кричу. Я снова и снова прокручивал в голове эти образы. Сосредоточиться было невозможно. Я не знал, что со мной происходит.